– Угадал. Чем они располагают для взлома дверей, кроме взрывчатки?
– Взрывать побоятся – тут приборы. У них есть горнопроходческие агрегаты – буровые, термические и химические. Скорее всего, будут бурить. Пока машины подвезут, пока установят... В запасе у нас минут тридцать, не больше. Через первую пробоину нам пустят газ.
Затем они перешли в полукруглый пультовый зал, где Эксперт открыл панорамное окно и осветил Диск.
– Как тебе нравится? ты не разочарован этой Большой Консервой на осях?
– Нет... – Pax почти вплотную припал к стеклу, озирая представшую ему грандиозную картину. – О Радуга, настоящая дисковая пушка... Я видел записи, остались фильмы о них... Давай скорее отснимем орудие и перешлём Ониго!
– Что ж, займёмся. За этим мы сюда и пришли. – Форт тем временем осматривал пульт.
Приборы жили, светились, вспыхивали огнями индикации. Вокруг ярких «зрачков» круглых синих экранов подобно часовым стрелкам бегали лучи, при каждом обороте обрисовывая изменчивые фигуры, шевелящиеся в лазурной глубине; на пластинах волновались трёхмерные графики, похожие на волны моря, озаряемые цветомузыкой. Ньягонская электроника, провал её возьми. Хуже этих бесцифровых датчиков, отмечающих ход процесса суммарными сдвигами полихромных объёмных фигур, – только туанские управляющие системы. Но туанской техникой Форт овладел давно, да и с творчеством ньягонских приборостроителей был знаком. Надо отдать должное заботе инженеров – стрелявшие по граду отметили, который прибор какую функцию отражает. Подзарядка батарей, боевое наполнение, уровни приведения в готовность...
– Гляди и пиши, – велел Pax, встав у пульта спиной к стеклу. – Сегодня двадцать третья ночь десятой луны триста двадцать шестого года Мира, двенадцать часов и семь минут. Я, Эрке Унгела Pax по прозванию Пятипалый, средний офицер отдела исследований сил безопасности града, свидетельствую – здесь, в пределах незаконно существующего города Аламбук, находится сквозное орудие, известное как Диск...
«Как здорово, что я не попаду в кадр! Пусть Pax забирает всю славу, не жалко – зато в архивах Ониго не останется моё лицо. Не хочу я входить в анналы. Иные из кожи вон лезут, чтоб запечатлеться хоть в роли Герострата, – но не я. Увольте».
Pax достал из‑под комбеза (у него там целый арсенал!) пенал дальней связи. Форт соединил свой порт с пеналом, и пакет отправился по волнам интерференции гравитонного поля.
– Готово. Пакет принят, – на лице Раха прямо блаженство засияло, хотя жить им оставалось от силы полчаса. Со стороны наружных дверей инженерного комплекса уже доносилось слабое жужжание бурового механизма.
– Я могу узнать, ради чего мы ушибались?
– Секунду... я жду... – Pax внимал звукам «пуговки». – Есть ответ. Полковник поздравляет нас с успешным завершением акции.
–...и жизни. Огромное ему спасибо! По‑видимому, люгер я так и не куплю.
– Он представляет нас на досрочное повышение в звании. В виде исключения, за особые заслуги перед градом. С подачи Ониго это делается быстро. Я буду первым штаб‑офицером, а ты – полным солдатом второй степени.
– Надеюсь, посмертно? Так вот, передай на тот конец, что загробные почести меня не устраивают. Я не люблю ни героизма, ни патриотизма – этим товарам грош цена в базарный день, они никогда не окупаются. Меняю звание солдата на штурм‑группу, которая через пятнадцать минут войдёт в тоннель и переколбасит тех, кто сверлит нашу дверь!
– Думаешь, я этого не хочу?.. – вздохнув, понурился Pax. – Но спасатели не успеют просто физически.
– Тогда скажи что‑нибудь для утешения – например, что мы спасли человечество. Мне будет приятно подохнуть с этой мыслью. Порадуй меня! Ведь не ради острых ощущений мы замуровались в склепе? Есть ли хоть какой‑то эффект от нашего самопожертвования?
