Цзиньгуй ворчала:
– Понаслаждайся несколько дней, а потом я с тобой рассчитаюсь!
Одновременно она строила планы, как извести Цюлин…
Прошла первая половина месяца. Цзиньгуй вдруг заявила, что у нее болит сердце и отказали руки и ноги. Лекарства не помогали, и в доме стали поговаривать, будто она заболела из-за строптивости Цюлин.
Как-то раз, когда перестилали постель, из подушки вывалился бумажный человечек, на котором были написаны возраст и дата рождения Цзиньгуй, а в то место, где находится сердце, было воткнуто пять иголок. Служанки удивились и поспешили к тетушке Сюэ. Но та как раз была занята. Сюэ Пань переполошился и велел учинить всем служанкам допрос.
– Зачем обижать служанок? – сказала Цзиньгуй. – Все и так ясно. Не иначе как это колдовство Баочань.
– Но ведь она не бывает у тебя в комнате, – возразил Сюэ Пань.
– Кто же мог это сделать, кроме нее? – холодно усмехнулась Цзиньгуй. – Уж не я ли? Да и кто из служанок посмеет войти в мою комнату!
– А Цюлин? – заметил Сюэ Пань. – Ведь она теперь все время с тобой. Вот ее и надо допросить.
– Допросить?! – усмехнулась Цзиньгуй. – Кто сознается? Притворись лучше, что ничего не знаешь, и не поднимай шума. Что за беда, если я умру – женишься на другой! Говоря по правде, ты, Баочань и Цюлин одинаково меня ненавидите!
Она разрыдалась. Сюэ Пань в ярости схватил попавшийся под руку дверной засов и бросился искать Цюлин. Не дав девушке рта раскрыть, он набросился на нее и стал колотить, не разбирая, куда наносит удары.
Цюлин от обиды громко плакала. На шум прибежала тетушка Сюэ.
– Остановись! – закричала она сыну. – Раньше выясни, а потом бей! Эта девочка прислуживала тебе несколько лет и ни разу не сделала ничего дурного! Почему же ты решил, что она виновата?
Цзиньгуй испугалась, как бы слабохарактерный Сюэ Пань не внял словам матери, стала плакать и кричать:
– Он отнял у меня Баочань, не позволяет ей входить в мою комнату! У меня ночует Цюлин. Я велела допросить Баочань, но он ее защищает и бьет Цюлин! Что ж, пусть убьет и меня! Пусть женится на другой, богатой и красивой!
Сюэ Пань еще больше разошелся.
Тетушка Сюэ догадалась, что Цзиньгуй делает все, чтобы прибрать к рукам Сюэ Паня, и рассердилась, считая такое поведение невестки недостойным. Но, увы, сын ее и прежде не отличался твердостью характера, а сейчас, попав под влияние жены, стал совсем слабовольным. Сама же Цзиньгуй изображала из себя послушную жену, готовую выполнить любое желание мужа. Поистине коварство, достойное удивления! Недаром пословица гласит: «Даже умному чиновнику не разобраться в семейных дрязгах»! Что уж говорить о тетушке Сюэ? Не зная, как поступить, она напустилась на Сюэ Паня:
– Выродок! Ты хуже собаки! Отнял у жены служанку, завел с ней шашни! И не стыдно тебе! Не знаешь, виновата девушка или нет, и колотишь ее! Негодяй! Тебе лишь бы что-то новенькое! Пренебрегаешь теми, кто тебе предан! Пусть даже Цюлин провинилась, разве можно девочку бить! Сейчас позову торговца, пусть купит ее – по крайней мере ты умеришь свой пыл!.. Собирай вещи, Цюлин! – И она приказала служанкам: – Сейчас же позовите торговца и отдайте ему Цюлин! За какую угодно цену, а то она как бельмо на глазу!
Сюэ Пань виновато опустил голову. Цзиньгуй зарыдала.
