ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ 23 глава




– Пока жив мой орел, герой из героев, – а он жив, ведь ты не видел его в бою и не нашел среди мертвых, – до тех пор Аланка может говорить все, что хочет. Бери меня в рабство, вонзай меч в мою грудь! Думаешь, я боюсь? Бойтесь вы, славины! Если бросится на помощь Тунюшев Церкон, если поднимется аварский каган, вархуны натянут тетивы, аланы направят коней и сам Управда пошлет свои легионы, а из‑за Мурсианских болот нагрянут ваши побежденные братья анты, то… Ну как, обратишь меня в рабство или наградишь?

Исток задумался. Гордая Аланка нравилась ему. Ведь он уже расспрашивал гуннов о Любинице, о Тунюше. Радо, отчаявшийся и обезумевший, хлестал их ремнями, но никто не выдал тайны, пленники словно языка лишились. Ни один из них даже не застонал под ударами. Одна Аланка могла указать путь к Любинице.

– Я сказал тебе, что я брат среди братьев. И если старейшины решат, я награжу тебя.

 

 

Исток вышел из шатра. Воины и старейшины окружили его. Когда Сварунич рассказал о требовании Аланки, все недовольно зашумели, но в конце концов решили предоставить все на усмотрение Истока.

Он вернулся в шатер.

– Говори! Рассказывай о Тунюше и о Любинице, и можешь требовать награды!

– Поклянись богами и отцовским очагом, что не обманешь меня. Я тоже дам клятву.

– Клянусь!

– За тайну о Любинице и Тунюше, которую я поведаю тебе, дай мне свободу: подари мне двух коней, одного под седло, другого под вьюки и отпусти на все четыре стороны. Согласен?

– Я поклялся!

– Садись и слушай. Твоя сестра заворожила моего орла, он влюбился и украл ее. Но в ту же ночь пришли гонцы из Византии с повелением Тунюшу немедленно ехать к Управде. Он поехал. А Любиница плакала, как плачет голубка в дубраве. Меня жгли слезы этой нежной овечки, и я помогла ей бежать. Потому что от тоски вытекли бы ее глаза и она увяла бы как сорванный цветок. Теперь ты знаешь все. Но мне неведомо, нашла ли она свое племя. Она ушла отсюда свободной и предпочла смерть в степи жизни с Тунюшем. Я тоже предпочитаю свободу и смерть в степи.

– Куда она пошла, на юг или на север? Скажи! Ты обманула, ведь она не знала дороги! И пошла на смерть!

– Она пошла к свободе! Она хотела свободы, и я дала ей ее. Дай и ты мне свободу.

– Ты тоже погибнешь в степи. Идем с нами! Я обещаю тебе свободу!

– Тунюш сулил Любинице этот шатер, она не захотела. Мне не нужна свобода среди славинов.

– Тунюш отомстит тебе!

– Не бойся. Сюда приезжал музыкант и великий жрец нашего племени. Он приготовил чудодейственный напиток, который я дам Тунюшу, когда мы встретимся. Напиток одурманит его и сотрет в его памяти воспоминание о славинке, и тогда мой орел обнимет меня, свою Аланку.

«Это же Радован, – догадался Исток. – Лукавый старик! Он в самом деле положил голову под меч, забравшись в самое гнездо Тунюша».

– А где теперь этот музыкант? Или он погиб в бою?

– Нет, не погиб! Он уехал от нас вчера, одаренный и обласканный нашим народом!

«Старик ищет ее», – обрадовался Исток.

– А Тунюш еще не вернулся из Константинополя?

Аланка на мгновение смолкла.

– Да, ведь я и это обещала тебе сказать. Нет, не вернулся. А теперь иди, готовь мне коней.

Рабы быстро привели двух отборных гуннских коней. На одного нагрузили еду и немного драгоценностей, другой под седлом ждал у шатра. Вышла Аланка, в красной шапочке, одетая как гуннский юноша. Женщины ударились в плач, плененные воины с рыданиями катались по земле. Аланка махнула им рукой:

– Не плачьте! Он жив!