– Да. Сейчас начнётся война.
– Какая война? – обомлел Форт.
– Операция «Гром», захват Аламбука. Она давно планировалась. Войска уже стянуты. Мы дали сигнал, что у чёрных есть Диск, – значит, война законно обоснована.
– И ты молчал?!..
– Я намекал.
У Форта руки опустились. Как ни уворачивайся от судьбы, она тебя найдёт. Роль запала для массового побоища изначально была заложена в него – и теперь сыграна.
– Да, часы назад не ходят. Сделанного не вернёшь. Настал момент истины, чуешь? Давай взаимно исповедуемся и простим друг другу все обиды... Нет, я не успокоюсь, пока всё здесь не разнесу и не испорчу! Когда эта орава ввалится, управлять им будет нечем. Иначе зачем мы запирались? Для начала вырубим питание...
– Погоди, ничего не делай! Если крушить, то с умом, точечными взрывами. Сперва разберись в назначении приборов, а потом... у меня есть несколько зарядов.
– Я почти всё расшифровал, осталось чуть – и мы займёмся вдумчивым и трезво осмысленным вандализмом. Громить – национальный спорт федералов... Слушай, из этой мышеловки должен быть какой‑то выход! хоть малейшая лазейка! Посмотри, а то я половины надписей не понимаю.
– Они на старом, довоенном языке. – Pax стал продвигаться вдоль обоймы запертых дверей, пока Форт изучал пульт. – Истина... да, у меня есть несколько вопросов. Почему закрылись щитовые двери и прибежали дистанты? как это у тебя получается? ещё какая‑нибудь неизвестная мне вживлёнка?
– Ну вот, сразу начались намёки, подозрения... Брат землянин, ты много хочешь знать!
– А говоришь – исповедуемся... Я боялся за тебя – как ты выживешь без вливаний питательного раствора, – но вижу, голодовка тебе ничуть не повредила.
– Не будем заниматься допросом в условиях назревающего катаклизма. Слова насчёт исповеди беру обратно. Pax, у меня появилась идея на миллион бассов! – Форт стал уверенно передвигать какие‑то ползунки на пульте.
– Не трогай приборы! – Впервые за всё время их знакомства Pax закричал; в новинку было и то, что он навёл на Форта бластер.
– Убери свою пушку.
– Ни к чему не прикасайся!!
– Успокойся и не делай необдуманных движений.
– Если ты ещё что‑нибудь там включишь – я стреляю!
– И совершишь ужасную ошибку. Во‑первых, стрелять надо не в голову. Во‑вторых, даже при выстреле куда следует ты меня не убьёшь, а вот я тебя – убью, причём очень быстро.
– Отойди от пульта, – уже не столь громко продолжил Pax, не опуская, однако, нацеленного бластера. – Ты не смыслишь в этой технике.
– Ошибаешься. Без смысла я бы не нанялся к Папе в эксперты. Его инженеры проэкзаменовали меня и признали вполне компетентным. То есть я умею грамотно обращаться с этим оружием.
– Где? когда ты обучился этому?! опять скажешь – «вызубрил по самоучителю» или «на слух запомнил»?
– О, какой ты неотвязный!.. Так и быть, придётся сознаться – я не раз стрелял из Дегейтера. Это одна из моих профессий. Ноу‑хау – «знаю, как», ясно? Да, я расследователь! Если с этим знанием тебе, как безопаснику, будет легче умирать – торжествуй, ты докопался до дна моей души!.. Не мешай мне и не отвлекай.
– Я догадывался... подозревал... – бормотал Pax, со злостью и страхом наблюдая, как Эксперт щёлкает тумблерами, крутит шаровые манипуляторы и изменяет что‑то с помощью сенсоров. – Но как это случилось? Как ты вышел на меня и влез в эту акцию? Отвечай! я приказываю!
– Стене приказывай. Мы случайно встретились на Гласной, а потом ты ко мне привязался. По‑моему, излишне напоминать, кто кого втянул. Должно быть, нас сблизило согласно плану...
