– Как я поклялся, так и будет! – прокричал всадник.
Вопль удивления вызвали эти слова.
А всадник уже повернул коня, взвился рыжий чуб, мелькнули штаны из козьей шкуры, и гунн галопом выскочил из града.
Старейшины, подняв руки, громко приветствовали его, желая удачи. Они узнали во всаднике Радована. Но тот даже не оглянулся. Он лишь взмахнул лютней, склонился к конской шее и помчался по долине.
– Вот так придумал, вот так придумал! – переходило из уст в уста. – Разве его узнаешь теперь? Боги да помогут ему! Храни его Святовит!
Лишь около полудня зашевелился людской муравейник вокруг града. Драгоценными камнями сверкали в серо‑бурой толпе шлемы Истока и славинов из Константинополя. Вскоре толпа разделилась. Воздух потрясли воинственные крики:
– На гуннов! На гуннов!
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Войско, после победы жаждавшее крови, в тот же день хотело прорваться сквозь ущелье к Дунаю. Истоку с трудом удалось сдержать разбушевавшуюся стихию. И хотя он отобрал лучших воинов, они не послушались бы его, если б в дело не вмешались старейшины и не велели своим людям во всем подчиняться Истоку. Только тогда страсти понемногу улеглись. Старейшины, простившись, уходили домой. Толпа, вопя и приплясывая, постепенно рассеивалась в лесах. К вечеру в долине осталось около тысячи воинов под предводительством нескольких славинов, вымуштрованных под византийскими знаменами. Исток приказал воинам разобрать гуннских и антских лошадей. Воины надели на себя доспехи и шлемы, сколько их нашлось. Таким образом оказалось около двухсот тяжело вооруженных всадников. Исток ехал рядом с колонной, испытывая небывалую уверенность в себе и какое‑то ранее неведомое сладостное чувство, Ремень под его подбородком был туго затянут. Отчетливо встала перед глазами далекая цель. Он весь погрузился в прекрасные мечтания.
|
|
Долина ширилась перед ними, просторную равнину заполнили воины. Повсюду сверкало остро наточенное оружие. Не было больше толпы, не было сброда. Настоящие, хорошо организованные сотни выходили из лесов и растекались по равнине. Вот сейчас, мечтал Исток, он взмахнет мечом, и войско тронется, под ударами копыт загудит земля, заклубится пыль, зазвенит сталь, воины хлынут к югу – а он помчится впереди. Взор его был устремлен вперед. «На Константинополь!» – гремит вокруг. «Месть!» – восклицает сердце. «Свобода!» – пылает душа. Застонет освобожденная земля, вбирая кровь тиранов; порабощенные народы станут целовать следы его ног; над славинами на далеком востоке взойдет ясное солнце свободы. И под чистым небом лучи его озарят золотистые пряди мягких волос на голове Ирины.
Исток встряхнул головой, провел рукой по лбу.
– О мечты, прекрасные мечты!
Огромное войско исчезло, перед ним был всего лишь небольшой отряд отборных воинов. И далеко‑далеко впереди смутно маячила заманчивая цель. С пылкими словами обратился Исток к людям, а потом велел всем отдыхать. В полночь от лагеря отделился и поскакал вдоль речки маленький отряд. Не светились шлемы в ночи, доспехи не стягивали грудь воинов. Тени резвых коней бесшумно скользили по траве. Это Радо с несколькими юношами вышел в разведку к лагерю Тунюша.
С тех пор как он узнал о похищении Любиницы, не прояснялось его чело. Словно дикая рысь, стерегущая на дереве добычу, изнемогал он от желания помчать коня к Дунаю, нагрянуть на лагерь Тунюша и вырвать у гунна похищенную горлинку. Пока Исток смирял разбушевавшихся воинов, пока отбирал солдат, Радо стоял на валу, кусая губы и скрипя зубами. Не будь вера его в Истока безграничной, он бы кинулся к нему, сбросил с коня и крикнул толпе: «За мной! На гуннов!» Каждый час промедленья был для него мукой, каждый совет старейшин – страданием. Он затыкал уши, чтоб не слышать воплей и криков:
|
|
– На гуннов! На гуннов!
