– Кончено, – произнес он серьезно. – Ступай.
Силенциарий низко поклонился и покинул комнату.
– Который час, Мельхиор?
– Заступили полуночные часовые, господин!
– Иди в сад к оливковой роще у моря и спрячься. Когда увидишь, что три челна вышли в море, беги назад и извести меня. Погаси свет.
Эпафродит удалился в спальню.
В смарагдовом светильнике мерцал крохотный огонек, едва освещавший комнату. Торговец прилег на дорогую персидскую софу, положил руки под голову и задумался.
Вся его жизнь – сухие цифры. Даже ипподром не волновал его, он глядел на состязания колесниц и рассчитывал ставки. До поздней ночи играл он на форуме Феодосия, хотя не был страстным игроком, а всего лишь хладнокровным торговцем. И сейчас, когда седина покрыла его голову, ноги его оказались стянутыми путами бурных человеческих страстей. Он презрительно усмехнулся. В сердце не было тревоги. Он готов был к драме, которой предстояло разыграться на закате его жизни. Прикрыв веки, он ожидал Мельхиора.
Вскоре тот возвратился и сообщил, что челны вышли в море.
Эпафродит встал и подошел к окну. Ночь была ясной, и он без труда различил три темных пятна, тихо скользивших по мирной Пропонтиде. Он прислонился к оконной раме и стал ждать. Он слышал крик Ирины, всплески, удары, видел, как обратился в бегство вражеский челн.
Спокойствия как не бывало. Словно участвуя в сражении, он рассекал рукой воздух, высовывался в окно, на губах его застыл вопль: «Бейте, громите негодяев! Держись, Исток! Спасай Ирину!»
Когда челны, победив, повернули к его вилле, он ощутил в душе безмерную радость. Он понял, что одолел даже Феодору, что ловко отразил пущенную стрелу. Силы молодости пробудились в нем. Сбросив с плеч груз лет, он торопливо пошел из комнаты в перистиль и оттуда в сад в одной лишь легкой тунике. Никакие блага в мире в последние годы не могли выманить его в полночный час на холодный воздух без теплой шерстяной хламиды. Сегодня ночью кровь кипела в его жилах.
|
|
В одиночестве, без рабов и слуг, спешил он к жилищу Истока. У дверей стоял Нумида. Увидев Эпафродита, он повалился на колени и стал целовать его сандалии.
– О всемогущий, Исток – герой! Разбойники хотели отнять у него девушку! Но ничего не вышло! Потому что велик Исток! Он отправил негодяев на морское дно!
Не обращая на него внимания, Эпафродит тихо открыл дверь. На него пахнуло ароматом цветов и нарда. Веселый огонек танцевал в серебряном светильнике. На софе полулежала белая как полотно Ирина, правой рукой она обнимала Истока, голова ее покоилась на его груди.
В ногах стояла на коленях рыдающая Кирила.
Увидев Ирину, торговец онемел. Его глаза, привыкшие только к цифрам, впервые широко раскрылись под небом Эллады и вобрали в себя глубокое понимание красоты классической эпохи. Он слышал рассказы о дивной красоте Ирины, видел ее мимоходом на ипподроме и во дворце, когда сопровождал Истока к Феодоре. Но она не интересовала его, и он не обратил на нее внимания. Сегодня же, увидев ее под мягким виссоном[105]в свете багрового пламени возлежащей среди цветов, словно белая лилия, что высится в саду над всеми цветами, он понял: нет резца, который смог бы передать красоту этих линий, и нет мрамора, который отдал бы свое белоснежное тело, чтобы воплотить это существо.
|
|
Несколько мгновений он стоял, незамеченный, у двери. Ирина открыла глаза и пересохшими губами попросила воды. Исток потянулся к окованной серебром раковине. Кирила подняла сосуд и налила в нее студеной воды. Только тогда Исток заметил Эпафродита. Ирина тоже увидела его и с испугом глядела на незнакомого пришельца.
– Мир вам, светлейшая госпожа! Хвала Христу, что вас удалось спасти от гибели.
– Это мой добрейший господин Эпафродит! Это он дал мне рабов, чтоб они оберегали тебя. Не бойся, Ирина! – объяснил Исток девушке.
– Хвала Христу, хвала тебе, господин! Я расскажу императрице о разбойниках. Она наградит тебя, Эпафродит, и палатинская гвардия будет охранять берег.
Ирина выпила воды и, придя в себя, поднялась на софе. Исток и Эпафродит переглянулись, без слов поняв друг друга. Бедняжка и не подозревала, кто совершил нападение.
– Светлейшая госпожа, вы сказали правду. В Константинополе честные люди не чувствуют себя в безопасности, и надо в самом деле усилить охрану. Хвала Христу, что вы не пострадали.
– Я ужасно испугалась. Но теперь мне легче. Как мне вернуться назад во дворец? Я тороплюсь.
– Разрешите мне переговорить с Истоком.
Мужчины вышли из комнаты.
– Небесной красоты твоя Ирина, Исток! Художники Акрокоринфа изумились бы ей. – Старик воспламенился, а лицо Истока вспыхнуло от радости, когда он услышал похвалу своей любимой.
– Она словно ласточка, господин, голубка в темном лесу!
– Ангел среди демонов! Она и не подозревает, что сегодня произошло! Ей нужно бежать из змеиного гнезда, где властвует змея‑царица!
– Бежать! И я уйду с ней, чтоб оберегать ее.
|
|
– Это решит Эпафродит. До сих пор ты не слушал меня, изволь теперь это сделать.
– Говори, господин! Еще десять раз я спас бы тебе жизнь и сотню гуннов уложил бы за твою любовь.
– Ты уверен, что по наущению Феодоры нападение совершил Асбад?
Исток ответил не сразу:
– Асбада не было среди нападавших! Может быть, ты ошибаешься, господин?
– Я не ошибаюсь. Ты приговорен к смерти, и ты и она, это несомненно. Поверь Эпафродиту! Сейчас моя задача – спасти вас и таким образом выплатить тебе свой долг.
– Я верю, господин, ты всеведущ. Святовит озаряет тебя небесным солнцем. Дай мне двух коней, и мы скроемся сегодня же ночью!
Эпафродит с улыбкой положил ему руку на плечо.
– Не считай Ирину солдатом, Исток. Как ты побежишь с этим цветком, ведь она ослабеет уже возле Длинных стен и выпадет из седла.
– Я возьму ее на руки, и она заснет, словно на материнских коленях. А твои кони не имеют себе равных. Мы спасемся!
– Да, кони у меня неплохие. Но арабские скакуны из императорских конюшен догонят их. Впрочем, сейчас еще не время для побега.
– Говори, господин!
В глазах Истока светились страх и тоска. Приучившись полагаться на собственные силы, на свою твердую, могучую руку, он охотнее всего оседлал бы коня, обнажил бы меч и, прижав к себе Ирину, пробился бы через отряды врагов.
Но он выслушал совет старого грека.
– Поскольку я знаю Константинополь и двор лучше тебя, покорись мне и укроти свое сердце!
– Хорошо, господин! Только спаси Ирину!
– Спасу ее, спасу тебя и освобожу себя.
– Ты сказал – себя?
– И себя тоже. Ибо императрица умна и отлично понимает, что у тебя нет рабов, а есть они у Эпафродита. Поэтому сегодня я поставил на карту и проиграл всю ее благосклонность – а значит, и благосклонность Управды. Никакое золото отныне меня не спасет. Поэтому я спасу себя сам. Я хочу отдохнуть.
– Нет, господин! Я подниму славинов и готов, и они защитят тебя мечами и копьями. Ты не знаешь, как они любят меня, они пойдут за меня на смерть!
– Прибереги мечи и копья для себя и для Ирины. Эпафродит не напрасно родился в Элладе. Я спасу себя сам. Слушай!