– Какой план? чей?!
– Высший. – Форт стрельнул глазами в потолок. – Тебе не приходилось слышать, что на небе есть отличный план для всех нас? Другого объяснения я не нахожу.
– Скажи мне, что ты делаешь с пультом. – Голос Раха был твёрд и требователен.
– Готовлю Диск к работе. Если ружьё заряжено, оно должно выстрелить.
– Ты не мог раньше видеть такое орудие! не то что нацеливать его!
– Я действую по аналогии. Принципиально все сквозные пушки одинаковы, так что вероятность ошибки мала. И целиться не собираюсь. Прицел – вот. – На миг отвлекшись от работы, Форт указал пластину, где изображение изгибалось, словно хотело свернуться в кольцо. – Луч – не снаряд. Диск, если я верно прочёл его схему, позволяет замкнуть луч в горизонтальной плоскости как тор, фигуру в виде бублика. Наружный диаметр тора будет не меньше четырёхсотой великих саженей – значит, метров семьсот с гаком. Этого хватит. Всё, что внутри тора, получит удар до четверти мириада эг. Вся аппаратура вылетит на ноль, её придется заменять. Конечно, часть приборов экранирована, но экран вряд ли их защитит. Иначе говоря, Диск застрелит сам себя и выйдет из игры. Поэтому, Pax, – ищи выход! Ты крепкий малый, но тысячу эг не выдержишь.
– А ты?
– Я выдержу. Но мне надоело хоронить своих партнёров. Ищи!
– Мотаси Маджух, – обратился к Венцу инженер, – увеличилась закачка энергии в батареи Диска.
– Что это может значить?
– Или они вслепую работают с приборами... или ускоряют подготовку к выстрелу.
– Подорвите токопроводы.
– Тогда мы сами не сможем перезарядить орудие.
Проходческий комбайн вгрызался в стену вершок за вершком. Монтажники как можно быстрей собирали привезённый из города прожигатель породы, но до проникновения в инженерный комплекс было еще далеко. В старину знали, как укреплять подземные сооружения! Серенькая стена съедала сверлящие головки, как пламя – спички; искусственный камень по твёрдости приближался к корабельной броне. Вторая бригада, взобравшись под арку по наспех установленным стремянкам, старалась отключить лазерный занавес, загоравшийся при попытке вскрыть двери.
– Пыхтим, как викус над кладкой икры, – нетерпеливо постукивал ногтями по стволу прожигателя Зурек. – Сперва потеряли время с этим поездом навстречу, потом дистанты... теперь бьёмся в скалу. Да, я слушаю! – В ухо ему затрещала «пуговка». – Что?!. Поднять корабли в воздух. Огонь из всех орудий, не дайте им приблизиться к посадочным площадкам! Прикрыть моего «Скользящего», я буду через четверть часа. Маджух, – тихо сказал он Венцу, – армады Триумвирата пошли в атаку. Здесь нам делать нечего, отправляемся туда. Вы! – позвал он инженеров. – Пробивайтесь изо всех сил. Ты! – Он обернулся к командиру группы захвата. – Ворвётесь – убейте их, но не заденьте приборы.
– Непонятно, что бы это могло значить. – Pax остановился у двери, запертой стальной щеколдой и крупным замком. – Здесь написано: «Эвакуатор». Может, лифт? Но тогда бы так и стояло: «Лифт». Древние военные метили всё очень точно.
– Некогда гадать, – бросил Форт, упоённо колдующий над пультом. – Режь железку и выясни, что там внутри.
Шипение плазмы, прожигающей металл, лязг, стук, быстро удаляющиеся шаги... затем Pax вернулся, но голос его был невесел:
– Там шахта, а в ней вертикально стоит современный бронефлаер.