День, будто стоялая вода, не двигался с места. А когда отряд расположился на отдых у костров, Радо готов был броситься на спящих с кулаками:
– Вставайте! Позор славинам! Дочь вашего старейшины в плену у Тунюша, а вы спите! Позор! Вставайте, жалкие трусы, смойте с себя пятно позора! За мной! На коней! И ударим по гуннам!
Обхватив ладонями голову, он бросился на землю и рвал неверными руками зеленую траву…
В сыром узком ущелье невозможно было мчаться галопом. Но когда ущелье раздвинулось, когда луна осветила просторную степь, кони вытянулись в струну, тени всадников слились с ними в одно целое, высокая трава хлестала по бокам коней, земля молниеносно исчезала под копытами. Глухой топот разнесся по сонной степи. Где‑то вдали заревел вепрь, стадо ответило ему удивленным похрюкиванием. Неподалеку в кустах заплакала птица. Крылья забили в кустах – ночная хищница схватила задремавшую куропатку. У Радо сжалось сердце. Словно Любиница позвала на помощь. Он стиснул бока коня и погнал его еще быстрее.
Когда на горизонте побледнели первые звезды, всадники увидели впереди длинную мглистую ленту, над которой лениво клубились серые пряди тумана. Перед ними была широкая река. Они остановили коней, покрывшихся пеной, те радостно раздували ноздри навстречу свежему утру и тянулись мордами к росистой траве.
|
|
– А если не найдем плотов на левом берегу? – произнес старый славин со шрамом на лице. Исток предусмотрительно назначил его в отряд Радо, опасаясь, что страсть ослепит юношу и он кинется на копья Тунюша.
– Пойдем вброд!
И Радо натянул поводья.
– Ты, парень, огонь разумом залей! Утонув, ты не спасешь Любиницы!
– Кони переплывут!
– Это ты так думаешь, горячая голова! А я уверен, что половина из них пойдет на дно!
Радо снова натянул поводья – его гуннская кобыла встала на дыбы. Старый славин умолк. Легкой рысью двигались они по траве, утопавшей в росе. И прежде чем взошло солнце, скрылись в речном тумане. Почва становилась все более влажной, лошади до бабок и выше погружались в тину. Вскоре сухой тростник ударил их в грудь, стая водяных птиц вылетела из камыша – всадники остановились у кромки берега. Здесь они спешились и, шагая по грязи и песку, стали искать плоты. Влево и вправо рассыпались воины, тщетно – плотов не было. Но вот старый славин заметил в высоким тростнике поломанные стебли. Он спустился к самой воде. Тут в грязи зиял свежий след исчезнувшего плота. Рядом старик увидел следы человека и глубокие отпечатки конских копыт, куда не успела еще набраться вода.
– Кто‑то был здесь и переплыл реку на плоту. – Старик кликнул товарищей. Опытные следопыты приникли к земле, всматриваясь в отпечатки.
– Гунн, гунн, гунн! – в один голос высказались они.
– Может быть, сам Тунюш! – побледнев, заметил Радо.
– Нет, не Тунюш, тот был бы не один. Его след залило бы водой, он бы стерся. Возможно, это лазутчик, соглядатай!
– Нет, это Радован, Радован! – воскликнул вдруг юноша‑воин, стоявший на коленях в грязи и пристально разглядывавший след человеческой ступни.
Все окружили его, напряженно изучая четкий след.
– Видите большой палец? Он согнут и чуть вывернут в сторону! Это Радован! А пятка? Стоптана, смята. Это он! Я знаю его след!
– Значит, Радован увел у нас плот!
– За ним! В воду! – нетерпеливо крикнул Радо.
– Кто пойдет? – спросил старый славин.
– Я переплыву! На коне! Если конь не выдержит, полпути одолею сам!