Потом птицей взлетела в седло, кони заржали, нежная рука твердо натянула поводья, красная шапочка мелькнула в долине и исчезла.

Вечером, в то время как пьяные славины бесновались вокруг костров, Исток созвал старейшин на военный совет. Нужно было спешно решать – возвращаться ли домой или продолжить поход, по Мезии до Гема. Победа опьянила всех, поэтому единогласно решили идти на страну Управды и хоть немного отплатить ромеям за бесчинства Хильбудия. Истоку и Радо было по душе это решение. Радо стремился в бой, чтобы кровью залить душевную боль и тоску по Любинице. Он надеялся, что найдет ее у византийских поселенцев как рабыню или служанку.

У Истока такой надежды не было. Он рассчитывал только на Радована. Старику все пути были доступны, он легко мог провести любого. И потом он наверняка выпытал у Аланки, куда направилась Любиница. Она, конечно, пошла на юг. Иначе они бы встретили Радована, когда шли на гуннов. Если Любиница жива, если она не стала добычей диких зверей, Радован, знающий наперечет все пути, все поселения, без сомнения, найдет ее.

Поход на юг радовал Истока. Он был убежден, что такого сопротивления, как оказали гунны, он больше не встретит нигде, и гордился, что разбил этих великолепных воинов. Правда, его конница уменьшилась в десять раз, но эти потери можно будет восполнить лошадьми пленных, а славинские юноши облачатся в доспехи своих павших братьев.

После совета он попросил вождей уговорить войско отдохнуть. Сам же расставил караулы у входа в долину и на гребнях холмов. Несмотря на уговоры старейшин, орда не успокаивалась. Даже мудрейших увлекла с собой волна победного похмелья. Ночь проходила беспокойно.

Исток и Радо остались одни возле маленького костра. Молча лежали они. Сон бежал их усталых глаз. Над ними простиралось звездное небо, из долины неслись шум и крики, а их печальные мысли устремлялись к Ирине и Любинице.

Утром погрузили на коней добычу, пленников поставили в середину обоза, затем, нарубив больших деревьев, положили на них тела погибших славинов и зажгли костер. Вокруг стояли вооруженные воины и бросали в пламя приношения богам. Когда костер догорел, войско тронулось в путь.

Раненые гнали обоз и пленных к Дунаю, чтоб переправить их в град. Войско двигалось на юго‑запад.

Уже на следующий день славины, подобно шквалу, налетели на небольшое поселение. Они уничтожили всех, кто пытался сопротивляться, опустошили дома, увели скотину, веревками связали рабов и отправились дальше, оставив позади себя бушующее пламя.

Ужас опережал их, стоны неслись им вслед, позади клубился дым. Стаи воронов с карканьем следовали за славинским войском, которое кроваво мстило за белые кости своих братьев, павших от меча Хильбудия.

 

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

 

Аланка сказала Истоку правду. Любиница исчезла из гуннского лагеря, и помогла ей в этом сама Аланка.

Вот как это было. Придя в себя, похищенная Любиница приподнялась на постели и широко раскрытыми от удивления глазами стала рассматривать роскошный шатер Тунюша. Все было незнакомое, чужое, повсюду безмолвие и тишина. От занавесей, пылавших золотом, исходило странное неведомое одурманивающее благоухание. Она зажмурилась, протерла глаза и снова оглянулась. Над головой висело дорогое оружие – такого она не видела у славинов. Она словно грезила наяву, но это продолжалось одно мгновение, потом она вздрогнула и пришла в себя. Любинице почудилось, что из‑за оружия на нее смотрит широколицый улыбающийся Тунюш. Грезы исчезли, ужасная действительность сжала сердце, она вновь ощутила на своей спине твердую широкую ладонь; девушка задрожала, сжалась и, закрыв лицо руками, зарыдала.

Мгновенно раскрылись занавеси, Баламбак преклонил колени перед ее ложем.

– Не плачь, королева!

