В октябре 1913 года Муссолини баллотировался кандидатом от социалистов на
выборах
в
Форли
и
выступал
на
предвыборных
собраниях,
обличая
милитаризм,
национализм и империализм. Он потерпел сокрушительное поражение. Хотя вскоре после
этого он был избран членом муниципального совета Милана, ему приходилось объяснять
свое поражение и неудачу экстремистов «буржуазным духом народа», у которого нет ни
мужества, ни энергии отстаивать свои требования и который необходимо с помощьюпотрясений настраивать на понимание предначертанной ему судьбы. После памятного
разрушения трамвайных путей в Форли Муссолини выступил в муниципальном парке перед
более чем десятью тысячами рабочих, и когда его парни забрались на эстраду, стук их
башмаков на деревянных подошвах многие приняли за топот лошадиных копыт. Выкрики:
«Даешь революцию!» потонули в панических возгласах: «Кавалерия!», и толпа бросилась из
парка «Это нация трусов, — с озлоблением говорил ранее Муссолини одному из друзей. —
Они не будут бороться». Теперь они вновь разочаровали его. В начале 1914 года в Эмилии и
Марке раздался призыв к всеобщей забастовке. Вскоре весь регион был охвачен волнениями.
Были организованы бурные антиклерикальные и антивоенные демонстрации, и за одну ночь
появились самопровозглашенные республики. Анкона объявила себя независимой коммуной,
а над ратушей Болоньи взметнулся вверх красный флаг. В Милане, где социалисты и
синдикалисты объединились для создания комитета действий, Муссолини вновь вывел
людей на улицы; но на Пьяцца-дель-Дуомо он увидел, как они беспорядочно отступали под
натиском кавалерии. Когда колонна националистов угрожала взять штурмом здание, где
была расположена его редакция, призывы Муссолини «К оружию» были встречены без
энтузиазма. Маргарита Сарфатти, в то время художественный редактор газеты, поддержала
его призыв к отчаянному сопротивлению, пусть и редакторскими ножницами вместо
кинжалов. Однако другие были настроены менее решительно и явно успокоились, когда
националисты отменили штурм.
Спустя несколько недель Австрия объявила войну Сербии. Началась Великая война.
«Долой
войну! —
гремел
Муссолини
из
редакции
„Аванти!“,
повторяя
лозунги,
использованные им против националистов Трента. — Долой оружие, да здравствует
гуманизм!» Вступление в войну на стороне Австрии и Германии, партнеров Италии по
формально несуществующему Тройственному союзу, повлекло бы за собой революцию
рабочих. Столь же гибельными были бы последствия вступления в войну на стороне
Франции. Долг социалистов состоял в том, чтобы бороться за проведение Италией политики
«строгого нейтралитета». Муссолини предложил своим друзьям-социалистам провести
референдум для подтверждения их согласия на такую бескомпромиссную позицию, и его
восторженные сторонники тотчас же дали ему положительный ответ. Когда правительство
объявило, что Италия фактически останется нейтральной, а синдикалисты заявили, что это
решение ошибочно и страна должна вступить в войну, Муссолини обрушился на них, как на
предателей, подрывающих единство рабочего класса.
Однако за фасадом резкого осуждения сторонников вступления в войну у Муссолини
созревали другие идеи. В день убийства в Сараево он отдыхал в Каттолике со своим
коллегой-журналистом Мишелем Кампана, и когда они вместе возвращались в Милан,
Муссолини признался ему, что его все более разочаровывают коллеги-социалисты. «Я хочу
руководить партией, — говорил он Кампана, — успешно проводить ее через великие
события, которые нас ожидают». Но он сомневался, что партия проявит разум и последует за
ним. «Ситуация ясна, — продолжал он. — Центральные державы, атакуя Сербию, нападают
таким образом на Англию и Францию. Всеобщий конфликт неизбежен, и Франция станет его
первой жертвой, если цивилизованные страны не объединятся ради ее спасения. Поражение
Франции явилось бы смертельным ударом для свободы в Европе. Социалистическая партия
не должна оставаться в стороне от возможного вступления в войну на стороне Франции, если
последняя будет в нее втянута. Но смогут ли партийные лидеры понять эти истины?»
