Немедля сошлись мужи и старейшины, их окружила толпа воинов, парней и девушек. Совещались недолго.
– Куда идти?
– Через Гем! Мщение и добыча!
– Кому командовать?
– Истоку, Истоку!
Виленец и Боян вышли из толпы и пошли за Истоком. Вихрь восторгов встретил его.
– Исток – воевода, Исток – воевода!
Сварунич махнул рукой и попросил слова. Совет звуками рогов утихомирил толпу.
– Старейшины, вожди, мужи и братья!
Низко, по‑византийски, Исток поклонился совету и народу.
– Как он красив, как приветлив! – перешептывались девушки.
А старейшины гордо выпрямились, польщенные оказанным почетом.
– Вы доверяете мне воеводство?
– Да здравствует воевода Сварунич!
– Знаете ли вы, что большие обязанности лежат на воеводе?
– Знаем, потому и выбираем тебя!
– Знаете ли вы, что у воеводы есть большие права?
– Знаем, пользуйся ими!
– Тогда я принимаю воеводство над братским войском и клянусь нашими богами, вилами наших лугов, костями павших братьев ваших и моих, что я поведу вас на месть, которой не видывали до сих пор ни славины, ни анты. Доверьтесь моему мечу, доверьтесь моим замыслам! Пока мы на земле недругов, я вам воевода! Когда мы вернемся, я снова буду самым покорным слугой старейшин!
– Слава Сваруничу, слава Истоку!
– Давайте скорее принесем последнюю жертву Перуну и тронемся на юг. Близится осень. Если боги смилуются, зимовать мы будем по ту сторону Гема, в стране плодов и виноградников!
Все обратились к жертвеннику, на который волхвы возложили барана. Виленец и Боян подожгли ветки, девушки осыпали пламя цветами и благовониями, волхвы в торжественном благоговейном молчании рассматривали потроха.
По окончании обряда Исток построил войско. Впереди он поставил конницу, отобрав из нее лучших воинов и определив их к каждому отряду для помощи старейшинам и вождям, которые вели лучников, могучих копейщиков, щитоносцев и обнаженных пращников, рабов и пастухов, вооруженных дубинами и палицами, утыканными гвоздями, оленьими рогами и зубами вепрей Следом за войском валила беспорядочная орда, тащившая припасы – мехи с медом, сушеное мясо и хлеб.
В тот же день выступили на юг. Исток без устали разъезжал вдоль рядов, хвалил, подбадривал, разжигал ненависть к Византии, стараясь поддерживать в отрядах боевой дух и приучить не привыкших к послушанию воинов к твердой руке командира. Он заботился, чтобы люди как следует отдыхали, досыта кормил и поил их. Ему удалось внедрить согласие, укрепить надежды и подчинить дикую толпу строгой дисциплине, причем сделать это все незаметно, так что воины и сами не знали, как и когда это произошло.
Пройдя ограбленную северную Мезию, войско вышло к Гему. Припасы кончились, и Исток разрешил искать скотину по селам. Потом быстро, без передышки, повел войско через Гем. Во Фракии, перед византийским укреплением, на перекрестке Филиппопольской и Фессалоникской дорог, славины и анты появились, точно из‑под земли выросли.
С шумом и грохотом они налетели на крепость, заняли ее, перебили гарнизон и подожгли.
Это был первый факел, кровавое пламя которого возвестило на ночном небе начало великого отмщения. Он разбудил всю западную Фракию, которая беззаботно предавалась осеннему отдыху, наслаждаясь плодами урожая вокруг ломившихся под тяжестью яств столов. Никому не приходило в голову, что варвары осенью могут перейти Дунай и нагрянуть сюда. В крепостях, правда, знали, что славины опустошили Мезию, но на обратном пути их разбили герулы, отняв у них всю добычу и освободив пленных ромеев. Из Константинополя дошла весть о том, будто антов удалось натравить на славинов, будто при посредстве славного хана Тунюша с антами заключено соглашение. Потом пришел приказ выделить каждой крепости по нескольку солдат в войско полководца Германа[131], который поведет их через Иллирию к морю и оттуда на помощь Велисарию против готов. Ибо на посланцев, которые вырвались из Турриса, напали разбойники вархуны и перебили их.