– Ййесс!! – возликовал Форт, не отрываясь от дела. – Если машина заправлена и на ходу, сейчас мы начнём спасать наши души... сейчас... я почти закончил... ещё немного, и можно удаляться... Это будет самый нормальный поступок из всех, которые мы сегодня совершили. Что кричат люди, когда надо покинуть опасное место? У вас – «Спасём наши души!». У нас – «Спасём свои задницы!». Тут и выясняется, кому что важней.
– Ничего не выйдет. – У Раха было обречённое выражение лица, глаза блуждали. – Шахта перекрыта наверху. Решётки... и, похоже, в оголовке стоит щит от падения посторонних предметов. Наверное, есть и заслоны от грунтовых вод. Не взлетишь. Выяснять коды открытия – слишком долго.
– Не учи бывалого военного пилота!
– Так ты и военный пилот в придачу...
– Да! но я порвал с милитаристами. Можешь внести в досье ещё одну мою тайну – я принадлежу к партии зелёных.
– Каких зелёных?
– Зелёных человечков, little green men. Я как‑то забыл тебе сказать, что с некоторых пор уклоняюсь от воинской повинности. Мы, зелёные человечки, не убиваем и другим не позволяем. Иногда громим ларьки и рестораны, где торгуют мясом. Экстремальная террористическая церковь, понимаешь? Я являюсь её тайным адептом... Мы очень мирные и добрые. Но если какая‑то гада обидит хоть одну свинку, я буду мстить вплоть до геноцида.
– Нашёл время шутить! – озлился Pax, совсем было поникший от смертной тоски и усталости.
– Какие шутки? Мне было откровение, явился мёртвый гуру Зелёной церкви. Тут‑то я и уверовал во всё, и тебе советую!
– Ты говоришь о полёте на «Сервитер Бонде»? о Кэне Мерфанде, чей труп был на борту лихтера?..
– Не труп, а дух! Это был не старик, а чистое золото; таких редко встретишь.
– В официальном отчёте бладраннеров нет ни слова о его явлении...
– Там половина данных засекречена, иначе перевернулись бы все представления о жизни и смерти. По крайней мере, во мне они точно перевернулись. С тех пор я стал другим... и умереть не боюсь. Надеюсь, я ничего не напутал и мы не взлетим на воздух с криком «Ура!». Ну‑с, приступим! – Перед тем как запустить Диск, Форт старательно перекрестился, поскольку в дело могло вмешаться множество непредсказуемых факторов, включая нечистую силу. Способ оградиться от неё один – крест.
И здесь Форта прошибло, как ярчайшим светом.
«Бог мой, да ведь это и есть моё предназначение! Для этой минуты я был взят и вселён в тело робота. Я стал кибер‑пилотом, освоил применение дегейтора – лишь для того, чтобы оказаться здесь и сейчас. То, что я делаю, – именно моя миссия, а не чья‑нибудь. Только я могу поднять руку на Зверя, потому что мне доверено. Я – капитан, master after God – первый после Бога. Эй, чудище бездны, слышишь?! Сегодня я выгоню тебя из мира, избавлю всех от твоей власти. Ну, где твои клыки? где твой голос, сводящий с ума? кто ты теперь – князь или раб? Смотри, я отправляю тебя вниз – и не раскаюсь в этом!»
– Отсчёт начат. – Форт опустил и зафиксировал рукоять. По панели побежали ньягонские цифры. – Живо на флаер!
– Шахта закрыта. Взлететь невозможно.
– Ерунда. Флаер вооружён?
– На нём четыре курсовых бластера.
– Вот и отмычка. Снесём и щиты, и решётки. Но на подъёме будет тяжко – придётся гравитор свести на конус перед носовым обтекателем, иначе нас побьёт обломками. Меньше 10 g не обещаю. То есть ты наверняка потеряешь сознание, а потом будешь лечиться.
– Я остаюсь, – отвернулся Pax.
– Очумел?! здесь – верная смерть!
– Мне нельзя лететь. – Pax был совершенно угнетён и более‑менее ровный тон выдерживал, лишь стискивая зубы. – На мне табу. Отец сбросил меня на землю, закрыл путь на небо. Я не смею!..