– Вы только и знаете, что продавать служанок! – кричала она из своей комнаты. – Придираетесь к каждому слову! Думаете, я ревнива и завистлива, не могу ужиться со служанками? Для кого Цюлин бельмо на глазу?
Тетушка Сюэ задохнулась от гнева.
– Где это видано, чтобы невестка перечила свекрови, да еще через окно! – выкрикнула она. – Благодари Небо, что ты дочь наших старых друзей, а то бы я тебе показала!..
– Хватит вам! – затопал ногами Сюэ Пань. – Люди услышат!
Но Цзиньгуй решила довести дело до конца и не унималась.
– Пусть слышат! – орала она. – Чего мне бояться, если твоя наложница не дает мне житья, только и думает, как бы меня извести? Зачем же ее продавать? Продай лучше меня! Все знают, что ваша семья притесняет людей! Нечего было сватать меня, раз нехороша! Или, может быть, ты был слеп?
Она принялась хлестать себя по щекам. Сюэ Пань совсем растерялся.
– Как я несчастлив! – без конца восклицал он.
Тут подоспела Баочай и увела мать.
– В нашей семье только покупают служанок, – сказала она матери, – но никто не слышал, чтобы их продавали! Неужели у вас от гнева помутился рассудок? Услышат люди, на смех поднимут! Отдайте лучше Цюлин мне, если мой брат и его жена ее ненавидят!
– Из-за нее все время будут неприятности, – возразила тетушка Сюэ, – уж лучше ее продать!
– Я заберу ее к себе и не позволю больше приходить сюда, – настаивала Баочай. – Ведь это все равно как если бы вы ее продали!
Цюлин бросилась на колени перед тетушкой Сюэ и со слезами умоляла отдать ее в услужение Баочай. Тетушка Сюэ наконец согласилась.
С этих пор Цюлин перестала бывать в доме Сюэ Паня. Однако на душе было грустно: она прожила с Сюэ Панем несколько лет, но не имела детей и очень горевала. Обиды и издевательства не прошли даром. Цюлин заболела, у нее развилось малокровие, с каждым днем она слабела и чахла. Спасти ее было невозможно.
Цзиньгуй без конца скандалила. Бывало, основательно выпив, Сюэ Пань хватался за палку. Тогда Цзиньгуй подымала крик, подставляла спину и требовала, чтобы Сюэ Пань ее бил. Когда Сюэ Пань хватался за нож, она подставляла шею. Но Сюэ Пань не решался тронуть ее, только шумел и бесился. Постепенно скандалы вошли в обычай. Цзиньгуй все больше наглела и наконец решила приняться за Баочань.
Но Баочань не Цюлин. По каждому пустяку она вспыхивала как хворост и совершенно не считалась с Цзиньгуй, надеясь на Сюэ Паня. Дело началось с перепалок, иногда Цзиньгуй пускала в ход руки. Баочань, конечно, не осмеливалась дать сдачи, но в свою очередь устраивала скандалы, грозила покончить с собой, хваталась то за нож, то за веревку.
Сюэ Пань метался меж двух огней и в самый разгар скандала незаметно исчезал.
Цзиньгуй, когда бывала в хорошем настроении, звала служанок, играла с ними в разные игры. Кроме того, она любила грызть кости, а потому требовала, чтобы ежедневно резали уток и кур, мясом угощала служанок, а сама обгладывала поджаренные в масле кости и запивала вином. Наевшись и захмелев, она начинала шуметь:
– Если всяким бесстыжим девкам можно веселиться, почему мне нельзя?!
Тетушка Сюэ и Баочай старались не обращать на нее внимания. Сюэ Пань был бессилен что-либо сделать, только раскаивался, что взял в жены «ведьму, которая будоражит весь дом». Обитатели обоих дворцов были наслышаны о выходках Цзиньгуй, и им ничего не оставалось, как вздыхать.