Любиница отняла руки и испуганно посмотрела на гунна. Его лицо, косичка на голове, смуглая кожа – все это наполнило ее ужасом. Она еще больше сжалась на своем ложе, вновь закрыла лицо руками и зарыдала еще горше: бессильная жертва, попавшая в руки дикаря.

Баламбак кланялся, не вставая с колен, и касаясь головой земли, твердил:

– Не плачь, королева!

Но Любиница не слышала его; слезы застилали ей глаза, голос дрожал, прерываясь от нестерпимого горя, замирал и угасал, судорожные всхлипывания неслись из‑под распущенных, словно печальные ветви плакучей ивы, волос, покрывавших лицо, плечи и грудь.

Баламбак растерялся, стукнулся еще раз лбом о землю и пошел искать Аланку.

– Иди, любовь наша, и утешь славинку, которая околдовала твоего господина! Она потонет в слезах, а Баламбак расстанется со своей головой. Пойди к ней, смилуйся над верным слугой, который любит тебя!

На прекрасном лбу Аланки показались глубокие морщины гнева и зависти. Горькая, как смерть, ревность сжала ее губы; на смуглой, мягкой, как бархат, коже проступили желтые пятна, словно просочилась желчь, кипевшая в ее душе.

В тот вечер, когда Тунюш отправился в страну славинов, чтоб похитить Любиницу, Аланка пошла к ведунье Волге.

Горсть золотых монет высыпала она к ногам старухи и поверила ей свою печаль. Желтое, покрытое бородавками лицо старой ведуньи озарилось радостью при блеске золота. От нее Аланка унесла маленький пузатый флакончик; с той поры она таила его у себя на груди, согревая неугасимым пламенем сердца зеленую жидкость. Она поклялась духом князя Сангибана, что убьет славинку и отомстит за свою поруганную любовь.

Но как добраться до Любиницы, которую днем и ночью будут сторожить Тунюш или Баламбак?

Взыграло ее сердце, когда Баламбак сам пришел к ней и попросил утешить славинку.

Аланка нащупала твердый круглый флакончик на груди. Горячая как огонь кровь на мгновенье оледенела, а потом закипела с такой силой, что все помутилось перед ее глазами – исчез Баламбак, исчез шатер, исчез весь мир, и она осталась наедине со своими замыслами и мертвой соперницей.

Однако она тут же пришла в себя и вместе с Баламбаком поспешила к шатру Тунюша. Черные глаза ее потемнели, они горели пламенем и метали молнии, словно ночь мщения отразилась в них. У самого входа Баламбак снова попросил:

– Аланка, любовь нашего племени, спаси ее от смерти, чтоб не погиб я и со мною многие храбрые воины. Ведь ты хорошо знаешь, каков твой орел, когда он жаждет крови.

Аланка почти не слышала его. Страсть лишила ее слуха. Но слова Баламбака: «Спаси ее от смерти, чтоб не погиб я», потрясли Аланку. Она почувствовала, как рушится и разлетается на куски все, что она задумала, руки ее затрепетали, коснувшись спрятанного на груди зелья.

«А если она умрет? Если я дам ей яд? Мой орел напьется также и моей крови. Заподозрит меня. Посадит меня на кол мой орел!»

Баламбак поднял занавеску, тихий полумрак окутал Аланку. На ложе, где столько раз она покоилась возле Тунюша, изнемогая от слез, лежала Любиница. Тонкие пальцы Аланки сжались, словно когти хищной птицы. В глазах сверкнули молнии, безумная сила толкнула вперед – броситься бы на ту, что отняла у нее любовь и околдовала ее орла, вонзить бы ногти в ее белое тело, схватить за распущенные косы, выбросить из шатра и втоптать в грязь.

Любиница почувствовала ее близость и подняла голову. Сквозь густые волосы на Аланку глядели испуганные, заплаканные глаза, виднелось бледное лицо, полное тоски. Увидев перед собой женщину, девушка умоляюще заломила руки:

– Спаси меня, верни меня моему несчастному отцу! Боги тебя вознаградят!

