– Пора! – снисходительно ответил Безродный.
Я искоса взглянул на Дим-Димыча. В его глазах прыгали чертики. Он нарочито медленно отхлебывал чай и энергично дул в стакан.
Буфетчица подала Геннадию еду.
На тумбочке в углу задребезжал телефон. Кто-то из ребят снял трубку и ответил:
– Да… буфет… Здесь! Хорошо. – И, положив трубку, сказал: – Капитана Безродного к майору Осадчему.
Геннадий шевельнул бровями, встал и, ни слова не говоря, вышел.
– Жаль! – произнес Дим-Димыч. – Я только хотел подбросить ему вопросик для поднятия настроения…
– Ох и штучка ты! – крутнул головой Фомичев. – Какой же вопросик?
Дим-Димыч охотно ответил:
– Я хотел спросить у Безродного, почему его мать, приехавшая в город, остановилась не у него, а у брошенной им жены.
– В самом деле? – удивился Фомичев.
Я и Дим-Димыч подтвердили. Это была правда.
– А в чем же дело? – допытывался Фомичев.
Я объяснил. Мать Безродного, узнав о разводе сына с женой, решила приехать и попросила сына выслать денег на дорогу. Безродный отвечал, что сейчас у него с деньгами затруднения и что выслать он не может. Мать обратилась к невестке. Оксана заняла деньги у меня, у Дим-Димыча, добавила к ним немного своих и сделала перевод. Старуха приехала прямо к Оксане, а когда узнала подробности развода, сказала: «Будем считать, что ты потеряла мужа, а я сына. Я останусь с тобой и с внучкой».
– Затруднения! – зло бросил Дим-Димыч. – Получает в два раза больше прежнего, алименты не платит и – затруднения!
Явно заинтересованный, Фомичев спросил:
– Как вы все это узнали?
Ответил Дим-Димыч:
– Видели его мать. Тихое, хрупкое создание со скорбным лицом и отрешенным от мира взглядом. Непостижимо, как такая кроткая лань могла породить шакала?
|
|
Разговор прервался: вернулся Безродный. И тут же меня вызвали к Кочергину.
Обычно вызов к начальнику отдела бывает неприятен. Неприятен прежде всего своей «таинственностью». Подчиненный не знает, зачем он понадобился, и, чувствуя за собой определенные промахи (а у кого их нет?), волнуется, заранее ожидает выговор или головомойку. Перед дверью кабинета он спрашивает у секретаря: «Как начальник сегодня? С какой ноги встал?» Именно так ведут себя подчиненные Безродного и некоторых других. Так вел себя раньше и я. Но с тех пор как стал работать под началом Курникова, а потом Кочергина, все изменилось.
Курников и Кочергин были, по меткому выражению Дим-Димыча, «чекистами особого склада». Они не переносили свои настроения на отношения с оперативными работниками. Их невозможно было «взвинтить», как Безродного, одной неудачной фразой, заставить кричать и стучать кулаком по столу. Они умели уважать людей, ценить в них главное – их человеческое достоинство.
Поэтому даже в те дни, когда меня постигала в работе неудача, я шел на вызов начальника спокойно.
В кабинете, кроме Кочергина, никого не оказалось. Ответив на мое приветствие, он глотнул какую-то таблетку, запил ее минеральной водой, предложил мне сесть и спокойно потребовал:
– Докладывайте о Кошелькове.
Возвращаясь от Кочергина, я услышал, как захлебывается телефон. Меня охватила тревога. Быстро щелкнув ключом, я вбежал и схватил трубку. Но тут же успокоился: говорила Оксана. Она просила меня зайти к ней в обеденный перерыв. Ей нужно было посоветоваться по личному, но очень важному делу.
|
|
Какому делу? По телефону она объяснить не хотела.
Тон Оксаны да и сама просьба удивили меня. Что могло произойти важное, требующее срочного решения? Уж не вздумала ли Оксана выйти вторично замуж?