Минуло сто дней, и лечение Баоюя подошло к концу. Он постепенно поправлялся и стал выходить за ворота. Как-то он пошел повидать Цзиньгуй и очень огорчился, что у свежей, как цветок, нежной, как ива, женщины такой несносный характер.
У госпожи Ван он застал кормилицу Инчунь, приехавшую справиться от имени своей госпожи о здоровье родных. Старуха рассказала, что Сунь Шаоцзу ведет себя недостойно.
– Барышня моя украдкой льет слезы и просит взять ее денька на два домой.
– Я и сама об этом думала, но из-за всяких неприятностей в доме забыла, – призналась госпожа Ван. – Баоюй мне недавно напомнил. Завтра как раз счастливый день, пусть приезжает.
Тем временем служанки матушки Цзя сказали Баоюю, чтобы на следующий день собирался в храм Тяньци
[253]
.
Баоюй давно нигде не был и так обрадовался предстоящей поездке, что от волнения всю ночь не сомкнул глаз. Едва наступило утро, он быстро оделся, привел себя в порядок, сел в коляску и в сопровождении трех старых мамок отправился в храм Тяньци воскурить благовония и возблагодарить духа за ниспосланное исцеление.
В храме еще накануне приготовили все необходимое. Баоюй не отличался смелостью, поэтому не посмел приблизиться к статуям богов, свирепых на вид. Он сжег бумажных лошадок и жертвенные бумажные деньги, поднес жертвенные кушанья и отправился в монастырь отдыхать.
Там он подкрепился и в сопровождении слуги Бэймина отправился гулять по окрестностям. Вскоре он устал и вернулся в монастырь еще немного отдохнуть. Мамки, боясь, как бы он не уснул, попросили даоса Вана развлечь юношу беседой.
Этот старый даос был когда-то бродячим торговцем лекарствами, но со временем прославился как искусный врачеватель, разбогател и открыл рядом с монастырем лекарственную лавку. Ему не раз доводилось быть во дворцах Нинго и Жунго, его там хорошо знали и дали прозвище Ван Ите – Один раз приклей. И действительно. Стоило всего раз наклеить пластырь на больное место, как человек выздоравливал.
Баоюй полулежал на кане, когда пришел Ван Ите, и очень ему обрадовался.
– Вот хорошо, что вы пришли, – сказал он с улыбкой даосу. – Говорят, вы мастер рассказывать всякие забавные истории. Расскажите, а мы послушаем!
– Пожалуй! – засмеялся даос– Но только не спи, а то лапша, которую ты только что съел, начнет вытворять у тебя в животе разные чудеса.
Все так и покатились со смеху. Баоюй улыбнулся, встал, оправил на себе одежду. Ван Ите приказал послушникам заварить для юноши самого лучшего чая.
– Наш господин не станет пить ваш чай, – заявил Бэймин. – Ему здесь сидеть и то невмоготу! Все пропахло лекарствами!
– Не болтай ерунды! – наставительно заметил даос– В этом помещении никогда не держали лекарств. К тому же я был предупрежден о приезде твоего господина и уже несколько дней окуриваю комнату благовониями.
– Кстати, – оживился Баоюй, – я много слышал о ваших чудодейственных пластырях. Какие болезни вы ими лечите?
– Долго рассказывать, – заметил Ван Ите. – Я могу приготовить сто двадцать разновидностей пластырей, они лечат любые болезни, повышают жизненные силы, улучшают здоровье, аппетит, успокаивают нервы, способствуют понижению или, наоборот, повышению температуры тела, перевариванию пищи и отделению слизи; приводят в согласие пульс и кровообращение, укрепляют и обновляют организм, снимают боль и помогают при заражениях ядами. Мои пластыри настоящее чудо, попробуй, и сам убедишься!
– Трудно поверить, что пластыри помогают от всех болезней! – проговорил Баоюй. – Я знаю болезнь, которую никто не может вылечить!
– Мои пластыри излечивают от ста болезней и тысячи недугов! – воскликнул Ван Ите. – Если я лгу, можешь выдрать мне бороду, отхлестать по щекам, даже разрушить наш монастырь! Согласен? Только сначала скажи, что за болезнь ты имеешь в виду?
– А вы угадайте! – сказал Баоюй. – Тогда я поверю, что можете ее излечить.
– Догадаться, конечно, трудно, но мне кажется, пластыри тут не помогут, – произнес после некоторого раздумья старик.
Баоюй пригласил Ван Ите сесть рядом. Тот был польщен и прошептал Баоюю на ухо:
– Я догадался! Тебе нужно возбуждающее средство!
– Ах, чтоб тебя! – вскричал Бэймин, услышав слова даоса. – Сейчас я тебе надаю по губам.
Баоюй не понял, что сказал даос, и переспросил.
– Не слушайте его! – проговорил Бэймин.
Опасаясь, как бы дело не приняло дурной оборот, Ван Ите сказал Баоюю:
– Говори прямо, что нужно!
– Средство от ревности! – выпалил Баоюй.
– Вон оно что! – всплеснул руками даос. – Такого у меня нет. Да и есть ли оно вообще?
– В таком случае ваши пластыри никуда не годятся, – заявил Баоюй.
– Я не то хотел сказать, – спохватился даос, стараясь выпутаться из затруднительного положения. – Пластырей от ревности я не встречал, но слышал, что есть отвар, который иногда помогает, хотя действует очень медленно. Об этом я должен предупредить.
– Что же это за отвар? – поинтересовался Баоюй.
– Он так и называется – отвар от ревности, – ответил Ван Ите. – Для его приготовления нужна одна груша, два цяня сахара, один цянь сухих апельсиновых корок и три чашки воды. Все это нужно варить до тех пор, пока груша не станет мягкой, и каждое утро такую грушу съедать. Ревность как рукой снимет, увидишь!
– Приготовить такое лекарство не трудно. Но будет ли от него толк? – с сомнением произнес Баоюй.
– Когда-нибудь будет, – ответил даос– Не с первого раза, так с десятого. Не сегодня, так завтра; не в этом году, так в будущем. Вреда никакого – наоборот, отвар очищает внутренности и повышает аппетит. Он сладкий, приятный на вкус и к тому же помогает от кашля. Его можно пить хоть сто лет. До самой смерти. А какая может быть ревность у мертвого?! Вот тебе и результат.
– Ну и болтун! – расхохотались Баоюй и Бэймин.
– А что я плохого сказал? – спросил Ван. – Шуткой разогнал сон. Ведь меня за этим позвали! А теперь открою вам правду: все эти пластыри ни на что не годны. А было бы у меня волшебное средство, я давно стал бы бессмертным!
Пока они разговаривали, наступил счастливый час. Баоюй совершил возлияние вина, сжег бумажные деньги и раздал жертвенное мясо.
Итак, обряд был совершен, и Баоюй отправился в обратный путь.
Дома Баоюй узнал, что приехала Инчунь. Служанок из семьи Сунь, сопровождавших ее, накормили и отправили обратно. Инчунь сидела у госпожи Ван и плакала:
– Сунь Шаоцзу только и знает, что пить вино, играть в азартные игры и заводить шашни, – жаловалась она. – И служанки у него в доме распутные. Я и уговаривала его, и стыдила – не помогло. Обругал меня, заявил, что я родилась от ревнивой бабы. Уверяет, что мой отец когда-то взял у него пять тысяч лянов серебра и до сих пор не отдал. «Какая ты мне жена! – кричит, тыча мне в лицо пальцем. – Вместо долга твой отец мне подсунул тебя! Выгоню – будешь спать в прихожей вместе со служанками! Когда-то твой дед добивался дружбы с нами, потому что мы были богаты. А чем я хуже твоего отца? Это вы считаете меня ниже. Напрасно я с ним породнился!»