Видя несчастную, отчаявшуюся, обезумевшую девушку, Аланка подавила в себе бешеную жажду мщения. Она почувствовала удовлетворение, на губах ее играла довольная улыбка, она с наслаждением глядела на муки той, кому поклялась принести смерть.

 

 

– Не плачь, королева! – сказала Аланка, склонившись к девушке. – Твой любимый уехал в Константинополь, и тебе придется побыть одной!

– В Константинополь? Тунюш? О, окажи милость, спаси меня из его рук, иначе я убью себя, прежде чем он вернется.

Эти слова наполнили душу Аланки новой радостью.

«Ха! Она ненавидит его, гнушается им. Это проклятье богов за то, что он оттолкнул меня, единственную, которая любит его! О боги, как вы добры и справедливы!»

Утих в душе Аланки жестокий вихрь, острие, направленное на Любиницу, затупилось, жало потеряло свой яд.

– Что ты говоришь? Великого князя Тунюша, сына Аттилы, ты отталкиваешь от себя?

– Да, да, я не могу его видеть! Дай мне яду! О Морана, избавь меня от этого разбойника! Бесы пусть встанут на его пути, гибель пусть сопровождает его повсюду.

Молниями неслись мысли в голове Аланки. Она позабыла о своем зелье, о своих намерениях, – иная цель засияла перед ней.

– Ты не знаешь меня, – сказала она, присев возле Любиницы. – Я – Аланка, королева гуннов, жена того, кого отравила твоя любовь.

Любиница испуганно привстала, скрестив руки, и поклонилась.

– Королева, да пребудут с тобой боги, владей им, ибо он велик и могуч. Но мое сердце ненавидит его.

Взгляд Аланки впился в бледное лицо девушки. В голове ее созревало новое решение: «Отомстить и ей и ему».

– Аланка спасет тебя! – произнесла она после долгого молчания.

Любиница упала к ногам королевы и обняла ее колени.

Прошло несколько дней. Как‑то к вечеру, когда густая пелена тумана окутала дунайскую равнину и заморосил мелкий дождик, по лагерю пронесся крик: «Набег, набег, набег!» Прибежавшие пастухи рассказали, что вархуны угнали стада. В один миг опустел гуннский лагерь. Баламбак устремился в погоню.

«Пусть Любиница уходит сейчас, в туман, – решила Аланка, – на смерть! Я буду чиста перед ним, и сердце мое насладится его печалью!»

Темная ночь окутала лагерь гуннов непроглядной тьмой, кроваво‑красными точками мерцало лишь несколько крохотных огоньков. Из шатра Тунюша бесшумно выскользнули две тени и направились в долину, где паслись лошади. Переодетые в отроков, вышли в ночь Аланка и Любиница. В кожаной сумке Любиница несла немного еды. Сердца громко стучали у обеих. Когда они подошли к табуну, Аланка шепотом позвала свою кобылу. Та заржала тихонько, подбежала к хозяйке и, выгнув тонкую шею, роя копытом землю, встала перед ней.

Затем Аланка, шепнув Любинице имя другого коня, смело вошла в середину табуна и стала выкликать его. Высокий стройный скакун поднял голову, чутко прислушиваясь. Аланка сунула руку в сумку и дала ему горсть фиников. Конь, довольный, затряс головой и принял угощение. Девушки проворно оседлали лошадей, натянули поводья и пустились в путь.

Медленно, беззвучно, чтобы не разбудить лагерную стражу, ехали они по мягкой траве. Объезжая холмы, Аланка забирала влево, когда же перед ними в облачной ночи открылась необозримая равнина, а темные контуры гор исчезли, она помчалась вперед. Мокрая земля зачмокала под копытами, кони неслись, словно отражения облаков, поспешно проплывающих под луною. Но вот Аланка остановила кобылу.

– Дальше езжай одна! К утру будешь возле Дуная! Если плота не найдешь, гони коня в воду. Он переплывет.

Любиница подъехала к Аланке, стремена зазвенели, коснувшись друг друга.

– Боги наградят тебя!

Девушка посмотрела в лицо королеве гуннов, и ей показалось, будто в темной ночи на нее смотрят пылающие, как у вурдалака, глаза. Дрожь проняла ее до самого сердца.

