Устремив взгляд на луну, Сянъюнь произнесла:
…И чтобы Ткачиху-звезду навестить непременно,
Пусть Млечную преодолею реку на плоту!
Всегда неизменной нет формы у лунного диска,
Луна то ущербна, а то вдруг кругла и полна…
– Первая строка никак не вяжется с моей, – заметила Дайюй, – а вторая, пожалуй, не на тему. Вижу я, ты собираешься до бесконечности сочинять стихи!
И она прочла:
…В день первый и в день завершающий каждого цикла
Лишь дух свой в пространстве небес оставляет луна.
…Замолкли часы водяные. И больше не слышно
В них шума воды. Видно, времени скоро предел.
Только Сянъюнь собралась продолжить, как Дайюй, указывая на появившуюся в пруду темную тень, сказала:
– Посмотри! Тебе не кажется, что эта тень похожа на человеческую? Может быть, это злой дух?
– Вот так дух! – рассмеялась Сянъюнь. – А кстати, я духов не боюсь! Гляди, как я его сейчас побью!
Она подняла с земли камешек и бросила в пруд. Раздался всплеск, по воде пошли круги, заколебалось отражение луны. С того места, где темнела тень, взмыл журавль и улетел в сторону павильона Благоухающего лотоса.
– Вот это кто! – со смехом воскликнула Дайюй. – А я испугалась.
– Журавль явился весьма кстати! – сказала Сянъюнь. – Он мне помог!
И она прочла такое стихотворение:
…Зажженный когда-то фонарь не потух на окошке,
Но медленно меркнет, – и вот уж совсем потускнел…
Замерзшей воды да минует журавль одинокий,
Да будет обитель в грядущем для девы тиха!
Дайюй от восторга даже ножкой топнула.
– Ловко! Журавль и в самом деле тебе помог. Правда, строка о журавле уступает «осенним водам». К тому же, она как бы завершающая. Так что я вряд ли могу придумать парную ей. Ведь в этой строке целая картина – новая, оригинальная, поэтому мне трудно что-то придумать.
– Давай думать вместе, – предложила Сянъюнь, – а если ничего не получится, отложим на завтра.
Дайюй, словно не слыша ее, смотрела на небо, а потом сказала:
– Нечего хвастаться, я тоже придумала! Слушай! – И она прочла:
…В остылости лунной цветов похоронены души,
И чья-то судьба предрекается в строчках стиха…
Сянъюнь захлопала в ладоши:
– Замечательно! Лучше не скажешь. Особенно удачно: «И чья-то судьба предрекается в строчках стиха…» – Сянъюнь вздохнула и добавила: – Стихи прекрасные, только грустные! А тебе вредно расстраиваться!
– Но иначе я у тебя не выиграла бы! – возразила Дайюй. – Последняя фраза стоила мне большого труда!
Не успела она это сказать, как из-за горки вынырнула какая-то фигура и раздался возглас:
– Прекрасные стихи! Только очень грустные! Если продолжать, получится лишь нагромождение слов, ничего лучше вы не придумаете!
От неожиданности девушки вскочили, а приглядевшись, узнали Мяоюй.
– Ты как здесь очутилась? – удивились девушки.
– Узнала, что вы любуетесь луной и слушаете флейту, и решила выйти погулять. Сама не знаю, как забрела сюда. Вдруг слышу – вы читаете стихи. Мне стало интересно, и я остановилась. Последние строки поистине замечательны, но слишком уж печальны. И я не могла не сказать вам об этом. Старая госпожа уже дома, остальные тоже разошлись, все спят, кроме ваших служанок – они ищут вас. Вы не боитесь простыть? Идемте ко мне. Пока выпьем чаю, наступит рассвет.
– Кто мог подумать, что уже так поздно! – улыбнулась Дайюй.
Все вместе они направились в кумирню Бирюзовой решетки. В нише, перед статуей Будды, горел светильник, в курильнице тлели благовония, монахини спали, и только послушница сидя дремала на молитвенном коврике. Мяоюй ее окликнула и велела вскипятить чай.
В этот момент раздался стук в ворота. Это пришли за своими барышнями Цзыцзюань и Цуйлюй со старыми мамками.
