Из письма: «…Хочется рассказать о том, как жили мальчишки Симбирска-Ульяновска в начале нашего века. … Мое знакомство ограничивалось не очень большой группой ребят, тяготевших к Волге. Тут были учащиеся разных школ. Из школы им. К.Маркса в яхт-клубовской компании кроме меня никого не было. Поэтому о хороших ребятах, своих соучениках, я пишу очень мало…
Я отлично помню своих школьных товарищей Ник. Ник. Марунова, Алексея Павловича Коннова, Диму Столярова и многих других. В нашем с ними общении было много хорошего и запомнившегося на всю жизнь. Я уже писал однажды о нашем с Эдиком Шмидтом лыжном походе. С ним же мы недели три работали матросами Спасательной станции в Сенгилее, проживая в каюте пассажирской пристани, и однажды ночью принимали участие в тушении пожара. Горел целый порядок по улице напротив зданий городской больницы…
Легенда о затонувшей барже долго бытовала в среде подгорных жителей. В ней – легенде – говорилось о барже с попами. Я пишу скромнее о барже с церковными ценностями…
И.Андреев. С.Петербург. 12 января 1998 г.»
***
Опять яхт-клубовские дни, яхт-клубовские воспоминания.
Это было летом 1927 или 1928 года незадолго до начала школьных занятий. В один из ярких солнечных дней конца августа сидим с Колей Плющевским на дощанике Спасательной станции и размышляем, чем занять и заполнить начинающийся день, что предпринять. Впереди долгий летний день, не предвещающий никаких событий.
Вдруг с балкона Яхт-клубовского дома раздается голос начальника Спасательной станции, нашего незабвенного руководителя Николая Львовича Епифанова, зовущего нас к себе. Бегом в горку, бегом на второй этаж.
Николай Львович не один. Вместе с ним важный, коренастый, плотный мужчина в темно-синем кителе, и до самого локтя по рукавам золотые шевроны. Николай Львович знакомит нас с гостем, начальником ЭПРОН Военно-морского флота страны, и рекомендует ему нас, говоря, что мы можем быть хорошими помощниками в предстоящих работах. ЭПРОН – Экспедиция подводных работ особого назначения. Название, знакомое по газетным публикациям о работах Экспедиции на различных объектах Черного и Балтийского морей.
Знакомство становится занимательным, особенно после того, что нам рассказывает начальник ЭПРОН. Кроме того, такого большого начальника, да еще из Москвы, мы видим впервые. Говорит с нами доброжелательно – на равных. Это импонирует мальчишкам.
В.П.Гречкин. Пристани в Ульяновске. 1927. УОКМ. Перевозная пристань, справа здание яхт-клуба.
В 1918 году, когда освобождали Симбирск, и белогвардейцы и чехи бежали из города, была сделана попытка вывезти из города на барже по Волге церковные ценности. Серебряные чаши-потиры, наперстные кресты и драгоценные оклады икон – подарки симбирского купечества в свои приходы. Баржа с этими ценностями по имеющимся сведениям была потоплена залпами красноармейской артиллерии ниже железнодорожного моста. Место ее гибели известно весьма приближенно. Вот сейчас перед ЭПРОН поставлена задача попытаться отыскать в указанном месте затонувшую баржу и ее груз. Для этого в Ульяновск приехали он, начальник ЭПРОН, и два водолаза. На работу отведено три дня. Нужны помощники. Яхт-клубовские «военморы» – лучшие помощники, а нас двоих рекомендует Николай Львович.
Нам такое предложение как масло по сердцу. Без всяких раздумий соглашаемся принять участие в поисках сокровищ. Разве это не романтично? Что еще надо мальчишкам, воспитанным на романтике революции, романтике гражданской войны и больших свершений, происходящих в стране.
Не сговариваясь, даем согласие поработать вместе с водолазами. «Под воду вам, ребята, лазить не придется, – говорит наш новый руководитель. – Ваша задача – подавать воздух водолазам с помощью насоса-компрессора, когда водолазы будут работать на дне Волги. Работа физически не трудная, но ответственная. В ваших руках жизнь человека в скафандре». Это, конечно, для острастки. Так наставляет нас «большой» дядя с шевронами на рукавах. Мы на все согласны.