– Помни, ты поклялась, – крикнула она. – Если предашь меня, гибель твоему племени!

Аланка повернула кобылу и поскакала обратно. Конь Любиницы пустился за нею следом, и девушке с трудом удалось повернуть его в противоположную сторону. Отъехав подальше, Аланка остановилась, злобный смех вырвался из ее губ; испугавшись, что ее могут услышать, она зажала рот ладонью.

«Гони, гони, мокрая курица! По этой дороге никогда тебе не добраться до Дуная! Не бывать тебе королевой гуннов, станешь наложницей какого‑нибудь бродяги авара из Мезии или попадешь на ужин волкам у подножья Гема! Счастливого пути!»

Безудержный смех вновь овладел Аланкой, она опять зажала рот ладонью и тихонько хихикала. Незаметно вернулась она в лагерь и проскользнула в свой шатер. Не раздеваясь, легла на волчью шкуру. Ревнивое сердце упивалось местью.

Оказавшись одна в ночной степи, Любиница не испугалась. С тех пор как ее похитили с отцовского поля, грудь ее не вдыхала воздух свободы. И только теперь, когда она рассталась с Аланкой, когда мелкие капли дождя оросили ее пылающее лицо, когда она почувствовала в легких студеный степной воздух, – только теперь она ощутила свободу. Ее нежные, но сильные руки уверенно держали поводья, конь весело пофыркивал и летел в ночь, словно нес на себе молодого гунна. Она позабыла о вурдалаках, не думала о Шетеке, даже с бесами она бы не побоялась схватиться – столько силы и уверенности вливало в ее жилы стремление к свободе.

Плавно, словно птица, танцующая в воздухе, покачивалась Любиница в седле. Волосы выбились у нее из‑под шапочки и влажными прядями рассыпались по спине и плечам. Одежда промокла насквозь, дождь, не переставая, струился из низкой пелены облаков. Разгоряченному телу приятна была прохлада, она заставляла девушку крепче натягивать поводья – конь резво мчался по мокрой траве. Несколько раз она останавливала его и прислушивалась, не слышно ли топота копыт позади. Нет, тихо, как в могиле. Ни воя волков, ни рева кабанов, ни лая лисиц. Храбрость переполняла сердце Любиницы. Пробуждались мечты. Ей чудилось, будто она мчится по знакомой дороге с отцовских пастбищ. Спускается, мокрая и усталая, по склону в град. Сварун при виде ее рыдает от радости. Исток и Радо, наверное, уже вернулись с войны, и она гордо подсядет к ним, герой среди героев, равная среди равных. И все старейшины и отроки поднимут копья и топоры и в один голос воскликнут: «Мщение! Мщение! На гуннов!» Девушки заплетут и умастят ее косы, под липой заблагоухают жертвы. О, весь народ будет славить ее, достойную дочь Сваруна!

Чем дальше, тем больше разгоралась ее фантазия. Она позабыла о том, что бежит из лагеря гуннов, из когтей Тунюша. Словно неугасимый факел мерцало впереди счастье, цель ее пути. Назад уходила степь, серая равнина без конца и края разворачивалась перед ней из серой мглы под туманным сводом, тесным обручем обнявшим землю. Казалось, что конь топчется на одном месте. Только когда мимо пробегали темный куст или слабо поблескивающая лужа, она убеждалась, что скачет все дальше и дальше.

К рассвету дождь прекратился. Бледный свет озарил окрестность. Мечты растаяли. Девушка пристально смотрела вперед, меж конских ушей, в надежде увидеть реку. Однако взгляд не в силах был пробить туман, устилавший землю и неподвижно стоявший перед ней. Она словно мчалась по морским волнам. Эти волны то откатывали назад, то лениво расходились вправо и влево, то нагромождались одна на другую, застилая узкий окоем белой пеленой. Любиницу охватил ужас.

«Заблудилась? О Девана, о Святовит!»

Она огляделась вокруг.