Увидев, что барышни преспокойно пьют чай, они заулыбались:
– Ох, и заставили же вы нас побегать! Весь сад обошли, даже у тетушки Сюэ побывали. Разбудили ночных сторожей, которые сейчас отсыпаются, спросили, не знают ли они, где вы. Они нам сказали: «Мы слышали голоса двух девушек, потом к ним подошла третья, и они решили пойти в кумирню». Вот мы вас и нашли.
Мяоюй приказала послушницам отвести служанок и мамок отдохнуть, угостить чаем, а сама взяла кисть, бумагу и тушь и попросила продиктовать ей стихи, которые девушки сочинили. Заметив, что Мяоюй в хорошем настроении, Дайюй сказала:
– Я первый раз вижу тебя веселой и потому осмелюсь попросить исправить наши стихи, если это возможно, если же нет – мы их сожжем!
– Надо подумать. Сказать сразу, что плохо, не смею, – с улыбкой произнесла Мяоюй. – Вы использовали двадцать две рифмы, все что можно – придумали, так что вряд ли у меня получится что-нибудь путное. Это все равно что к шкурке соболя приделать собачий хвост. Только испортишь шкурку.
Дайюй прежде не слышала, чтобы Мяоюй сочиняла стихи, но, поняв, что та заинтересовалась, поспешно сказала:
– Ты, пожалуй, права! Но, может быть, у нас плохо, а ты придумаешь лучше?
– Ладно, посмотрим. Только надо писать о том, что в самом деле бывает в жизни – о подлинных чувствах и правдоподобных событиях. Придумывать что-то необычайное – значит отклониться от темы и изобразить в ложном свете жизнь женских покоев.
– Совершенно верно, – согласились Дайюй и Сянъюнь.
Мяоюй взяла кисть и, что-то бормоча, принялась писать, а когда кончила, отдала написанное девушкам, сказав при этом:
– Только не смейтесь! По-моему, подобные стихи следует писать именно так. Хотя начало у меня тоже печальное!
Вот что написала Мяоюй:
На золотом треножнике сгорел
Повествований ароматных свод
[211]
.
Как пудрой, как румянами покрыл
Нефритовую чашу тонкий лед.
Все явственнее флейты слышен звук,
Вдовы как будто скорбный плач и стон.
Пусть одеяло, если стынет кровь,
Служанка мне согреет перед сном.
Не унывай! За шторой пустота,
Зато причудлив феникс на шелку, —
Пусть ширмой сохраняется покой,
И селезень, блеснув, спугнет тоску.
Роса обильна, и под нею мох
Стал мокрым, и скользит на нем каблук,
Покрылись густо инеем стволы, —
Не распознать мне, где средь них бамбук.
Неровен путь, когда вдоль берегов
Бредешь и огибаешь водоем
Или когда взбираться в вышине
Приходится по крутизне на холм.
Громады скал. Застыло в небытье
Здесь дьяволов скопленье и богов.
Деревья притаились средь камней,
Как стаи алчных тигров и волков.
Могущественных черепах Биси
[212]
Под утро осветили небеса,
В решетчатых ловушках возле стен
Скопилась предрассветная роса.
Пусть птичий гомон с тысячи дерев
Весь лес обширный всполошил вокруг, —
Но слышен здесь и обезьяний плач —
Единственный в ущельях скорбный звук…
Коль знаешь на развилке поворот, —
Свой Путь найдешь среди других дорог.
А если ты познал движенье вод,
Не спрашивай людей, где их исток.
За изумрудным частоколом храм:
Здесь колокола не смолкает звон.
А там – село, где проса аромат,
И там же – птичья песнь со всех сторон!
Коль радость есть – возможно ль скорби быть?
Не мимолетна ль скорбь, раз жизни рад?
А если нет печалей на душе,
То в мыслях разве может быть разлад?
Всю яркость чувств я обращу к кому?
Я замыкаю их в себе самой!
А помыслы изысканной души?
Никто не примет к сердцу голос мой…
…Вот и рассвет… Стихи пора кончать.
Мы устаем, когда всю ночь творим.