Но почему понадобился в таком случае мой совет?
В обеденный перерыв я забежал на несколько минут домой, поел на скорую руку и отправился к Оксане. У нее, к моему удивлению, оказались Дим-Димыч и Варя Кожевникова. Действительно, намечалось что-то серьезное.
Я поздоровался, разделся, сел и всем своим видом показал, что готов слушать.
Оксана приступила к делу без особых предисловий.
– Сегодня я узнала, что арестован мой отец… – сказала она.
Мы трое уставились на нее. Я ощутил, как по спине моей пробежал мелкий, очень неприятный холодок.
Первым заговорил Дим-Димыч.
– Как ты узнала?
Ей сообщила, оказывается, свекровь. По приезде она смолчала, а вот сегодня не выдержала, открыла тайну.
– Где он работал? – заинтересовался я.
Отец Оксаны, старый коммунист, комиссар полка в гражданскую войну, до ареста работал начальником политотдела одной из железных дорог на Украине.
Что он ног совершить – ни ей, ни свекрови, ни тетке Оксаны, у которой жил отец, неведомо.
– Я знаю одно: на подлость отец не способен, – закончила она свой рассказ.
Я подумал: «Не слишком ли спокойно восприняла Оксана эту страшную весть? Ведь речь идет об отце, о самом близком, родном человеке! Как бы повел себя я, случись такая беда? Трудно сказать… Во всяком случае, я не смог бы держаться так спокойно… И почему Оксана решила сказать об этом именно нам? Она говорила по телефону, что хочет посоветоваться…» Я перевел взгляд на Варю. Та сидела, положив руки на колени, и увлажненными глазами смотрела в одну точку. Глаза ее сейчас косили. На ум мне пришел разговор с Дим-Димычем. Я как-то сказал ему, что между Оксаной и Варей много сходства. Он возразил: «Все равно что луна и солнце. Первая только светит, а вторая и светит, и греет». Дим-Димыч, кажется, прав. С ним это часто случается. Он лучше разбирается в людях.
|
|
В это время Оксана, стоявшая у окна, резко повернулась. Вся она дрожала, и крупные зерна слез сыпались из ее глаз. Впервые я увидел ее такой, и мне стало не по себе от моих недавних подозрений. Опершись обеими руками о подоконник, она все тем же спокойным и ровным голосом заговорила:
– Вы помогли мне устроиться на работу… С вами я хочу и посоветоваться. Как мне поступить? Должна ли я сказать об этом начальнику госпиталя?
«Вот это характер! Вот это выдержка!» – подумал я и поспешно сказал:
– Глупо! Тебя никто за язык не тянет…
– Правильно! – решительно поддержала меня Варя Кожевникова. – Ты могла и не знать ничего… Отец – отцом, а дочь – дочерью… Ты самостоятельный человек…
Дим-Димыч резанул рукой воздух и, сжав кулак, ударил им по своему колену.
– А ты как думаешь? – спросил он Оксану.
– Мне думается, что я обязана сказать…
– Правильно! – одобрил Дим-Димыч и, встав с места, заходил по комнате.
– Только так и не иначе…
– Что значит «так и не иначе»? – запальчиво возразила Варя. – Ты хочешь, чтобы ее уволили с работы? Это устраивает тебя?
Я не слышал, чтобы Варя разговаривала в таком тоне с Дим-Димычем. Но еще больше меня удивил взгляд, которым одарил Дим-Димыч «восьмое чудо света». Его глаза как бы говорили: «Какая же ты глупая!» Но сказал он не так.
– Я хочу, чтобы Оксана жила честно.
Варя молчала, хотя и не была согласна с Дим-Димычем. Она покусывала губы и, прищурившись, смотрела в сторону. Ноздри ее подрагивали.
– Ладно… Хватит… – проговорила Оксана. – Недоставало, чтобы вы из-за меня еще перессорились… Завтра утром я подам рапорт начальнику госпиталя.
– Пожалуй, так лучше, – одобрил я с некоторым опозданием.
– Хуже или лучше, покажет время, – произнес Дим-Димыч. – Но иначе поступить нельзя. В конце концов свет клином не сошелся на этом госпитале. И не унывай!.. Пошли, товарищи…
Прощаясь с нами, Оксана постаралась улыбнуться. Ей это удалось с трудом.
На улице Дим-Димыч взял меня и Варю под руки.
– А ты не дуйся! – сказал он своему «чуду». – Толкнуть человека на неверный путь – пара пустяков… А ей потом расхлебывать придется. Сегодня она промолчит, – значит, обманет раз. Потом ее спросят: «А разве вы не знали об аресте?» Что ж ей, по-твоему, обманывать во второй раз и отвечать, что не знала?
– С тобой трудно спорить, – ответила Варя. – Ты ортодокс…
– При чем тут ортодокс? – поинтересовался Дим-Димыч.
– При всем… – Варя похлопала его по руке и с улыбкой добавила: – Довольно! Это мне урок: прежде чем советовать – подумать!..
– Вот за это я и люблю тебя, Варька! – сказал Дим-Димыч и попытался обнять свою подругу.
Она ловко вывернулась. Дим-Димыч посмотрел на нее как-то странно, потом на меня, хлопнул себя по лбу и бросился обратно к дому Оксаны.
– В чем дело? – удивился я.
– Наверное, портсигар забыл, – высказала догадку Варя.
Минут через десять Дим-Димыч догнал нас.
– Что стряслось, друже? – спросил я с нескрываемым интересом.
– Сейчас… сейчас… – проговорил он и опять взял нас под руки. – Знаете, зачем я вернулся?
Мы молчали.
– Узнать, когда арестовали отца Оксаны!
– А какое это имеет значение? – продолжал удивляться я.
– Сейчас узнаешь. Его арестовали седьмого января.
– Допустим.
– А ровно через пять суток Геннадий оставил Оксану.
Я остановился.
– Ты хочешь сказать?..
– Да-да… Я хочу сказать, что, разыгрывая всю эту комедию, Геннадий был кем-то своевременно предупрежден.
– Неужели у него мозгов нет?
– Это вопрос, – проговорил Дим-Димыч. – Однако на сей раз эта стратагема может обойтись ему очень дорого…
– Да… – не без смущения согласился я. – Дело некрасивое…
Марта 1939 г
(воскресенье)
Варя Кожевникова оказалась права: Оксану уволили с работы. Двадцать второго марта утром она подала рапорт начальнику госпиталя об аресте отца, а спустя три часа вышел приказ об ее увольнении.
Трудно было вколотить в башку начальнику госпиталя простую человеческую истину, что дети не обязаны расплачиваться за грехи родителей. Он был глубоко уверен, что, лишая работы дочь репрессированного, делает полезное дело. Ему наплевать было на чужую судьбу.
В ночь начались хлопоты, звонки, не особенно приятные разговоры, уговоры и поиски. Я и Дим-Димыч во всей этой истории, с позиции стороннего наблюдателя, выглядели довольно странно. Кое-кто из руководителей учреждений, к которым мы обращались, думал примерно так: «Непонятно!
Работники органов государственной безопасности пекутся о трудоустройстве человека, отец которого репрессирован этими же органами!» Но ни меня, ни Дим-Димыча эта сторона вопроса ни в какой мере не волновала. Оба мы были глубоко убеждены, что поступаем правильно, что наши действия не порочат нас как коммунистов.
К сожалению, наши хлопоты не увенчались успехом. Уж больно много оказалось в нашем городе работников сродни начальнику госпиталя.
Не успела Оксана оправиться от одного несчастья, как на нее свалилось другое. В среду она позвонила мне и сообщила, что у дочери высокая температура, девочка бредит с самой ночи.
– Доктора приглашала? – спросил я.
Нет, доктора она не приглашала.
– Жди дома, – предупредил я ее. – Привезу врача.
Рабочий день только начался, меня ежеминутно мог вызвать начальник отдела или его заместитель, и отлучиться без разрешения было неудобно. Я позвонил, Кочергину и попросил принять по личному делу. Обманывать его я не собирался и сказал, куда и зачем мне нужно поехать. Он не задал ни одного вопроса, вызвал гараж и потребовал к подъезду свою «эмку».
– Поезжайте на машине, – сказал он.
– Спасибо, товарищ капитан, – ответил я взволнованно. Откровенно говоря, поступок Кочергина меня тронул.
Детский врач, за которым я отправился, работал в железнодорожной клинике, и мне предстояло пересечь почти весь город. Несмотря на торопливость и озабоченность, я по профессиональной привычке поглядывал через смотровое стекло на тротуары и фиксировал лица прохожих. Они мелькали, как на киноленте. Вдруг одно насторожило меня. Я всмотрелся и узнал доктора Хоботова. Он шел своей твердой походкой, большой, грузный, и ни на кого не обращал внимания. Я остановил машину и окликнул его. Зачем я это сделал, не знаю. Просто приятно было встретить человека, который оставил в душе хорошее воспоминание. О возможной помощи с его стороны даже не подумал. И вот совершенно неожиданно эта помощь пришла.
Узнав о цели моей поездки, он вызвался сам посмотреть ребенка. Поглядел на часы, взвесил ему одному известные возможности и сказал:
– Везите меня к ней… С живыми я тоже умею обращаться… Когда-то умел…
Вот так я ввел в дом Оксаны Хоботова.
Это было в среду.
В четверг я узнал, что у дочери Оксаны температура снизилась до нормы.
В пятницу она сообщила по телефону:
– С Натуськой все в порядке… А я звоню с работы… Да-да… Я теперь секретарь суда Центрального района… Хоботов чудный человек. Расцелуйте его за меня. Это он помог мне устроиться. И судья здесь такой же чудный, как Хоботов…
Я почувствовал, что душа Оксаны вновь обрела мужество.
В этот день она позвонила еще раз и пригласила на воскресенье на обед вместе с женой. Будут блины.
Ага, блины! И я спросил Оксану:
– Дим-Димыча зовешь?
– Да-да. Будут он и Варя…
О Дим-Димыче я спросил потому, что блины были его страстью. Он предпочитал их любому другому блюду. Но знала ли Оксана об этой слабости Дим-Димыча? Или тут случайное совпадение?
И вот настало воскресенье. Сбор у Оксаны был назначен на три часа дня.
Чтобы полнее использовать свободное воскресенье, мы решили утро посвятить прогулке по городу.
Только сегодня я, кажется, понял, что зима определенно переломилась и уже зарождается весна. Она угадывается в высоком прозрачном небе, откуда текут ласковые лучи солнца, в деревьях, которые полны движущихся соков, в земле, ненасытно вбирающей в себя теплую влагу.
Да, быстро, очень быстро летит время. Кажется, вчера только мы пробирались с Дим-Димычем и Хоботовым на «газике» райцентра сквозь метель и поземку, а сейчас в пору снимать теплое пальто.
Прогулка отняла у нас около четырех часов. Вернувшись домой, мы сдали бабушке внука и направились к Оксане.
Она встретила нас, расцеловала обоих. На ней было летнее ситцевое расклешенное платьице, старенький фартук и косынка на голове. Все обычное, повседневное, домашнее. Но Оксана была женщиной, не теряющей привлекательности ни при каких обстоятельствах. Простенький фартук только ярче выделял ее красоту.
В комнате моим глазам представилась такая картина: на диванчике с гитарой в руках сидел Дим-Димыч, а рядом с ним Варя. Она гладила рукой его волосы, всегда не причесанные. Против них на стуле, скрестив под мощной грудью сильные руки, восседал Хоботов.