«Хоть бы увидеть звезды! Хоть бы взошло солнце! Не знаю, где встает солнце, а где – луна».

Ей почудилось, что слева туман гуще, что волны его уходят вниз и там движутся в одну сторону.

«Там Дунай! Клубы тумана идут по течению».

Она повернула коня влево и пустила его в галоп. Но реки не было. Туман по‑прежнему клубился впереди; равнине, пустынной, мокрой и печальной, не было ни конца ни края.

«К утру будешь у Дуная!» – сказала Аланка. Любиница вспомнила ее слова, и сразу же в памяти встали ее жуткие глаза, пылающие угли, словно у вурдалака. Насквозь промокшая девушка задрожала, ощутив под сердцем холод. Дрожащими губами она шептала обеты богам и призывала на помощь Девану; руки устали, тупое изнеможение охватывало все тело. Тяжелые пряди мокрых волос леденили шею, виски. Близился рассвет. Из травы испуганно выпархивали птицы. Любиница всякий раз вздрагивала, по коже пробегали мурашки. Время от времени доносился странный вой какого‑то незнакомого зверя. Она прислушалась: конский топот!

«Нашли мой след! О боги!»

Она стиснула коленями коня, упала ему на шею и помчалась что есть духу вперед. Топот стих, усталый конь остановился, и вновь в ушах раздался стук копыт. Она замерла, стараясь понять, откуда он доносится. Но все было тихо. Лишь громко колотилось сердце, в висках стучала кровь, в ушах гудело. На минуту Любиница успокоилась, ей стало стыдно. Сколько раз, бывало, она мчалась ночью в стране славинской! Сколько раз оказывалась в степи одна! Чего же теперь бояться?

Она погладила коня по шее, дала ему фиников и, ласково назвав по имени, похвалила за быструю скачку. Услыхав звук своих собственных слов и благодарное фырканье коня, который хрупал, позвякивая удилами, она успокоилась, страх отпустил ее сердце.

«Чего бояться? Гунны ловят воров, угнавших у них коней. Они еще не вернулись. А когда вернутся, не сразу заметят, что меня нет. До той поры я буду уже за рекою. Только бы рассеялся туман и взошло солнце. О, тогда я быстро доскачу до Дуная!»

Конь щипал траву. Любинице стало жаль его; да и сама она ощутила голод и усталость. Она соскочила на землю и, отвязав от седла сумку, вынула лепешку и кусок холодного жареного мяса. Твердая корочка захрустела под белыми зубами. Однако не успела девушка проглотить и куска, как в тумане разнесся дикий протяжный вопль. Еда выпала из рук. Любиница птицей взлетела в седло и помчалась. Вопль повторился, слева в траве что‑то двигалось, словно бы всадник. Не раздумывая, подгоняемая страхом, она хлестнула коня – только бы убежать подальше от крика, прозвучавшего среди степи. Целый час бешеным галопом скакала она по равнине. Степь уходила назад, в тумане таяли кусты, им на смену вставали другие, а крик и конский топот позади все еще подгоняли ее. Много раз ей казалось, будто она видит впереди длинную ленту Дуная, тогда она подхлестывала коня, и прекрасный скакун летел стрелой. Но всякий раз пряди тумана, причудливо извиваясь, отступали, лента водяной глади исчезала, а впереди по‑прежнему простиралась мертвая бесконечная равнина. Силы покидали ее, конь шел все медленнее и спотыкался. Она потянулась к сумке, чтоб поддержать его силы куском лепешки, но сумки у седла не было. В спешке она позабыла ее на месте привала. Теперь она осталась еще и без еды. Словно лопнула последняя надежда, она бессильно уронила руки вдоль тела, конь встал и, немного передохнув, сам по себе усталым шагом двинулся дальше. Любиница повернулась в седле и прислушалась. Ни криков, ни стука копыт – все спокойно. Лишь сердце ее тревожно и громко стучало в груди.

– О Морана, я дам тебе семь лучших козлят за то, что ты пощадила меня!