И вот, договорившись о режиме работы, отправляемся на баржонку – причал известного в Ульяновске пароходика «Командующий Гая». Пароходик иногда заменял перевоз «Ульяновск», обслуживавший переправу «на тот берег». На баржонке «Командующего Гая» помещалось в таких случаях до пяти подвод. Лошадей распрягали, а оглобли телег поднимали вверх. Пароходик, взяв на борт человек 20 пассажиров, отправлялся через проран в Часовенную воложку, ведя баржонку под бортом. Так же нагрузившись на «той стороне» он приходил обратно.
На палубе баржонки уже стоит агрегат-компрессор, заключенный в ящик высотой нам с Колей по грудь. По обеим сторонам ящика два колеса-маховика с длинными ручками, которые нам с Колей вращать во время погружения водолаза. На палубе разложены два водолазных костюма и лежат два колпака-скафандра с огромными открытыми иллюминаторами. Резиновые шланги-воздуховоды тянутся к шлемам-скафандрам от насоса-компрессора.
Знакомимся с водолазами. Удивительно крепкие люди. Силушки им не занимать. С почтением смотрим на их бицепсы, буграми выступающие под тонкими свитерами. Вот это да! Нам бы такие мускулы.
Пароход на Волге. Фото И.Д.Андреева, 1930-ые годы. Краеведческий отдел УОНБ, Ф105
Тем временем «Командующий Гая», подняв якорь, выводит нас из промежутка между перевозной и «верхней» пристанями и «полным вперед» выходит на стрежень. Развернувшись вправо, уходит, ведя нас под левым бортом, под четвертый пролет моста. Километрах в полутора или двух ниже моста разворачиваемся носом вверх по течению и встаем на якорь, опущенный с нашей баржонки. Место стоянки «дядя с шевронами» определял при помощи секстана, ориентируясь на какие-то ему известные береговые объекты. «Командующий Гая», отдав швартовы, убегает обратно в Ульяновск, получив распоряжение прибыть за нами к 16-ти часам.
Вид на Волгу и железнодорожный мост.
Водолазы начинают снаряжаться. Натягивают на себя прорезиненные костюмы-комбинезоны, влезая в них через отверстие горловины. Уже это интересно. Застежек на комбинезоне нет. Когда меня попросили, перемигнувшись между собой, принести первому идущему под воду водолазу ботинки, мне пришлось это делать в два приема. Ботиночки на свинцовой подошве были для меня неподъемными. Каждый из них пришлось тащить отдельно. Это вызвало смех всех окружающих. Ну и груз!
Наконец, водолаз экипирован. По лесенке с правого борта баржонки он спускается на несколько ступенек и останавливается, получая последние указания. Нам с Колей дана команда начать работу. Встав по обе стороны насоса-компрессора, начинаем вращать ручки. Работа пока легкая, и мы, работая, наблюдаем, что будет дальше.
На мачте к ноку реи поднимается сигнал – два красных флага один над другим, что означает «Водолаз под водой – тихий ход». Пробегающие мимо нас суда замедляют ход и проходят, не поднимая волны. Сигнал международный.
Течение быстрое. Пока водолаз достигает дна, его относит от баржонки метров на пятнадцать. Глубина около 10-12 метров. Вертеть ручки стало несколько тяжелее, чем это было до погружения водолаза под воду. Внешнее давление, которое испытывает водолаз, увеличилось на 1-1,5 атмосферы. Его должны преодолевать и мы с Колей, подавая воздух в скафандр.
Где находится водолаз на дне реки мы видим по пузырям воздуха, всплывающим к поверхности, когда водолаз стравливает воздух, отрывающий его от дна реки. Видим по пузырям воздуха, как он перемещается зигзагами по дну реки, постепенно отступая вниз по течению.
Мы с Колейм вращаем ручки компрессора, стараясь это делать ритмично, дабы обеспечить равномерную подачу воздуха. «Молодцы ребята!» – слышим похвалу в свой адрес. И еще ревностнее исполняем возложенные на нас обязанности, гордясь доверием, оказанным нам.
А работа наша такова. В верхнем положении ручка, которую вращаешь, поднимается до высоты плеч мальчишки, в нижнем положении опускается почти до колен. Вращая колесо-привод, совершаешь 30-35 «поклонов» в минуту, сгибая позвоночник. Так как водолаз работает на малой глубине, сильно нажимать на ручку не приходится, но такое число «поклонов» за 20 минут без остановки не очень-то просто.