– А потом по степи помчишься на тростнике, как водяной! Так, что ли? Влей в огонь каплю разума! Вон торчит толстое бревно! Давайте вытащим его и бросим жребий. Боги определят, кому оседлать бревно и переплыть реку!
Совет старого воина был принят; напрягая все силы, они вскоре вытянули из ила и песка длинное бревно с выжженным посередине углублением.
– Корабль! – обрадовались воины, очищая желоб от грязи.
Жребий пал на самого молодого. Проворно и ловко прыгнул он в челн и весело взмахнул куском широкой доски, служившей веслом. Таких досок – то были остатки моста Хильбудия – немало валялось здесь в грязи и в кустах. Воины уперлись в бревно и разом могучим рывком, так что поднялись волны, вытолкнули его в воду. Вскоре молодой воин исчез в тумане.
Прошло немало времени, пока наконец ниже по течению не раздался его голос. Воины пошли на этот голос, ввели коней на широкий плот и отвалили от берега.
Туман поднимался и таял под все более жаркими лучами солнца. Когда отряд подошел к правому берегу, мгла совсем исчезла. Вдали показались невысокие холмы, высоко в небе парил орел.
– Куда теперь?
Старый славин, вытянув шею и приставив руку к глазам, соколиным взором осматривал окрестность. И вдруг весело подмигнул. В тростнике темнели большие пятна – спрятанные плоты.
– Теперь на плотах назад, навстречу войску Истока!
Вздрогнул конь Радо, закусил стальные удила. Судорожно стиснул его хозяин. Юноша дорожил каждой минутой. Неутоленная жажда мести гнала его в степь – за Любиницей. Старый славин искоса взглянул на юношу и спокойно, решительно повторил:
– Остуди огонь разумом!
Потом он приказал размотать длинные веревки, что были прикреплены к седлам. Плот отвязали. Два воина взошли на него и вытолкнули из тростника. Затем привязали веревки к лукам седел, и кони потянули широкий плот вверх по реке, туда, где лежали другие плоты, наполовину вытащенные на сушу. Пришлось основательно попотеть, прежде чем всю эту махину столкнули с берега. После этого, забив в самой чаще камыша колья, воины привязали к ним лошадей, а сами вышли на воду и, гребя широкими лопастями, погнали плоты к славинскому берегу.
Солнце стояло в зените, когда отряд на маленьком плоту вернулся назад. Старик славин велел воинам войти в густой ивняк; там они тщательно спрятали плот, укрыв его ветками и камышом. А свой челн утопили в грязи.
– Куда же теперь?
Старик славин вскочил на коня, его примеру последовали остальные, и без единого слова все снова тронулись в путь. Когда они доехали до того места, где был след первого плота, старик, свесившись с седла, стал искать следы коня Радована. Опытный глаз его скоро нашел то, что искал.
– За ним! – скомандовал он. – Радован отлично знает, где лагерь гуннов. Ведь он, клянусь Святовитом, поехал прямо туда!
Гуськом всадники осторожно двинулись по следу, пока окончательно не установили, в какую сторону направился Радован. До подножья невысоких холмов, тянувшихся к юго‑востоку, следы виднелись четко. Потом почва стала тверже, отпечатки исчезли. Однако сомнения не было: Радован поскакал наверх. Подхлестнув отдохнувших коней, всадники помчались вперед, через холмы и перелески. Солнце садилось – день близился к концу, на другое утро они должны были вернуться на берег Дуная, где с войском ожидал Исток. Мешкать было нельзя. Радо обогнал товарищей и сейчас ехал первым. Далеко уходил его взор, горевший, как у молодого волка, впервые вышедшего на охоту. Стоило защебетать птице, как сердце его сжималось, словно он слышал мольбу Любиницы о помощи. Вдруг он натянул поводья и остановился: где‑то заржала лошадь.
«Тунюш!» – мелькнула мысль, а правая рука уже была на рукоятке боевого топора.