Шагом поехала она дальше. Наступило утро, солнечные лучи растопили туман, он закипал, волновался, редел. И вдруг, словно кто‑то сдернул с окна тяжелую завесу, перед ней открылась земля. Слева Любиница увидела холмы, сужавшиеся в ущелье, впереди тянулась длинная камышовая заросль.

– Дунай! – Девушка подхлестнула коня. – Успеешь отдохнуть! Скорей в воду, скорей бы на землю славинов – и я спасена!

Медленно ширился горизонт, туман уходил ввысь, впереди вырастали холмы, а выше горы и темные леса. Зеленоватая лента камыша и тростника приближалась. Любиница встала в седле, чтоб за травой разглядеть речную гладь. Но ничего не увидела – мала, видно, ростом. То и дело она озиралась – нет ли погони. Никого. Чей же вопль она слышала и что за всадник был там, на равнине?

– Наверное, пастух собирал стадо! И чего я убежала? Даже сумку бросила! Паршивого пастуха испугалась. Уж лучше пусть лисицы сумку найдут, прежде чем он набредет на нее!

Она вслух принялась ругать себя и пастуха. Потом выхватила из ножен острый нож и рассекла им воздух.

– Одного встретить я не боюсь! Удар – и он на земле!

Она снова взмахнула ножом, словно вонзая его в грудь врага, потом вложила в ножны. Камыш был совсем рядом.

– Должно быть, русло глубокое, раз воды не видно!

Это встревожило ее, и она вновь хлестнула коня.

А доскакав до камыша, пришла в такое отчаяние, какое, наверное, овладевает утопающим, потерявшим последнюю надежду на спасение. Русло было широкое, но высохшее, с лужами, затянутыми отвратительной зеленой ряской. У девушки закружилась голова, она едва не выпала из седла. Силы, что поддерживались и питались одной надеждой, оставили ее.

– Приди, о Морана, ибо я погибла!

Ноги ее дрожали, она вынула их из стремян и, усталая, уничтоженная, сползла с седла на землю. Легла на траву, вспомнила о доме, об отце, о брате, о суженом, горло перехватило, и хлынули слезы, она корчилась в рыданиях, как корчится в пыли жалкий червь, раздавленный, смятый в последней схватке со смертью. Предавшись горю, Любиница позабыла даже о коне, который пробирался сквозь тростник в поисках воды. Теперь она стала раскаиваться в том, что покинула лагерь гуннов. Надо было дожидаться Истока и Радо. Ведь они отличные воины, к тому же славины любят ее и, уж конечно, постараются спасти, поднявшись на гуннов всем племенем. И вот они придут, а ее нет, она умрет посреди степи, а может, и в лесу от голода. Любиница снова зарыдала и упала лицом на влажную, покрытую росой землю.

Когда она выплакалась, спокойствие и мужество медленно стали возвращаться к ней. Тяжкая истома пала на веки. Она поднялась было, но колени подогнулись, и она опять легла на землю, подложила под голову шапку, прикрыла лицо волосами и уснула.

Прошло немало времени, пока она, вздрогнув, не проснулась. Села, откинула волосы с лица. Солнце пылало высоко в небе. Облака разошлись, роса высохла. Жаркие лучи высушили мокрую одежду, сон успокоил кровь, она ощутила в жилах новую силу, в сердце снова проснулась надежда. Конь спокойно пасся поблизости. Она окликнула его, и он тут же подошел, нагнул голову и прижался к ее шее горячими ноздрями. Девушка обняла его морду.

– Ведь ты спасешь меня, правда? Уж как я стану холить тебя дома! Золотой пшеницей кормить буду, как голубка.

Девушка поднялась на ноги. Хотелось пить, и она пошла по тропинке, протоптанной лошадью, к старице, опустилась там на корточки возле лужи, отвела рукой зеленую ряску и напилась. Потом вернулась обратно и взнуздала коня.

Куда теперь? Позади – равнина, впереди – горы и леса. Как они похожи на славинские чащи! А что, если Аланка ее обманула? Любиница не помнила, переправлялся ли похитивший ее гунн через реку или нет. Может быть, лагерь на левом берегу? Может быть, она недалеко от града? – так размышляла девушка, сидя на коне, который беспокойно рыл землю копытом и словно просил: «Гони! Я уже отдохнул!»