И вдруг, неожиданно и внезапно, появились могучие варвары, словно разверзлась земля и выбросила их на поверхность. Императорские военачальники были растеряны и напуганы. Никто не мог сказать, куда двинутся славины. Объединить легионы стало невозможно. Каждый претор спешил поскорее поправить стены, углубить рвы, загнать побольше скотины внутрь крепости и дожидаться прихода варваров.
Из письма Эпафродита и собственным чутьем Исток понимал затруднения византийцев. Поэтому он разделил войско на три части, которые порознь хлынули на юг, с тем чтобы встретиться у Топера. Сам он двигался по главной дороге, вдоль которой располагались наиболее мощные византийские крепости.
И начался разгром. Ежедневные победы распалили народ до безумия. Опьяненные кровью, нагруженные добычей, хмельные славины и анты мчались вперед бушующим потоком. Первую борозду прокладывала конница, численность которой росла день ото дня благодаря захваченным лошадям и оружию. Юноши, недавние пастухи, натянули доспехи, взяли в руки щиты и, словно подгоняемые волшебной силой, присоединялись к организованным отрядам. Разлучить их с отрядами мог теперь только меч, только с силой пущенное копье. Едва лишь во вражеской обороне появлялась брешь, клубы черного дыма возвещали о падении крепости, орды варваров разливались по окрестностям, жгли и грабили, наводя такой страх и ужас, какого еще не приходилось переживать Фракии. Села, поля и нивы превратились в сожженную пустыню, покрытую бесчисленным множеством трупов. Опустели дупла и пещеры Гема, тучи воронов и ястребов неотступно следовали за войском, чтоб стать могильщиками для мертвецов с разбитыми головами, погибших на остриях копий, разорванных и четвертованных, обожженных пламенем, растоптанных лошадьми и зарубленных мечами. Того, кого миновал меч воина, поражала дубина пастуха, охваченного безумной жаждой убийства и не знавшего милосердия ни к старцу, ни к грудному младенцу. Орда гнала толпы детей, огромные стада тянулись на север, и случалось, что обезумевшие поджигатели, не имея сил увести с собой всю добычу, сжигали хлева вместе со скотиной.
Даже Исток опьянел от непрерывных боев. Его меч ни разу не поразил безоружного человека. Только там, где разгоралась самая лютая схватка, сверкал и его шлем и его меч. Вмятины зияли на шлеме, грудь юноши была обагрена кровью, на ладони появились мозоли от рукоятки меча. Он знал, что творит толпа. Он гнушался ею, но сердце его было преисполнено тихой радости.
– Отмщение, отмщение! – бормотал он, в одиночестве отдыхая после боя в лесу, на вершине холма. – Девять братьев отняла у меня Византия – во сто крат будет месть за них! Сестру Любимицу отняла у меня тоже Византия! Гунн не был врагом славинов, пока его не подучил Управда! Месть! Ирину преследовал Константинополь, мучил, хотел надругаться над нею – месть, месть! А что они сделали со мною! Блудница привязала меня к яслям, чтобы погубить медленной смертью, всласть натешиться моими страданиями! Месть!
И тогда крики жертв, стон пленных и вопли умирающих казались песней, которой с радостью внимало его ухо. Дурман сменялся любовью. Страстно стремился он к Ирине. И гордость охватывала его.
– Тебе не придется стыдиться, ибо ты любишь героя. Я предстану перед тобой, увенчанный победой! Войско окажет тебе почести, как императрице. Я осыплю тебя драгоценностями, о моя единственная любовь!
Войско находилось уже неподалеку от Топера, скоро он сможет расквитаться с Рустиком. А потом! Куда потом? В душе возникала дерзкая мысль. Куда? В Фессалонику. Но не одному! Он пойдет за ней со всем войском! В самом роскошном дворце сыграем мы свадьбу. Ирина, вынужденная теперь прятаться, сядет на престол, и народ будет вопить от радости и веселья под ее окном. Да, Ирина, тебе не придется стыдиться за своего милого!
В такие минуты его охватывала бесконечная тоска, он вскакивал, поднимал усталое войско и безостановочно вел его дальше, чтобы как можно скорее прийти в Топер.
Префект Рустик быстро узнал о нашествии варваров. Толпы беглецов спешили укрыться за стенами его города. Они рассказывали о бесчинствах варваров, но никто не знал, сколько их и куда они идут. Рустику хотелось ударить им навстречу. Он выслал лазутчиков, многие из них не вернулись, а те, что вернулись, говорили разное: одни сообщали о тысячах славинских воинов, а другие, напротив, утверждали, будто это разнузданная орда, которую разгонит одна его сотня. Сведения были разноречивые, и Рустик решил остаться в Топере. Ни капли страха не было в его сердце. Гарнизон у него сильный, кроме того, он вооружил тысячу горожан, чтобы зимой легче было оборонять могучие стены.
Рустик не только не боялся варваров, но в душе даже радовался их приходу. Два дня назад он получил из Константинополя грозное письмо от Асбада. Магистр эквитум напрасно ездил в Дренополь, надеясь найти там Ирину и привезти ее в Константинополь. Во дворце ее тщетно ожидала Феодора.
Ни императрице, ни Асбаду ничего не удалось узнать. Даже Рустик услышал о спасении Ирины лишь спустя восемь дней: разбойники Нумиды побросали трупы в глубокий ров, спрятав, таким образом, концы в воду. Рустик повсюду разослал шпионов. Но они не обнаружили ни малейшего следа. Девушку поглотила ночь, и он кусал губы в бессильном гневе, в страхе ожидая известий из дворца.
И вот теперь пришло гневное письмо Асбада, полное угроз и высокомерных оскорблений. Асбад писал, что Рустик страшно разгневал двор и августу и что единственное спасение для него – немедленно отослать Ирину к нему, Асбаду, чтоб он мог отвести ее к Феодоре. Рустик ничего не ответил на письмо. Если он напишет, что отправил девушку, ему не поверят. Если скажет, что ее похитили разбойники, его накажут за легкомыслие. Поэтому после недолгих колебаний он, как истый ромей, решил побыстрее собрать осенние налоги и с полной казной бежать куда глаза глядят.
Как раз в это время появились славины. Рустик обрадовался, полагая, что война заставит Асбада и Феодору позабыть об Ирине, а заодно и о нем самом.
В двух днях хода от Топера Исток остановил войско и велел располагаться на отдых. К Радо и Ярожиру, возглавлявшим два других отряда, помчались гонцы с приказом Истока прекратить грабежи и присоединиться к нему. А сам Исток в сопровождении нескольких воинов, переодетых фракийскими крестьянами, поехал в сторону Топера, чтоб осмотреть крепость.
Через три дня, когда они вернулись, все отряды уже были на месте. Воины ликовали в хмельном чаду. Однако скоро более умудренные встревожились, заметив, что Исток вернулся озабоченным.
– Нам не взять город, если мы не сможем перехитрить Рустика, – сказал Исток. – Полвойска сложит здесь головы. Стены Топера неприступны.
– Не следует об этом говорить людям, – возразил Ярожир, – а то упрутся и не пойдут.
– Значит, молчок, и будем придумывать ловушку, – решили опытные старые воины.
Однако у Сварунича в голове уже созрел план. Больше всего его тревожила орда, которая только мешала ему. Он велел заселить опустевшие села в долине, строго‑настрого запретив поджигать дома, наказал сторожить пленных и хорошо ходить за скотом. Отобрав лучших воинов, он оставил их при себе. Самых надежных юношей он послал на восток и запад охранять лагерь. Они должны были немедля сообщать о приближении византийских отрядов.
Обезопасив себя таким образом от внезапного удара в спину, он темной ночью повел отряд через леса и ущелья к Топеру. Каждому воину велено было взять с собой провианта на неделю. Всех подозрительных людей, которые встретились бы по пути, он решительно приказал убивать на месте. Исток считал Рустика достаточно дальновидным, чтобы выслать из Топера лазутчиков.
После того как в течение двух ночей основные силы славинов укрылись в лесах, ущельях и долинах, окружавших с востока Топер, Исток передал командование слабо вооруженными отрядами Ярожиру, приказав ему вести их к крепости днем, по обычаю варваров, с шумом и гамом.
Ярожир только подмигнул ему левым глазом, сразу оценив замысел Истока.
С дикими воплями, беспорядочной толпой, словно стадо овец, грянули воины Ярожира на дорогу, ведущую к крепости. В первую же ночь они остановились в долине, разложили костры и подняли такой галдеж, что Рустик сразу понял: варвары близко. На заре следующего дня орда продолжила свой путь, разбившись на группы и шагая напрямик по дорогам, виноградникам и лугам, и к полудню достигла Топера, выйдя к его восточным воротам.
На стенах засверкали шлемы и нагрудники. В надвратной башне появился сам Рустик и, прикрыв глаза рукой, стал наблюдать за приближавшимися толпами славинов. Определив силы орды, увидев царящий беспорядок, голые груди, косматые волосы, помятые шлемы на головах у некоторых, он в презрительной улыбке скривил губы. Согнув левую руку, он приложил ее к груди, словно говоря: «Не пробить вам наших доспехов, псы варварские!»
Ярожир остановил орду, не доходя стен, чтобы стрелы, посыпавшиеся из крепости, не могли поразить людей. Славины катались по траве от смеха, вырывали торчавшие из земли стрелы, отправляли их назад из своих метких луков, так что они вновь свистели над стенами, заставляя воинов и любопытных горожан в страхе нагибать головы. Это вызвало новые взрывы смеха, и новые стрелы неслись к башне, где даже появились раненые. Дикий вопль провожал меткую стрелу, орда все больше веселилась. Славины вызывали ромеев на бой.
– Выходите, пестрые черепахи, мы сдерем с вас рубахи железные! А ну, подставляйте свои черепа под наши топоры! Вылезайте из своих нор! А то подожжем ваш барсучий дом! Клянемся Перуном, посадим вас по‑братски на кол, трусливые сони, полевые мыши! Мыши вы и есть! В море вас пошвыряем, как лягушек в вонючую лужу!
И ливень стрел осыпал стены, с криком падали воины, а славины потешались все больше.
Рустик был вне себя от гнева. Он непрерывно глядел вдаль, ожидая новых отрядов варваров. Их не было. И тогда он решился. С башни исчез его золотой шлем, и в ту же секунду зазвучали трубы и рога, с грохотом распахнулись восточные ворота, и легион гоплитов ринулся на славинов. Воины покинули крепостные стены, гарнизон целиком вышел в поле.
Сотни топоров и копий сверкнули в воздухе, вонзившись в тело легиона, дрогнувшее на мгновенье. Но вновь запели трубы, могучий клин, закованный в сталь и железо, бросился на варваров.
Толпа повернула вспять и кинулась врассыпную, словно тысячи испуганных зверьков. Византийцы азартно преследовали врагов, поражая их копьями, сметая отставших, безжалостно расправляясь с одними и заставляя других пускаться в бегство. Со стен вдогонку им неслись победные вопли горожан, торжествующие крики женщин и детей. А Рустик, разгневанный и гордый, гнал варваров все дальше и дальше в глухие ущелья, думая там поймать в ловушку и перебить, как собак, всех до единого.
Вдруг загремели рога славинов и антов. Со всех сторон, из ложбин и ущелий, вырвался могучий вопль. Рустик окаменел, ни секунды не сомневаясь в том, что означают эти звуки. Он проник в лукавый замысел варваров.
– Назад! В Топер!
Трубы подхватили его приказ. Легион сомкнулся и галопом помчался в город. Но было уже поздно. Отряд славинов, предводительствуемый Истоком, ударил ему во фланг и расколол надвое. Радо вышел навстречу, с тылу атаковал Ярожир со своими повернувшими обратно беглецами.
Плач женщин и детей взметнулся к небу. Город охватила паника. Богачи поспешили к своим кораблям, за ними бросились бедняки, но их сталкивали с лодок в море, чтобы они не потопили перегруженные челны. Сотни людей боролись с волнами, призывая на помощь, но парусники брали только своих, быстро поднимали паруса и уходили в сторону Фессалоники.
Тем временем жестокая сеча у крепостных стен утихала. Бежать удалось лишь нескольким десяткам человек, но и тех отважные славины преследовали до самой темноты. Остальные были убиты на месте или умирали со стонами.
Измучены были и нападавшие, поэтому после боя не слышно было даворий, да и сам Исток не решился вести воинов на город, которым они легко могли бы овладеть из‑за всеобщей паники и растерянности.
У подножия крепостных стен вспыхнули было костры, но тут же потухли. Воины погрузились в глубокий сон.
Истока радовала победа. Он восхищался своими воинами, вера в мощь войска достигла вершины. Он решил разрушить город на другой день, а потом…
В мечтах он уже обнимал Ирину и праздновал желанную свадьбу в Фессалонике.
На рассвете воины окружили Истока. Несмотря на гибель многих товарищей, они были веселы и чувствовали в себе достаточно силы, чтобы захватить и разгромить Топер. Быстро сплели лестницы, во рву появились бревна, и воины кинулись на штурм восточной стены. Однако город не позволил застать себя врасплох. Горожане прекрасно понимали, что им не на кого рассчитывать, кроме самих себя. Они завалили ворота и поднялись на городские стены.
Когда передовой отряд славинов достиг подножья стен и полез наверх, потоки кипящего масла и пылающей смолы обрушились на обнаженных варваров, и десятки воющих и рычащих от боли людей скатились вниз.
– Назад! – крикнул Исток.
Воины обратились вспять, а сильно обожженные, не желая терпеть безумную боль, выхватывали ножи и вонзали их себе в грудь, добровольно расставаясь с жизнью.
Сварунич понимал, что таким образом он ничего не добьется. Он щадил воинов, поэтому отправил их в лес – валить деревья. Из срубленных бревен воздвигли несколько башен напротив крепостных стен. Потом Исток приказал построить два подвижных навеса в виде византийских черепах. Это сделали за три дня, и тогда Исток поставил под них отборных лучников, которые стали осыпать стрелами из своих луков башни и стены, прогоняя с них плохо вооруженных горожан. Славины не мешкая подтянули на катках черепахи и прислонили их к воротам. Защитники крепости бросали сверху огромные каменные глыбы, лили кипяток, но навесы были сбиты из толстых бревен, и камни ничего не могли с ними сделать. Стрелы прогоняли людей со стен, а тараны под навесами принялись долбить тяжелые кованые ворота. Всю ночь воины Истока копали и рубили. Утром в дереве вскрылась рана, ворота уступили, петли слетели прочь, засовы подались, войско оказалось у входа в крепость. Исток отскочил в сторону, орда бросилась в проем, воины тем временем кинулись по всем лестницам на стены. Отчаявшиеся защитники искали спасения в домах. Славины, вне себя от бешенства, к ночи перебили всех и вся, разгромили все, до чего удалось добраться, и вечером в претории разложили огромный костер, принося дары Перуну.
В ту ночь славины впервые праздновали победу на берегу Эгейского моря, впервые слушали рокот волн, а утром над ними взошло солнце в лучах такой славы и радости, каких не знали их деды.
Беглецы из Топера, достигшие по морю Фессалоники, рассказывали всякие ужасы о варварах: у них‑де большое прекрасно организованное могучее войско, с ним они могут пройти всю Элладу. Жители взволновались, гарнизон выслал разведчиков, имущие горожане, закопав в подвалах драгоценности, покидали город.
И только одного‑единственного человека эти вести не вывели из равновесия, – то был Эпафродит.
«Судьба делает свое дело, – рассуждал он, кутаясь в хламиду философа. – Час пробил! Исполнилась мера Византии!»
И еще одного человека обрадовали эти вести; то был певец Радован, который добрался до Фессалоники и теперь купался в роскоши у Эпафродита. Правда, он тосковал по воинственному шуму славинов, хороводам девушек, по славинской песне, которую не услышишь в Фессалонике. И в конце концов не выдержав, взял свою лютню и отправился в Топер, зная, что несет радостную весть Истоку и Радо. Жажда славы подгоняла его, и он шагал легко, словно юноша.
На следующий день после взятия крепости он неожиданно появился среди славинов. Зазвенела лютня, загремела песня, возликовал народ, славя певца. А Радован гордо приблизился к Истоку, поднял руку и торжественно произнес:
– Я выполнил клятву, Исток! Я нашел ее! Любиница жива и шлет тебе привет, а также Радо, хотя она скорей мне должна принадлежать, ибо спас ее я, а не ты, друг!
Хмурое лицо Радо озарилось радостью, в глазах показались слезы, он упал к ногам Радована, обнял его колени и зарыдал.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Радостная лихорадка охватила войско, когда разнеслась весть о том, что Любиница жива. Дочь Сваруна любили славины, почитали анты. Исток немедля отправил пятерых быстрейших всадников на север в град, чтоб обрадовать отца, который, помрачившись рассудком, утрату единственной дочери переживал тяжелее, нежели гибель девяти сыновей.
Радовану повсюду сопутствовали почет и слава.
Девушки раскладывали костры в честь богини Деваны, водили веселые хороводы. Исток велел отдыхать. Долгие часы воины сидели на берегу, глядя в невиданную бескрайнюю ширь волнующейся морской пучины.
Старейшины возлежали вокруг ягнятины, потягивали вино из римских сосудов, добытых в Топере, и предавались беззаботной радости, словно у себя дома.
Радо переменился, как меняется грозовая ночь при восходе солнца. Лицо юноши окаменело с тех пор, как Тунюш похитил Любиницу. На лбу появились мрачные борозды, вокруг стиснутых губ залегли глубокие складки, ввалившиеся глаза под косматыми бровями сверкали мрачным огнем, злобой и жаждой мести. Даже смерть Тунюша не прояснила его лица. А когда он вел в бой свой отряд, гнев его наводил страх и трепет даже на воинов‑славинов, и они долго не решались заговаривать с ним после боя, когда, угрюмый и задумчивый, он в одиночестве лежал возле своего костра.
Сейчас это постаревшее от горя лицо осветил луч зари. Он по‑детски улыбался и ягненком ходил по пятам за Радованом.
– Отец, – умолял он, – расскажи, как ты нашел Любиницу, где она сейчас, здорова ли? Тоскует ли она по своему Радо? Говори, иначе…
Старик не спешил с рассказом. Он понимал, что слава его достигла вершины, и ему было приятно стоять на вершине этой чудесной горы. Поэтому он тянул, как мог.
– Расскажи да расскажи! Пристал, как ребенок к бабке. Я сказал, что клятву выполнил, и хватит! Если тебе мало, иди за ней сам и ищи ее, как искал Радован, постаревший во время поисков на несколько лет от усталости. Кто ищет, тот находит!
Радо, огорченный, как ребенок, умолкал, с трудом перенося расспросы старика о походе, о добыче, о погибших и о их подвигах.
– Пей, отец! Отличное сладкое вино! – попытался он однажды напоить Радована и тем развязать его язык. – Смотри, я принес тебе полный кувшин!
Певец не отверг кувшин. Но, осушив его, поморщился, сплюнул далеко в сторону и сказал:
– Отличное сладкое вино, говоришь? Сытый голодного не разумеет. У Эпафродита в Фессалонике я таким вином мыл руки. Клянусь богами, не лгу!
Все удивились.
– Не лгу, говорю я! – повторил Радован и снова сплюнул.
– И все же не заносись слишком и расскажи, где сестра и как ты ее нашел! – вступил в разговор Исток, внезапно вставший за спиной старика.
Мужи раздвинулись, почтительно приглашая Истока к огню. С тех пор как племя себя помнило, никому не доводилось участвовать в столь победоносном походе, как под началом Истока. Даже Радован почувствовал, что в глазах Истока сверкает нечто, похожее на приказ.
Но все‑таки он и тут остался себе верен.
– Не говори, Исток, что я заношусь, дабы я не ответил, что негоже тебе так разговаривать со мной. Правду сказать, только старому волу оказалось под силу вытянуть тебя из ямы, конечно, если ты еще не позабыл этого, Исток! Не вытащить бы тебе головы из расщепа, если б Радован его не разжал!
– Не обижайся, отец! Славу ты пожинаешь, чего ж сердиться на посев? Быстрей рассказывай о Любинице и об Ирине! Мы не в граде, время дорого и небезопасно!
Взгляд Истока был суровым, старик молча осушил чашу, позабыв даже сплюнуть, и начал свой рассказ:
– О Любинице я уже знал тогда, когда принес тебе письмо от Эпафродита.
Радован лгал – тогда он был убежден, что девушку сожрали волки.
– Знал?! И не сказал мне! – вскипел Радо.
– Осел! Я не такой дурак, как тот молодец, что позвал приятеля вечерком в гости, жареных рябчиков отведать, а рябчики‑то еще в лесу на деревьях сидели, подстрелить ничего не удалось, вот и пришлось пареной репой угощать гостя. Я‑то поумнее. Ведь Нумида нашел Любиницу посреди дороги, полуживую, и взял ее в свою повозку. Однако той ночью нагрянули беглецы, Нумида тоже убежал, а я пошел с письмом к тебе, Исток. Может, мне надо было сунуть Любиницу к себе в сумку, как тетерку? Да ведь девушек в сумках не носят! Осел ты, Радо! – Радован потянулся к чаше.
– Так это Нумида, – вздохнул Исток. – Я награжу его! Значит, он пожалел ее?
– Нумида – хороший человек, да и девушка не из таких, чтобы проходить мимо, раз она лежит посреди дороги.
– Все же ты мог бы мне об этом сказать. Почему ты молчал?
– Помолчи теперь ты, не то я замолчу! Я бы мог тебе сказать, конечно! А если б на Нумиду напали разбойники, убили его и отняли Любиницу? Что бы я сказал потом, а?
– Любиница у Эпафродита, у Ирины! О боги! – громко и радостно закричал Исток и опустился у костра на колени.
– За ней! – воскликнул Радо, вскакивая на ноги.
– На Фессалонику! – загудели воины, хватаясь за рукоятки мечей.
– Мир, братья! – сказал Исток, вставая.
– Значит, она в Фессалонике с Ириной у Эпафродита?
– Да, я ее туда отправил, в безопасное место. Дальше потрудитесь сами. Я свою клятву исполнил.
– А Ирина знает, кто она и откуда?
– Знают и она и Эпафродит, они там целуются и милуются, как две голубки!
– На Фессалонику! Созывайте совет! Надо решать немедля!
Запели рога, взволновались воины, хлынули на совет старейшины.
Первым поднялся на скалу старейшина Боян и громко, чтоб слова его услышали все, произнес:
– Старейшины, мужи, храбрые воины, братья! Рога призвали вас! Вы пришли, чтоб держать совет. Я спрашиваю, кто не чтит славного Сваруна?
– Слава Сваруну! Слава великому Сваруну!
– Я спрашиваю, кто отдал Моране в сражениях против Хильбудий больше сыновей, больше храбрых воинов, чем он?
– Никто! Девять сыновей его взяла у него Морана! Слава сынам Сваруна! Слава Сваруну!
– Я спрашиваю, чей сын победил вражду между славинами и антами? Кто породил героя, что ведет нас от победы к победе? Я спрашиваю, кто?
Мгновенье тишины сменилось бурей криков. Не щадя глоток, вопили мужчины, девушки поднимали вверх руки, орда топала ногами, звенело оружие, и все эти звуки разом летели к небу.
– Слава Истоку! Слава, слава, слава воеводе!
Боян движением руки успокоил толпу.
– Я спрашиваю, слышали ли вы о горе Сваруна, которое грызет его, словно змея, знаете ли вы, что у него похитили единственную, любимую и всеми нами, дочь?
Над толпой пронесся печальный, полный горечи вздох.
– Я спрашиваю, в чем наш долг, если мы знаем, где похищенная Любиница?
– За ней! К ней! – неистовствовало войско.
– Я спрашиваю, пойдем ли мы за ней, если она укрыта за прочными стенами в Фессалонике?
– На Фессалонику! Смерть Византии! С нами Перун!
Люди обезумели, воины размахивали мечами, шум заглушил рокот морских валов. Радо плакал от радости и, обнимая своих молодцов, повторял:
– На Фессалонику! На Фессалонику!
Молчали лишь два человека, два великих героя – Исток и Ярожир.
Шрам на лбу старого воина стал лиловым, губы побелели. Пристально глядел он на Истока, пытаясь прочесть его мысли, понять тяжкую заботу, написанную на его лице. Ярожир догадывался, что Исток ждет, пока утихнут страсти. Тогда он призовет всю свою мудрость и скажет войску, одурманенному победами, что оно разобьет себе голову и сломает шею у неприступной крепости.
Когда крики стихли и лишь издали эхо доносило гул орды, Исток поднялся на скалу, где стоял старейшина Боян.
– Братья славины, братья анты! – начал он издалека. – Радуется Перун, парки ликуют, видя рождение таких героев, боги пребывают с нами, ибо мы отомстили и за их поруганное имя, люто преследуя христиан. И вот теперь перед нами – Фессалоника!
Вдруг по толпе прошло движение. Все разом повернули головы на восток. В толпу бешеным галопом врезался на взмыленном коне человек. Из груди его с хрипом вылетали отрывистые слова:
– Войско идет… Византия… конница!
Насмерть загнанный гуннский конь ворвался в круг старейшин. Широко расставив ноги, он дрожал всем телом, а его хозяин, поднявшись в седле и хватая усталой грудью воздух, кричал:
– По Фессалоникской дороге на нас идет от Константинополя войско. Под началом магистра императорской гвардии Асбада!
Тут же он покачнулся, потерял равновесие и упал на руки воинов, подскочивших на помощь.
Люди замерли, молча устремив взоры на Истока.
Услыхав имя Асбада, Исток вздрогнул, словно его ужалила змея. Он знал, что магистр эквитум идет из Константинополя во всеоружии. Но страх быстро исчез. В сердце зазвучал глас судьбы, и он воспринял его как приказ.
«Не суждено тебе, Исток, вкушать сладость с ее губ, пока ты не завершишь начатое. Не упадет тебе на грудь цветок, пока ты не скажешь: мы отомстили, Ирина, и за твои муки!»
При одной мысли о том, что он идет в бой за нее, только за нее, лицо его озарила радость, она наполнила мужеством сердца старейшин, тревога исчезала с их лиц, так как на лице вождя они видели надежду. Никто ничего не говорил, ничего не советовал.
– Повелевай, Исток! Ты – вождь! – произнес Боян.
И толпа подхватила его слова:
– Повелевай! Мы все пойдем за тобой!