Приближался вечер. Длинные тени постепенно исчезали. Шрам на лбу старого воина налился кровью. Словно дубовая кора, сморщилась кожа на его нахмуренном лице. Придет ночь – что тогда? Нужно напрячь последние силы, пока еще видно. Крепче подобрали воины поводья, подхлестнули коней короткими ремнями, и добрые животные легкими скачками помчались по равнине.
Гряда холмов справа неожиданно оборвалась, точно ее обрезали ножом. К югу открылась узкая лощина. Они остановили коней и переглянулись. Лишь один Радо как во сне скакал дальше. И вдруг на глазах у всех его конь поднялся на дыбы, повернулся на задних ногах и помчался назад к отряду.
– Лагерь! Лагерь! – кричал Радо. – Дым в лощине!
– Назад! – воскликнул старик.
Они не спеша возвратились к холмам и укрыли лошадей в густо поросшей ложбине. Там решили дождаться ночи.
Когда опустилась безлунная ночь, темные фигуры скрылись в мрачном лесу. По двое поползли юноши по склонам. Они поделили между собой ложбину так, чтоб со всех сторон окружить и как следует разглядеть весь лагерь. С лошадьми остался только старый славин, строго‑настрого приказавший возвратиться к полуночи.
Радо выбрал наиболее опасный путь – к самому входу в долинку. Ничто не пугало его, когда он пробирался сквозь заросли по склону, – ни треск хвороста под ногами, ни вспорхнувшая птица. Душа его пылала, и он думал только об одном: как освободит Любиницу, как вырвет ее из объятий пса Тунюша. В своем разыгравшемся воображении он слышал ее голос, видел ее у костра, где, печальная и бледная, она сидела среди девушек.
Радо поднялся на вершину холма и стал спускаться вниз. Заросли кончились, он вышел из лесу. Ноги путались в кучах веток, наваленных кругом. Гунны, видимо, вырубали здесь лес. Он остановился, чтоб понять, куда идти дальше. Снизу доносилось ржанье пасущихся коней, далеко впереди горел костер, юноше показалось, будто возле него движутся какие‑то фигуры.
«Туда!» – звало сердце. Но как? Мимо табуна? Редко когда гунны оставляют коней без присмотра. Но по числу лошадей можно определить силу отряда.
Он вышел из порубки, где было очень трудно идти из‑за валявшихся кругом стволов деревьев и веток. Снова погрузился в лесной мрак и пополз по опушке к костру. В душе постепенно ослабевала безудержная тоска по Любинице. Желание выполнить важное задание овладело всем его существом, вытеснив мечты о девушке. Снова призвал он всю свою хитрость и лукавство. Беззвучно, как лиса, спустился в долину и, потонув в траве, извиваясь змеей, пополз к табуну лошадей возле костра. Издали попытался прикинуть число голов. Не смог. Потом сообразил, что скоро полночь и взойдет луна, тогда будет легче оглядеть табун. Снова тронулся дальше по опушке леса. Возле коней никого не было видно. Не бормотал пастух, не посвистывал сторож. Значит, животных оставили без присмотра. Время от времени юноша поднимался на четвереньки, даже вставал на ноги, чтоб взглянуть на костер.
Постепенно загорался второй, третий, целая цепочка огней.
«Много воинов!» – подумал он, пробираясь дальше. На руках его, исцарапанных и исколотых шипами, выступила кровь. Но Радо не думал об этом.
Даже острый шип, вонзившийся в ладонь, не заставил его вздрогнуть.
Вскоре он подобрался к кострам так близко, что мог различить пляшущих вокруг них гуннов. Смутно донесся шум голосов, отчетливо долетали лишь отдельные громкие возгласы.
«Веселятся! Пьют! Можно рассмотреть все как следует!»
Радо становился все более дерзким и смелым. Встав во весь рост, он начал думать о том, как бы подобраться к самому большому костру. Там он увидит Тунюша и, может быть, даже ее.