Второй водолаз стоит у борта баржонки, держа в руках сигнальный конец, и внимательно следит за передвижениями по дну реки своего товарища, который железным щупом пытается проникнуть сквозь толщу песчаных отложений и нащупать: нет ли чего-нибудь под слоем песка и ила, отложившихся за несколько лет и скрывшего, возможно, погибшую баржу, которую мы ищем.
Минут через 20 водолаз поднимается на поверхность реки, и его подтягивают к лесенке, преодолевая течение. Наконец, открыт иллюминатор скафандра, и для нас с Колей наступает промежуток отдыха. Правда, мы не устали. Пока не устали. Что будет дальше? Ведь впереди еще четыре часа работы.
Солнце палит нещадно, ветерка нет, свет, отраженный от спокойного зеркала реки, слепит глаза. Очень хочется выкупаться, но нарушать дисциплину, установившуюся в коллективе, мы не решаемся.
Пока водолазы обсуждают особенности похода под воду, начальник ЭПРОН устраивает нам с Колей экзамен по морской терминологии. Николай Львович, присутствующий при этом, заметно волнуется. Ведь это он обучает нас морской премудрости. Экзамен проходит благополучно. Правда, Коля долго думал и не смог ответить на вопрос: «Что такое ватервейс?», и не смог показать его на палубе. Это развеселило всех. Коля одной ногой стоял в этом самом ватервейсе.
За день оба водолаза поочередно по два раза спускались на дно Волги, прощупывая наносной грунт. Первый день поисков результатов не принес.
Пароход на Волге. Фото И.Д.Андреева, 1930-ые годы. Краеведческий отдел УОНБ, Ф49
Как я уже писал, место поисков было ниже ж.д. моста километра на 1,5-2, примерно в створе устья Часовенской воложки. Немного ниже Волга делала поворот вправо, в сторону устья Чувича, где долгие годы на Поповом острове стоял одинокий высоченный осокорь, хорошо видный с Нового Венца. Я помню это приметное дерево с 1919 года, когда приехал в Симбирск-Ульяновск, до образования Куйбышевского водохранилища, покрывшего весь Попов остров.
Около пяти часов дня, прибежав домой после длительного купания, взахлеб рассказываю домашним, как прошел день. Меня распирает гордость – какие мы с Колей молодцы. Завтра опять предстоит выход на поиски и опять в тот же район.
Утро следующего дня. Мне не терпится, иду вниз к Волге вместе с матерью, работающей в конторе ВГРП, хотя встреча с эпроновцами назначена на 10 часов, а мама ходит на работу к восьми утра. Коля тоже прибежал пораньше, и мы ждем на баржонке наших работодателей. Они базируются в Троицкой гостинице. Проходит время, и ровно в 10 часов «Командующий Гая» снова отводит нас под мост к месту предстоящих работ. Становимся на якорь несколько ниже по течению, чем вчера, и ближе к левому берегу.
До 16 часов один за другим водолазы уходят под воду, мы с Колей «раскланиваясь» крутим ручки компрессора, испытывая чувство ответственности. К концу дня чувствуем себя несколько утомленными, но не физически, работа для нас не столь уж нагрузочна, как утомленными однообразием работы, ее монотонностью. Подумать только, за 6 часов мальчишкам пришлось «раскланиваться», по крайней мере, четыре полных часа. За час происходило два спуска водолазов, работавших под водой по 20 минут за одно погружение. Вот эта монотонность работы и утомляла нас, привыкших вести весьма подвижный образ жизни.
Второй день поисков, как и первый, оказался безрезультатным. Возможно, у нашего начальства были не очень точные ориентиры, и его угломерные приемы были произведены впустую. Кто знает. Ведь с времен Гражданской войны и освобождения Симбирска прошло восемь-девять лет, и артиллеристов, стрелявших по барже, уже никого не осталось в живых, а показания случайных свидетелей носили весьма приблизительный характер. Ясно одно. Баржа лежит на дне Волги, а вместе с ней и церковные ценности. Над ними теперь плещутся волны водохранилища, и они погребены на веки вечные.