Инчунь то и дело прерывала свой рассказ слезами, чем расстроила госпожу Ван и сестер. Госпоже Ван ничего не оставалось, как утешать ее:
– Что же делать, если тебе достался такой непутевый муж? Твой дядя, Цзя Чжэн, уговаривал твоего отца не выдавать тебя замуж за этого человека, но, к несчастью, отец слышать ничего не хотел. Такая, видно, у тебя судьба, дитя мое!
– Неужели это судьба?! – причитала Инчунь. – С самого детства у меня не было матери, но мне посчастливилось переехать к вам, госпожа, и несколько лет я жила счастливо и спокойно. За что же мне такое наказание?
Чтобы отвлечь Инчунь от грустных мыслей, госпожа Ван спросила, где бы она хотела ночевать.
– Я так соскучилась по сестрам, – отвечала Инчунь. – И по своей комнате. Так что, если разрешите, на эти несколько дней я поселюсь в саду. Это будет для меня счастьем. Вряд ли мне еще когда-нибудь удастся побывать дома!
– Не говори глупостей! – поспешила утешить ее госпожа Ван. – Зачем думать о плохом? Молодые всегда ссорятся!
Она приказала служанкам прибрать дом на острове Водяных каштанов и велела сестрам составить Инчунь компанию, чтобы немного развлечь ее.
– Смотри ничего не рассказывай бабушке! – предупредила госпожа Ван Баоюя. – Если она что-нибудь узнает, я сразу пойму, что это от тебя.
Баоюй обещал молчать.
Инчунь ночевала в том павильоне, где жила до замужества. Сестры заботились о ней и всячески старались порадовать.
Через три дня Инчунь попрощалась с матушкой Цзя, госпожой Ван и сестрами и отправилась к госпоже Син. Все были опечалены разлукой.
Госпожа Ван и тетушка Сюэ долго утешали Инчунь. Еще два дня она побыла у госпожи Син, после чего за ней приехали и увезли.
Инчунь очень не хотелось возвращаться, но выхода не было.
Что же до госпожи Син, то она даже не поинтересовалась, как живется Инчунь у мужа.
Если хотите узнать, что случилось дальше, прочтите следующую главу.
Иллюстрации
Ван Сифэн (Фэнцзе)
Лю Сянлянь
Сюэ Баочай
Сюэ Кэ
Цзя Жун
Цзя Цян
Цзя Юнь
Ю Саньцзе
Бэйцзинский ван
Сон Чжэнь Баоюя
Цинвэнь
Пэйфэн
Примечания
…при звуках священной музыки.
– По преданию, во времена императора Шуня жил знаменитый музыкант; когда он играл, даже звери пускались в пляс; его музыку называли священной.
…чашечка из фарфора Чэнхуа
– то есть чашечка, сделанная в период минского императора Сян-цзуна (1465 – 1488), который правил под девизом Чэнхуа («Завершение преобразований»). Такие чашечки при следующей династии Цин считались редкостью и очень высоко ценились.
Люань
– название уезда в провинции Аньхуэй.
Ван Кай
– сын Ван Даньчжи (см. т. I, коммент. 34), знаменитый богач, живший при династии Цзинь (IV в.).
Юаньфэн
– девиз правления сунского императора Шэнь-цзуна (1078-1085).
…написано стилем «чжуань».
– «Чжуань» – название древнего стиля написания иероглифов.
«Записки из яшмовой шкатулки»
– книга, содержащая собрание молитв и заклинаний против наваждений.
Седьмой день седьмого месяца
– день встречи Ткачихи и Пастуха – возлюбленных небожителей из известной легенды.
My
– мера площади (6,14 а).
…допустила оплошность
– то есть выдала свое знакомство с фривольными произведениями.
«Чуньцю».