– Выбрось это из головы! Сейчас же всё забудь! Я тебя вывезу, обещаю. Поверь в меня, и ты спасёшься! Я тебя лично на руках оттащу в госпиталь; хоть бы ты не дышал – тебя откачают. Если доверишься мне – не умрёшь. Веришь?!
– Отец запретил.
– Сегодня я вместо него, я разрешаю! И кончен разговор, садимся и летим. Не силой же тебя тащить? Время уходит, Pax! решайся!
Поколебавшись в мучительных сомнениях, разрываясь между строжайшим запретом истинного отца и жаждой жить, Pax уступил уговорам, поверил – и побежал за Фортом по коридору.
– Куда? ну‑ка выложи взрывчатку на пол! А если запалы при перегрузке сработают?..
Эвакуатор, как положено спасательным аппаратам, был открыт и подготовлен к старту.
– Шифр! – спохватился Pax, устраиваясь в слишком узком для него противоперегрузочном кресле. – Взлетев, назови по радио шифр, иначе нас собьют свои! И сразу на юго‑восток, к Эрке. Они укажут, где сесть. 10 g – это много?
– Достаточно, чтобы вырубиться. – Форт включал бортовые системы эвакуатора и бегло проверял их готовность.
«Здесь всё приспособлено для ньягонцев... Справлюсь!»
– Ты уверен, что этот трюк у тебя получится? – всё ещё сильно сомневался Pax.
– Молчи, Фома Неверующий, а то сглазишь!.. Клянусь тебе, что мы взлетим и спасёмся.
– Да чем ты можешь клясться? у вас же ничего святого нет! чем?!
Перед мысленным взором Форта пролетели и слиняли герб, флаг и гимн, а следом Конституция и Великая Федеральная Мечта. И впрямь, на эти сокровища руку при клятве не положишь, кроме как в перчатке... уж очень их запачкали дельцы и политиканы.
«Есть ли у нас что‑нибудь чистое?»
– Тем, Кто распят за нас, – клянусь.
Это Pax принял и в знак согласия наклонил голову.
– Тогда... если доберёмся, расскажешь Ониго всё, как было. Что я тут делал, что – ты; по регламенту положено докладывать.
– Истинно говорю тебе: нынче же ты будешь со мной в Эрке. А теперь – держись!
Тьма рухнула на Раха неподъёмной тяжестью.
Пролёт сквозь шахту занял очень мало времени. Снаружи шла пальба из бластеров. Розовато‑серое утреннее небо ревело и раскалывалось от перестрелки реющих чёрных кораблей с наземными капонирами и стремительно маневрирующими бронефлаерами Триумвирата. Форт немедля вошёл в эфир на нужной волне:
– Четыреста – семнадцать – сто пять. Я четыреста – семнадцать – сто пять! Выделите мне коридор на Эрке!
Возносясь от земли, флаер привлекал внимание многих. Форт лихо перестроил на лету защитное поле. Несколько плазменных ударов рассеялось на нём свирепыми вспышками лилового пламени.
– Четыреста – семнадцать – сто пять, назовитесь, – ответил голос из круговерти энергетических помех.
Глубоко внизу – Форт скорее угадал, чем почувствовал – луч, замкнутый в тор, сжёг приборное оснащение Диска. Последний выброс энергии был похож на глухой, полный неописуемой злобы подземный стон. Дым, клубящийся над кратерами Аламбука, казался последним долгим выдохом чудовища.
«И дым мучения их будет восходить во веки веков, и не будут иметь покоя ни днём, ни ночью поклоняющиеся зверю и образу его и принимающие начертание имени его».
– Говорит Эксперт. Передайте полковнику Ониго – Зверь мёртв! Зверь мёртв! Его голоса больше не будет!
– Четыреста – семнадцать – сто пять, высота двухсотка великих саженей, направление тридцать семь чир на восток. Вас будут вести, оставайтесь на связи.
Легко сказать; куда сложнее сделать, когда вокруг бушует бой. Корабли Аламбука кружили над городом кольчатым конусом. В зазорах между ярусами вращающихся колец летали боевые флаеры, закрывая промежутки частым огнём. Стаи градских, рассыпаясь, вытягиваясь и вновь уплотняясь, непрерывно терзали вертящийся конус сполчёнными пучками выстрелов. То в одном, то в другом месте они выбивали сегменты оборонительных кругов, но чёрные перестраивались, сохраняя цельность накрывшего город конического щита. Иногда корабли покидали строй – порой по двое, по трое – и устремлялись кто куда, чаще ввысь, на заоблачной высоте зажигая маршевые кериленовые движки и ускоряясь для выхода в космос.
Снизу конус обжигали наземные башенные бластеры, он словно колыхался на основании из пламени и дыма. На верхних уровнях сражения шёл стремительный обмен шнурами плазмы, импульсами, лучами и ракетами; казалось – две исполинских бури, свиваясь и сталкиваясь, бьются на молниях, как на мечах. Понизу в дымовую завесу ныряли десантные транспорты, прикрытые звеньями тяжёлых флаеров. Из конуса то и дело выскакивали атакующие группы, чтобы обрушиться на баржи десанта, – их отбрасывал заградительный огонь. Одни уходили под зонт корабельной защиты, а другие, пылая и кувыркаясь, врезались в землю.
Форт выбирался из битвы, держась ниже заданного коридора и считывая складки местности. Направление на Эрке безопасным не было – кто‑то из координирующих оборону Аламбука постарался наладить борьбу на два фронта, чтобы заставить градских оттянуть часть сил на защиту тыла. На юго‑восток, не соблюдая никаких правил деления на коридоры, прорывались собранные из разномастных машин эскадрильи, призванные сыграть роль штурмовой авиации и пикирующих бомберов – но, устремляясь к владениям Эрке, они едва добирались до внешнего круга.
Градские продумали и создали эшелонированную ПВО – вскрывались вершины холмов, таких безобидных на вид, подчас даже декорированных развалинами сторожевых башен. Поднявшиеся из укрытия пусковые установки встречали камикадзе веерами ракет, пускали плазменные стрелы – и очередная волна налёта превращалась в горящую тучу. Высоко прошёл один из крупных боевых кораблей – ага, кого‑то из пиратских капитанов обуяло бешенство берсерка, решил ударить по граду! – и оказался на стыке взмывших с земли трепетных лучей, засиял, распался и полетел врассыпную кусками брони и дробящейся на лету начинки.
Повторяя без перерыва спасительный шифр, Форт скользил па предельно малой высоте, постоянно готовый закрыться огнём. Обе враждующие стороны не замечали его – чёрные бежали за пределы атмосферы или рвались к Эрке и не отвлекались на мелочи, а градские видели в нём своего.
Довезти Раха. Форт оглядывался сканером на потерявшего сознание напарника – тот, бледный, безжизненно покачивался в кресле, отмечая сдвигами тела все манёвры флаера. Жив. Пока жив. Дорого далось ему нарушение табу. Кто запретил ему, зачем?.. не угадать. Пульс. Дыхание. Пиковая нагрузка в 10 g без компенсации гравитором равняется черепно‑мозговой травме плюс ушибы или разрывы внутренних органов. Только бы доставить Раха вовремя...
– Четыреста – семнадцать – сто пять, займите высоту полторы сотки, направление сорок две чиры на восток.
Форт взял выше – под ним просвистела череда летающих кранов и сравнительно лёгких машин, всего с парой орудийных гондол каждая. «Военно‑инженерный корпус Ньяро – радиационная защита». Союзники Эрке тут как тут. Ньягонцы – хозяйственный народец; ещё бой не отгремел, а уже выпускают сборщиков трофеев. Сбитые корабли противника – это не только тонны композитного лома, корпусного набора, брони, противолучевого фартанга, цветных металлов и прочего утиля, но и драгоценный керилен, запрятанный в многослойных топливных блоках. Они землю ситом будут просеивать, с дозиметрами обшаривать каждый аршин территории, чтоб не упустить и крупицу серо‑красного сверхъёмкого энергоносителя.