Мишель Кампана напомнил Муссолини о его выступлении на последнем съезде
социалистов в Реджо-Эмилии, где он так убедительно высказывался против националистов и
синдикалистов, которые поддерживали войну с Турцией в Ливии.
«Тогда ситуация была иной», — отпарировал Муссолини. Та война была агрессивная.
Эта же война может оказаться для Италии спасением. Она может решить проблему Трентино
и Триеста и избавить их от господства Австрии, той страны, которую ирредентист Чезаре
Росси учил его считать врагом свободы и это может привести к революции. Помимо веры в
то, что социалистам следует воспользоваться войной, чтобы спровоцировать беспорядки и в
итоге сокрушить буржуазную систему, в голове у Муссолини вызревала еще одна идея. К
синдикалистам, которых возглавляли выступившие за войну Альчесте Де Амбрис и крайний
националист ФилиппоКорридони, прислушивались с явным уважением и симпатией, и
Муссолини опасался, что контроль над социалистическим движением перейдет от него к
ним. Некоторые из них цитировали афоризм Карла Маркса, что за войной обычно следует
социальная революция, и это, несомненно, оказало на позицию Муссолини огромное
влияние.
Об этом высказывании Карла Маркса, несомненно, шла речь и во время важной беседы,
которую Муссолини имел в Милане с ФилиппоНальди, владельцем издаваемой в Болонье
газеты «РестодельКарлино», первоначально выступавшей за выгодный для Австрии и
Германии нейтралитет Италии, а теперь пропагандировавшей вступление в войну на стороне
Франции. Муссолини повторил Нальди то, что уже говорил Кампана, отметив неготовность
своих коллег-социалистов поддержать вступление Италии в войну и невозможность для себя
активно выступать за такую политику, оставаясь редактором «Аванти!». На это Нальди
посоветовал ему уйти со своего поста и начать издавать собственную газету. Финансировать
ее будет Нальди.
И вот 26 октября Муссолини ушел с поста редактора «Аванти!», а 14 ноября вышел в
свет первый номер газеты «Пополод'Италия» (II Popolo d ' ltalia). По обе стороны заглавия
были помещены два афоризма, которые с полным основанием можно рассматривать как
крики новорожденного фашизма: «У кого есть железо, есть и хлеб» — высказывание,
заимствование у Бланки, и слова Наполеона: «Революция — это идея, нашедшая штыки». На
первой странице газеты публиковалась статья, подписанная ее редактором Бенито
Муссолини и озаглавленная «Дерзость».
«Я обращаю свое первое слово к вам, — писал он, — к молодым людям,
принадлежащим к поколению, которому судьбою уготовано делать историю. Есть слово,
пугающее и пленительное, которое в обычные времена я никогда бы не произнес, но сейчас,
руководствуясь искренней верой, вынужден сделать это во всеуслышание — „Война“.
Спустя десять дней на собрании социалистической партии в Милане под возгласы:
«Предатель! Изменник! Убийца!» было предложено исключить Муссолини из партии.
Бледный и заметно нервничавший, он вышел на трибуну, чтобы ответить критикам. На нем
был поношенный черный костюм, который он всегда надевал, и делегаты увидели, что его
брюки были настолько коротки, что едва доходили до щиколоток. Было заметно, что он не
брился ни в тот день, ни накануне. Когда он подошел к трибуне, крики и насмешки
усилились. Он стал говорить, но его никто не слышал. На сцену полетели монеты,
скомканная бумага, даже стулья, когда он в свою очередь начал кричать на возмущенных
делегатов, не оправдываясь, а обвиняя их в мелкобуржуазных настроениях, что для него
всегда было высшим оскорблением. «Зря стараетесь, — кричал он. — Все равно вам
придется вступить в войну… Вам не удастся от меня отделаться, потому что я социалист и
всегда им буду… Ваши голоса против меня ничего не значат». Эти слова он выкрикивал
делегатам, будучи близок к истерике, и некоторые из них потом говорили, что его глаза были
полны слез. «Вы ненавидите меня, — в отчаянии произносил он, высказывая, казалось бы,
парадоксальную,
но
отчасти
верную
мысль,
которую
он
без
устали
повторял
впоследствии. — Вы ненавидите меня, потому что все еще любите!»
Но ничто не могло помочь ему. Как он сам признал, его судьба уже решена, и не было
смысла пытаться быть услышанным людьми, которые были полны решимости отвергнуть
все, что он говорил. С небольшой группой своих сторонников он покинул Народный театр и
вернулся в редакцию «Пополод'Италия».
Социалисты были возмущены до предела. Бывшие друзья и почитатели чувствовали
разочарование, граничившее с ненавистью. С одним из них — Чиккотти — который ранее
говорил, что Муссолини «по уму настоящий потомок Сократа», он дрался на дуэли. Другие,
включая Анжелику Балабанову, считали его самым коварным предателем социализма. Они
обвиняли его не только в измене социализму, но и в том, что за это он получил деньги от
находящегося в Милане Французского института 4 Однако к началу 1915 года благодаря
такой резкой перемене взглядов он приобрел больше сторонников, чем противников. Он
перетянул на свою сторону большинство, состоявшее из тех, кто поддержал его заявления о
необходимости в конечном счете руководствоваться прежде всего интересами своей страны,
и
о
немецких
социалистах,
поддержавших
Интернационала, что поставило под угрозу свободу. Он также добился поддержки
синдикалистов в лице Корридони, анархистов в лице Либеро Танкреди, ирредентистов в
лице ЧезареБаттисти и даже правого социалиста Биссолати, исключению которого из
партии он содействовал после нападения на Триполи. Позицию Муссолини одобряли
патриотически настроенные рабочие, националисты, тысячи молодых людей, для которых
война
по-прежнему
представлялась
интеллектуалы и писатели, как, например, Габриэле д'Аннунцио, считавший, что участие
Италии в войне поможет ей добиться окончательного объединения, установить законный
суверенитет над Адриатикой и поднять ее авторитет в Европе.
Поощряемый все возрастающими успехами, отставкой Джолитти и назначением на
пост премьера оппортуниста Антонио Саландры, что способствовало реализации его планов,
Муссолини стал все более шумно требовать войны, становясь все непримиримее. Он дрался
на дуэли с реформистски настроенным социалистом Клаудио Тревесом, бывшим редактором
«Аванти!», был арестован после вышедшего из-под контроля в Риме митинга сторонников
вступления в войну, сражался с полицейскими, разогнавшими один из митингов с его
участием в Милане. Наконец, 24 мая 1915 года, к удовлетворению короля, ирредентистов,
футуристов, масонов, а также Муссолини, Италия вступила в войну. Однако сторонники
войны, приветствовавшие ее объявление с таким шумным энтузиазмом, не выражали мнения
страны в целом, и позднее Муссолини с удовольствием отмечал, что они наглядно
продемонстрировали, как активное меньшинство может навязывать свою точку зрения
массам. Это был урок, которого он не забыл.
«Начиная с сегодняшнего дня, — торжествующе писал он в „Пополод'Италия“, — все
мы итальянцы и только итальянцы. Теперь, когда сталь должна находить на сталь, наши
сердца издают единый возглас — да здравствует Италия!»
Семена фашизма были посеяны.
Муссолини был хорошим солдатом. Он не пошел добровольцем, как большинство его
сторонников, и ждал до августа, когда его зачислили во II полк берсальеров. Однако он
отверг предложение командира полка вести в полковом штабе дневник боевых действий и
уже через несколько недель оказался на передовой. В 1905-1906 годах по возвращении из
Швейцарии он уже прошел 19-месячную военную подготовку и за это время доказал, что,
несмотря на репутацию бунтаря, может быть дисциплинированным солдатом. Тогда, как и
сейчас, он проявил стремление понравиться начальству и продемонстрировать энтузиазм и
способность к упорному труду. Решив во что бы то ни стало не отставать от других, он
безропотно выполнял долг, без особого героизма, но с необходимым рвением, и в
официальном рапорте был назван примерным солдатом, проявившим дух истинного
берсальера. Он получил повышение и стал капралом. В письмах домой он писал в основном
об опасностях и трудностях пехотной службы на передовой, о том, что целыми неделями
находится под обстрелом, о ситуациях, когда его жизнь подвергалась опасности. Он приехал
в отпуск домой прямо из окопов у реки Изонцо, сильно уставший и оборванный, причем его
шинель была застегнута не на пуговицы, а держалась с помощью кусков проволоки 5
Однажды в феврале 1917 года во время демонстрации нового миномета раздался
сильнейший взрыв, и стоявшие рядом с ним пять человек были убиты, а в воздух взлетели
исковерканные куски металла от бомбы и разорвавшегося минометного ствола. Его самого с
силой швырнуло на землю, и он был доставлен в перевязочный пункт без сознания, а в его
тело впилось более сорока минометных осколков. Когда госпиталь в Ронки, куда он был
отправлен, был сильно поврежден в результате бомбардировки, и пришлось эвакуировать
большинство раненых, его оставили там, так как он был слишком плох, чтобы его
перевозить.
Спустя несколько недель, когда ему стало лучше и он вернулся в Милан, Маргарита
Сарфатти пришла навестить его. «Я никогда не забуду этот визит, — писала она. — Он был
настолько изможден, что едва мог говорить. На его бледном лице появилась улыбка, когда
он увидел нас, глаза его ввалились. Он почти не мог двигать губами, было ясно, что он
ужасно страдал. Кто-то из нас спросил, не хочет ли он почитать какую-нибудь книгу. Он
ответил отказом. „Я читаю только это, потому что оно знакомо мне. Не могу читать ничего
нового“. И он указал на томик стихов Кардуччи».
Разумеется, Муссолини не был бы сам собой, не используй он те преимущества,
которые давало ему положение раненого солдата. «Я горжусь тем, — писал он с
характерным самолюбованием, как только оправился и смог владеть ручкой, — что,
выполняя свой опасный долг, окрасил в красный цвет своей кровью дорогу в Триест». «Я
испытывал ужасную боль, — отмечал он в автобиографии. — Все операции были сделаны
мне практически без анестезии. За один месяц я перенес двадцать семь операций: все, за
исключением двух, прошли без анестезии».
Отдавая себе отчет в том что делает, он вернулся в редакцию «Пополод'Италия» на
костылях, которыми он пользовался еще долго после того, как надобность в них отпала. Как
ветеран войны он считал себя вправе критиковать социалистов, клерикальных пацифистов и
нейтралов, которым он вменял в вину ответственность за катастрофу при Капоретто, с
большим правом, чем он мог бы позволить себе, будучи гражданским журналистом. И как
один из тех, кого он постоянно называл «оставшимися в живых», он начал выступать за
участие бывших солдат в правительстве новой Италии, правительстве, которое должно быть
сильным и бескомпромиссным. Еще в феврале 1918 года он ратовал за появление диктатора,
«человека жестокого и энергичного, способного вычистить все». Спустя три месяца в
широко разрекламированном выступлении в Болонье он намекнул, что сам мог бы
претендовать на эту роль.
Все эти призывы были главным образом обращены к тем, кто участвовал в войне, и
именно среди них они нашли своих самых ярых сторонников. Предъявляемые Муссолини
притязания на Фьюме и Далмацию в дополнение к тем регионам — Трентино и Венеция-
Джулия, которые в конечном счете отошли к Италии по Сен-Жерменскому мирному
договору — были с энтузиазмом одобрены теми, кто воевал на Карсо, одновременно его
выпады против Русской революции и ленинского тоталитаризма были с удовлетворением
восприняты теми, кто ассоциировал большевиков с дискредитированной Итальянской
социалистической партией. Он более не желал даже именовать себя социалистом. По его
словам, партия не только выступала против войны, но и противилась победе и была готова
отказаться от ее плодов, а своей пропагандой принципов международного большевизма она
потеряла право считаться борцом за права рабочего класса Италии. Понимая, что его взгляды
не возобладают до тех пор, пока он не ослабит связи, которые традиционно связывали
рабочих
с
социалистической
партией,
он
старался
показать
своими
статьями
и
выступлениями, что именно он является их другом и заступником. Он клялся, что, не являясь
более социалистом, продолжает твердо занимать антибуржуазные и антикапиталистические
позиции.
Но хотя уже не могло быть сомнений относительно того, против чего выступает
Муссолини, в 1919 году было по-прежнему непонятно, к чему же он стремится. И 23 марта,
когда по его настоянию в одном из помещений миланской Ассоциации торговцев и
лавочников на Пьяцца Сан-Сеполко в поисках новой силы политической жизни собрались
несколько десятков человек, сомнения относительно того, каковы же его намерения, еще не
были развеяны. В его последователях числился странный конгломерат разочарованных
социалистов, синдикалистов, республиканцев, анархистов, не поддающихся классификации
бунтарей и мятежных солдат, многие из которых принадлежали к «Ардити» («Отважным»)
— непокорным «коммандос» итальянской армии, некоторые из которых разыскивались
полицией 6 Они оформились в боевую группу, которую Муссолини называл «союзом
борьбы», связанную воедино так же тесно, как «фасции» ликторов — символ власти в
Древнем Риме.
Но помимо откровенных заявлений, разжигавших националистические чувства,
миланский «союз» мало что мог предложить безразличной и скептически настроенной
общественности, которая сомневалась в откровенности, не говоря уже о политической
реализуемости программы, которая предусматривала 80%-ный налог на военные прибыли,
высокий налог на капитал, конфискацию принадлежащей Церкви собственности, аннексию
Далмации, ликвидацию биржи и передачу управления промышленностью в руки рабочих. На
протяжении 1919 года новое движение получило незначительную поддержку. К нему
присоединились
социалистов
и
монархисты и бывшие офицеры, как, напримерЧезаре Мария де Векки и генерал Эмилио де
Боно. Неудачи во многом объяснялись неоднородностью движения, разногласиями между
Муссолини, который, как говорит Денис Мак Смит, «вообразил себя итальянским
Лениным», и консервативными элементами, считавшими его идеи о захвате промышленных
предприятий более большевистскими, чем сами большевики. Когда на выборах в октябре
1919 года фашисты выставили своих кандидатов в палату депутатов, они набрали всего 4000
голосов. Их противники — социалисты получили в сорок раз больше: в палату депутатов
были избраны сто депутатов от христианских демократов. Муссолини — политический труп,
восторженно писала «Аванти!». Его гроб носили взад и вперед по улицам Милана,
обставленный свечами и в окружении демонстрантов, которые служили панихиду. На
Пьяцца-дель-Дуомо сожгли его чучело. Через несколько дней после тяжелого поражения в
редакцию его газеты прибыла полиция. Озабоченный твердой поддержкой со стороны
Муссолини полных драматизма, дерзновенных действий д'Аннунцио в вопросе об оккупации
Фьюме во имя интересов Италии, премьер ФранческоНитти приказал арестовать Муссолини
по обвинению в «вооруженном заговоре против государства». Обвинение, видимо, было
обосновано. Неуютные помещения редакции «Пополо д' Италия» походили на арсенал 7
Шкафы и ящики были заполнены бомбами и взрывчаткой. Бомбы были запрятаны в комнате
Муссолини даже в печь, книжный шкаф и в выдвижные ящики его письменного стола, на
столе на самом верху лежал его револьвер и стилет, а за ними стоял флаг «Ардити» с
вышитым черепом. Однако несмотря на наличие таких атрибутов насилия, Муссолини
вскоре был освобожден. Советники убедили Нитти, что фашизм — мертворожденное дитя и
что нет смысла делать мученика из его лидера — «пережитка прошлого, человека,
потерпевшего крах». Однако к началу июня следующего года такая характеристика с
большим основанием могла относиться к самому Нитти. Его неспособность противостоять
революционным забастовкам и беспорядкам и решить проблему Адриатики, а также
слабость в борьбе с социалистами и коммунистами во многом способствовали росту влияния
и мощи фашизма.
6 июня 1920 года Нитти в третий раз за три месяца ушел в отставку, и пост премьера
занял Джованни Джолитти. Но даже умелый и расчетливый Джолитти не более преуспел в
контроле над тем, что стали называть растущей угрозой безопасности страны со стороны
большевизма. Его попытки удовлетворить как правых, так и левых, не удовлетворяли ни тех
ни других, и когда в сентябре он позволил социалистам возглавить захват рабочими фабрик,
то почти полностью лишился поддержки среднего класса, который расценил его нежелание
принять действенные меры как дальнейшее проявление терпимости по отношению к
беззаконию.
Дело заключалось в том, что правительство, не опиравшееся на реальное большинство
в уже дискредитированном парламенте, не могло более контролировать положение в стране.
Инфляция еще более возросла благодаря субсидиям, которые не облегчили тягот
обнищавшей страны, оказавшейся в долгу на миллиарды лир из-за неожиданного
прекращения экономической помощи со стороны союзников. Одновременно увеличилось
число безработных за счет демобилизации тысяч солдат и обострилась проблема
преступности
в
связи
с
существованием
не
менее
ста
пятидесяти
тысяч
лиц,
дезертировавших из армии и привыкших жить нетрудовыми доходами.
Муссолини и фашисты быстро оценили открывшиеся перед ними возможности.
Фашисты больше всего любили с гордостью повторять, что пришли к власти после упорной
борьбы с коммунизмом, искажая истину, заключавшуюся в том, что фашизм черпал силу из
слабости социализма. Признавая, что на выборах 1919 года фашисты потерпели поражение
из-за того, что не смогли лишить социалистов традиционной поддержки рабочего класса,
Муссолини с характерным для него оппортунизмом отбросил ленинские идеи и взял на
вооружение язык и лозунги, ставшие основой фашистских действий.
Когда участились и стали мощнее забастовки и выступления против дороговизны,
когда по всей Италии поезда, казармы, банки, общественные здания стали подвергаться
нападениям со стороны толпы, когда на местах провозглашались Советы и многие регионы
целиком переходили в руки коммунистов, в условиях, когда ни социалисты, во главе с
неумелым руководством, ни христианские демократы не смогли выработать общей
политики, альтернативной фашизму — фашисты стали выдавать себя за единственных
спасителей страны, единственную силу способную остановить и задушить большевизм.
Утверждая, что на насилие следует отвечать еще большим насилием, фашистские отряды,
вооруженные ножами и дубинками или револьверами и ружьями, оставшимися со времен
войны, нападали на коммунистов и сочувствующих им с такой жестокостью и постоянством,
что вскоре возникла обстановка, напоминающая гражданскую войну. Впоследствии
подсчитали, что между октябрем 1920 года и походом на Рим погибли три тысячи
антифашистов и триста фашистов. Фашистская статистика переставила эти цифры, но общее
число погибших, видимо, соответствует действительности.
Одетые в черные рубашки, которые трудящиеся Марке и Эмилии выбрали в свое время
в качестве формы анархистов, с флагами «Ардити» в руках, фашисты («сквадристы») шли в
атаку, распевая патриотические песни и выкрикивая лозунги легионеров. Состоявшие
большей частью из людей, прошедших войну, из молодежи, считавшей, что она уже может
участвовать
в
борьбе,
из
людей
старшего
возраста,
движимых
тем
мистическим
патриотизмом, который собрал множество добровольцев из всей Италии, чтобы послужить
д'Аннунцио
во
Фьюме
наперекор
европейским
правительствам,
из
преступных
авантюристов,
которых
также
привлекал
д'Аннунцио, —
эти
отряды
пользовались
поддержкой и вызывали восхищение тысяч итальянцев, готовых простить им их методы,
полагая, что лишь терроризируя противников, заставляя их приветствовать фашистский
флаг, как это делал ИталоБальбо в Ферраре, вливая в них касторку и даже убивая, можно
искоренить заразу, распространяемую международным большевизмом. Ибо социалисты,
многих
из
которых
невозможно
было
отличить
от
коммунистов,
также
являлись
террористами и убийцами, и было бы глупо проявлять сострадание по отношению к тем, кто
сам проявляет жестокость. К примеру, когда в ноябре 1920 года в Болонье были
спровоцированы выступления против городского совета, находившегося под влиянием
коммунистов,
именно
фашисты
руководили
демонстрациями,
организовывали
сопротивление и пользовались предоставившейся возможностью показать, что находятся в
состоянии борьбы с тиранией на стороне свободы. В Болонье и других городах им,
несомненно,
помогла
позиция,
занятая
правительством.
Ни
Джолитти,
ни
другие
либеральные правительства, пришедшие ему на смену, не использовали против них армию,
карабинеров или специальные подразделения.
Итак, вирусу фашизма было позволено распространяться. Даже некоторые профсоюзы,
разочарованные вмешательством коммунистов и невыполненными обещаниями, перешли к
поддержке фашизма, а несколько из них, как и многие городские советы, были силой
захвачены фашистами.
Несмотря на все это, многие либералы и католики, а также большая часть наиболее
влиятельных газет страны придерживались мнения, что какими бы недостойными ни
казались деяния фашистских «сквадристов» в глазах всех противников насилия, они,
бесспорно, действуют более эффективно во имя спасения страны от хаоса, чем Нитти или
Джолитти или любой из их сторонников. Были, разумеется, и такие, кто поддержал фашизм
из корыстных убеждений — промышленники и торговцы оружием, которые понимали, что
их заводы и капиталы находятся под угрозой, и надеялись, как сам Джолитти, использовать
фашизм для разгрома социализма; землевладельцы, которые рассчитывали, что фашисты
защитят их собственность; крестьяне, надеявшиеся забрать землю у фермеров-социалистов;
озлобленные солдаты, которым не терпелось свести счеты с теми, кто не пошел на фронт, и
которые пытались пожать плоды социальной революции, вызванной войной; конформисты,
рассчитывавшие, что возникающее фашистское государство обеспечит их положением,
деньгами и властью, которых иным путем они не рассчитывали добиться.
Однако к движению примкнули и многие интеллигенты, идеализировавшие фашизм.
Например, его поддержал Пуччини, а Тосканини стал даже в 1919 году кандидатом от
фашистов. БенедеттоКроче полагал, что пришедший к власти фашизм будет лучше
существующей анархии и верил, как и Джолитти, что партию можно перевести на путь
конституционализма. Многие католики также поддержали движение, так как видели в нем
единственно твердую гарантию против атеизма коммунистов.
Итак, к концу 1920 года фашизму удалось заручиться широкой политической
поддержкой, вербуя сторонников из самых разных источников. На выборах в мае 1921 года,
выступая в антисоциалистическом союзе вместе с Джолитти, чего либералы так и не смогли
простить престарелому премьеру, фашисты провели в палату депутатов тридцать пять
человек,
среди
которых
был
и
Муссолини.
Теперь
он
полностью
использовал
представившиеся ему возможности. В непредсказуемой и хаотической итальянской жизни он
начал группировать вокруг себя, как это делал Ленин и русские большевики, группу
преданных революционеров, готовых захватить власть от имени рабочих, независимо от
того, поддерживали их рабочие или нет. И именно он возглавит их. Он видел, что перед
войной влияние социалистов упало и покинул партию, так как понимал, что он не в
состоянии привести ее к власти; но он мог привести к власти фашизм, а власть, как всегда,
возбуждала его. «Я обуян этой дикой страстью, — без стеснения признавался он многие
годы спустя. — Она поглощает все мое существо, Я хочу наложить отпечаток на эпоху своей
волей, как лев своими когтями! Вот такой отпечаток!» При этих словах он грубо разодрал
обшивку стула во всю длину. Он сделает все, чтобы выполнить свои замыслы, заявлял он.
Цель всегда оправдывает средства. Например, фашистская политика «сквадризма» явилась
преднамеренной
попыткой
вызвать
брожение
и
разочарование.
Выдавая
себя
за
патриотически
настроенных
противников
большевиков,
«сквадристам»
удалось
спровоцировать и усилить анархию, что заставило народ согласиться с навязанным ему
авторитарным режимом.
После выборов в мае 1921 года, через два года после того, как он оказался в роли
дискредитированного, лишившегося поддержки революционера, редактор миланской газеты
Муссолини в тридцать семь лет стал общенациональной фигурой, лидером политической
партии, численность и влияние которой возрастали из месяца в месяц. То, что он продолжал
оставаться
в
руководстве
движения,
было
самым
удивительным
проявлением
политического дарования, так как фашисты, несмотря на их милитаристские тенденции и
прокламированное единство, фактически представляли собой весьма разнородную группу.
Муссолини постоянно приходилось уточнять предыдущие декларации, изменять курс,
который ранее объявлялся неизменным, даже противоречить самому себе в попытках
контролировать
самых
нетерпеливых
«сквадристов»,
одновременно
подавая
выступлениях и статьях, публиковавшихся в его газете, как пламенного революционера из
Романьи.
Чтобы укрепить опору фашистов, он ссылался, в частности, на огромную роль,
которую савойская династия играла и будет играть в истории страны, хотя незадолго до
этого он часто говорил о «республиканских тенденциях фашизма». В стремлении добиться
поддержки Джолитти на включение фашистских кандидатов в его список, он был готов
поддержать Рапалльский договор, который не удовлетворил притязаний Италии на
Далмацию. Желая заручиться поддержкой промышленников и производителей, финансовая
помощь которых была ему крайне необходима, он заявил в одном из своих резких
выступлений в палате депутатов, что следовало бы покончить «с дальнейшими попытками
захвата предприятий», хотя подобные акции он поддерживал всего за полтора года до этого.
И тем не менее в августе 1921 года он сделал большой шаг в противоположном
направлении, подписав акт примирения с социалистами и заявив, что «смехотворно говорить
о том, что итальянский рабочий класс движется к большевизму»; он пообещал защищать
данный пакт изо всех сил. «Если фашизм не пойдет за мной в сотрудничестве с
социалистами, — добавил он, — тогда никто не заставит меня идти за фашизмом». Но спустя
три месяца, когда стало ясно, что фашизм не готов идти за ним, а фашистские союзы не
пожелали прислушаться к его предостережению о том, что власть ускользает у них из рук и
необходимо закрепить успехи фашистов с помощью парламентского компромисса, пакт был
отвергнут. И все это время, постоянно подчеркивая на совещаниях фашистов, что необходим
и неизбежен государственный переворот, который покончит с парламентом и либеральным
государством, он столь же настойчиво сдерживал своих более нетерпеливых коллег Итало
Бальбо, Дино Гранди и Роберто Фариначчи от практического осуществления этих идей. В
отличие от них он не был столь уверен в том, что фашизм достаточно силен и можно
наверняка рассчитывать на успех, и активнее, чем они, стремился к тому, чтобы фашисты
достигли власти при одобрении народа. Многие фашистские депутаты прошли в палату с
помощью дубинок их сторонников, и количество смертей в день голосования встревожило
его. «Беда Муссолини заключается в том, — заявил один из его исключительно жестоких
приспешников, — что он желает всеобщего благословения и меняет свою позицию по десять
раз в день, чтобы получить его».
В августе 1922 года после многих месяцев колебаний и сомнений Муссолини счел, что
настало его время. На тот месяц к возмущению отчаявшейся общественности была назначена
всеобщая
забастовка.
Муссолини
заявил,
что
если
забастовку
не
предотвратит
правительство, это сделают фашисты. Ему вновь представилась возможность прибегнуть к
насилию во имя закона и порядка. В Анконе, Легорне и Генуе «сквадристы» атаковали
принадлежавшие социалистической партии здания и сожгли их дотла. В Милане они вывели
из строя типографское оборудование «Аванти!».
Спустя два месяца на партийном съезде в Неаполе Муссолини, находясь под явным
впечатлением решимости 40 000 фашистов, говорил и угрожал больше обычного. «Мы
имеем в виду, — заявил он, — влить в либеральное государство, выполнившее свои
функции… все силы нового поколения, проявившиеся в результате войны и победы… Либо
правительство будет предоставлено в наше распоряжение, либо мы получим его, пройдя
маршем на Рим».
«Рим! Рим», — закричали клакеры. «Рим! Рим!», — вторили им тысячи голосов.
В конце 1920 г. в Италии произошел коренной сдвиг в
соотношении классовых сил. Во время занятия предприятий
рабочие потерпели поражение, сломившее их наступательный
порыв. В условиях охватившего страну экономического
кризиса предприниматели смогли осуществить массовые
увольнения, повлекшие за собой общее снижение жизненного уровня
трудящихся. Волна их выступлений начала спадать.
Господствующий класс стремился взять реванш за «великий страх»,
пережитый в сентябре 1920 г. В этой обстановке фашистское
движение перешло к широким террористическим действиям
и стало быстро усиливаться.
Фашистские организации, называвшие себя «боевыми
союзами» (fascidicombattimento, откуда и возник термин
«фашизм»), создавались в Италии с весны 1919 г. Само слово
fascio происходит от латинского корня1 и буквально означает
«связка», «пучок», а в переносном смысле — «объединение».
Его применяли к себе различные организации,
существовавшие задолго до фашизма и не имевшие с ним ничего общего,
но оно же, как упоминалось выше, вошло и в наименование
интервентистских союзов, создававшихся по инициативе
Муссолини. Ин<