– Здесь имеется в виду «Люйши чуньцю» – «Летопись Люй Бувэя». Люй Бувэй (III в. до н.э.) был первым министром в княжестве Цинь. Как рассказывает древний историк Сыма Цянь (145—86 гг. до н.э.) в книге «Исторические записки», Люй Бувэй составил летопись, а затем приказал вывесить на городских воротах объявление, обещая награду тому, кто сможет внести в его труд какое-либо исправление или добавление. Но летопись была составлена настолько полно и точно, что ни исправлять ее, ни делать к ней добавления охотников не нашлось.
…откинула с зеркала покрывало.
– Старинное поверье утверждало: если смотреться в зеркало, будут сниться дурные сны, поэтому зеркала обычно закрывали покрывалом.
Глициния-сян
– душистая лиана, растущая на юге Китая. По верованиям буддистов, обладала ароматом, способным отгонять злых духов.
Цао Цзыцзянь
(Цао Чжи, 193—232) – поэт, автор знаменитой оды «Фея реки Ло» (см. т. I, коммент. 8).
Янь-ван
(Якша) – злой дух, оборотень.
Сюань-дэ
– девиз правления минского императора Сюань-цзуна (1426—1435). Фарфоровые вазы, изготовлявшиеся в это время, высоко ценились в Китае.
Завела речь о «залежалом зерне и гнилом кунжуте».
– То есть отвлеклась от основной темы разговора.
Сыма Ню
– один из учеников Конфуция. По преданию, был единственным сыном в семье и постоянно вздыхал, горюя о том, что у него нет братьев.
…мою оборвали блаженную зелень мечты у окна…
– то есть мечту о буйной весенней и летней зелени, а в подтексте – о ранней юности и последующих годах молодости.
И вот зажигаю за ширмой осенней // Свечу, чтобы слезы роняла она.
– В стихотворении танского поэта Ду My «Осенние сумерки» есть фраза:
Серебряные свечи, осенний полусвет*,
Всю ширму расписную сковал как будто холод.
В другом стихотворении этого же поэта – «Дарю на прощание» – «слезам» свечи посвящены следующие строки:
Как видно, сердце есть и у свечи,
Что разделяет с нами боль разлуки,
Она по-человечьи слезы льет
Всю ночь, пока не посветлеет небо…
По мнению китайского комментатора, автор романа в данном случае подражает именно этим строкам Ду My.
(* Здесь и далее в комментариях стихи в переводе И. Голубева.)
Баоцзиня, Баоиня.
– Игра слов: Баоцзинь – драгоценное золото, Баоинь – драгоценное серебро.
…пока вы не уйдете на запад.
– То есть покуда не умрете.
«Трижды послушная и четырежды добродетельная».
– Имеется в виду один из принципов конфуцианской морали, требовавший, чтобы женщина повиновалась: в детстве – отцу, по выходе замуж – мужу, в случае смерти мужа – сыну; была добродетельной, умела поддерживать разговор, следила за своей внешностью и была искусна во всяческом рукоделии.
…носящих на руках.
– Игра слов, основанная на том, что фамилия Бао звучит так же, как слово «бао» – носить на руках.
Лун-ван
– Царь драконов (см. т. I, коммент. 47).
Лу Фанвэн
(Лу Ю, 1125—1210) – китайский поэт Сунской эпохи.
Ван Моцзе
(Ван Вэй, 699—759) – поэт, художник и каллиграф, живший в эпоху Тан.
Ду Фу
(712—770) – великий поэт эпохи Тан.
Ли Цинлянь
– одно из имен великого поэта Ли Бо (701 – 762).
Ин Янь
– поэт и государственный деятель царства Вэй (220– 264, эпоха Троецарствия).
Лю Чжэн
(III в.) – поэт и государственный деятель династии Хань и начала периода Троецарствия.
Се Линъюнь
– поэт эпохи Цзинь (III – IV вв.).
Юй Синь
(513—581) – поэт и государственный деятель эпохи Шести династий.
Бао Чжао
– писатель и поэт III – IV вв.
«Три неясности».
– У буддистов – «самадхи», явления, составляющие основную сущность бытия. Постигать «три неясности» – познавать сущность, основы какого-либо явления.
Академия Ханълинь
(«Лес кистей») – В ее обязанности входило, в частности, комментирование китайских классиков, исследования по истории. Существовала до 1911 г.
«Лягушка на дне колодца, откуда виден лишь клочок неба».
– Выражение возникло в связи с порядком работы для чиновников, служащих при императорском дворце. Указы и постановления они формулировали или исправляли, будучи изолированными от внешнего мира, в подземелье. Сунский поэт Су Ши в стихотворении «На рассвете прибыл к устью реки Байхэ, где встретил брата Цзыю» пишет по этому поводу.
В Палате истории в прошлом году
Служебные дни я влачил.
Все радости жизни и свет бытия
Четыре стены отделяли.
Глубок был колодец – его глубина
Не меньше, а больше ста чи.
Был крошечный неба кусок надо мной, —
Я в нем уместился б едва ли.
Вэй Инъу
(735—830) – поэт эпохи Тан.
Вэнь Бача
(Вэнь Тинъюнь, 818—872) – поэт эпохи Тан.
Когда решилась Мэн Гуан // Принять сосуд из рук Лян Хуна?
– фраза из пьесы «Западный флигель». Эти слова принадлежат героине пьесы Хуннян, сравнивающей своего возлюбленного Чжан Шэна с сановником Лян Хуном, жившим в эпоху Хань. Мэн Гуан, жена Лян Хуна, во время пиров обращалась к Лян Хуну, соблюдая церемонии, – как к гостю (см. т. I, коммент. 90).
Чжаоцзюнь.
– См. т. I, коммент. 55.
Сунь
– Сунь Укун (Царь обезьян) – персонаж из романа У Чэнъэня «Путешествие на Запад».
Гуаньинь
– богиня милосердия (см. т. I, коммент. 284).
Сухая трава // Ожила, весну возродив…
– При выпадении снега увлажненная трава дает новые ростки и вызывает воспоминания о весне.
Нежданно камыш // Белоснежен стал и красив.
– Эта фраза написана в духе сунского поэта Су Ши, в одном из стихотворений которого есть фраза:
Цветы камыша у речных берегов
Стали словно плывущий снег.
Хотя дорожает // Вино к началу зимы…
– Танский поэт Чжан Гу в стихотворении «Будучи при дворе, в стихах изливаю свое беспокойство» так описывает новогодние дни в столице Чанъани:
Навис дымок над городом запретным,
Цветов цветенья дни недалеки,
Снег завалил Чанъани переулки, —
Жаль, что на вина цены высоки!
Год благодатен! // Наполним амбары мы!
– См. т.I, коммент. 48.
Пепла в трубках уже не видать…
– То есть Новый год уже наступил. В начале каждого года двенадцать тростниковых трубок наполняли пеплом. С течением времени пепел рассеивался. Последней перед наступлением Нового года очищалась от пепла двенадцатая трубка.
Ян вместо Инь…
– Приход весны считался возвращением в природу светлого начала Ян (Солнца), сменяющего господствовавшее до этого противоположное, темное начало Инь.
«Ковша рукоять»
– то есть созвездие Большой Медведицы, в сторону которого, согласно древним поверьям, в весенние дни устремляется солнце.
Тлеет мускат…
– Его жгли в курильницах для получения благовонного дыма.
В холод влажна // Благовонного перца стена.
– Одна из стен ночных покоев императриц благоухала ароматным перцем, вклеенным в глину. В морозные ночи стена сохраняла тепло и перечный аромат.
О мэйхуа, // Где свирель запоет, загрустит?
– Один из древних романсов, исполнявшихся в сопровождении свирели, назывался «Цветы мэйхуа опадают».