После долгих раздумий она решила ехать к лесу. Там, возможно, встретится фракийское или аланское поселение. Голод заставлял ее искать людей, надо было поесть и узнать, где дорога к славинам.

«А если я попаду в рабство? Пусть! Лучше рабство, чем жизнь у Тунюша. Ведь наступит день, когда славины придут сюда на равнину и спасут меня».

Она пустила коня к холмам и вскоре оказалась в тени старых дубов. Земля была усыпана зрелыми желудями. Белкой выпрыгнула она из седла и принялась лущить желуди, утолять голод. Вспомнилось, как часто в детстве они с Истоком собирали желуди в лесу, когда пасли овец. Она набрала желудей, насыпала их в рубашку вокруг пояса. Потом снова села на коня и отправилась дальше, грызя по пути жирные ядрышки.

В полдень она выехала на обширную поляну. Откуда‑то доносилось мычание скотины. Словно из могилы шел этот звук, глухо отражаясь в лесу.

«Люди!»

Девушка вытащила нож и спрятала его за пояс. Развязала веревку у седла, спутала ноги коню, другой конец привязала к дубу. Потом осторожно вышла из лесу и пошла туда, откуда слышалось мычание. Скоро она увидела дым костра, возле него сидели одни дети, и она храбро пошла прямо к ним. Смуглые, опаленные солнцем, голые ребятишки, заметив ее, с криком побежали к лесу.

Любиница уловила аромат печеной репы. Одним прыжком подскочила она к огню, схватила, сколько могла унести, и бросилась назад. Спустя мгновенье она была уже в седле и мчалась во весь опор: показаться людям на глаза с украденной репой у нее не хватило смелости. До самого вечера ей никто не встретился. Никто не преследовал ее. Тогда она стала искать подходящее место для ночлега. Коня пустила пастись, а сама, поужинав печеной репой и желудями, безмятежно улеглась под деревом на мох, как истинное дитя природы, и принялась размышлять о своей судьбе.

Но едва замигали звезды, раздался страшный вой. Конь тревожно заржал. Любиница проворно вскочила и прислушалась. Зашуршали листья в лесу, снова завыли голодные глотки.

«Волки»!

Она подскочила к дереву, ухватилась за нижнюю ветку и полезла вверх по стволу. Звери были уже совсем рядом, конь почувствовал опасность и, храпя, помчался по поляне. Шум в лесу все нарастал. Стая голодных волков почуяла лошадь. Звери высыпали из леса. До Любиницы донесся конский топот и ржанье, кровь застыла в ее жилах.

– Боги, спасите, боги всемогущие, помогите!

Лес огласился воем, визгом и ревом зверей. Волки настигли коня. Любиница крепко обняла дубовый ствол и заплакала в горьком сознании того, что она лишилась единственного своего защитника и спасителя. Она различила глухой звук падающего на землю тела, затем завыл волк – и все стихло. Лишь урчанье, взвизгиванье и грызня волков нарушали тишину ночи. Любиница решила дожидаться зари на дереве. Обвив руками ствол, она прикрыла лицо своими длинными волосами и так провела ночь, подобно перепуганной птице, спрятавшей голову под крыло. Утром она слезла с дерева. Как капля в море, как песчаное зернышко в пустыне, как бабочка в безбрежной степи, стояла в лесу одинокая девушка, отчаявшаяся, обездоленная. Лишь одно утешение осталось у нее – острый нож за поясом. Она решила идти наугад – авось набредет на поселение, где можно будет отдаться в рабство и тем сохранить себе жизнь.

Так шла она по лесу, собирая ягоды, желуди, шла наугад, как отбившийся от стада ягненок. Часто присаживалась на землю передохнуть – руки и ноги ее были в кровь исцарапаны ветками, одежда висела лохмотьями. Пробиралась сквозь густые заросли, переползала через поваленные гнилые стволы.



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2022-07-08 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: