«Если эдак пойдет, – думал Бояров, – помрет, не ровен час, старый граф. А колечко мне он что‑то не спешит передавать. Стало быть, и с наследством ничего не ясно. А я теперь уж и не смогу жить иначе. Не в Рязань же возвращаться!»
Как‑то граф не вышел к обеду, чего с ним никогда не случалось, и Павел обеспокоился по‑настоящему. Наскоро поев, он постучал в кабинет, в котором тот проводил почти все время. Услышав разрешение, вошел. Старик сидел не в своем любимом кресле‑качалке, а за столом. Он что‑то писал.
Рядом лежал чистый лист белой бумаги, на котором покоился серебряный перстень с львиной головой и черным камнем в разинутой пасти.
«То самое колечко, – в волнении подумал Бояров. – Неужто он решился?! Наверное, сейчас вручит перстенек, а с ним и все свое состояние!».
Павел так разволновался, что даже забыл поздороваться. Граф тоже не взглянул на вошедшего, он рассматривал свой перстень и был полностью поглощен этим занятием. Павел стоял в дверях молча. Наконец дядя поднял на него водянистые глаза, и еле заметная улыбка тронула старческие сморщенные губы:
– Да, ты не ошибся, – он будто угадал мысли племянника. – Я решил передать тебе перстень. И насчет завещания вчера распорядился. Теперь ты наследник всего моего состояния. Ты же об этом мечтал?..
– Помилуйте, дядюшка, – забормотал молодой человек. – Как можно даже думать о таком! Да я… и в мыслях ничего такого не держал. Вы для меня так много сделали… Я вам так обязан…
– Полноте, полноте, молодой человек, – граф иронично улыбался. – Лучше садись, слушай, запоминай. А потом решение примешь.
Опалов на какое‑то время задумался, а затем, будто очнувшись, взял стопку исписанных листов и продолжил:
|
|
– Здесь описана история этого перстня. Я тебе ее расскажу, а ты уж решай: надевать его на палец или воздержаться. Насчет наследства я тебе уже сказал…
Павел сидел на краешке стула, переводя взгляд с перстня на дядю и обратно. Он не просто слушал, а, казалось, впитывал каждое слово старика.
– Ты, надеюсь, знаешь о том, что в двенадцатом году Наполеон был в Москве?
– Конечно! Какой же русский не знает этих трагических событий?! Дядя поднял руку, и Бояров мгновенно умолк.
– Я первопрестольной не покинул, со своею дочерью Машенькой пережидал это проклятое нашествие. А так как я человек в Москве был не из последних, всех знал, меня все знали, очевидно, и решил узурпатор меня призвать, чтоб ему содействие оказал в установлении отношений с населением…
Граф не смотрел в глаза племяннику, а глядел куда‑то поверх его головы.
– Только я таких услуг ему оказать не хотел и не мог. Под всякими благовидными предлогами уклонился. Тем не менее в память о нашей встрече он подарил мне этот перстень. Велел снять с руки одного генерала и отдать мне… А оказалось, что раньше он принадлежал Иуде… Тому самому!
Если причину своего визита к императору Василий Васильевич исказил, то все остальное пересказал довольно подробно, вплоть до нюансов. Вплоть до своего возвращения домой, потухшей лампадки и чувств, которые он испытал в ту страшную ночь.
– Скажу тебе, Павел, что перстень этот и вправду какой‑то силой наделен. Только я старался в то время не думать, кем эта сила создана…
Граф старательно подбирал слова, чтобы лучше выразить свои мысли и чувства.
|
|
– Хотя, конечно, и догадывался, что не обошлось тут без запаха серы. Ты меня понимаешь?
Бояров лишь кивнул головой.
– Думаю, что дочь свою я потерял из‑за него. Правда, как надел его на палец после кончины Марьюшки, все мои дела пошли в гору. И богатство сохранил, и в любви имел успех, хоть тогда уже был не молод, и в карты удачлив поразительно, да и вот до преклонных лет дожил. Однако теперь чувствую, что дни мои, как говорится, сочтены… Снял я сегодня этот чертов перстень. Не могу перед Всевышним предстать с этой штуковиной. Только вряд ли Господь простит мне мои прегрешения…
Старик откинулся на резную спинку стула и тяжело вздохнул.
– Знаешь ли, Павел, в этой жизни за все приходится платить. Всем и всегда. Кстати, мой предшественник тоже заплатил большую цену за эту безделушку. Сына и жену потерял, да и сам помер мучительной смертью.
– А это вы как же узнали, дядюшка? – не выдержал Павел.
Помолчав, граф продолжил свой рассказ:
– Лет десять назад понтировал я в одном доме чуть ли не до утра. Везло мне, как всегда. Перстень, конечно, на пальце. Только замечаю, что один немолодой человек с курчавой седой головой весь вечер не спускает с меня глаз. А когда стали пить шампанское, он подошел, извинился за столь пристальное внимание и пояснил, что перстень ему хорошо знаком…
Василий Васильевич рассказывал увлеченно, не спуская глаз с львиной морды, и временами Павлу казалось, что старик забыл о его существовании и разговаривает сам с собой. Или с перстнем.
– Это оказался француз, врач. И друг того генерала, что отдал мне перстень. Он книгу написал про русский поход Бонапарта, там и про перстень говорится. Доктор считал, что колечко это приносит только беду. А я считаю, что и пользу тоже. Только что перевешивает, вот вопрос!
|
|
– А как этот французский врач оказался в Петербурге? Приехал старое время вспомнить? – Павел был поглощен повествованием графа.
– Ему и ездить‑то некуда было. Он сам при отступлении супостата был тяжело ранен, попал в плен, да так и остался в России. Женился, обрусел, в столицу перебрался. Вот, собственно говоря, и вся история.
В кабинете повисла тишина. Каждый думал о своем: Опалов о том, как ему теперь оканчивать свою жизнь, Бояров – пытался осмыслить услышанное.
Наконец, старик заговорил вновь:
– Тебе решать, Павел, носить ли этот перстень или запрятать в дальний ящик. Одно скажу, а ты это крепко запомни: береги его, как зеницу ока! Пропадет перстень – не прощу тебя никогда! Знай это. Ну, а как помру, поступай с ним, как знаешь.
Граф отодвинул от себя лист с перстнем:
– Бери!
Бояров аккуратно согнул бумагу, сделав из него пакетик, и не без опаски опустил в карман сюртука.
– Я подумаю, дядюшка, как быть… И доложу вам завтра же…
На самом деле он уже принял решение. Деньги, карты, женщины, удача… Если перстень приносит столько преимуществ, то надо его использовать. А придет время расчетов – что ж, замолит грехи. Старость и в монастыре встретить можно. Бог милостив – простит!
На следующее утро Павел вновь постучался в кабинет графа и поднял левую руку, показав, что безымянный палец венчает перстень с львиной мордой и черным камнем в распахнутой пасти.
– Спасибо за подарок, дядюшка! Я буду его носить! – напористо произнес он.
Старик уловил в голосе молодого человека непривычную упругость и внутреннюю силу. И глаза блестят уверенностью и непоколебимой решительностью.
Василий Васильевич Опалов лишь грустно улыбнулся: ему было все ясно!
* * *
Без Хомутова Павлу было скучно, он не знал, чем заняться, и с нетерпением ждал возвращения друга. Но тот появился лишь на следующий день.
– Где ты пропадал? – встретил его вопросом Бояров.
Виктор пожал плечами.
– Так, были кое‑какие дела…
И, осмотрев острым взглядом товарища, в свою очередь спросил:
– А у тебя перстень Василия Васильевича… Что это значит?
– Это значит, что я получил его в подарок. А кроме того, стал наследником графа Опалова! – не скрывая гордости, ответил Павел.
– Какой приятный сюрприз! Тебе не кажется, что такое событие следует отметить?
– Кажется, кажется! – Павлу самому не терпелось вырваться из двухдневного домашнего заточения. – Куда поедем?
– Прости за нескромность, приятель, как у тебя с деньгами?
– Есть еще кое‑что!
– Тогда – по коням! Дорога путь подскажет…
Старый граф уже давно обеспечил племянника личным выездом, и друзья привычно уселись в коляску с открытым верхом, запряженную парой вороных. Они прокатились по набережной, выехали на Мойку и в конце концов оказались на Невском. Светило ласковое солнышко, и на проспекте было довольно оживленно: праздно гуляющая публика, лошади, кареты, экипажи… Вдали отблескивал золотом прямой, как стрела, шпиль Адмиралтейства. Павлу показалось, что даже с такого расстояния он видит крохотный кораблик на самом острие.
– А жизнь бурлит! – возбужденно воскликнул Хомутов. И приказал кучеру: – Гони в «Ампир»!
В почти пустом зале одного из лучших ресторанов города их встретили с почетом и уважением: солидного вида метрдотель, отбросив обычную важность, выбежал навстречу с приветливой улыбкой и любезно проводил завсегдатаев к их любимому столику у окна. Тут же подбежал официант и почтительно склонился в ожидании заказа.
До переселения в Петербург Бояров практически не употреблял спиртного – маменька не разрешала. Но теперь он нередко позволял себе пропустить бокал‑другой шампанского, распить бутылочку «Бордо» или «Шабли». Вино быстро поднимало настроение и снимало скованность, которая в первые дни охватывала провинциала среди накрахмаленных скатертей, позолоченных приборов и будто подсвеченной изнутри тонкой фарфоровой посуды. Особенно пугало его толстенное меню с непонятными названиями, в котором, впрочем, Хомутов ориентировался, как в своем кармане.
Постепенно Павел «обтерся», выучился нехитрым правилам ресторанного этикета, а от былой стеснительности не осталось и следа. Но сегодня он испытывал особое состояние: душевный подъем, дерзкий кураж, превосходство над окружающими. Он свысока поглядывал на трех купцов с лопатообразными бородами, шумно гуляющих у противоположной стены, на молодых офицеров с дамами не очень строгого поведения, кутивших в центре высокого, украшенного картинами, статуями и лепниной зала.
– Принеси‑ка нам, любезный, для начала паровую стерлядочку, грибочки, соленья бочковые да маленький графинчик водочки, – обратился Павел к официанту, не спрашивая мнения Хомутова. Тот несколько удивился нарушению обычного порядка: всегда он делал заказ, да и водку они никогда не пили. Но виду не подал – кто платит, тот и заказывает музыку…
Как раз заиграла скрипка: пожилой еврей подходил к столикам и, чувственно полузакрыв глаза и едва прикасаясь смычком к струнам, извлекал из своего инструмента нежную, трогающую до самого сердца, мелодию. Бояров щедро насыпал монет в карман его жилета, дергаясь, как на пружинках, осмотрелся.
Купцам принесли жареного поросенка и очередной большой графин водки. Офицеры веселились вовсю: один стал на колено и затеялся пить вино из туфельки своей спутницы, но та повизгивала и убирала ногу.
Павел чувствовал себя легко, весело и задиристо. Его распирала энергия, хотелось приключений, новых впечатлений и острых ощущений.
– Не обижайся, дружище, но ты лишен фантазии, – заявил он Хомутову когда они выпили по второй рюмке. – Уже которую неделю ты водишь меня из ресторана в театр и обратно. А что, в столице больше негде развлечься? Ты же хвастался, что знаешь все злачные места. Почему бы нам не поехать в публичный дом?
– Гм, однако! – удивился Хомутов, закусывая соленым помидором и за обе щеки уплетая стерлядь. – Ты меня сегодня удивляешь, Паша: веселый, раскованный, даже слишком… На приключения потянуло? Изволь. В карты играешь?
– Нет. Маменька категорически запрещала.
– Это речи не мужа, но младенца! – с набитым ртом хохотнул Хомутов. – А публичный дом маменька разрешала? Напиши домой и испроси родительского благословения!
Бояров усмехнулся:
– Что было, то прошло. В жизни надо все испытать. Я частенько наблюдал, как сослуживцы играли в штос, но сам не садился… Пора и начать.
Виктор снова наполнил рюмки, энергично потер ладони.
– Вот и отлично! Я знаю вполне приличный дом, где можно испытать судьбу. Это на Фонтанке, у господина Штильмана. Там понтирует вполне приличная публика.
– А шулеров не будет?
– Помилуй, голуба, шулеры есть в любом обществе. Но не бойся, я буду рядом, ты только слушайся. Новичкам всегда везет. Кстати, там можно приобрести нужные знакомства. К Штильману даже господин Пушкин наведывается.
– Это тот, что стишки пишет?
– Тот, тот…
В голосе Хомутова Павел уловил нотки снисходительной иронии, и его это задело.
– Я читал кое‑что. А маменька его стихи очень любит, даже в тетрадочку записывала.
– Опять «маменька», – усмехнулся Виктор. – Сочинения господина Пушкина образованный человек должен знать наизусть…
– Что‑то ты меня поучать начал, – оборвал товарища Павел. В голосе его чувствовался холодок и даже угроза.
Виктор удивился. Вытер губы салфеткой, заглянул в пустой графинчик, вздохнул.
– Помилуй, приятель, и в мыслях не было. Это не поучение, а так, дружеский совет… Однако, скажу, ты здорово переменился за эти два дня. Так что, едем?
Квартира Штильмана находилась на втором этаже большого трехэтажного дома. Высокие узкие окна выходили на канал. Поднялись по мраморной лестнице с изрядно стертыми ступенями, специальным молоточком постучали по двустворчатой дубовой двери. Их довольно тепло встретил хозяин – уже немолодой розовощекий господин с седыми волосами и просвечивающей розовой лысиной. Хомутова он хорошо знал и даже сердечно обнял его за плечи. Сбросив на руки слуги плащи, молодые люди прошли в гостиную.
В просторной высокой зале стены были облачены в обои с золотым узором, а окна задернуты тяжелыми синими портьерами. Распространяя запах ладана, истекали восковыми слезами свечи. Их было много, и комната хорошо освещалась. Сизый табачный дым слоями плавал в душном воздухе. На узорчатом паркете стояли два стола, застланных зеленым сукном, и еще один, покрытый белой скатертью, сплошь уставленный бутылками и легкими закусками. Если не считать стульев да нескольких кресел, другой мебели не было.
За зелеными столами понтировали, вокруг игроков молча стояли внимательные зрители. Несколько человек меланхолично пили шампанское и коньяки у закусочного стола. Всего здесь находилось около двадцати гостей. В основном, это были мужчины зрелого возраста, одетые нарядно и торжественно: в смокингах, фраках или костюмах «тройка». Были и несколько женщин в вечерних платьях. Павел с Виктором оказались самыми молодыми. И тем, наверное, привлекли всеобщее внимание: к ним обратились любопытные, а чаще равнодушные взоры, иногда усиливаемые моноклями и лорнетами.
Хомутов раскланивался с некоторыми, а Бояров, если встречал доброжелательный взгляд, коротко кивал. Он испытывал приятное возбуждение, волнение и нетерпеливое желание поскорее стать своим среди этих людей, объединенных общим азартом, стремлением испытать судьбу и разогнать по жилам застоявшуюся кровь.
– Ты только не спеши, – услышал Павел за спиной приглушенный голос товарища. – Походим, посмотрим, а поиграть всегда успеем. У тебя сколько денег‑то отведено на игру?
– Сколько надо, – не оборачиваясь, бросил Павел и устремился к одному из столов, за которым, как он понял, играли в штосс.
Понтировали пехотный капитан и неопрятный лысый субъект, лицо которого все время перекашивал нервный тик. Казалось, что он корчит рожи своему визави.
– Не стой за спиной, – шепнул сзади Виктор. – Этого не любят.
Павел послушно сделал шаг в сторону и стал жадно следить за игрой. Вскоре лысый бросил карты на стол. Он оказался в проигрыше и продолжать игру не пожелал.
Капитан собрал карты в две колоды, ловко перетасовал и, эффектно щелкнув каждой, обвел глазами стоявших вокруг зрителей. Холодный взгляд остановился на Павле. Несколько секунд он внимательно смотрел на молодого человека, будто изучал его. Наконец, с легкой улыбкой произнес:
– Будем знакомы, я – капитан Дымов.
– А я Павел Львович Бояров, – представился молодой человек.
Он испытывал некоторую неловкость: звание «капитан» облегало фамилию «Дымов», как мундир фигуру. А у него почетной приставки не было, и он чувствовал себя голым. Но Дымов доброжелательно и по‑свойски спросил:
– Не хотите ли испытать свою Фортуну? У меня такое впечатление, что вы не ответите отказом…
– С удовольствием, – почему‑то дрогнувшим голосом сказал Павел. – Только я доселе сам не играл в штосс, а только смотрел, как это делают другие… Боюсь, вам моя игра будет не интересна…
– Господа, – громогласно заявил капитан, обращаясь к окружающим, – у нас сегодня новичок!
И уже глядя в глаза Боярову, добавил:
– С вами играть опасно, ибо новичкам везет. Но риск – благородное дело! Так что, кинем карту на банкомета?
Павел кивнул, опустился в кресло напротив, взял свою колоду. Они разыграли начало: банкометом оказался Дымов, а понтером Бояров. Когда минимальная ставка была согласована, а куш оказался на столе, капитан из штосса извлек одну карту и бросил на сукно рубашкой вверх. Павел достал картонный прямоугольник из своей колоды и положил рядом. Партнеры вновь сделали ставки – каждый на свою карту, и Павел подрезал колоду Дымова. Игра началась.
Когда капитан засветил две первые карты – «лоб» и «сонник», Павел открыл свои. У банкомета таких карт не было, «абцуг» оказался четным, и Бояров сгреб весь куш к себе. Он услышал одобрительные возгласы и только теперь оторвал взгляд от стола. Вокруг них собралось человек десять. Все с нескрываемым интересом наблюдали за игрой.
– Я же говорила – новичкам везет, – улыбалась дородная дама с туго затянутым лифом, разглядывая Павла в лорнет. Рядом стояла черноволосая девушка с большими миндалевидными глазами, очевидно, дочь. Короткие рукава открывали тонкие руки с гладкой нежной кожей, а талия была тонкой явно без шнурованного корсета. Она тоже улыбалась, обнажая белые зубы.
– И куш был приличный…
– Играйте, играйте, молодой человек, сегодня ваш день…
Бояров еще пару раз взял куш и отмахнулся от Виктора, который шипел на ухо, чтоб он не задирал минимальную ставку. Но Павел, скорее назло другу, чем по здравому разумению, предложил капитану удвоить куш. Тот заколебался, извинился и встал из‑за стола.
– Все, хватит, – потянул Хомутов товарища за рукав. – Пойдем, выпьем немного за твой успех…
Провожаемый одобрительными взглядами и улыбками, Бояров направился к закусочному столу. Прозвенели сошедшиеся бокалы. Холодное шампанское приятно щекотало пузырьками гортань.
– Что ж, дружище, крещение состоялось, поздравляю, – Хомутов понизил голос. – Ты прилично взял сейчас. Рублей около ста… Выпьем еще по одной, и можно будет поехать туда, куда ты хотел…
Он многозначительно подмигнул.
– Не забыл про публичный дом?
Павел покачал головой.
– Не забыл. Только отложим это на завтра. А сейчас я буду играть: сегодня мой день!
– Э, брат, да ты совсем забурился, – Хомутов снова наполнил бокалы.
– Смотри, смотри, – он указал взглядом на входную дверь. – Я же говорил тебе, что здесь бывает сам господин Пушкин. Вот он, вот он! Гляди в оба, потом маменьке расскажешь, что видел русского Петрарку. Кстати, штосс – любимая игра Александра Сергеевича…
Павел поднял глаза. В дверях стоял невысокий, смуглый и курчавый господин с густыми, курчавыми же, бакенбардами. Одет он был в черный фрак, впрочем, во всем его костюме чувствовалась какая‑то небрежность, чтобы не сказать неряшливость. Хозяин дома Штильман кружил вокруг почетного гостя с распростертыми руками. Мгновенье – и Пушкин оказался в центре всеобщего внимания.
– Пойдем, подойдем поближе, – тянул Павла Виктор.
Они поднялись. Между тем Пушкин, не торопясь, двигался в направлении столов, поминутно раскланиваясь с игроками. Штильман что‑то рассказывал Александру Сергеевичу. Вдруг он указал тому на Павла. Пушкин бросил на Боярова беглый взгляд и едва кивнул в ответ на учтивый поклон молодого человека.
– Нет, – донеслось до обостренного слуха Боярова. – Мой принцип – не играть с новичками, да еще если им фартит с первой же карты.
– Гордись, Павел, тебя как бы представили самому Александру Сергеевичу. Запомни, запомни этот день! – Виктор выглядел возбужденным. – За это можно выпить еще по одной…
Они выпили по бокалу, потом еще и еще… Павел направился к игровому столу. На месте капитана Дымова сидел какой‑то господин средних лет, которого он ранее не замечал. Круглое лицо соответствовало фамилии, когда он представился:
– Коллежский секретарь Булкин. Не соблаговолите ли сыграть со мною, молодой человек? Вы, кажется, хотели удвоить куш?
– Отчего же! Охотно, – Павел вновь опустился на свой стул, обвел взглядом толпящихся вокруг зрителей: прямо напротив стоял Пушкин. Внимание поэта воодушевило молодого человека, ему вдруг безумно захотелось, чтобы тот увидел его игру и оценил ее.
На этот раз право метать банк выпало Боярову. Но все шло не так гладко, как раньше: ему стоило больших усилий сосредоточиться на картах: те как‑то норовили уплыть в сторону. Он понял, что выпил гораздо больше, чем следовало. Не следовало накатывать шампанское на водку…
Два раза кряду он проиграл и страстно хотел переломить ход игры. Но ничего не получалось. Павлу казалось, что всему виною Хомутов, который что‑то назойливо нашептывал в ухо. Все звуки доходили до него, словно сквозь вату, и он только отмахивался от навязчивого компаньона. Что умного может он сказать? Что пора прекращать игру и уходить? Но это несусветная глупость!
И еще какой‑то голос неразборчиво пробивался сквозь вату. Кто это, и чего он хочет?! Наконец слова прорвались в сознание, и Бояров понял, что многократно повторял ему Булкин:
– Сударь, вы забыли сделать ставку на карту!
Павел потянулся к лежащему рядом портмоне и с ужасом обнаружил, что тот пуст. Он обвел присутствующих взглядом: все молча смотрели на него, во взорах отчетливо читалось осуждение. Он повернулся к стоявшему сзади Хомутову, но тот сделал выразительный жест: мол, нет ни копейки!
– Извольте сделать ставку, сударь, – в очередной раз повторил понтер.
– Извините, но у меня внезапно кончились деньги. Я как‑то не рассчитал…
Бояров заметил, что господин Пушкин презрительно выпятил нижнюю губу, повернулся и отошел от стола. Павел почувствовал, что лицо его покрывается потом. Он даже слегка протрезвел.
– Извините господа. Я не ожидал, что так получится… Я готов написать расписку… Завтра же…
– Простите, молодой человек, но у нас так не делается, – это был хозяин дома Штильман. – Может, у вас имеется ценная вещь, которая будет интересна вашему партнеру, и вы соизволите поставить ее на кон либо продать?
– Да у меня, собственно говоря, ничего такого с собою нет, – медленно проговорил Павел. Мозг мучительно искал выход из создавшегося положения. Перстень! Еще плохо отдавая себе отчет в том, что делает, он поднял левую руку и громко сказал:
– Вот это я готов заложить за тысячу рублей!
Серебряный лев с высоты осмотрел гостей, черный камень коротко сверкнул острыми лучиками и тут же то ли поглотил их, то ли перестал отражать свет.
Со всех сторон на его руку устремились любопытные взгляды, кто‑то старался приблизиться поближе к запьяневшему юноше. До него стали долетать отдельные реплики:
– Странный какой‑то перстень… То ли серебро, то ли мельхиор…
– Камень непонятный…
– Да он не стоит таких денег…
Коллежский секретарь Булкин также привстал, наклонился к кольцу, внимательно осмотрел.
– Нет, сударь, более пятисот рублей дать не могу. И то лишь потому, что вижу, как вы молоды и малоопытны. Перстень и пятисот рублей не стоит.
– Да что вы понимаете! – взорвался Павел. – Вы хоть знаете, что это такое?! Это перстень Иуды! Граф Опалов получил его из рук самого императора Наполеона! Этот перстень, этот перстень…
Смешки вокруг привели молодого человека в бешенство. Он не знал, как осадить этих людей, заставить поверить в то, что он не лжет.
Кто‑то сзади спросил:
– Какого Иуду вы имеете в виду, уж не ростовщика ли Иуду Гольцмана?
Эта реплика была встречена дружным хохотом.
– Я имею в виду Иуду‑христопродавца! – запальчиво вскричал Бояров.
– Тогда понятно! А Наполеону это кольцо досталось, наверное, от Понтия Пилата?!
И вновь громкий хохот.
– А вашему графу, как там его, Наполеон презентовал перстенек за добрый совет покинуть Москву? – не унимался все тот же остряк.
Павел вконец растерялся.
Неожиданно из глубины комнаты к столу, ярко освещенному свечами, выступил высокий, сутулый человек неопределенного возраста. На нем был отутюженный черный фрак, белая манишка, черная бабочка и белые перчатки. Длинное лошадиное лицо, выступающие скулы, высокий, перечеркнутый морщинами лоб, из‑под густых бровей пристально глядят круглые черные глаза – как провалы пистолетных стволов. От большого орлиного носа к углам тонкого рта протянулись глубокие носогубные складки. Пистолетные стволы прицелились в Павла.
– Скажите, молодой человек, как к вам попал этот перстень? Он действительно принадлежит графу Опалову. Почему он нынче у вас на руке?
Когда человек заговорил, смех быстро прекратился.
– Василий Васильевич давеча подарил. Я его племянник, – не без гордости в голосе ответил приободрившийся Павел. Приятно было в сложной ситуации встретить знакомого. Хотя бы не своего, а дядиного.
– Вот как! – кивнул незнакомец. – Позвольте взглянуть поближе…
– Извольте…
Павел неохотно снял с пальца перстень и протянул незнакомцу. По комнате будто легкий ветерок прошелестел, пламя свечей затрепетало, некоторые потухли. В гостиной воцарилась полная тишина, взгляды присутствующих устремились на человека, который внимательно рассматривал перстень. Наконец, незнакомец сказал:
– Это действительно ценная вещь. Я дам вам тысячу, как вы хотите.
Он достал увесистое портмоне, порылся в нем и уронил на зеленое сукно перед Бояровым десять сторублевых ассигнаций.
– Позвольте, позвольте, – Павел поднялся из‑за стола. – Я никоим образом не намереваюсь продать дядюшкин перстень. Я лишь оставляю его в залог и дня через три‑четыре верну вам деньги.
Незнакомец с ироничной улыбкой глядел на подвыпившего молодого человека, потом резко произнес:
– Через два дня!
– Простите?..
– Я сказал – через два дня. И ни часом позже. Если в течение двух дней я не получу свои деньги, будет считаться, что вы продали мне этот перстень!
– Хорошо, – тихо пролепетал Павел. – Только вы уж извините, но…
– Какие гарантии, что я сдержу свое слово? – насмешливо продолжил незнакомец. – Я князь Юздовский. Меня знает весь Петербург.
– Господа, – обратился он к присутствующим. – Готов ли кто‑нибудь подтвердить мои слова?
Тотчас же в несколько голосов столпившиеся вокруг люди стали предлагать себя в поручители.
– Не сомневайся Павел, – прошептал сзади Хомутов. – У князя Юздовского безупречная репутация и твердое слово. Гарантии абсолютные.
– Я не сомневаюсь в вашей честности, князь, – сказал Бояров.
Юздовский едва заметно улыбнулся.
– Меня ваш перстень, молодой человек, интересует только как любопытный экспонат для коллекции. Но, если хотите, я готов обменяться с вами расписками…
– Вполне достаточно вашего слова, – повторил Бояров.
Сделка состоялась. Павел выпил еще пару бокалов, опять вернулся к столу, но что было потом, уже абсолютно не помнил…
Глава 2
Дуэль
Павел проснулся далеко за полдень и долго лежал, глядя в потолок и пытаясь остановить куда‑то уплывающую люстру. Его тошнило, голова болела нещадно. Он еще не в полной мере сознавал, что с ним произошло, но к тошноте добавилось мучительное чувство непонятной тревоги. Усилием воли он постарался привести свои мысли в порядок. Ну, сначала был ресторан, потом они с Виктором поехали на какую‑то квартиру, где шла карточная игра, затем они выпили, он начал играть, появился господин Пушкин, он проигрался и заложил перстень… Это последнее воспоминание пружиной подбросило его с постели, но закружилась голова и он чуть не упал на пол.
Павел долго сидел, опершись руками о матрац, и пытался таким образом удержать равновесие.
«Господи, – лихорадочно думал он, – что же я наделал, как же мог пойти на это?! А дядя, он за это кольцо меня…»
Шатаясь из стороны в сторону, он кое‑как добрел до уборной и стал швырять горсти воды в лицо. Эта процедура несколько освежила его, и Бояров начал припоминать некоторые другие подробности минувшей ночи. Кольцо он заложил за тысячу рублей, на два дня. Значит, выкупить его он обязан не позднее завтрашнего вечера или ночи. А где взять деньги? Павел обшарил все карманы, но кроме скомканного платка ничего не обнаружил.
«Что же было потом, когда я получил эту тысячу? Ну, мы еще выпили, и я пошел к столу, – мучительно вспоминал он. – Играл ли я и дальше? Выиграл? Вряд ли! Неужели проиграл еще что‑то? Виктор, Виктор, где он, черт его дери?!»
В комнату постучал лакей и сообщил, что обед подан.
«Значит, уж три пополудни, – сообразил Бояров. – Дядя, конечно, послал лакея, забеспокоился. Как быть? Когда же появится этот проклятый Хомутов?»
Он сказал лакею, что плохо себя чувствует и не сможет выйти к столу.
– Голубчик, распорядись, чтоб мне сюда подали какой‑нибудь закуски и… и графинчик.
Превозмогая отвращение и борясь с тошнотой, он выпил большую рюмку водки и попробовал закусить кусочком холодной телятины. Как ни странно, через несколько минут ему полегчало. Павел вновь и вновь возвращался к воспоминаниям той проклятой ночи, но продвинуться дальше того, что он вновь подсел к столу, не мог. Ах, как ему нужен был Виктор! Сейчас же! Но этот нахлебник, как нарочно, не казал носа.