«Умница Оксана, что позвала Хоботова, – отметил я про себя. – Компания подобралась на славу».
Оксана подошла ко мне и просто сказала:
– Спасибо за знакомство с Вячеславом Юрьевичем. Он чудесный человек и доктор… Наташку сразу поднял…
Хоботов крякнул и недовольным тоном произнес:
– Чудесный доктор тот, с которым реже имеешь дело.
– А Оксана теперь секретарь суда, – сказал Дим-Димыч. – Шутите?
За столом заговорили о международном положении.
– Война, хлопцы, не за горами, – серьезно сказал Хоботов.
– Ничего, – бодро заметил я. – Если Гитлер сунется к нам, мы ему быстро обломаем зубы. Мы уже не те, что были двадцать или десять лет назад. Дальше границы ему не пройти!
– Хорошо бы, – коротко заметил Дим-Димыч.
– Что мы не те, спору нет, – вновь заговорил Хоботов. – И что зубы Гитлеру мы в конце концов обломаем, тоже факт. Но что всем нам придется браться за оружие и что обойдется это нам недешево – очевидно.
– Неужели всем? – испуганно спросила Варя.
– Всем, девушка, – заверил Хоботов. – Поверь мне, старому вояке. Я знаю, что такое немцы и с чем их едят. А сейчас они в угаре. Гитлер готовит большую войну. И только глупец может поверить, что он ограничится расчленением Чехословакии.
Потом по просьбе всех Оксана рассказала, как она устроилась на работу.
Когда Хоботов представил Оксану судье как дочь арестованного, тот спросил ее:
– А вы не арестовывались?
Она ответила отрицательно.
– И жили отдельно от отца?
– Да!
– Ну и слава богу. Приступайте к работе! Наш секретарь вышла замуж и уезжает в Свердловск…
– Не перевелись еще смелые люди, – сказал Дим-Димыч.
Оксана следила за Варей и Дим-Димычем полуприкрытыми глазами и молчала.
Потом неожиданно спросила меня:
– Как вы думаете, будет у них толк?
Я сразу сообразил, кого она имеет в виду, и ответил безжалостно:
– У них накрепко…
Она повернулась ко мне лицом, усмехнулась и сама ответила на свой же вопрос:
– Нет, не будет…
Я удивился: откуда такая уверенность?
– Вас не настораживают эти припадки влюбленности? – продолжала она развивать свою мысль. – Все это искусственно и бросается в глаза. Зачем показывать на людях то, что надо свято хранить в себе?
Оксана неожиданно сжала мою руку у локтя и, наклонившись немного, жарко сказала:
– Вы лучший друг Димы… Перед вами я не хочу скрывать… Я не верю… Вот на столечко не верю, – она Показала кончик мизинца. – Нет! Я тоже разбираюсь в людях… Варя тянется к нему, когда он здесь, рядом… Сейчас он ей нужен… А если придет разлука – забудет его…
Мне захотелось задать прямой вопрос:
– Ты сказала, что откровенна со мной?
– Да… безусловно…
– Ты любишь его?
Оксана плотно сомкнула веки и твердо сказала:
– Очень… Но мешать им не буду.
Марта 1939 г
(среда)
Ровно в шесть Глухаревский оказался на трамвайной остановке «Первый гастроном». Он пропустил два Трамвая и влез в третий, на площадке которого его поджидал Кошельков. Тот держал на нитке большой голубой воздушный шар.
На очередной остановке, во время сутолоки, Глухаревский незаметно опустил что-то в карман пальто Кошелькова и спрыгнул с трамвая.
Вагон двинулся дальше. Кошельков спокойно стоял и будто не догадывался, что у него в кармане передачка. Только спустя минут пять он стал пристраивать к нитке шара трамвайный билет, потом полез в карман, нашел бумажку и будто от нечего делать привязал на кончик нитки. Так с шаром он и вышел на остановке возле большого четырехэтажного дома.