– Слушаю, господин!
– Ирина останется в моем доме. Ты не говори ей почему, а то она испугается и может заболеть. Кирила пусть сейчас же возвращается во дворец, стережет ее комнату и распространяет во дворце весть, будто Ирина занемогла. Феодора не осмелится сразу покончить с вами, огласки она все‑таки боится. Надо выждать и выбрать подходящий момент. Поэтому иди в казарму и не тревожься, а своим славинам и готам скажи, чтоб были готовы к побегу по твоему или моему знаку. Вечером, когда им разрешается свободно выходить в город, пусть соберутся у моих конюшен. Остальное сделаю я сам.
– Сегодня же, господин?
– Сегодня невозможно, у меня не хватит лошадей. Через неделю. До тех пор и ты и она в безопасности. А сейчас за дело! Нумида проводит Кирилу, а ты вместе с Ириной приходи ко мне. Я буду ждать вас в перистиле.
Эпафродит ушел в дом, Исток вернулся к себе.
– Печаль в твоих глазах, Исток! – встретила его Ирина, ожидавшая в тревоге и волнении.
– Я был бы каннибалом, ласточка моя, если б каждая моя мысль не была бы заботой о тебе. Но не пугайся. Не заклевать тебя воронам, пока соколы над тобой летают!
– Загадочна речь твоя, Исток. Страх вселился в мою душу, пока ты разговаривал с этим добрым человеком. Страх и горькие предчувствия.
– До сих пор ты не ведала страха и горьких предчувствий. Отчего они теперь возникли у тебя?
– Кирила узнала, что первый евнух императрицы Спиридион перехватил мое письмо, чтоб самому отнести его. А Спиридион верный шпион Феодоры. Если она прочла его и рассказала Асбаду, о Христос, спаси нас и помилуй!
Исток подсел к ней, нежно взял ее стиснутые руки и погрузился в синеву ее глаз, подернутых тонкой вуалью слез.
– Ирина, ты моя, и каждая капля моей крови – твоя. Предчувствия тебя не обманывают, нас хотят разлучить, уничтожить, – быть может, меня, быть может, тебя или нас обоих. Но добрый Эпафродит хранит нас, и Девана благословляет…
– Христос, Исток, Деваны не существует…
– И Христос благословляет нашу любовь. Поэтому тебе нельзя сейчас возвращаться в волчье логово. Твои глаза там погасли бы, на твою свободу надели бы оковы, как они хотят надеть их на мою родину. Но я спасу тебя и дам тебе свободу, сначала тебе, а потом моей родине. Мы жестоко отомстим за пролитую кровь славинов, а потом заживем с тобой под ясным солнцем нашей свободы. Там нет ни лести, ни злобы, тебя будут почитать дочери славных старейшин, ты будешь любима всеми женами, и пастухи склонятся к твоим ногам, когда ты будешь делить им хлеб, и самый почитаемый старейшина возрадуется, услышав твое мудрое слово. Не бойся, Ирина, уповай и радуйся!
Ирина слушала его, ее глаза все больше утопали в слезах, наконец голова ее склонилась на плечо Истока и губы умоляюще прошептали:
– Спаси меня, будь мне опорой в буре, иначе я погибну.
Исток поцелуями осушал слезы, катившиеся по ее белому лицу, обнимал ее и взволнованно повторял:
– Моя Ирина, моя богиня, моя жизнь…
Но сладость мгновения не одолела его. Он тихонько выпустил девушку из объятий и поднялся.
– Полночь давно миновала. Идем, пока не погасли звезды. Ты, Кирила, вернешься во дворец…
Верная рабыня зарыдала навзрыд. Словно мраморная статуя, стояла она все это время у ног своей госпожи. Услышав, что ей придется покинуть Ирину, она пришла в ужас, вопль вырвался из ее груди, и она обвилась вокруг ног Ирины, повторяя:
– Не разлучай нас, господин! Не отнимай ее у меня! Я умру от горя!
– Кирила, ты вернешься к своей госпоже. Но сейчас ты должна уйти, должна, если любишь ее. Охраняй ее комнату, говори всем, что Ирина заболела, пока не получишь знака прийти. Тогда ты вернешься, и мы все вместе отправимся навстречу счастью.
Рыдая, Кирила целовала руки Ирины, которая без сил сидела на софе. Потом она подняла руку и положила ее рабыне на голову.
– Иди, Кирила, Христос Пантократор да хранит тебя! Уповай на его милосердие!
Спустя несколько минут легкая лодка заскользила по морской глади. Широкими взмахами гнал ее Нумида к императорским садам.
Кирила возвращалась во дворец.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Солнце поднималось из‑за Черного моря, первые лучи его озарили вершины пиний, платанов и холмы вокруг столицы. На плацу перед казармами выстроились гордые отряды всадников, гоплитов, лучников и пращников. Ждали командующего Асбада.
Сердце Истока колотилось в груди. Всю ночь он не сомкнул глаз. До самого утра бодрствовал он возле Ирины, а потом вскочил в седло и выехал из города. Он тоже ждал появления дикого Асбада на диком жеребце, ждал, что тот пронзит его взглядом и испепелит за ночное происшествие. Офицеры переговаривались между собой и гадали, почему нет обычно столь точного магистра эквитум. Предстояли большие учения, все готово, все ждут, а его нет.
Уже засверкали на солнце щиты, заблестели наконечники копий, и шлемы засияли багряным светом зари. Вдруг из города примчался всадник и передал первому офицеру письмо.
Асбад сообщал, что прибудет лишь в одиннадцать часов, а пока пусть они сами займутся легкими упражнениями. Ровно в одиннадцать всем офицерам со своими отрядами быть перед казармой.
Радостно снимали воины тяжелое снаряжение, складывали мешки с ячменем и заступы и налегке отправлялись на плац. Начальники гадали, что им скажет магистр эквитум.
По городу ходили разные слухи. Некоторые предполагали, что большая часть войска отсылается в Африку или в Италию на готов. Велисарий за свои деньги набирал новобранцев, а это что‑то да значило.
Исток обрадовался, но в то же время ощутил тревогу. Обрадовался он тому, что скоро вернется домой и увидит Ирину, а встревожили его разговоры товарищей. Тяжелые маневры в течение долгой весны предвещали суровые испытания. Если Асбад прочтет императорский указ – такой‑то и такой‑то центурии немедля погружаться на корабли, бегство невозможно, и он навсегда потеряет Ирину. Живым вернуться с войны он не рассчитывал. А если и вернется, что будет с Ириной? Сбережет ли ее Эпафродит? Стар он, может умереть, да и Феодора может силой отнять у него Ирину. Чем дальше, тем печальнее становились его думы; горько сожалел он о том, что ночью не скрылся вместе с Ириной.
Томительно тянулось время. Солнце словно застыло в небе, казалось, одиннадцати часов никогда не дождаться. Исток написал письмо Эпафродиту, в котором просил его выслать Нумиду в лодке к паромам в военной гавани на случай, если его посадят на корабль, уходящий в Италию. Юноша твердо решил броситься в море и бежать.
Во время отдыха он позвал старого славина, который со Сваруничами сражался против Хильбудия.
– Ты говорил с товарищами о побеге?
– Говорил, светлый центурион! Слезы оросили их опаленные лица, когда они узнали о твоем намерении. Все пойдут за тобой. И готы присоединятся к нам!
– Ты меня не обманываешь? Поклянись отчим домом и милостью наших богов.
– Пусть боги погубят меня, если я сказал неправду.
– Верю тебе. Верю, ибо ты не ромей. Наше слово тверже любых клятв византийских христиан.
– Не всех, центурион! Подлинные христиане – золото.
– Да, подлинные, ты верно говоришь.
Исток вспомнил Ирину.
– Подлинные христиане – жемчужины!
– Среди вандалов нашел я драгоценные человеческие сердца!
– Хорошо. Верю тебе. Теперь слушай!
Исток внимательно осмотрелся, нет ли чужих ушей. Указал рукой на соседние холмы, словно разъясняя замысел атаки.
– Дни моего пребывания в Константинополе сочтены. Почти наверняка через неделю мы уйдем отсюда.
Кровь бросилась в лицо воину от радости, ярче означился большой шрам на его лбу.
– Через неделю, говорю я. Передай всем, пусть будут готовы. Это значит, что, когда ты получишь от меня письмо или какой‑нибудь знак от моего имени, в тот же день вечером отправляйтесь в город, как обычно без оружия, будто немного выпить. На форуме Феодосия поверните со Средней улицы вправо на узкую боковую, и, когда подойдете к морю, увидите большие конюшни. Постучите, вам откроют, там ждите меня! Остальное узнаете на месте… Понял?
– Понял, центурион. Сегодня же я найду эти конюшни, сегодня же, чтобы не ошибиться. Это конюшни господина, у которого ты живешь; он богат, и у него свой дом. Его знает весь Константинополь.
– Верно. Теперь ступай, делай свое дело и молчи!
Солдаты выполнили еще несколько упражнений и пошли к казармам поджидать Асбада с его загадочными новостями.
Ровно в одиннадцать часов прискакал магистр эквитум. Он был великолепен на арабском скакуне в позолоченном уборе. Словно луч света, мчался он веселым галопом по широкой дороге. Проехав между рядами воинов, он остановился перед группой офицеров и старших начальников. Выхватив из‑за пояса свиток, Асбад развернул его и безмерно повелительным взглядом обвел собравшихся, чтоб по одному виду его они могли понять, от чьего имени он говорит.
– Именем автократора, победителя народов, властелина земли и моря…
У людей мурашки побежали по коже. Одни оробели, другие возликовали. Несомненно, императорский указ сообщит об объявлении войны и выступлении. Не по себе стало щеголям, любителям городских забав, – повеселели те, кто стремился к битвам и разбою в чужих странах.
– Всемогущий повелитель земли и моря в честь победы над вандалами обещал блестящее место в своей армии лучшему стрелку из лука, победителю на ипподроме.
Взгляды всех обратились к Истоку. У него потемнело в глазах. Неужели императрица обвинит его в соблазнении ее непорочных дам и его тут же схватят и осудят? Он стиснул рукоять тяжелого меча.
– Вам известно, кто оказался победителем! – Асбад перевел дыхание и обвел всех взглядом.
– Многая лета Истоку! – в один голос воскликнули офицеры.
– И сколь священна персона императора, столь же священно и его слово. Обещание не могло быть выполнено, ибо победитель оказался варваром, неопытным в военном деле. Теперь же, когда он показал себя отличным воином, отличным командиром, священное обещание входит в силу: Исток, впредь именуемый не своим варварским именем, а нашим именем Орион, с сего дня назначается магистром педитум.
Офицеры на мгновение онемели, но потом церемонно поздравили Истока, оказав ему воинские почести.
Асбад также поздравил его и, взяв золотого орла, отличие магистра педитум, повесил ему на грудь. Отдав еще несколько приказаний, он сообщил Истоку, что сегодня же ночью тот должен принять почетную службу по охране казарм, Пентапирга и Большого дворца.
После этого он ускакал в город.
Вслед за ним вскочил на коня Исток и поспешил к Ирине. Сердце его ликовало, теперь он был убежден, что Эпафродит ошибался. Императрица сдержала слово и своим отличием, словно цветами, усыпала его путь к побегу.
Дома он распахнул свой плащ и показал Ирине и Эпафродиту золотого орла на груди. Девушка обрадовалась, а лицо грека потемнело. Он пошел в перистиль, долго смотрел на журчащий фонтан, потом, топнув ногой по мозаике, воскликнул:
– Да подарит Феодора Эпафродиту даже корабль золота или диадему со своей головы, он все равно никогда не поверит и не доверится ей.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
С той поры как Исток разорвал сети, которые расставила ему страсть императрицы, Феодора словно обезумела от ярости. Она больше не устраивала званых вечеров, офицеры, сенаторы и патрикии целыми днями томились у ее дверей, тщетно ожидая случая предстать перед ее очами. Лишь один Асбад ежедневно входил в ее покои. Он стал теперь ее конфидентом, ее правой рукой в осуществлении жестокой мести.
О неудаче с похищением Ирины Асбад сообщил во дворец в ту же ночь. Гневно закричала тогда Феодора, и вопль ее эхом разнесся по залу слоновой кости:
– Ты навеки запомнишь, Эпафродит, тот день, когда спутал расчеты императрицы!
С того дня не знала больше милосердия ее душа, кипящая, как вулкан, и жаждущая в безумном мщении поглотить всех троих. Она прекрасно понимала, что варвар Исток не мог оказаться столь предусмотрительным, чтоб взять с собой рабов для охраны. У него их и не было. Значит, это дело рук лукавого грека, старого лиса. Так пусть же испытает он на собственной шкуре, какова месть повелительницы земли и моря.
Задумчиво бродила Феодора по дворцу, присаживалась в одиночестве то тут, то там. Она исходила такой злобой, что золотыми иглами колола рабов, когда они не проявляли должной расторопности и услужливости. Как же поступить ей, если Исток, подстрекаемый Эпафродитом, решится бежать? Чтоб отомстить ему, прежде всего надо затаиться, обмануть. Она сама подготовила императорский указ, которым отмечала варвара и назначала его магистром педитум. Побег Ирины не очень заботил императрицу. Монашек слишком проста душой, пока что счастливый случай спас ее от Асбада; но придет время, и этот сластолюбивый ястреб унесет девушку, выест румянец набожности с ее щек и выклюет невинные глаза. Гораздо больше тревожил Феодору Эпафродит. Весь город знал его, он пользовался уважением двора. Управда был благодарен ему – торговец не жалел золота, когда армия собиралась в поход. Чтоб погубить грека, следовало придумать что‑то из ряда вон выходящее.
Жаждущая развлечений и роскоши женщина отказалась от всякого веселья ради своих коварных и вероломных планов.
Чтоб разделаться с Эпафродитом, необходимо было любым способом заручиться поддержкой Управды.
Время шло, императрица, сидя в мягких подушках, наблюдала за звездами, словно надеясь по ним угадать хитроумное решение. Она позвала прорицательниц, чтобы те предсказали будущее; ей намекнули на прозрачные капли, бесследно изгоняющие душу из тела. «Что ж, – думала она, – в самом крайнем случае можно подкупить кого‑либо из рабов, чтоб он отправил Эпафродита на тот свет».
Но и эта мысль не так уж привлекала Феодору. Маленьким кулачком стучала она по лбу, проклиная разум свой, вдруг оказавшийся бессильным.
Наконец ее озарило. Случилось это как раз в тот день, когда Асбад принес весть, что Исток‑Орион бесконечно рад отличию и думать не думает о побеге.
– Я устроил так, – добавил он, – что сегодня ночью Исток будет здесь!
И Асбад указал пальцем вниз, где в подземельях дворца были страшные казематы для тех, кто потерял милость императрицы.
– Сделай осторожно, без шума! Выбери надежных людей! А когда все будет кончено, разошли повсюду гонцов на поимку беглого славина! Ступай!
Асбада удивило непривычно хорошее настроение Феодоры. Когда он склонился, чтоб поцеловать ей туфлю, она не сдержалась и с нетерпением повторила:
– Ну, иди, только сделай все без сучка без задоринки! Я отблагодарю тебя!
После этого она торопливо вышла из комнаты и направилась к Управде.
Юстиниан был один. Сидя на жестком сиденье у стола, заваленного кипами судебных актов, он обдумывал запутанные дела и составлял приговоры.
Император заметно обрадовался, когда вошла Феодора. Встал, поспешил ей навстречу и крепко обнял. Но вдруг отступил на шаг и вопросительно взглянул на ее усталое лицо.
– Что произошло у моей единственной, священной? Отчего ее лицо печально и цветы жизни покидают его?
Феодора прижалась к нему, нежно положила руку на его плечо.
– Если тебе тяжело, то как может радоваться та, что постоянно бодрствует с тобой? С тех пор как я прочла печаль на твоем лице, когда ты не смог устлать шелком гинекей[106]твоей верной Феодоры, печаль вонзилась и в мою душу, и я не спала, не развлекалась, пока святая мудрость не озарила меня!
– О добрейшая, о единственная!
Юстиниан снова крепко обнял и поцеловал ее.
– Говори, госпожа! Я знаю, сколь прозорлива ты, ибо тебя подвигнула божья мудрость. – Он благоговейно посмотрел в окно на церковь Святой Софии. – И деспот последует твоему совету, дабы возрадовалось небо и возблагодарила земля.
Феодора опустилась на диван из персидской кожи и продолжала:
– Разве не кажется императору правильным и справедливым, чтобы шелком, который господь создал для тех, кого он поставил своими наместниками на земле, повелителями народов, – торговали и владели они сами, а не грязное, подлое племя мошенников‑торговцев? Разве это не кажется тебе правильным и справедливым?
– Велика и справедлива твоя мысль, августа! Продолжай!
– Пусть поэтому начертает рука справедливого государя, величайшего почитателя справедливости и законов из всех, кого до сих пор знала или узнает земля, вплоть до самого Судного дня, пусть твоя рука начертает закон, по которому шелк станет монополией, исключительной и полной собственностью императора, для которого он и создан!
– Безгранична милость божья, давшая мне такую жену! Все мои мысли угасли перед пустой казной, все источники пересыхают, и скоро стройки мои прекратятся. В эту минуту приходишь ты, августа, божий день привел тебя; одно твое слово, одна мысль – и все спасено. Мне бы должно стать твоим рабом, ибо не нашел я еще реки изобилия, которая наполнила бы государственную казну.
Изможденный властитель упал на колени перед Феодорой и, обнимая ее ноги, целовал тончайший виссон на ее теле.
– Поскольку все торговцы – мошенники и воры, то никто из них сам не продаст и не отдаст шелк государству. Нужно будет их обыскать: нарушители священного закона предстанут перед судом, и у них конфискуют их богатство, как у преступников, дабы им воспользовался государь, несущий счастье народам.
– Безгранична твоя мудрость, – шептал Управда, опьяненный находчивостью Феодоры.
– Выполняя твой совет, я утром же издам новый закон.
А сегодня я устрою пиршество и приглашу в гости двор, чтоб достойно прославить мудрейшую из мудрых на земле!
Кровь кипела в жилах Феодоры, когда она возвращалась от мужа.
«Недолго теперь придется владеть тебе роскошными домами, Эпафродит. На твоем шелке будет нежиться Феодора, и драгоценную ткань будет топтать моя нога, а ты отправишься в каземат, на камни, на голую землю, чтоб до конца дней своих горько сожалеть о том, что посмеялся над императрицей!»
А в доме Эпафродита три человеческих сердца упивались счастьем: Ирина, оправившись от страха, вдохновенно толковала Истоку о Христе, спасающем праведников и наказующем грешников. Очарованный, сидел возле нее Исток. Ее речи звучали для него пеньем соловья, в ее горящем взгляде он видел свою прекрасную родину, куда он мечтал, вернувшись скоро, принести счастье. Отогревалась и холодная душа торговца Эпафродита; он вдруг почувствовал всю пустоту своего существования, казавшегося ему теперь скучным и ничтожным. Вечер его жизни был уже на пороге, а он до сих пор не ведал ласки, ничья рука не прикасалась с нежностью к его усталому, пылающему лбу. Он, Эпафродит, может устлать пол золотом, может погрузиться с головою в шелк. Но ведь ни золото, ни шелк не греют. Он лишен того, что дает человеческой жизни сладость, утешение, цель в борьбе, – он лишен искренне любящего сердца. И Эпафродит решил защитить этих птенцов, дать им то, чего сам он уже не мог испытать, что для него было потерянным раем.
Вечером Истоку пришлось проститься; надо было идти проверять караулы. Он обещал дать знать о себе, когда возвратится из казарм и покончит с делами в Пентапирге, обещал не задерживаться и во дворце, чтобы подольше побыть с Ириной.
Эпафродит проводил его до ворот.
– Надень прочный доспех, Исток, припояшь самый острый меч, берегись подозрительных теней, – предупреждал он. – Говорю это потому, что не верю твоему золотому орлу.
Исток последовал его совету. Но уходил он беззаботно. Он был убежден, что среди солдат не найдется ни одного, кто поднял бы на него оружие. Нападения он не боялся – надеялся на своего скакуна и еще больше на свой меч.
Когда совсем стемнело, Ирина заснула; Эпафродит запретил шуметь в доме, а сам зашагал по перистилю, обдумывая план побега.
Темная‑темная ночь накрыла Константинополь. Тонкой нитью светился фонтан в перистиле, совсем неприметный сейчас, если б не журчание воды. Вдруг перед Эпафродитом возникла фигура евнуха Спиридиона.
Грек испугался и обрадовался одновременно.
– Веди меня, господин, в свою самую укромную комнату, речь идет о жизни, о жизни!
Они проворно скрылись за толстыми занавесями в тесной комнатке.
– Говори, Спиридион! С чем пришел?
– С новостями, Эпафродит! Только помни, сегодня ночью я рискую своей головой! И все‑таки я пришел, потому что почитаю тебя как второго императора!
– Не виляй! Говори прямо!
– Утром будет объявлен новый закон, двор уже знает о нем и даже готовится к пиру, потому что его придумала императрица. Великое пиршество в ее честь состоится во дворце!
– А о чем этот новый закон?
– Шелк становится монополией с завтрашнего дня, господин! А у тебя есть шелк, я уверен – есть. Теперь ты знаешь все, но моя голова… если я потеряю ее…
Ни один мускул не дрогнул на лице Эпафродита.
– Спасибо за весть. Пользы мне от нее немного, шелк мой почти целиком распродан, а корабль с новой партией еще в море. Но я все равно награжу тебя. Погоди!
Когда он возвратился, рука евнуха дрогнула под тяжестью кошелька со статерами и номисмами.
– Твоя весть того не стоит. Но возьми это и в дальнейшем сообщай мне обо всем, что узнаешь об Ирине и об Истоке. За это я благодарю тебя.
Евнух принялся клясться всеми святыми, что он готов обмануть самое августу, чтоб только услужить Эпафродиту. Крепко прижав кошель к груди, он, согнувшись, с опаской проскользнул через перистиль и закутался в темную, поношенную одежду бедного раба, чтоб не вызвать подозрений роскошным костюмом.
«Итак, теперь ты целишься в меня, продажная тварь! Монополия на шелк означает смерть Эпафродита, у которого этого добра много. И тебе захотелось понежить свое утомленное развратом тело на тонкой индийской ткани. Что ж, сразимся! Я принимаю бой, как ты того хочешь! Возможно, ты одолеешь меня! Но морские волны поглотят шелк прежде, чем хоть один лоскут попадет в твои руки. Ты не получишь его!»
Эпафродит расхаживал по мозаичному полу, что‑то бормотал про себя, проклиная Феодору, пока в его голове не созрел четкий план, который он собирался осуществить этой же ночью, дабы царские соглядатаи не смогли обнаружить у него ни единого лоскутка шелка.
Раб возвестил, что кто‑то снова желает говорить с ним. Недовольным тоном грек велел пригласить его.