…свирели лазурный нефрит,
– Имеется в виду один из видов древней свирели («биюйсяо»). Эта свирель изготовлялась из бирюзово-лазурного бамбука, чем и объясняется сравнение ее с «лазурным нефритом».
Грусть Черепахи: // В снегах утонула земля…
– Здесь, как в предыдущих и последующих строках, иносказания призваны отразить картину обильного снегопада. Черепаха (Ао) – мифический образ. Согласно канону «Лецзы», она держит на своем панцире «земную ось», то есть, по древним поверьям, высокую гору Куньлунь.
В небе драконья // Взвихрена чешуя…
– Здесь снегопад сравнивается с битвой драконов. В стихотворении сунского поэта Чжан Юаня «Воспеваю снег» есть строки:
Три миллиона яшмовых драконов
Сошлись в бою. Когда же бой затих,
Все небо чешуя заполонила
И разлетелись клочья рваных лат!
Плеть у Бацяо // И песня верхом на осле…
– Бацяо – название моста к востоку от танской столицы Чанъани, около которого путники прощались с провожающими их друзьями и близкими. Эта фраза навеяна эпизодом из произведения южносунского литератора Ю Моу (XII в.) «Беседы о поэзии династии Тан»: первый министр двора танского императора Чжао-цзуна (889—907) Чжэн Цян был талантливым стихотворцем. Ему задали вопрос: «Как скоро первый министр создаст новое стихотворение?» Он ответил: «Только тогда, когда я верхом на осле в снег и ветер окажусь возле моста Бацяо, – мысли мои обратятся к поэзии! А иначе возможно ль этого достичь?» В XVII в. писателем Юй Хуаем было создано ставшее популярным сочинение «Записки у моста Бацяо», отличавшееся эротическими мотивами.
Ватную шубу, // Радея за воина, шьет…
– Танский император Сюань-цзун (847—860) неоднократно выражал беспокойство о воинах, несших тяжелую службу в суровом, холодном приграничном крае; по его распоряжению придворные наложницы и служанки должны были шить для воинов теплые одежды. Один из воинов-пограничников обнаружил в кармане одежды, присланной ему, стихотворение:
Средь равнины песчаной
Жизнь в походе тревоги полна,
Терпит тяготы воин, —
В морозную ночь не до сна.
Я своими руками
Скроила одежду на вате,
Будет впору кому-то
И согреет кого-то она.
Мысль одна: чтобы тонкой
И прочной была моя нить,
Ваты больше в подкладку —
Надо больше ее утеплить.
Я скажу о себе:
Радость жизни уже за спиною,
Но осталась надежда,
Что стану по-новому жить!
Воин передал стихотворение своему начальнику, а тот переслал самому государю Сюань-цзуну. После расследования обнаружилось, что стихотворение сочинила одна из дворцовых наложниц. Сюань-цзун приказал ей покинуть дворец и выйти замуж за воина, к которому случайно попало это стихотворение. (Эпизод описан в книге «Танская поэзия и отражение в ней действительных фактов» – «Танши цзиши».)
Ямы, холмы – // Осторожнее будь, человек!
– Здесь – продолжение темы о сильном снегопаде и, в связи с этим, о бездорожье.
Зря о сосне // Как о друге зимы говорят.
– Согласно некоторым китайским комментариям, прославление сосны как спутницы зимних холодов несет на себе налет даосской философии. По другой версии, строки обращены к поэту Тао Юаньмину, избравшему образ жизни отшельника и в зимние дни находившего покой под одинокой сосной.
Ладья. Рыбу удить пора… // В гуще лесной // Прекращается стук топора.
– Строки о рыбаке и о лесорубе в некоторых изданиях романа (например, в издании Чэн И) включают иные образы («лебедь», «отпечатки лап»). По мнению литературоведа Цай Ицзяня, эти строки перекликаются со строками танского поэта Ли Шанъиня: