«Дядя уже, конечно, заволновался. Не выйти к ужину будет нельзя. И хотя Василий Васильевич кушает у себя, безусловно, поинтересуется, что с племянником. Но идти к старику в таком виде просто нельзя. И как он объяснит отсутствие перстня? Только Виктор может прояснить картину происшедшего…»
К счастью, на ужин его не позвали. Ночью он почти не спал, метался по комнате и посылал на голову своего друга самые ужасные проклятия. Самым скверным было то, что он не знал, где живет этот самый Хомутов, а спрашивать у прислуги было совсем уж глупо: дяде наверняка тотчас же доложили бы о его расспросах. У него оставался лишь один день, чтобы выкупить злополучный перстень!
Под утро Бояров заснул тяжелым, тревожным сном. Проснулся оттого, что лакей осторожно трепал его за плечо:
– Барин, барин!.. Там господин Хомутов непременно хотят вас видеть. Сказывают, вы нужны им позарез горла. Прикажете впустить?
– Да! – почти заорал Павел. – Быстро, сейчас же!..
Он стал судорожно одеваться, нетерпеливо глядя на дверь.
Хомутов был, как всегда, бодр и свеж, опрятно одет, от него исходил приятный запах французского одеколона.
– Ну, братец, ты же и выступил второго дня! – заявил он вместо приветствия и опустился в кресло. – Я и не знал, что ты такой заводной. А главное, не хотел меня слушать. Будто нарочно все наоборот делал…
– Хватит учить меня, – Павел подскочил к товарищу. – Говори, что было потом! Говори не мешкая! У меня все мозги напрочь отбило. Ну же!
– Ты что, правда ничего не помнишь?!
– Да рассказывай же, черт тебя побери!..
– С какого момента рассказывать‑то?
– Да с того, как я получил эту проклятую тысячу. Я что, опять сел играть?
– Ну да! И все спустил этому Булкину. Ты и играть‑то толком не мог…
|
|
– Я опять задолжал?
– Да пустяки, семнадцать рублей. Тому капитану, с которым ты начинал. Только не волнуйся, он не в претензии. Сказал, чтоб ты не беспокоился об этом долге.
– Да дьявол с ними, семнадцатью рублями, не в них дело! Главное – перстень! С перстнем‑то что делать?!.
Хомутов был искренне удивлен и совершенно не понимал, почему товарищ так волнуется.
– Дался тебе этот перстень! На кой он тебе нужен‑то? Прав был Булкин: железка и пятисот целковых не стоит! Будь доволен, что тысячу за нее выручил и смог из игры сухим выйти…
– Да ты с ума сошел! – Бояров даже голос потерял от волнения. – Я же объяснял: дядя его очень ценит! Это символ признания меня наследником! Пойми ты: нет перстня – нет и наследства! Он мне сказал: если что с кольцом случится…
Теперь уже Хомутов поднялся с кресла и серьезно уставился на друга:
– Так какого же ты черта закладывал такую важную вещь?!
– А что мне оставалось делать? Ждать, пока вышвырнут с позором, как нашкодившего котенка?! Чтобы потом в свете не мог показаться?
Хомутов скривился.
– Да хоть бы и так! Подумаешь! За такое наследство можно и битым быть!
Павел нервно забегал по комнате.
– Виктор, у нас до момента выкупа несколько часов осталось. Давай что‑то придумывать. Просить деньги у дяди не могу: он меня убьет. Лишит всего. Я в Петербурге один, у меня кроме тебя никого нет. Найди мне эту треклятую тысячу, хоть из‑под земли!
Компаньон развел руками.
– Легко сказать, найди! Я, брат, беден как церковная мышь. Ты не смотри, что у меня фрачок модный и рубашка чистая. Без этого я и прокормить‑то себя не смогу. А так, у меня за душой и трояка нет. Клянусь тебе!
|
|
– Да что мне твои клятвы! – досадливо вскричал Бояров. – Ты же здесь живешь, у тебя полстолицы в друзьях ходит! Займи на день, на два! Покажу дяде это чертово кольцо – он мне опять ссудит тысячу, и не одну. А там уж… Ты же сам видишь, как он сдал… Войду в наследство – тебе голодать не придется! Клянусь!..
Хомутов расстроенно уставился в пол.
– Ах, душа моя! Да разве ж я не понимаю весь трагизм положения? Только друзья мои… одни – не очень состоятельны, другим я и сам задолжал. Однако делать нечего: до двух ночи надо выкупить перстень… Ах, если б я знал, что за вещь ты закладываешь… Я бы тебя за шиворот выволок из‑за стола. Одевайся, поедем!..
К девяти вечера они, казалось, объехали весь город. Хомутов выскакивал из коляски, стучался в какие‑то двери, куда‑то заходил, вновь садился в коляску, проклиная людскую неблагодарность и скаредность. Ему удалось назанимать четыреста рублей. Но этого было явно недостаточно. Наконец, он сказал тоном, не терпящим возражений:
– Все, поздно кататься. Возвращаемся к графу. Зайдем вместе, падем в ноги. Если твоему дядюшке и вправду так дорого это колечко, пусть дает тысячу. Другого выхода нет. И времени нет! Десятый час уж. До двух с гулькин нос осталось…
Предложение звучало вполне разумно, и Боярову не оставалось ничего другого, как согласиться.
– А ты‑то зачем к дяде идти со мной собрался? – поинтересовался он у товарища.
Тот хитро подмигнул.
– А за тем, что ему на нас двоих легче орать будет, а мы вдвоем проще перенесем все, что на головы наши падет. Только уж ты, Павел Львович, как богатым станешь, не забудь мои старания и жертвы моральные…
|
|
Павел только отмахнулся.
Едва они вошли в дом, дворецкий сообщил:
– Граф немедля требует вас, Павел Львович, к себе в кабинет.
Бояров перекрестился и постучал в дверь. Не дожидаясь разрешения, шагнул в кабинет дяди. Следом просочился и Хомутов. Они сделали несколько шагов и остановились.
Василий Васильевич, по обыкновению, сидел в своем кресле и смотрел на вошедших, а за его спиной, как тень, маячила фигура Петра. Да, дядя совсем уже сдал. На его высохшем лице живыми казались лишь глаза, но и они изменились: если раньше это были горящие угольки, то теперь они остыли и подернулись серым пеплом. Старик явно угасал.
Пауза затягивалась.
– Здоровы ли, дядюшка? – осипшим голосом, наконец, спроси Павел.
Вместо ответа граф тихо произнес:
– Где был два дня?
– Дозвольте, ваше сиятельство, мне слово молвить? – вдруг сказал Хомутов.
– А этот ферт зачем здесь?
– Я, князь, объясню, если позволите, – не отступил Виктор.
– Ну!
– Второго дня мы с Павлом Львовичем случайно забрели в дом Штильмана. Вы знаете…
– Дальше!
– А дальше господин Бояров решил в штосс с одним капитаном сыграть. Ну, в фараон, иначе говоря…
– Ты мне еще будешь объяснять, что такое штосс и!..
– Конечно, конечно, простите… Так вот, поначалу игра шла успешно, но потом Павлу Львовичу не пофартило, и он…
Неожиданно граф подался вперед и звенящим от ярости голосом потребовал:
– Покажи перстень!
В комнате на некоторое время повисла гробовая тишина. Наконец Василий Васильевич скорее простонал, чем проговорил:
– Проиграл, мерзавец?!.
Заговорил опять Виктор:
– Нет, нет, ваше сиятельство. Просто перстень пришлось заложить. Другого выхода не было. За тысячу рублей. Сегодня в два ночи срок истекает…
– Мерзавец! – ругательство было адресовано Павлу.
– А ты, ферт, куда смотрел?! Я тебя для чего приставил к этому недорослю?! Что бы ты жрал и пил за мой счет?! – это уже относилось к Хомутову.
– Виноват, не доглядел!
– Виноват? Коль так, я тебя накажу! Я тебя, голодранца, за долги в Сибирь сошлю! Там дорогу протаптывать заключенным станешь.
– Воля ваша, – Хомутов, неожиданно опустился на колени.
– Правильно говоришь: моя! А ты, Павел, слушай и запоминай: если завтра перстень не вернешь, поедешь к своей полоумной мамаше в Рязань. И на дорогу копейки не дам. Не достоин. Попомни: хоть умри, а семейную реликвию возверни! Если завтра к вечеру перстня не будет, послезавтра – ты не наследник. Все отпишу сиротскому дому или инвалидам. Пошли вон! – граф тяжело откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.
Молодые люди попятились к выходу.
– Ваше сиятельство, дайте тысячу, и утром кольцо будет дома, – скороговоркой выпалил Виктор у самой двери.
– Вон!!
Обессиленные, они вернулись в комнату Боярова и упали на стулья.
– Ну, вот и все кончено, – произнес Павел. – Упустил я свою Фортуну. Опять в Рязань, к маменьке…
– Вздор! Ты своего дядюшку недооцениваешь. Сейчас будет тебе тысяча. Или я игроков не знаю!
– А при чем здесь игра?
– А при том, душа моя, что дядюшка твой лишь год‑два, как стариком стал. А до этого…
– А что «до этого»?
– А до этого он азарту поклонялся! Графа Опалова во всех игорных домах знали. Играл он крупно, почти всегда куш забирал. И не только в картах, он и в любви удачу знал!
– В его‑то годы?
– Представь себе! Это он сейчас скис. А еще совсем недавно его победам многие завидовали! Удивлялись, откуда у старика силы на все берутся да что дамы в нем находят. В Петербурге, говорю тебе, его знали все, уважали, хотя и не любили. Только ему это все равно было…
Помолчав, Хомутов уверенно повторил:
– Даст, даст граф тысячу, коль скоро ему этот перстень так дорог. Азарт заставит. Только бы поздно не было…
Именно в этот момент дверь без стука отворилась, и на пороге показался Василий Васильевич. Поддерживаемый Петром, он сделал несколько шагов, бросил на туалетный столик перехваченные бечевкой купюры и, не глядя на молодых людей, сказал:
– Вот деньги. Карета ждет. Без перстня не возвращайтесь!
И, тяжело волоча ноги, вышел.
Хомутов пустился в пляс.
– Ну, что я тебе сказал, Павел?! Теперь помчались: уже почти двенадцать!
Дорога заняла около сорока минут. Подъехав к трехэтажному каменному дому с фонарями по обе стороны парадного входа, они выскочили из кареты и бросились к тяжелой резной двери, хорошо известной всем петербуржцам. Старинный особняк хранил много ценных произведений искусств, старинного оружия и других диковинных вещей, видеть которые доводилось лишь избранным. Говорили, что даже государь бывал здесь пару раз…
Хомутов стал стучать в дверь тяжелым набалдашником трости. Удары гулко отдавались в пустом пространстве слабо освещенной улицы. Но внутри дома было тихо. Никто не отзывался. Виктор продолжал тарабанить так, что на дубовых досках появились вмятины от набалдашника. Павел, не помня себя, тоже начал лупить в дверь обоими кулаками, а потом и ногами. Наконец послышался треск отпираемого замка, и дверь медленно отворилась. В проеме вырос крепкий швейцар с заспанным лицом, на котором отчетливо читалось недовольство.
– Чего угодно господам?
– Нам необходимо видеть князя! – звенящим от волнения голосом почти прокричал Бояров.
– Помилуйте, господа! Уж полночь миновала. Их сиятельство отошли ко сну. Принять никак не могут…
– Немедленно доложить! – Это уже был Хомутов. – Князь нас ждет. Доложи, что пришел господин Бояров по поводу перстня. Князь нас непременно примет.
– Не можно! Спят, говорю.
Виктор вынул из кармана десятирублевую ассигнацию и сунул в руку швейцара.
– Ты только пусти нас и сделай так, чтоб князю доложили.
Швейцар был явно в растерянности.
– Право, уж и не знаю, что делать. Ладно, если так срочно, войдите. Только извольте здесь подождать. Я скажу дворецкому доложат.
Швейцар пошептался с кем‑то из слуг, и тот направился в глубину дома. Друзья остались в огромной темной прихожей, освещаемой лишь одним, поспешно зажженным канделябром из четырех свечей. В тусклых бликах было видно, что стены увешаны картинами, будто галерея изобразительного искусства. Они нетерпеливо переминались с ноги на ногу, словно кони, только что проделавшие долгий путь. Ждать пришлось с четверть часа. Наконец из покоев появился какой‑то худощавый, чрезвычайно важного вида человек, очевидно, дворецкий. Давешний слуга освещал ему дорогу. Не доходя нескольких саженей, дворецкий остановился и спросил:
– Кто из вас будет господином Бояровым?
– Это я, – шагнул вперед Павел.
– Их сиятельство велели передать, что сегодня вас принять уже не могут. Поздно. Они ко сну отошли. Сказано, чтоб вы зашли завтра, после одиннадцати часов.
Не дожидаясь реакции поздних визитеров, дворецкий повернулся и, не торопясь, отправился восвояси.
Все возражения приятелей не возымели никакой реакции. Швейцар расставил руки и, делая жесты, которыми крестьянки обычно выгоняют кур из огорода, стал теснить молодых людей к двери:
– Идите, идите, господа. Сказано утром – значит, утром. Не вводите меня в грех…
Через минуту они оказались на пустой улице. Какое‑то время им понадобилось, чтобы прийти в себя. Наконец, Хомутов сказал:
– Я бы не советовал тебе возвращаться сегодня к дядюшке. Если желаешь, переночуем у меня. Только предупреждаю: у меня не так комфортно, как в графском доме.
– Да мне все равно, – понуро ответил Павел.
– Не раскисай. Вообще‑то, князь слывет человеком слова и чести. Утро вечера мудренее. Завтра все станет на свои места.
Квартира Хомутова находилась на окраине и поразила Павла своим убожеством. Покосившийся деревянный домишко. Маленькая, сырая комнатка с низеньким оконцем. Железная кровать, стол, стул и табурет, на котором стоял таз с водой.
– Мой умывальник, – усмехнулся Виктор, заметив растерянность товарища. – Не обессудь, Павел, спать придется в одной кровати.
Тот ничего не ответил. У него не было выбора.
* * *
На другой день в девять утра компаньоны уже были в карете. Им предстоял неблизкий путь на противоположный конец города, где проживал капитан Дымов, недавний партнер Боярова по штоссу. Еще накануне вечером Хомутов объяснял Павлу:
– Завтра у князя будет решающий разговор. Нужны свидетели, если он вдруг пойдет на попятную.
– А пойдет ли он в свидетели? – усомнился Павел. – Ему‑то зачем это надо?
Хомутов только рассмеялся:
– За сто рублей – пойдет, за двести – побежит, а за триста – и в морду кому угодно дать может. Или я его не знаю! Он всегда без денег. А тут ты его давеча общипал изрядно. Так что пойдет. Не сомневайся!
Капитан жил в маленьком грязном флигельке во дворе дома, который принадлежал какому‑то купцу. Он еще валялся в постели и, казалось, совершенно не удивился раннему визиту своих недавних карточных соперников.
– Перстень, что ли, князь не отдает? – спросил он, сползая с постели.
– А вы, капитан, прозорливы, – засмеялся Виктор, без обиняков кладя на тумбочку две сторублевые купюры. – Вчера около полночи привезли ему деньги, а он сослался на то, что спит уж. Не принял. Велел сегодня в одиннадцать быть. Боюсь, что могут возникнуть недоразумения. Вы же помните, что сделка состоялась в два ночи?
Капитан взял два сотенных билета и стал их разглядывать, повторяя:
– Помню ли я, помню ли я?..
Хомутов молча достал еще сотню. Наконец, Дымов встрепенулся, сунул в карман деньги и озорно заявил:
– Еще как помню! А князь‑то хитер… Спать в полночь отбыл, а как в карты, так до утра не угомонится. Я все отлично помню, господа. А что, перстенек стоит всей этой суеты?
– Стоит капитан, еще как стоит!
– Я сейчас мигом побреюсь, а вы пока присядьте.
Гости обвели комнатушку глазами: на единственный стул у тумбочки присел сам хозяин с бритвой в руке. Кроме кровати сидеть было негде.
– Мы подождем в карете. А вы не мешкайте.
– Сей минут, – буркнул капитан.
Ждать пришлось не менее получаса, и это было томительное ожидание. Наконец карета устремилась к центру столицы. За окнами моросил тоскливый дождь. Павел смотрел в окно и, как ему казалось, ни о чем не думал. На него навалилась какая‑то усталость, обуревало полное равнодушие.
– Ты послушай, Павел Львович, – официальным тоном вдруг начал Хомутов. – Я чувствую, что князь не захочет отдавать залог. Если все наши увещевания окажутся тщетными, тебе придется… тебе придется вызвать его на дуэль…
– Ого, – хохотнул капитан Дымов, – как далеко зашло дело! Вы это серьезно, господа?
– Абсолютно серьезно. А вы, капитан, что, струсили? – в голосе Виктора прозвучал вызов.
– Дымов давно уже никого и ничего не боится. Хотя я и казенный человек, а нам, как известно, в эти игры играть нельзя. Но…
– Да ладно вам, если пойдем до конца, вы не останетесь внакладе.
– А я, господа, на полпути никогда не останавливаюсь, – повеселел капитан. – Господин Бояров можете рассчитывать на меня, как на себя самого.
Павел сидел, безучастно продолжая созерцать в окно унылые картины пригорода Петербурга. Казалось, что он либо пропустил мимо ушей предложение Хомутова, либо ему оно было абсолютно безразлично.
– Друг мой, да слышишь ли ты меня?
Бояров вяло отозвался:
– Какая дуэль… Я никогда и пистолета в руках не держал.
– Научу, – вмешался в разговор капитан.
– Я даже не знаю, как надо вызывать на эту самую дуэль…
– А тебе и вызывать не придется. Ты только, как разговор будет окончен, скажешь: «Вы, князь, лжец, аферист и каналья!» Он сам тебя вызовет. А остальное дело предоставь нам. Только вы, Павел Львович, все должны для себя решить сами и сейчас, чтоб потом не попасть в дурацкое положение. Иначе над вами весь Петербург смеяться будет!
В карете наступило молчание. Наконец Бояров тихо сказал:
– Назад в Рязань я не поеду, а без дядиного наследства мне в Петербурге не прожить. Значит, и решать‑то нечего: откажется князь вернуть перстень, скажу, как вы велите.
– Вот это мужской разговор Павел Львович. Я, знаете ли, господа, уж на трех дуэлях бывал. Секундантом. Помню, с год назад…
– Помилуйте, Дымов, – оборвал его Хомутов. – Оставьте свои воспоминания! Бог даст, через пару дней вы нам все это поведаете в хорошем ресторане.
Ко входу в знакомый особняк они подкатили ровно в одиннадцать. На этот раз дверь распахнулась сразу. Вчерашний швейцар, увидев визитеров, молча поклонился и отступил в сторону, пропуская трех мужчин в уже знакомый, завешанный картинами вестибюль. Дворецкий стоял у колонны, он так же, не говоря ни слова, обозначил поклон и повел их за собой через анфиладу хорошо обставленных комнат. В одной стояли рыцарские доспехи, висели длиннющие, даже на вид тяжеленные мечи, кривые, багровые от выпитой крови, арабские сабли, изящные золоченые шпаги, отделанные перламутром мушкеты и мультуки. В другой за стеклами дубовых шкафов переливались разноцветными камнями кольца, перстни, короны…
– Нас ждали, – на ходу шепнул Павлу Хомутов. – Можешь не сомневаться, он откажет. Прошу тебя, прояви твердость, а то мы попадем в идиотскую ситуацию и опозоримся.
Бояров кивнул.
В большом светлом кабинете, убранство которого превосходило обстановку у графа Опалова, опираясь на изящный стол карельской березы, стоял князь Юздовский – в строгом черном сюртуке и белой рубашке с кружевами. На левой руке вызывающе блестел черный камень перстня Иуды. Чуть поодаль застыли в напряженном ожидании еще два человека. В одном из них Павел узнал коллежского секретаря Булкина, второй был ему неизвестен.
Визитеры молча поклонились. Князь и его гости также склонили головы.
– Чем обязан, господа? – холодно спросил Юздовский.
Видя, что Павел молчит, Хомутов начал разговор за него.
– Неужели вы не догадываетесь, ваше сиятельство? Мы пришли отдать вам тысячу рублей, которую вы любезно одолжили моему другу, взяв в залог перстень. Вот деньги. Просим вернуть залог.
– Должно быть, вы забыли нашу договоренность, – на лице князя появилось подобие улыбки. – Деньги должны быть доставлены не позднее двух дней. Иначе перстень переходит в мою собственность.
– Мы помним это, – кивнул Хомутов. – И вчера в полночь готовы были вернуть деньги. Но вы отказались нас принять.
– Мне очень жаль, но в это время я уже спал. Надо было сделать то, что вы решили, на несколько часов раньше. И не было бы никаких проблем. А сейчас, извините, но я не могу отдать вам перстень.
– Ваше сиятельство, время, отведенное вами, заканчивалось в два ночи. Мы принесли деньги на два часа раньше положенного времени. Мы решительно настаиваем, чтобы вы сейчас же вернули вещь, принадлежащую моему другу.
Князь пожал плечами. Коллежский секретарь Булкин шагнул вперед.
– Помилуйте, господа, да что вы, в самом деле?!
Он осмотрел всех собравшихся, будто аппелировал к их разуму.
– По‑вашему, его сиятельство должен был сидеть и ждать до двух часов, пока вы соблаговолите принести долг? Все порядочные люди знают, когда можно являться в гости, а когда уж и поздно…
Неожиданно вперед шагнул капитан Дымов:
– Па‑а‑азвольте, сударь, уж не усомнились ли вы в нашей порядочности? Быть может, вам нужны какие‑то иные доказательства, что перед вами дворяне и вполне порядочные люди?! Так я готов…
Защитник князя явно смутился и струсил:
– Вы меня не так поняли, господин капитан. Я никоим образом не подвергаю сомнению ни ваше происхождение, ни какие‑то моральные, нравственные качества. Я лишь хотел сказать, что в данной ситуации просто недопустимо предъявлять его сиятельству какие‑то претензии. Перстень ему достался по праву. Как и было оговорено…
– Нет! Мы пытались вернуть деньги вчера в полночь, – заявил Хомутов. – Князь отказался нас принять. Таким образом, он нарушил условия залога. Мы требуем вернуть перстень.
– Что‑то требовать, молодой человек, вы можете от своей горничной, – высокомерно произнес князь. – А у меня можно только просить. Но и этого делать не советую: я не верну перстень. Он теперь мой и украсит мою коллекцию. Деньги можете оставить себе.
В комнате повисла напряженная тишина. Чтобы как‑то ее разрядить, Хомутов сказал:
– Быть может, вас не устраивает сумма. Так мы готовы ее удвоить.
Хозяин гневно сверкнул глазами:
– Уж не перепутали ли вы меня с ростовщиком?
Доселе стоявший, как соляной столп, и безучастно слушавший полемику, Бояров будто очнулся:
– Нет, князь, вы не ростовщик. Вы – лжец и аферист! И еще каналья!
Павлу показалось, что эти слова произнес не он, а кто‑то другой, кого в комнате вовсе и не было. В комнате наступила мертвящая тишина.
– Что?!
Хомутов не ошибся: эти слова преобразили князя. Его лицо побагровело от прилившей крови, пальцы сжались в кулаки, глаза, казалось, вот‑вот вылезут из орбит.
– Что ты сказал, щенок?! Ты кому сказал эти слова? Да я… Я, кого государь… Ты ничтожество… Обвинить князя Юздовского в… Да я тебя, я тебя… – хозяин кабинета затрясся. Он был готов вцепиться в горло этого наглого мальчишки и даже утратил способность подбирать слова.
Нужные подсказал Хомутов:
– Правильно ли мы поняли, ваше сиятельство: вы вызываете на дуэль дворянина Павла Боярова?
Князь на какое‑то мгновение запнулся, срывающимся от бешенства голосом сказал:
– Вы совершенно правильно поняли. Я вызываю Боярова!
И, не сдержавшись, добавил:
– Я подстрелю его, как вальдшнепа!
Капитан Дымов удовлетворенно кивнул:
– Наш друг принимает ваш вызов. Мы выполним обязанность его секундантов. Как я понимаю, секундировать вам будут эти господа?
– Именно так, – произнес князь. Лицо его из багрового стало мертвенно‑бледным, только на скулах горели красные пятна, как у чахоточного.
– Где вас могут найти мои секунданты?
– В «Ампире», в три часа, – холодно сказал Дымов.
Все трое направились к выходу. Навстречу им быстро вошел строго одетый молодой человек лет двадцати, с ровным пробором в волосах цвета вороньего крыла и белым, как мел, лицом.
– Батюшка, как можно… – дрожащим голосом произнес он. – Это ведь смертоубийство! А как же мы с матушкой?
– Успокойся, Жорж! – резко осадил его Юздовский. – Будь мужчиной! Мне не впервой стреляться! И я уже убил одного мерзавца!
Бояров еще успел расслышать эти слова, и сердце его опустилось в район желудка.
* * *
Все, что происходило в дальнейшем, Павел помнил, как в тумане. Слонялся по дому, пробовал читать, но ничего не получилось. Ходил из комнаты в комнату, считал до тысячи, чтобы успокоить нервы. Время как будто остановилось. Ближе к вечеру приехали Хомутов и капитан Дымов. Он бросился навстречу, понимая, что от их рассказа зависит не только его судьба, но, быть может, и сама жизнь.
– Да успокойся ты, душа моя, – остановил его Хомутов. – Понятно, что предстоит дело не из приятных. Но нельзя же так волноваться! Посмотри в зеркало: на тебе лица нет!
– Да излагай же быстрее!
– Эдак, Павел Львович, перегореть можно, – поддержал Хомутова капитан. – Сейчас все и расскажем…
– А чего, собственно, рассказывать?! – начал Хомутов. – Дуэли быть завтра поутру, в восемь часов. Стреляться на пятнадцати шагах. До барьера – десять шагов. Кольцо они с собою привезут. Вот, собственно, и все. Пистолеты будут князя. Выбираешь первый – ты.
Павел молча слушал, ловя себя на мысли, что он плохо понимает условия дуэли: шаги, пистолеты, барьер… Ему казалось: все, что сейчас происходит вокруг, к нему самому не имеет ни малейшего отношения. Вот сейчас он проснется, и выяснится, что это все – дурной сон. Он перекрестится, прочитает «Отче наш…» – и все развеется, как туман по утру.
– Ты мне лучше скажи, Павел Львович, – донесся до него голос капитана, – раньше из пистолета стрелял?
– Нет, – услышал Бояров свой голос.
– А из ружья?..
Павел отрицательно замотал головой.
– Баба – на воз, а мужик рожей в навоз! – усмехнулся Дымов. – А как же стреляться будешь?
– Послушайте, капитан, не стоит нагнетать обстановку, – вмешался Хомутов. – Как говорится, ставки сделаны – лошади бегут. Нынче вам, как военному, придется объяснить нашему другу, в чем принцип… принцип стрельбы.
– Да ты что, Хомутов, издеваешься, что ли?! Как же я объясню: смотри сюда, нажимай вот здесь?!. Это же чепуха какая‑то. Он так и в лошадь с трех шагов не попадет. Сейчас бы надо поехать за город да пострелять хоть из обыкновенного пистолета, за неимением дуэльного…
– Я никуда не поеду, – вяло заявил Бояров. – Надо будет – курок нажать смогу.
– Так на что же тогда надеяться? – не унимался Дымов.
– На судьбу, – тихо ответил Павел. – На что мне еще надеяться?
«Это ведь вы меня втравили!» – хотел сказать он, но сдержался – вышло бы глупо.
– М‑да‑а, – протянул капитан.
В комнате повисла гнетущая тишина. Ее прервал Хомутов.
– Послушай, Павел! В конце концов, исход дуэли – это всегда случайность. Тем она и хороша. И ты, наверное, прав, когда полагаешься на судьбу…
– Черт меня дернул согласиться секундировать! Деньги ваши я все равно завтра вечером проиграю. А так… Только неприятности! – капитан махнул рукой.
Бояров как был в костюме, так и плюхнулся на кровать. Ему ничего не хотелось: ни слушать своих товарищей, ни стреляться на дуэли, ни жить… Сейчас бы оказаться в тихой Рязани у родной матушки…
Он лежал, прикрыв глаза, и до него доносился спор секундантов. Наконец, кто‑то стал тормошить его за плечо. Он открыл глаза. У кровати стояли Хомутов и Дымов.
– Слушай внимательно, – сказал первый. – Ни о чем сейчас не думай. Постарайся как следует выспаться. А завтра в семь ты должен быть побрит, умыт и одет. В семь мы будет у тебя. По дороге кое‑что расскажем. Понял ли?
– Да!
– Василий Васильевич знает о дуэли?
– Да!
– Что он сказал?
– Что‑то пробурчал. Я не расслышал.
– Ладно, утро вечера мудренее. Мы уходим.
Оставшись один, Павел ощутил какую‑то слабость и равнодушие ко всему, что с ним происходит. Он не волновался, не переживал, а тупо глядел на лепнину потолка.
– Ну, вот и все, – еле слышно бормотал он. – Вот и все. Через несколько часов меня просто не станет. Ничего не будет. Ни неба, ни деревьев, ни этого холодного пасмурного города… Одна темнота. Да и ее, пожалуй, не будет тоже. А Бог? А что Бог! Если он и есть, то наверняка не простит мне грехов. Сказано же в заповедях: не убий… Хотя чего бояться? Ел, пил, в Петербурге жил, чего я в этой жизни не успел увидеть?..
Неожиданно Павел подскочил на кровати – он вдруг понял, чего еще не познал в этой жизни и, скорее всего, не познает: ласку женщины!
«Как же так! Неужели мне суждено уйти и даже не увидеть женской наготы?! Не испытать этого?! Надо было вместо карт в публичный дом ехать! Тогда бы и познал все, и никаких неприятностей не вышло…»
От былой апатии не осталось и следа. Павел вновь заметался по комнате.
«Надо что‑то делать, что‑то предпринимать! Но что? Сначала успокоиться. Хоть чуть‑чуть. Привести мысли в порядок. А что делают в таких случаях? Пишут письма, завещания. Завещать нечего. Вряд ли дядя теперь ему что‑то оставит. А вот матери письмо черкнуть следует».
Он подсел к столику, взял ручку.
«Здравствуйте, дорогая маменька», – вывел он на бумаге, подумал и поставил восклицательный знак. Что писать дальше Бояров не знал. Писать, что у него завтра дуэль? Раз так, то надо сообщить, с кем и из‑за чего. А как это опишешь и объяснишь?! Да и стоит ли? Все равно мать ничего не поймет. Просидев, таким образом, несколько минут, он скомкал лист и бросил его на пол. Если его убьют, то другие сообщат маменьке, а если он убьет, то и писать ничего не надо. Он принялся вновь расхаживать по комнате. Печально скрипели половицы.
Большие старые часы пробили час ночи. Павел разделся, затушил свечи и лег в холодную, чуть сырую постель. Закрыл глаза. Сна не было. В голове крутились обрывки чьих‑то фраз, виделась какая‑то суета, временами ему казалось, что он слышит голос матери, скептические реплики капитана. Сколько времени он провел так, Бояров не знал. И все же сон сморил его.