Давай, как закипит в сосуде чай,
Вновь о поэзии поговорим…
Под стихами сделана была подпись: «Ночью в праздник Середины осени в саду Роскошных зрелищ написаны эти парные фразы на заданную рифму».
Дайюй и Сянъюнь, восхищаясь стихами Мяоюй, говорили:
– Мы ищем чего-то! А рядом с нами такая замечательная поэтесса! Каждый день надо нам состязаться с ней в поэтическом мастерстве!
– Завтра я еще подумаю над всеми стихами, кое-что исправлю, – с улыбкой сказала Мяоюй. – А сейчас пора отдыхать. Скоро рассвет!
Дайюй и Сянъюнь попрощались и в сопровождении служанок отправились домой. Мяоюй проводила девушек до ворот и долго смотрела им вслед. На этом мы ее и оставим.
Между тем Цуйлюй сказала Сянъюнь:
– Не пойти ли нам к старшей госпоже Ли Вань? Нас там ждут!
– Передай, чтобы не ждали, и ложись спать, – ответила Сянъюнь. – Старшая госпожа Ли Вань болеет, зачем же ее тревожить? Лучше пойдем к барышне Линь Дайюй!
Когда они пришли в павильон Реки Сяосян, там почти все уже спали. Девушки сняли с себя украшения, умылись и тоже решили лечь.
Цзыцзюань опустила полог, унесла лампу, заперла дверь и ушла к себе.
Сянъюнь после праздника никак не могла уснуть. Не спала и Дайюй – она вообще страдала бессонницей, а сегодня легла позднее обычного и ворочалась с боку на бок.
– Не спится? – спросила Дайюй подругу.
– Это после праздника. Я очень возбуждена. Просто так полежу, отдохну. Находилась сегодня, – ответила Сянъюнь и в свою очередь спросила: – А ты почему не спишь?
– Я редко когда сразу засыпаю, – вздохнула Дайюй. – Раз десять в году, не чаще.
– Да, странная у тебя болезнь! – промолвила Сянъюнь.
Если хотите узнать, что произошло дальше, прочтите следующую главу.
Глава семьдесят седьмая
Хорошую девушку несправедливо обвиняют в распутстве;
прелестные девушки-актрисы уходят от мирской жизни в монастырь
Итак, миновал праздник Середины осени, и Фэнцзе стала понемногу выздоравливать, она уже могла подниматься с постели и даже выходить из дому. Врач прописал ей укрепляющее, куда входило два ляна женьшеня. Служанкам велено было обыскать весь дом, но найти удалось всего несколько корешков, завалявшихся в маленькой коробочке. Госпоже Ван эти корешки не понравились, и она приказала искать еще, и тогда нашелся пакет с измельченными, тоненькими, как волоски, усиками от корня.
– Что бы ни понадобилось – ничего не найдешь! – рассердилась госпожа Ван. – Твердишь вам, твердишь, чтобы проверили все лекарства, сложили в одно место, а вам хоть бы что! Разбросали куда попало.
– У нас больше нет женьшеня, – осмелилась возразить Цайюнь. – Все забрала госпожа из дворца Нинго.
– Глупости! – заявила госпожа Ван. – Найти не можете!
Цайюнь снова принялась искать, нашла еще несколько каких-то пакетиков и сказала госпоже Ван:
– Мы в лекарствах мало что смыслим, взгляните сами, госпожа! Это все, больше ничего нет!
Госпожа Ван внимательно просмотрела пакетики. Она и сама забыла, что в них за лекарства, но женьшеня не обнаружила, поэтому послала спросить, нет ли женьшеня у самой Фэнцзе.
Фэнцзе ответила:
– У меня тоже остались только кусочки корешков, есть, правда, целые, но они не очень хорошие, а к тому же необходимы для приготовления повседневных лекарств.
Пришлось госпоже Ван обратиться с просьбой к госпоже Син. Та ответила, что сама недавно занимала женьшень у Фэнцзе и весь его израсходовала. Наконец, госпожа Ван решила обратиться к матушке Цзя. Матушка Цзя велела Юаньян принести пакет с женьшенем, отвесить два ляна и дать госпоже Ван. Корни в пакете были толщиной в палец. Госпожа Ван передала женьшень жене Чжоу Жуя, приказала ей послать мальчика-слугу к врачу спросить, годится ли он, а заодно показать ему остальные лекарства и попросить написать на каждом название.
Жена Чжоу Жуя вскоре возвратилась и доложила:
– Названия лекарств врач написал, а про женьшень сказал, что он залежался и утратил свои целебные свойства. Не в пример другим лекарствам женьшень, если пролежит, к примеру, сто лет, превращается в труху. А толщина корня не имеет значения, главное, чтобы он был свежий.
Госпожа Ван подумала и наконец сказала:
– Ничего не поделаешь, придется купить два ляна! Уберите все это, – распорядилась она, даже не взглянув на пакетики с названиями, и обратилась к жене Чжоу Жуя: – Вели слугам купить два ляна женьшеня. Только ничего не говори старой госпоже, пусть думает, что взяли женьшень, который дала она.
Жена Чжоу Жуя уже собралась уходить, но тут Баочай с улыбкой сказала:
– Погодите, тетушка! Хорошего женьшеня сейчас не найти. Торговцы разрезают корень на две-три части, незаметно подставляют к нему усики и лишь потом продают. Поэтому не стоит гоняться за толстыми корнями. У моего брата дела с торговцами женьшенем, я попрошу маму, и она велит брату через приказчика достать два ляна женьшеня в целых корешках. Запросят подороже – не беда, зато можно не сомневаться, что женьшень хороший.
– Ты просто умница! – проговорила растроганная госпожа Ван. – Попытайся, может, и удастся это устроить!
Баочай ушла. Ее долго не было, потом она вернулась и сказала:
– Я уже отдала необходимые распоряжения, и к вечеру все будет известно. Если утром посланный мною человек принесет женьшень, можно будет показать его врачу.
Госпожа Ван очень обрадовалась и воскликнула:
– Сапожник всегда без сапог! Сколько я в свое время раздала женьшеня, а теперь самой приходится выпрашивать.
Она вздохнула.
– Женьшень очень дорого стоит! Но когда речь идет о здоровье, деньги не имеют значения, – заметила Баочай. – Лишь тот, кто ни в чем не разбирается, ничему не учился, может дрожать над каждой крошкой женьшеня.
– Ты права, – согласилась госпожа Ван.
Когда Баочай ушла, она подозвала жену Чжоу Жуя и тихонько спросила:
– Нашли что-нибудь при обыске в саду?
Жена Чжоу Жуя, с разрешения Фэнцзе, рассказала госпоже Ван о том, что было найдено.
Госпожа встревожилась. Но, вспомнив, что Сыци – служанка Инчунь, не стала ничего предпринимать и велела доложить обо всем госпоже Син.
– Госпожа Син недовольна, что жена Ван Шаньбао сует нос не в свои дела, – продолжала рассказывать жена Чжоу Жуя. – Жена Ван Шаньбао схлопотала за это пощечину и теперь сидит дома, притворившись больной. Мало того, она опозорилась из-за своей внучки Сыци, и теперь ей только и остается, что делать вид, будто ничего не случилось. Чтобы госпожа Син не подумала, что мы тоже лезем в чужие дела, надо привести к ней Сыци, а заодно захватить вещественные доказательства. Тогда все очень просто решится: госпожа велит поколотить Сыци, а на ее место поставит другую служанку. Пойдем с пустыми руками, старшая госпожа, чего доброго, скажет: «Пусть ваша госпожа сама примет меры! Я ни при чем!» Дело затянется. А медлить нельзя, девчонка может покончить с собой, кроме того, слуги совсем распояшутся, если увидят, что любое безобразие сходит с рук.
– Пожалуй, это верно, – согласилась госпожа Ван. – Сделаем как ты говоришь, а затем примемся за наших чертовок!
Жена Чжоу Жуя не мешкая взяла с собой несколько женщин, отправилась к Инчунь и передала приказание госпожи Ван. Грустно было Инчунь расставаться с Сыци, их связывала многолетняя дружба, но, зная, что речь идет о нравственности, Инчунь, робкая от природы, вынуждена была пожертвовать своими чувствами и не вступилась за служанку.
Тогда Сыци опустилась перед Инчунь на колени и со слезами на глазах проговорила:
– Какая же вы жестокая, барышня! Даже словечка за меня не замолвите! А ведь обещали!
– Ты еще смеешь надеяться на помощь барышни? – оборвала Сыци жена Чжоу Жуя. – Да останься ты здесь, как будешь смотреть в глаза подругам? Послушайся моего совета, уходи поскорее, да потихоньку, чтобы никто не узнал. Так для всех будет лучше!
Инчунь, погруженная в чтение, при этих словах подняла голову и неподвижно сидела, уставившись в одну точку.
Жена Чжоу Жуя между тем наступала на Сыци:
– Не маленькая, понимаешь, что натворила! – упрекала она девушку. – Осрамила барышню и еще смеешь просить помощи!
Инчунь не выдержала и решила вмешаться.
– Вспомни, сколько лет прожила у нас Жухуа? – обратилась она к Сыци. – А ведь сразу ушла, как только сказали, что ей здесь не место! Все девушки, когда становятся взрослыми, рано или поздно уходят из сада. Все равно нам придется расстаться, поэтому лучше тебе уйти сейчас.
– Вы совершенно правы, барышня, – поддакнула жена Чжоу Жуя. – Пусть не беспокоится, завтра еще кое-кого выгонят!
Сыци ничего не оставалось, как отвесить поклон Инчунь и попрощаться со служанками, после чего она прошептала на ухо Инчунь:
– Если узнаете, что мне очень плохо, барышня, заступитесь за меня! Это – ваш долг, я столько лет вам служила!
– Постараюсь, – едва сдерживая слезы, обещала Инчунь.
Сыци вышла вместе с женой Чжоу Жуя. Остальные женщины, которые несли вещи Сыци, последовали за ними.
Не успели они сделать и нескольких шагов, как их догнала Сюцзюй. Она бросилась к Сыци, дала ей шелковый узелок и сказала:
– Это тебе от барышни! Чтобы ты всегда ее вспоминала!
Сыци не сдержала слез, заплакала и Сюцзюй.
Жена Чжоу Жуя заторопила девушек, и пришлось им распрощаться.
– Тетушка, хоть вы меня пожалейте! – молила Сыци жену Чжоу Жуя. – Отдохните немного и дайте мне попрощаться с подругами!
Но у жены Чжоу Жуя и сопровождающих ее служанок было множество дел, к тому же они терпеть не могли служанок из сада за их заносчивость, поэтому к мольбам девушки оставались глухи.
– Иди-иди, не тяни время! – с усмешкой сказала жена Чжоу Жуя. – Некогда нам возиться с тобой! Иди же быстрее!
Сыци умолкла, и вскоре они уже были у задней калитки сада.
Здесь навстречу им попался Баоюй. Увидев Сыци и женщин, несших за нею вещи, он сразу понял, что Сыци уходит навсегда и ему больше не доведется с ней встретиться. Кроме того, он заметил, что Цинвэнь стало хуже после того ночного происшествия, о котором он слышал. Сколько ни спрашивал Баоюй, Цинвэнь правды ему не сказала. И сейчас, увидев Сыци, он похолодел и бросился к девушке:
– Куда ты идешь?
Женщины, знавшие нрав Баоюя, забеспокоились, как бы он им не помешал, и жена Чжоу Жуя сказала:
– Это вас не касается, господин, занимайтесь своими книжками!
– Погодите! – возразил Баоюй. – Я попробую все уладить!
– Уладить? Но ваша матушка приказала не оставлять ее здесь ни минуты, – произнесла жена Чжоу Жуя. – Я выполняю приказ, остальное не мое дело!
Сыци вцепилась в рукав Баоюя и умоляла:
– Барышня побоялась за меня заступиться, вступитесь хоть вы, господин!
Едва сдерживая слезы, Баоюй произнес:
– Я не знаю, в чем ты провинилась. Цинвэнь от расстройства заболела, теперь тебя уводят… Что же делать?
– Не будешь слушаться, поколочу! – пригрозила девушке жена Чжоу Жуя. – Ты – не барышня! И никто за тебя не вступится, не надейся! Увидела юношу и сразу прилипла!
Женщины потащили Сыци за собой. Баоюй, опасаясь сплетен, ничего больше не сказал, а когда женщины отошли на почтительное расстояние, гневно крикнул:
– Замужние женщины хуже мужчин! Убить их мало!
Дежурившие у садовых ворот рассмеялись:
– По-вашему, только девушки хороши, а стоит им выйти замуж, сразу портятся?
– А что, разве не так?! – вспыхнул Баоюй.
Тут подошли старухи и сказали:
– В сад пожаловала госпожа Ван проверять служанок. Жене старшего брата Цинвэнь велено забрать девчонку домой… Амитаба!.. Всем станет легче, когда выпроводят эту ведьму!
Едва Баоюй услышал, что госпожа Ван пришла проверять служанок, как сразу понял, что с Цинвэнь придется расстаться, и помчался домой.
Во дворе Наслаждения пурпуром собралась целая толпа. Госпожа Ван была так разгневана, что даже не заметила появления сына.
Цинвэнь, у которой уже несколько дней не было ни крошки во рту, неумытую, непричесанную, стащили с кана. Она настолько ослабела, что приходилось вести ее под руки.
– Вышвырните отсюда эту дрянь, – распорядилась госпожа Ван. – Пусть идет в чем есть. А одежду ее раздайте хорошим служанкам!
Затем госпожа Ван приказала вызвать служанок, которые прислуживали Баоюю, и стала по очереди их разглядывать.
Госпожа Ван больше всего боялась, как бы служанки не научили Баоюя чему-нибудь дурному, поэтому решила проверить всех, начиная от Сижэнь и кончая девочками для черной работы.
– Кто из вас родился в тот же день, что и Баоюй? – спросила она.
Никто не отозвался. Тогда вперед выступила одна из старых мамок и доложила:
– Служанка Хуэйсян, которую еще зовут Сыэр.
Госпожа Ван подозвала девочку и внимательно ее оглядела. По красоте Сыэр не шла ни в какое сравнение с Цинвэнь, но была свежа, миловидна, умна, с изысканными манерами, да и одета не так, как другие служанки.
– Еще одна бесстыжая тварь! – усмехнулась госпожа Ван. – Это ты говорила: «Тем, кто родился в один день, суждено стать мужем и женой»? Думаешь, мне ничего не известно! Знай же! Глаза и уши мои здесь постоянно! Неужто я вам позволю совращать моего единственного сына?!
Сыэр и в самом деле говорила об этом Баоюю и теперь, вспомнив, покраснела, опустила голову и заплакала.
– Позовите родственников этой девчонки, пусть заберут ее и выдадут замуж, – распорядилась госпожа Ван. – А Фангуань где?
Подошла Фангуань.
– Эти певички настоящие распутницы! – крикнула госпожа Ван. – Предлагали же всем вам разъехаться по домам – не захотели! Так хоть бы вели себя попристойней! А то ведь подбивают Баоюя на дурные поступки!
– Я ни на что его не подбивала! – набравшись смелости, возразила Фангуань.
– Еще перечишь! – усмехнулась госпожа Ван. – Да что говорить, ты своей приемной матери житья не даешь! Позовите ее приемную мать, пусть возьмет эту дрянь и подыщет ей жениха! И вещи ее пусть забирает!
Всех девочек-актрис, которых в свое время отдали в услужение барышням, велено было выдать замуж.
Приемные матери не замедлили явиться, поблагодарили госпожу Ван, низко ей поклонились и, очень довольные, увели девочек.
После этого госпожа Ван тщательно осмотрела вещи Баоюя. Все, что показалось ей хоть сколько-нибудь подозрительным, она приказала отложить, чтобы потом унести к себе.
– Теперь все в порядке, – промолвила наконец госпожа Ван, – по крайней мере не будет сплетен… Вы тоже будьте осторожны! – приказала она Сижэнь и Шэюэ. – Если еще что-нибудь случится, не прощу! Обыск был, и в этом году я вас больше тревожить не буду, но на будущий год выгоню всех, чтобы почище здесь стало!
Чай госпожа Ван пить не стала и в сопровождении нескольких женщин отправилась проверять остальных служанок.
Но не будем забегать вперед и обратимся к Баоюю. Сначала он думал, что госпожа Ван просто пришла проверить служанок. Но когда понял, что матери известны все его задушевные беседы со служанками, и увидел, как она разгневалась, ни слова не посмел сказать, не то что заступиться за девушек. Ему оставалось лишь печалиться и проклинать себя за то, что нельзя умереть сейчас же, на глазах у всех. Баоюй пошел проводить мать, и, когда они достигли беседки Струящихся ароматов, госпожа Ван строго наказала:
– Хорошенько учись! Погоди, я до тебя доберусь!
По дороге домой Баоюй размышлял:
«Кто же это проболтался? Откуда матери известны наши разговоры? Никто из посторонних у нас не бывает…»
Сижэнь он застал в слезах, да и сам не сдержался, бросился на кровать и разразился рыданиями. Ведь прогнали его лучшую служанку!
Сижэнь принялась его утешать:
– Что пользы плакать! Послушай лучше меня! Цинвэнь побудет несколько дней дома, отдохнет. А там, глядишь, гнев госпожи утихнет и ты попросишь старую госпожу вернуть девочку. Кто-то оговорил Цинвэнь, и госпожа обошлась с ней слишком уж круто.
– Понять не могу! – вскричал Баоюй. – Какое преступление совершила Цинвэнь?
– Девочка хороша собой, – сказала Сижэнь, – вот госпожа и считает ее легкомысленной! Как будто красивые девушки не бывают серьезными. Госпожа чувствовала бы себя спокойнее, если бы все твои служанки были как я, грубые и неуклюжие.
– Но разве тебе неизвестно, что среди красавиц древности было много серьезных и скромных?.. Не о том речь! Никак в толк не возьму, каким образом матушка узнала о наших разговорах?
– Ты очень неосторожен! – промолвила Сижэнь. – Как разойдешься, все что попало болтаешь! Я тебе знаки тайком подаю замолчать, все видят – а ты нет!
– Но почему тогда госпожа не выгнала ни тебя, ни Шэюэ, ни Цювэнь? – не унимался Баоюй.
Сижэнь долго молчала, не зная, что ответить, потом наконец сказала:
– И в самом деле! Как это о нас госпожа забыла? Ведь мы тоже частенько невесть что болтаем. Просто она занята сейчас другими делами, а как только освободится, наверняка постарается выгнать нас вон.
– За что же тебя выгонять? Ты девушка добродетельная, всех служанок уму-разуму учишь! – возразил Баоюй. – Вот Фангуань, та сверх меры дерзка, вечно всех задирает, так что сама во всем виновата. Сыэр из-за меня пострадала! Все началось с того, что в прошлом году, когда мы с тобой поссорились, я позвал Сыэр прислуживать в комнатах и по-доброму к ней относился. Сыэр стали завидовать. Как это часто бывает, боялись, что она займет чье-нибудь место. Вот и оговорили ее. Тут дело ясное! Но Цинвэнь!.. Ведь она на равном с тобой положении, с детства прислуживала старой госпоже, но никогда никому не перебежала дорогу, никого не обидела, хоть и бойка на язык. Ты, видно, права – вся беда в том, что Цинвэнь слишком красива!
Баоюй снова залился слезами.
Но Сижэнь больше не утешала его. Девушке показалось, что в оговоре Баоюй подозревает ее, и она со вздохом сказала:
– Небу все ведомо! А плакать сейчас бесполезно. Все равно не узнаешь, кто насплетничал госпоже Ван!
– Цинвэнь с детства растили как орхидею, – печально улыбнулся Баоюй. – А когда расцвела, бросили свиньям! Обиженную, больную, сироту отдали брату пьянице! Да ей и месяца там не прожить!
При этой мысли Баоюю стало еще тяжелее.
– Ты из тех, кто, как говорится, «чиновнику костер позволяет развести, а простолюдину лампу запрещает зажечь»! – улыбнулась Сижэнь. – Постоянно твердишь, что ненароком вырвавшееся слово может накликать беду. А сам что сейчас говоришь?!
– Ничего особенного, – ответил Баоюй, – нынешней весной было предзнаменование…
– Какое предзнаменование?
– На райской яблоньке ни с того ни с сего засохла половина цветов, – пояснил Баоюй. – Я сразу понял, что это – к несчастью. Вот оно и случилось с Цинвэнь.
– Может, и не следовало мне этого говорить, – засмеялась Сижэнь, – но ты суеверен, как старая бабка. А еще ученый! Книги читаешь!
– Ничего ты не понимаешь, – вздохнул Баоюй. – Травы, деревья и вообще все живое в Поднебесной обладает, как и человек, чувствами и разумом и способно посыпать нам знамения. Взять к примеру можжевеловые деревья перед храмом Кун-цзы и траву-тысячелистник на его могиле, кипарисы перед кумирней Чжугэ Ляна
[213]
, сосны на могиле Юэ Фэя
[214]
… Все они наделены душой и от времени не старятся. Когда грядет смута, они засыхают, когда воцаряется спокойствие, вновь расцветают. Так повторяется из века в век. Разве это не предзнаменование? Разве гортензии у беседки Шэньсян, построенной в честь Ян-гуйфэй, или вечнозеленые травы на могиле Ван Чжаоцзюнь не посылают нам знамений?.. Так же и наша яблонька.
Слова Баоюя показались Сижэнь горячечным бредом, она не знала, смеяться ей или плакать. И наконец сказала:
– Просто нет сил тебя слушать! Ну кто такая Цинвэнь, чтобы сравнивать ее с великими людьми? Пусть она хороша, но не лучше меня, и если засохла яблонька, это, пожалуй, относится ко мне, а не к ней. Может быть, я скоро умру?
Баоюй зажал ей рот рукой.
– Зачем ты так говоришь? Я просто к слову сказал о знамении, а ты вон что придумала! Не вспоминай больше об этом. И так трех служанок прогнали! Хочешь за ними последовать?
Волнение Баоюя обрадовало Сижэнь, и она промолвила:
– Ладно, забудем, а то разговор наш никогда не кончится…
– Кстати, сестра, не выполнишь ли ты одну мою просьбу? Недаром говорят: «Обманывай высших, низших не обижай!» Передай Цинвэнь ее вещи, пока они здесь. И несколько связок монет… Пусть будет ей на лечение! Ведь вы с нею были как сестры, твой долг – ей помочь…
– Ты, видно, считаешь меня бессердечной! – заметила Сижэнь. – Неужто я стала бы дожидаться, пока ты мне скажешь об этом?! Вещи Цинвэнь я все собрала и спрятала у себя в комнате. Но передать их сейчас нельзя – увидят; снова получится неприятность. А как только стемнеет, я велю няне Сун потихоньку все отнести Цинвэнь. И деньги ей отдам – все, что скопила за последнее время. Говорят, я прославилась своей добродетелью, – рассмеялась Сижэнь. – Вот и хочу быть до конца добродетельной.
Баоюй принялся ее хвалить, а вечером Сижэнь и в самом деле велела няне Сун отнести Цинвэнь все ее вещи.
Баоюй незаметно пробрался к воротам сада и стал упрашивать одну из дежуривших там старух отвести его к Цинвэнь. Старуха поначалу отказывалась:
– Узнает ваша матушка, выгонят меня! Чем тогда я буду жить?
Баоюй умолял, уговаривал, обещал вознаграждение, и женщина наконец согласилась.
А теперь расскажем о Цинвэнь. Когда девочке было десять лет, ее купил Лай Да, и мамка Лай часто брала Цинвэнь с собой во дворец Жунго. Цинвэнь понравилась матушке Цзя, и мамка Лай подарила ей девочку. Через несколько лет Лай Да подыскал жену старшему брату Цинвэнь, У Гую, или попросту Гуйэру. Красивая и ловкая молодая женщина вертела своим незадачливым мужем как хотела, заигрывала с другими мужчинами, особенно с Лай Да, которого влекло к ней, как муху к нечистотам. И в конце концов соблазнила его.