Здесь было людно: детвора шмыгала на коньках, таскала за собой санки.
Примерно через четверть часа из второго подъезда показался уже известный нам массовик-культурник Витковский. Он вел за руку парнишку лет трех. Мальчик сразу заметил голубой шар и, оставив своего спутника, подбежал к Кошелькову.
– Дяденька, продайте шарик! – залепетал малыш.
Женщины, свидетельницы этой сцены, с любопытством смотрели на мальчика и владельца шара.
Кошельков улыбнулся:
– Сначала давай познакомимся. Как тебя зовут?
– Генька, – бойко ответил паренек.
– Геннадий, значит? – уточнил Кошельков.
– Ага! – подтвердил Генька и, уже осмелев, спросил: – А тебя как?
– Меня зовут Митрофан Сергеевич, – солгал Кошельков и подал Геньке руку, которую тот по-мужски пожал. – Продавать шарик я не буду, но, раз он тебе понравился, могу подарить…
Генька схватился за нитку, бросил на ходу: «Спасибо, дядя!» – и побежал назад, к Витковскому. Вместе они некоторое время гуляли, а потом скрылись в том же втором подъезде, из которого вышли.
Я поспешил к Кочергину.
Он сказал:
– Вы понимаете, как у них хорошо продуман вопрос связи?
– Понимаю, – ответил я. – В течение четырех часов проведены три встречи, все вне квартир, в естественной обстановке и без всяких премудростей.
– Нужно полагать, что Глухаревский из автомата позвонил Кошелькову на работу, а тот, прежде чем выйти на свидание, созвонился с Витковским.
– А как вам нравится фокус с шариком? – усмехнулся я.
– То есть? – поднял глаза Кочергин.
– Хитро придумано, – сказал я. – С очевидным расчетом на мальчишку.
– Если бы так… – проговорил Кочергин.
– А вы считаете?..
Кочергин ответил не сразу:
– Тут дело хитрее: я полагаю, что мальчишка придуман для шара, а не наоборот. Ведь у Витковского детей, кажется, нет?
– Да-да, – подтвердил я. – Очевидно, соседский.
– Ну что Ж… для первого раза не так уж плохо, – заключил Кочергин и встал, давая понять, что беседа окончена.
К середине дня поступило новое сообщение. Неизвестный, стучавший в окно Глухаревскому, оказался Полосухиным. Он шофер по профессии. Родился в девятьсот двенадцатом году. По отбытии срока действительной военной службы в одной из частей нашего гарнизона устроился шофером на строительство военного аэродрома, а сейчас работает вольнонаемным в авиабригаде я ездит на бензозаправщике. Имеет жену и дочь. Родители – колхозники Белгородского района. Живет по соседству с Глухаревским.
Сообщение было тревожным. Я взял дежурную машину и поехал в энскую авиабригаду. Мне было известно, что авиабригада бомбардировщиков дальнего действия совершенно новое соединение в нашем гарнизоне.
Она начала формироваться после окончания строительства аэродрома.
Сейчас укомплектовывалась летно-техническим составом и оснащалась боевыми машинами новейшей конструкции. Связь Полосухина с Глухаревским и его компанией требовала действий быстрых и решительных.
В штабе бригады я познакомился заочно с Полосухиным. Ничего интересного, как это бывает обычно, в его деле я не нашел. И лишь характеристика привлекла мое внимание. В ней были такие сведения:
«Нерешителен: стоя на посту у артсклада, не нашелся, как поступить, и не смог задержать злоумышленника, напавшего на часового соседнего поста.
Теряется в сложной обстановке: на маневрах при форсировании водной преграды, в момент, когда сильным течением сбило с ног лошадей, бросил упряжку и вплавь добрался до берега. Быстро подпадает под чужое влияние: на второй день после знакомства со спекулянтом остался у него ночевать и по его просьбе в течение недели распродавал среди красноармейцев бумажники, перочинные ножи, кожаные перчатки. Жаден к деньгам: торгуется даже в парикмахерской».
Когда я передал характеристику Кочергину, он спросил:
– Кто писал?
Я ответил, что младший командир.
– Меткая характеристика! Несколько живых слов, примеров – и перед тобой человек. Умница этот младший командир. А я на днях просматривал аттестации на оперсостав нашего отдела. Скука! Зубы ноют! Все, как одна, будто под копирку написаны. Набор общих фраз, ничего не дающих ни уму, ни сердцу. Это просто безобразие. Чиновники раньше знаете как аттестовали подчиненных? Я читал, довелось копаться в архивах. Там что ни утверждение, то обязательно и пример. Как у этого младшего командира. А наши начальники, не в обиду им будь сказано, отделываются голыми утверждениями – и ни одного факта, ни одного примера. Я сделал себе выписки… – Кочергин открыл ящик письменного стола, вынул большой блокнот, полистал его. – Вот характеристика на младшего лейтенанта Карпачинского. Слушайте! «Энергичен… Инициативен…
Дисциплинирован… Скромен в быту. Требователен к себе… Авторитетен…
Систематически работает над собой. В аморальных поступках не отмечен». И вывод… Слушайте вывод: «Занимаемой должности соответствует. Выдвижению не подлежит». Слово-то какое – «не подлежит». Почему же не подлежит, спрашивается? Оказывается, что дисциплинированный Карпачинский имеет за семь лет службы пять взысканий. Ну об этом мы поговорим особо, а сейчас… Что же нам предпринять сейчас?
Мне казалось, что прежде всего необходимо было выяснить, в какой степени эта четверка связана между собой, кто кого знает. За многолетнюю борьбу с вражеской агентурой мне приходилось сталкиваться с различной тактикой, с различными приемами конспирации. Бывали случаи, когда во вражеских формированиях, независимо от их количественного состава, один человек мог знать только одного или когда личное знакомство не выходило за пределы определенного звена; когда старший знал всю низовку или когда он не знал ее совершенно и был связан с ней через вербовщиков. Да и мало ли еще было вариантов! Иные формирования были так умно и хитро построены, так глубоко и тщательно законспирированы, что арест одного звена, даже двух, не давал возможности не только вскрыть и ликвидировать остальные звенья, но даже узнать, существуют они или нет. Рискованно идти на оперативное вмешательство преждевременно. Можно арестовать одного агента и – оказаться у оборванной нити. На Северном Кавказе произошел такой случай. Органы узнали, что один из работников морского порта собирает шпионскую информацию. Возник вопрос, для кого он делает это? Кому и как передает собранные сведения? Это было главным. А недостаточно опытные товарищи поторопились. Убедившись, что объект их внимания вышел с территории порта с секретными записями, они задержали его. Изъятые записки носили важный характер и являлись бесспорной уликой. Задержанный вынужден был признаться, что выполнял задания иностранного генштаба, в лапы которого попал в двадцатых годах.
Дальше он заявил, что все сведения в письменном виде относит в так называемый «почтовый ящик». Делает это раз-два в месяц, а то и реже.
«Почтовым ящиком» служит дупло старой акации на одном из городских бульваров. А кто вынимает его корреспонденцию из «почтового ящика», ему было неведомо. Вполне возможно, что он говорил правду. Длительная засада у «почтового ящика» ничего не дала.
Торопливость в данном случае помешала вытянуть вражескую цепочку.
Я высказал свою мысль капитану Кочергину.
– Всяко бывает, – заметил он. – Что Полосухин знает лишь одного Глухаревского – это вне сомнений. И что Глухаревский не знает Витковского, тоже вполне возможно. Тут мы столкнулись с обычной и очень простой схемой, то есть цепочкой, от низшего к высшему, от младшего к старшему. Согласны?
– Пожалуй, да.
– Жизнь учит нас находить звено, ухватившись за которое мы овладеем всей цепочкой. Так, кажется? – продолжал рассуждать Кочергин.
Я опять вынужден был согласиться, но добавил:
– Вся беда в том, что мы еще не нашли это самое важное звено.
– Тут вопрос спорный, – возразил Кочергин.
– Значит, вы уверены, что необходимое звено найдено? – спросил я.
– Думаю, что да, – твердо сказал Кочергин, хлопнул ладонью по столу и встал. – Думаю, что да… – повторил он. – Можно начинать со старшего, то есть сверху, можно и с младшего, то есть снизу, можно, наконец, начинать с середины. Во всех случаях мы выхватываем какое-то определенное звено из цепи. Весь вопрос состоит в том, как мы вырвем это звено. Обычный арест принесет мало пользы. Улик-то нет? Нет. Опять ждать случая, когда Полосухин что-то передаст Глухаревскому и вся цепочка придет в движение, по-моему, нецелесообразно. Часто жизнь требует от нас действий, а не рассуждений.
Важнее предупредить преступление, а не ожидать, пока оно совершится. А авиабригада – дело такое, что волокитой заниматься нельзя. Значит, надо думать над тем, как ухватиться за нужное звено… Попробуем обойтись на первых порах без арестов… Да-да, – он энергично потер руки и стал прохаживаться по кабинету. – Заготовьте повестку на вызов Полосухина…
Обычную повестку…
– Как свидетеля? – уточнил я.
– Ну конечно… Вызывайте его ко мне на девять вечера.
– Сегодня?
– Да! Повестку вручите ему лично. Но сделайте это так, чтобы Глухаревский знал о ней. Вы поняли меня? В этом вся суть. Именно в этом.
Ясно?
Я кивнул. Но сейчас могу признаться, что в то время у меня ясности не было. Абсолютно.
– Сделать это несложно. Ведь их дома рядом? – сказал Кочергин.
Я подтвердил.
– Придумайте что-нибудь…
– Постараюсь, – заверил я. – И все?
– Пока – да.
– Простите, товарищ капитан, – решил я спросить, – кто будет допрашивать Полосухина – я, вы или вместе?
Кочергин добродушно рассмеялся, лукаво, по-мальчишески подмигнул мне и сказал:
– Об этом узнаете вечером…
В пять часов я сел в трамвай, доехал до конца Советской улицы, сошел там и через несколько минут оказался в Больничном переулке. Когда-то до революции и в первой половине двадцатых годов в конце переулка у самого выгона размещалась городская больница, а теперь ее заново оборудованные помещения занимала артель «Гарантия», в которой, кстати, и работал Глухаревский.
Дома, в которых жили Глухаревский и Полосухин, стояли рядом, стена в стену, хотя дворы были отдельными. Когда-то, видимо, оба дома принадлежали одному хозяину, поэтому номера различались только по букве «а». Глухаревский жил в доме номер 11, а Полосухин – в доме номер 11-а. На этом сходстве я и строил план своих действий. В повестке на имя Полосухина умышленно была допущена ошибка – вместо номера 11-а поставлен номер 11.
Я взошел на крылечко к Глухаревскому и без всяких колебаний постучал в дверь.
Прежде чем она открылась, раздался сухой, отрывистый, неприятный кашель, а затем уже выглянула пожилая женщина, хозяйка дома. Я заранее предвидел такую возможность и быстро спросил:
– Квартирант у себя?
– Да.
– Позовите его!
Через короткое время она вернулась в сопровождении плотного мужчины с крупными чертами лица. По мне скользнул взгляд холодных, настороженных глаз.
«Такому поперек дороги не становись. Сомнет», – подумал я и, подавая ему повестку, сказал:
– Это вам… Вот здесь распишитесь!
Хозяйка смотрела то на меня, то на квартиранта и поеживалась.
Лицо Глухаревского не изменилось. Он всмотрелся в повестку и, возвращая ее мне, угрюмо сказал:
– Ошиблись адресочком, гражданин…
– Как? Одиннадцатый номер?