Пройдя всю лощину, он добрался до другой опушки. Маленькая речка извивалась по склону. Он перешел ее вброд и скрылся в лесу. Здесь можно было шагать без опасений. Шум воды заглушал шаги, от костров неслись все более громкие крики, смех и песни. Рука Радо покоилась на рукоятке ножа. Сможет ли он удержать себя, если увидит Тунюша и рядом с ним Любиницу, хватит ли сил, чтоб не броситься и не поразить его?
– О Девана, боги отцов, храните меня!
Вскоре перед ним раскрылась большая поляна. Пламя костров освещало ее и доходило почти до кромки леса. Он мгновенно отскочил назад и спрятался за толстым дубом. Отсюда как на ладони был виден весь лагерь.
Гунны жарили баранов, прыгали и плясали вокруг огня, размахивая большими баклагами. Лохматые, сшитые из шкур широкие штаны их полоскались на ветру, и при этих прыжках худые гибкие фигуры в кровавом свете пламени казались еще более высокими и страшными.
«Как колдуны!» – подумал Радо. Вдруг раздался хриплый, пронзительный голос. Гунны застыли на месте и смолкли.
Динь‑динь, дон‑дон…
«Что это? Струны! И песня. Чей это голос? О, сам Шетек расчесал тебе бороду, Радован! Это ты! Это твоя лютня! Твой голос! О Радован, отец!»
Юноша вытер глаза, защемившие от радостных слез. Отец утешит ее. Ночью он даст ей знать, что мы близко! Радован, в самый Дренополь я пошлю за вином, чтоб отблагодарить тебя за эту радость! В племени славинском навеки останется память о твоем лукавстве!
Улыбаясь, слушал он дикую гуннскую песнь, которую пел Радован. Вокруг костров закружились тени покороче – это девушки пустились в пляс под звуки лютни.
Радо взглянул на небо. И испугался, увидев на нем светлый круг, возвещавший восход луны. Повернувшись, он быстро побежал обратно.
Вечером следующего дня к лагерю гуннов подходило славинское войско. Тремя отрядами бесшумно двигалось оно по степи. В центре, во главе тяжело вооруженной конницы, ехал Исток, слева шли пращники и лучники, справа – могучие копейщики, вооруженные боевыми топорами и укрытые деревянными щитами, обтянутыми толстой буйволовой кожей. Исток радовался образцовому порядку в своем отряде. Ни один меч не звякнул, никто из воинов не произнес ни слова, даже лошади не фыркали и не ржали. Слышался лишь шелест и шорох сухой травы, словно тихий ветер проносился над лесом. Когда войско подошло к повороту, откуда шел путь в ущелье, Исток свернул вправо, к покрытому лесом холму. Не раздумывая, за ним последовали отряды. Он взмахнул мечом. Опытные славинские воины, служившие в Константинополе и теперь назначенные командирами, собрались вокруг своего начальника.
– Охраняйте долину, чтоб ни одна живая душа не могла ни войти, ни выйти. Завтра мы нападем! А сегодня заночуем на опушке этого леса!
Командиры приветствовали его, потом каждый поскакал к своему отряду. Однако простые воины отнеслись к приказу не так, как привыкшие к строгой дисциплине выученные солдаты. Они стали перешептываться, в воздухе замелькали копья, сотни глаз обратились к Сваруничу, который в сверкающем доспехе магистра педитум сидел в седле. Исток даже не повернул головы на эти негодующие взгляды. Возле губ его, как у отца, показалась тонкая морщинка, дескать, возмущайтесь сколько душе угодно! Мое слово твердо!
Вскоре от войска отделились несколько старейшин и среди них Радо. Они окружили Истока и потребовали созвать военный совет. Сызмала привыкшие к свободе, они не хотели подчиняться одному человеку, хотя сами избрали его начальником.
– Боги простирают темную ночь над землей, чтоб укрыть нас от врага. Что ты медлишь? На гуннов! Мы нападем на них в полночь, и Морана устроит пир на радость своим бесам, в честь наших богов и во славу славинского племени! Смерть предателям! Спасем Любиницу! Это воля старейшин, это воля войска! Говори, Исток!