Пульс. Дыхание. Кажется, Раху становится хуже. Форт поднажал, вновь выходя на связь:
– Срочно нужна медицинская помощь. У меня на борту пострадавший эйджи с магнитно‑лучевой и гравитационной травмой. Прошу выдвинуть бригаду к месту посадки!
– Четыреста – семнадцать – сто пять, даю наводящий луч. Перейдите на автопилот.
Флаер сел вертикально. Едва машина замерла на полосе, к открывшемуся трапу подкатила кабина на колёсах. С бортов кабины спрыгнули два ньягонца; на груди – оранжевые круги, рассечённые чёрными зигзагами, на головных повязках надпись: «Военно‑врачебная база 9 града Крау». Кабина выбросила из себя лежак на ногах и катках, который взбежал по трапу. Форт бережно опустил Раха на гелевый матрас. Лежак не успел задним ходом вдвинуться в кабину, а двое с оранжевыми кругами уже хлопотали над Рахом, направляя автоматические инструменты – лапы, стебли и трубки охватили офицера Унгела, как щупальца насекомоядного растения.
Форт окинул взглядом площадку – здесь непрерывно садились санитарные флаеры. Опускаясь на полосу, каждый раскрывался и сдавал подъезжающей кабине тела в коконах первой помощи – самоходные лежаки освобождали раненых от окровавленных оболочек и принимали в объятия своих систем. Тут же флаер заправлялся от поднявшегося из ниши терминала, сбоку его заряжали пачкой сложенных коконов – и бригада вновь взлетала.
Сгоревшая на теле форма, конечности в пухлых чехлах, местами промокших тёмно‑апельсиновой кровью, стоны и судороги, вибрирующий в воздухе гомон из команд, окриков, плача, причитаний и молитв – изнанка всех побед. Медицинский флаеродром действовал без передышки, сотнями принимая пострадавших и вновь посылая беззащитные машины в пекло. Пару флаеров срочно ремонтировали, а экипажи сидели на полосе, привалившись спинами к посадочным опорам, закинув головы и закрыв глаза, оживая лишь тогда, когда к следующему человеку переходил большой стакан дымящегося напитка...
Форт не отошёл от эвакуатора и на десяток шагов, как встретился с Ониго, которого сопровождали четверо с оружием, в форме, не похожей на армейскую.
– Я рад, что вы оба вернулись, – сказал полковник, словно постаревший со времени их последнего свидания. – А теперь – идите за мной, Эксперт. Вы арестованы.
Светлая комната без окон. Плоский телевизор. Предельно функциональная ньягонская мебель. Постель на тёплом полу – ничего не поделаешь, так принято. Закуток с тренажёрами. А зачем Форту эти тренажёры?.. Ничего не поделаешь – так положено.
Свет гаснет по графику. Питание тоже по часам. Тюрьма; это тюрьма.
Тюрьма – это ограничение свободы передвижения.
Ой ли?..
Жёстко заданный режим дня, навязанный рацион – этого достаточно, чтобы превратить жизнь в механический кошмар. Человек по природе своей – существо подвижное, любопытное, без определённой цели и смысла. Чтобы это понять, достаточно зарегулировать индивида в пространстве и во времени. Любые рамки человек воспримет как покушение на свою личность. Навязанный образ жизни, вложенные извне мысли...
Форту было без разницы – движется он или нет, горит ли свет, что происходит в мире, как телевизор подаёт и комментирует события...
Какое имеет значение, где ты находишься, если тебе регулярно дают еду и не пристают с вопросами? В тюрьме можно прекрасно проводить время, а на воле – жить как в бессрочном заключении; это Форт давно усвоил.
Ездить изо дня в день по одному маршруту – что это, как не ограничение свободы передвижения? Вы можете среди рабочего дня или занятий в школе встать и отправиться слушать пение птиц в весенней роще? Нет?.. Так почему же утверждаете, что вы свободны? Потому, что планируете поехать за город в ближайший уик‑энд? А в выходной небо затянут серые тучи и хлынет стеной ледяной дождь. И вы будете сидеть в бетонной коробке и тоскливо смотреть наружу сквозь водяную занавесь, стекающую по стеклу.
Свободный человек реализует свои желания сразу, не накапливая их и не откладывая на потом. Никакого «потом» может и не быть.
А ритуал вставания и умывания? Всё будто случайно и спонтанно – но приглядитесь: все окна зажигаются и гаснут почти одновременно, как будто кто‑то поворачивает рубильник. Мы едим одно и то же, расфасованное в стандартные упаковки, смотрим одинаковые передачи, а потом обсуждаем их шаблонными словами. Свет, питание по графику, прогулки до двери и обратно, телевизор. Чем это не тюрьма, на которую вы осуждены пожизненно?
Мы не живём, а отбываем срок наказания.
Может ли вообще человек быть свободным среди людей? Свободным от любви, от обязанностей и привязанностей, от близких и детей?.. Как функционируют город, страна, социум? Этот гигантский организм, волей и властью собранный из индивидов, опутан незримыми сетями из долга, денег и потребностей. Может ли быть свободна клетка в теле, быть независимым глаз или палец – и насколько?
Если разрезать или порвать путы, связывающие и объединяющие людей, не воцарится ли хаос? Если снять направляющую и управляющую узду, не превратятся ли люди в животных?
Не дремлет ли Зверь в сердце каждого, не заключена ли Бездна в самом сознании? Что сдерживает людей от грабежей, бесчинств и насилия?
Люди живут и ходят по свистку, но стоит им услышать зов Бездны – и они бьют близких по лицу и топчут детей.
Где рубеж, который отделяет узилище дисциплины от вертепа пороков? Кто проведёт его и отделит агнцев от козлищ?
А может, эта грань проходит в нашем сердце, и каждый должен сам решить – кто он? где стоять – по правую руку, среди чистых, или по левую, в козлином стаде?
Но разлагающим общество бактериям нравственный выбор чужд, и нужен решительный хирург, чтобы избавить организм от них, рассечь плоть и удалить гной. И потому передаётся из древности нерушимый закон: «Где гной – там разрез!»
Форт ходил и ходил, просто так. На ходу легче думалось. Мысли бежали неспешной чередой. Вечером он покорно, чтобы не раздражать охрану и не внушать новых подозрений, ложился в постель. Но спать он не мог, и вновь длилась цепочка мыслей.
Казалось, кто‑то специально дал ему место и время, чтобы привести ум в порядок после дикой встряски последних дней.
А ещё Форт боялся за себя и своё будущее. Вот, что называется, влип по‑крупному. Не так был страшен Папа с его вольницей, как этот чётко организованный градский порядок. И не вырвешься. Снести дверь нетрудно, но дальше будешь вязнуть, пока не застрянешь. По тревоге прибудет подкрепление. Потеряв с десяток бойцов, они изменят тактику и выберут либо поражение на расстоянии, либо изоляцию опускными щитами, которых тут не счесть. Запрут в коридоре... Брать заложников нет смысла – ньягонский гуманизм, будь ему пусто, позволяет жертвовать единицами ради множества.
Как там Pax? Если он пришёл в себя и всё доложил начальству... Решат, что ты – ещё одно их ценное технологическое приобретение, и будут изучать по винтику... как Диск! Просвечивать послойно на томографе, и не только. Государство цепко и последовательно – разотрут, как зерно между жерновами.
Звать Джомара с группой вызволения? И спровоцировать ещё одну войну со всеми её ужасами. Благодарю покорно! Лучше умереть. Но ведь и умереть спокойно не дадут.
Лучше тихо выждать. Система страшна, безжалостна к отдельным личностям, но ленива и слепа. Она набрасывается на тех, кто её беспокоит, а к прочим равнодушна. Паук чувствует только бьющуюся муху, лягушка видит только движущуюся цель. Большинство мимикрирует, подстраивается к Системе, притворяется невкусными камнями, замшелыми и инертными. Значит, эта схема позволяет выжить. Так веди себя и ты.