На лице Сварунича ничто не дрогнуло. Лишь морщинка вокруг губ пролегла глубже; ясным спокойным взглядом смотрел он на мужей, которые с хмурыми лицами ожидали ответа.
– Радо! Хороши слова, которые ты произнес от имени вождей. Хороши, говорю я, но, клянусь богами, неразумны.
На всех лицах Исток видел удивление, недоверие, даже готовность к отпору.
– Не Святовит внушил вам эти мысли! Зачем мы пришли сюда? Для чего затянули ремни и взялись за копья и топоры? Отвечайте!
– Чтобы отомстить! – в один голос отвечали воины.
– Только для этого? Сын Сваруна пришел, чтобы сначала освободить единственную дочь славного старейшины, а потом уж мстить злодею.
– И Радо, сын Бояна, также пришел, чтобы освободить свою нареченную. Может быть, этой ночью пес осквернит голубку, может быть, этой ночью он изобьет ее бичом, а ты ждешь дня? На гуннов!
– На гуннов! Смерть Тунюшу! – поддержали вожди.
– Смерть Тунюшу, говорю я тоже. Но жизнь – Любинице! Если мы нападем сегодня ночью, Тунюш поймет, что победа невозможна, что дни гуннов сочтены. Он пронзит мечом Любиницу и убежит от нас во мраке, ибо тысячи бесов гнездятся в его голове, а утром мы обнаружим лишь нескольких мертвых врагов и мертвую Любиницу. Разве для этого мы пришли? Змея жалит до тех пор, пока не отсечешь ей голову. А зачем нам победа без головы Тунюша! Разве Сварун обрадуется, если мы вернем ему мертвую дочь?
Мужи молчали. Радо с трудом овладел собой.
– С тобой Святовит, Исток! Приказывай! Мы твои слуги!
Вожди вернулись к войску. Войско одобрило распоряжение Истока и бесшумно двинулось к лесу, чтобы, укрывшись в зарослях, дождаться наступления зари.
Исток был доволен. Старейшинам он сказал правду, хотя и умолчал об основной причине, из‑за которой отложил нападение до прихода дня. Впервые ему представлялся случай повести на битву дикий, но организованный и укрощенный отряд славинов, и он хотел это сделать по всем правилам воинского искусства ромеев. Он хотел обучить свой отряд, чтоб на этих дрожжах замесить потом тесто – всем племенем ударить на юг. Он понимал, что его ждет. Гунны были великолепными воинами, стойкими, послушными и упорными; тетиву они натягивали не напрасно и мечами размахивали не впустую. Грядущий горячий и кровавый день радовал Истока – воина, равного которому не было даже среди готов‑палатинцев. Всю ночь он не сомкнул глаз.
Словно пчелы от цветка к цветку, спешили командиры от воина к воину. Каждая группа воинов, каждый отряд имел свою точно определенную задачу. И каждую группу возглавлял командир.
Задолго до рассвета войско покинуло опушку леса и укрылось в чаще. Исток занял высоты и окружил лощину. При выходе из нее он расположил с двух сторон лучников, чтобы каждого беглеца они осыпали стрелами и сбивали с коня.
На рассвете отряд могучих копейщиков получил приказ с шумом и громом ударить в лощину в направлении лагеря. Сам же Исток с конницей притаился в лесу.
Громко загудели боевые козьи рога. Звук их разнесся по дубравам в безмолвии утра. Гуннам было достаточно первого вражеского сигнала. Пронзительно запела труба вархунов; услышав ее, кони в табуне заржали и бешеным галопом помчались в лагерь. Протяжные вопли и свист сотрясли воздух. Гунны мгновенно взлетали на коней, будто земля сама отталкивала их. Не было никакой сутолоки, никакой паники, все шло спокойно и быстро, словно они уже целый месяц ожидали нападения.
Старый славин, закованный в железо, с сеткой на лице, укрытый огромным щитом, с длинным копьем в правой руке, вел копейщиков по долине к лагерю. Пели рога, славины, по своему древнему обычаю, издали устрашающий крик. Стройные шеренги разомкнулись и бешеным галопом понеслись на врага. Гунны встретили их тучей стрел. Подобно зимнему ветру в голых ветках деревьев свистели они в воздухе. Несколько славинов покатились в росистую траву. Ярость охватила остальных. Под прикрытием щитов они ворвались в неприятельские шеренги. Засверкали топоры, копья радугой заблестели над головами гуннов.
Те, забросив луки за спину, тоже взялись за длинные копья и кинулись на славинскую пехоту. Старый славин издал грозный клич, его отряд сомкнулся в непробиваемый клин, в острие которого встал сам Ярожир. Его копье вонзилось в грудь первого налетевшего коня, тогда конница гуннов раскололась и молниеносно окружила славинов, чтоб ударить им в спину. Клин повернулся, но Ярожир не сумел сохранить строй. Отряд распался, первые славины повисли на копьях гуннов. Но в этот миг высокими голосами запели византийские трубы. Справа и слева кинулась на гуннов конница Истока. Те растерялись и отступили. Но только на одно мгновенье. Баламбак, командовавший гуннским войском, что‑то прокричал, словно разъяренный ястреб. Увидев сверкающие доспехи и грозные шлемы, он сразу оценил превосходство неприятеля. «Уходить!» – таков был смысл его крика. Лес копий поднялся над головами всадников, вихрем сорвалась с места гуннская конница и помчалась прямо на всадников Истока, чтоб пробить себе дорогу и уйти по лощине. Однако Исток предвидел это. Оба его отряда слились в одну сверкающую цепь, выставив вперед широкую, укрытую броней грудь. Славины кинулись навстречу гуннам, всадники схлестнулись с такой бешеной силой, что с обеих сторон в траву покатилась целая шеренга коней вместе с сидевшими на них воинами. Строй у гуннов и у славинов был разбит. В темной толпе гуннов сверкали светлые шлемы, блистали мечи, гунны побросали на землю свои копья. Битва распалась на множество отдельных ожесточенных схваток не на жизнь, а на смерть. Обезумели и кони и всадники: крик, стоны, звон мечей и треск доспехов, ржанье, воинственные кличи, атаки и отступления, вопли умирающих, потоки крови, неистовство коней, потерявших всадников. Словно вырвавшийся на волю дикий зверь, метался Исток по полю боя. Огненной молнией сверкал его меч. Там, куда он опускался, в смертной судороге корчился враг, кровь била фонтаном. Сквозь сетку на шлеме грозным огнем пылали глаза Истока. Стоило ему увидеть, что кому‑то из славинов угрожает опасность, как он устремлялся туда на своем жеребце, единственном оставшемся в живых коне Эпафродита; сверкал меч – и гуннский конь навеки расставался со своим хозяином.
Гибли славины, гибли гунны. Закусив губу, Исток без устали носился по полю. Взгляд его искал Тунюша. Он преследовал беглецов, бил влево, отражал удар справа – раненых гуннов он не трогал – и прорубал себе дорогу в самую жестокую сечу, ища песьи глаза, ища багряный плащ и знакомую шапку. Но тщетно. Его скакун стал ослабевать, измотанный, раненый, покрытый кровью. Ноги лошади подгибались, она спотыкалась, Истоку пришлось выбираться из гущи боя.
Вихрь утихал. Несколько всадников преследовали группу гуннов, пробившихся сквозь славинский отряд. В конце ущелья их встретили лучники, свалили с седла одного, второго, третьего, но человек десять счастливо избежали стрел и вырвались в свободную степь.
Исток велел трубить отбой. С окрестных холмов хлынули волны славинов, заполняя лагерь. Плач, причитания женщин и детей понеслись к небу. Радо соскочил с коня и бросился в шатер, чтоб первым увидеть и обнять Любиницу. Исток среди мертвых тел искал Тунюша.
Напрасно, однако, разыскивал он предателя, напрасно Радо призывал суженую. Тунюша и Любиницы нигде не было.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Славины‑победители предавались безудержному веселью. Строгого порядка, о котором мечтал Исток, как не бывало. Воины отстегивали доспехи, сбрасывали в кучу шлемы. Металлические кирасы были слишком тяжелы для их тел, громоздкие каски казались ярмом. Дикие молодцы разбрелись по лагерю и грабили, рвали, уничтожали все, что попадалось под руку; они связывали женщин, дрались между собой из‑за красивых рабынь, вырывали друг у друга сосуды с вином, волокли мехи с маслом, резали овец, вонзали крепкие челюсти в копченое мясо. По всей котловине пылали костры, вокруг них с шумом толпились воины, гремели давории, жир стекал с вертелов, пламя пожирало дары Перуну и Моране.
Несколько старейшин вошли в шатер Тунюша. И замерли у входа, остолбенев и разинув от удивления рты. Блеск ослепил их. Невозможно было отвести глаз от этого великолепия, вывезенного из Константинополя, награбленного на юге и на востоке. В центре шатра на мягких перинах, словно вила, возлежала прекрасная Аланка.
Ее тело покрывало шелковое, украшенное тонкими кружевами платье, какие носили в Константинополе самые богатые аристократки, через плечо свисала волнистая, доходящая до полу стола, унизанная драгоценностями. На запястьях и возле локтей сверкали золотые браслеты, в иссиня‑черных волосах сияла диадема. Ее бездонные глаза были устремлены на пришельцев, и в них не было мольбы о пощаде, губы ее выражали вызов и насмешку.
– Вон отсюда! – воскликнула она, гордо выпрямляясь. – Вон отсюда, рабы! Перед вами королева, жена великого гунна, сына Аттилы. Не оскверняйте своими ногами землю, по которой ступали ханы и короли. Пусть ваш старейшина сам придет говорить со мной, если ему дорога жизнь славинки Любиницы.
Воины, с улыбкой теснившиеся у входа в шатер, уже было протянули руки к Аланке, чтоб полонить ее, как и всех прочих женщин, но, услыхав имя Любиницы, замерли и переглянулись.
– У нас нет короля и нет с нами старейшины. Мы и есть короли и старейшины народа. Говори, где Любиница! – Ты – наша пленница! – ответил ей самый старший, подступая ближе.
Аланка не шевельнулась, ни тени страха не мелькнуло на ее лице. Словно защищаясь, она подняла свою маленькую руку.
– Нет короля? У овец есть баран, у коз – козел, свиньи следуют за вепрем, а вы, славины, идете в бой без вождя? Аланка – королева и жена самого славного воина, какие есть на земле от Днепра до Константинополя, и она знает, что отборные гуннские воины с Баламбаком во главе разогнали бы вас и порубили в росистой траве, если б ваше скопище не вел кто‑то поумнее вас. Пусть он придет, если ему дорога жизнь Любиницы. А коли не пожелает прийти, страшно отомстит вам орел мой Тунюш.
Снова переглянулись между собой воины. Речь шла о жизни Любиницы, и это обуздало их дикий нрав. Они покинули шатер, поставили перед ним стражу, а самый младший поспешил за Истоком.
Даже Исток поразился небывалому богатству и роскоши жилища повелителя гуннов. Таких сверкающих золотом покровов ему не приходилось видеть у самого Эпафродита.
– Ты звала меня? Чего ты хочешь, жена храброго воина и повелителя гуннов?
– Ты вождь?
Исток знал, что славины снаружи слышат его. И чтоб не вызвать у них подозрений, будто он присваивает себе власть, сказал осторожно:
– Я не вождь, но брат среди братьев и сын старейшины Сваруна.
– Исток? – воскликнула удивленная Аланка. – Брат Любиницы?
– Да, брат Любиницы. Ты знаешь о ней? Скажи, куда скрылся с ней Тунюш? Мы должны найти ее и вернуть отцу.
– Я раскрою тебе тайну, клянусь могилой Аттилы, тайну, которой ты не узнаешь ни от кого из гуннов. Но ты должен наградить меня за это.
– Ты – рабыня славинов, помни это.