Завтра, на третий день командировки московских товарищей, работать будем у левого берега Часовенской воложки, выше перевозной пристани. По материалам историков Гражданской войны, да и по «добыче» канавинских и часовенских мальчишек, иногда совершавших сюда налеты, здесь затоплены три баржи с металлосырьем для Патронного завода, переведенного из Петрограда в начале войны 1914 года.[50] Теперь (1927-1928 гг.) это Госзавод № 3 имени Володарского.
Для жителей Ульяновска завод долго оставался патронным. Рабочий поезд, возивший из города на завод рабочих к каждой смене, до 30-х годов так и назывался «Патронник», несмотря на все усилия властей искоренить это наименование. И мне, когда я с осени 1930 года несколько месяцев проработал на заводе слесарем паропроводного цеха, ежедневно приходилось на «Патроннике» переправляться через Волгу до разъезда Королевка и далее к платформе невдалеке от главной проходной завода.
Действительно, третий день нашей работы оказался более продуктивным, чем первые два. Между перевозной пристанью у поселка Канава, что на левом, коренном берегу волжской поймы, и поселком Нижняя Часовня, под крутым берегом Часовенской воложки, быстро были обнаружены затопленные баржи. Их палубы были погружены в воду на один-полтора метра.
Водолазы в полном снаряжении, по грудь в воде, когда ходили по палубам барж, и скрываясь с головой, когда опускались в трюмы, передают нам никелевые «колобашки», которыми заполнены трюмы затопленных барж. Все три баржи были детально обследованы. Место их нахождения привязано к окружающей местности, и впоследствии, уже без нашего с Колей участия, они были разгружены. Завод имени Володарского, для своего пульного цеха, получил большое количество дефицитного тогда никеля.
Одна никелевая чушечка, пока я жил в Ульяновске, стояла на моем столе, напоминая о трех днях интересной работы. Так она и осталась в доме на Хлебной улице, когда я, вступив в большую жизнь, уехал из города. Весила чушечка около двух килограммов. Это была единственная награда, которую я получил из рук начальника ЭПРОН когда мы расставались по окончании работ. Никаких денежных вознаграждений нам с Колей не полагалось. Так было оговорено при первой нашей встрече. А вот дружеская благодарность и крепкое рукопожатие руководителя наших работ, начальника Экспедиции подводных работ Военно-Морского флота СССР было дороже денег.
_________
Мой товарищ Коля Плющевский, сын известного в Симбирске-Ульяновске адвоката Льва Николаевича Плющик-Плющевского. Колю, впоследствии командира ВМФ, Николая Львовича, мы мальчишки звали не иначе, чем Плющик.
Январь 1998 года
***
КОЛКИ [51]
…Колки – в степной и лесостепной России так назывались ограниченные участки леса. В степной части России преимущественно березовые. Как это название пришло в Симбирск – судить не берусь.
В Симбирске Колками называли лесные заросли, тянувшиеся по волжскому склону от Ленкоранских казарм до деревни Поливна. На вершине горы от казарм до Поливны, на Северном выгоне было безлесное пространство. Границы первых, вторых и третьих Колок были весьма условны и считались по нефтяным бакам-цистернам, стоявшим на бровке волжского откоса. Их было три: первые и вторые – пустые, ржавеющие баки и третьи, которые с 1928-29 года заполнялись нефтепродуктами, перекачиваемыми из барж-нефтянок, подходивших к трубопроводу, тянувшемуся с берега Волги в гору, к этим бакам.
Первые Колки от Ленкоранского спуска, вдоль которого оставались полуразрушенные остатки желоба, по которому когда-то поднимали бревна с Волги, до створа первых баков был вырублены во время гражданской войны, а может быть и раньше, на дрова. Во всяком случае, Андрей Александрович Шестериков, живший в поселочке возле белокаменной летней церкви Смоленской Божьей Матери[52], рассказывал, что когда-то лес доходил до поселка, церкви и маленького кладбища, прилегавшего к церкви. Напомню, что основная Смоленская церковь находилась в мое время на Смоленском спуске. Священником в ней был отец моего товарища Димы. А Дима после окончания 4-й школы поступил в студию Казанского драматического театра. В Казань переехали вместе с ним две его сестры. Старшая, Катя, тоже работала в Казанской драме. Младшую сестру Димы помню плохо. Даже забыл, как ее звали. После закрытия Смоленской церкви году в 1928 или 1929-м священник Круглов переехал из приходского дома куда-то в слободу Туть. Дальнейшая судьба его мне неизвестна.
Граница между вторыми и третьими Колками (весьма условная) проходила в створе вторых нефтяных баков. Ну, а третьи Колки тянулись до оврага, спускавшегося от южной окраины Поливны до берега Волги…
15 января 1998 г.
***
НЕМНОГО ВОСПОМИНАНИЙ
Из письма: «Дорогая Нина Ивановна. …Приходят на память разные эпизоды, и я сажусь за машинку. С маху записываю и больше не касаюсь того, что написал. … Всю свою писанину напрвляю на Ваш адрес. Знаю, что у Вас во Дворце книги она будет храниться. Может быть, лет через сто кто-нибудь прочитает, интересуясь, как жили мальчишки в начале 20-го века…»
***
Финансовые кризисы на моем веку в нашей стране случались несколько раз. Последний, нынешний навеял воспоминания о самом первом, послереволюционном. Этот кризис памятен мне, мальчишке, теми, с газетный лист величиной, неразрезанными на отдельные купюры деньгами, которые каждую субботу приносила моя мать с работы в виде заработной платы. Такой лист содержал ее заработок за прошедшую неделю и равнялся нескольким миллионам рублей. Эти миллионы надо было потратить в тот же день или, в крайнем случае, на следующий, иначе деньги обесценивались.
Л.Н.Лютов "Начало НЭПа в провинции. Симбирская губерния в 1921-1923 годах", Ульяновск, 2002.
И вот наступил 1922 год. Советское правительство объявило введение Новой экономической политики (НЭП). Пришел конец миллионным деньгам. Была введена в обращение новая твердая валюта, обеспеченная всем золотым запасом страны – Червонец.
Красивая была купюра. Белый листок размером примерно 10 на 15 сантиметров с изображением крестьянина-сеятеля, разбрасывающего из лукошка, висевшего у него через плечо, семена в землю и гордая надпись – ОДИН ЧЕРВОНЕЦ. Далее следовали соответствующие государственные символы и подписи. Были выпущены банкноты стоимостью в три и пять червонцев.
Жизнь круто изменилась. Пооткрывались магазины и лавки. Изобилие продуктов на рынке, изобилие товаров в витринах магазинов приводило мальчишку в трепет, но деньги стали «дорогими», даже «очень дорогими». Стоимость хлеба была копеечная. Соответственно, заработная плата матери превратилась в 20-30-рублевую за месяц работы. Это после десятков миллионов в неделю. Зарплату стали выдавать два раза в месяц.
Газетные листы с напечатанными на них сотнями тысяч и миллионами рублей пригодились для оклейки стен в дощатых туалетах-скворечниках, стоявших в каждом дворе при отсутствии канализации. Это так – сам клеил. Но не в этом дело.
Для нас, мальчишек, жизнь на берегу Волги протекала по-прежнему. Солнце, воздух и вода. По Волге пошли пассажирские пароходы и довольно точно, по расписанию. Буксиры потащили караваны барж, груженых лесом, сельскохозяйственными продуктами и нефтью…
Беспризорная братия быстро отреагировала на изменение в экономической жизни страны и введение новой валюты. Талантливые были среди них ребята. Ватаги беспризорников на берегу, около волжских пристаней, встречали каждый пароход и выгружавшихся с него пассажиров различными песнями и «романсами» на злобу дня. Вот сейчас, когда мы все переживаем очередной финансовый кризис, вспоминаются фрагменты одной из таких песен:
Все мы очень удивились,
Как червонцы появились…
Эх, червонцы, слово золотое,
Эх, червонцы, всем оно родное.
За червонец, полчервонец
Можно все купить,
За червонец, полчервонец
Можно полюбить…
Тут напудрит, тут намажет,
А сюда подушку вложит,
За червонец – дама хоть куда…
В песне беспризорников были и явно нецензурные куплеты, но они у меня в памяти не удержались. Всю жизнь, с мальчишеских лет, терпеть не могу нецензурщину.
Репертуар у беспризорников был колоссальный. Кто только снабжал их злободневными текстами песен? До меня в свое время доходили слухи, что к этому были причастны некоторые поэты из плеяды «комсомольских поэтов». По возрасту поэтов, а не по убеждениям. Во всяком случае, реакция на общественные события была мгновенной.
Помню такой случай. Я еду из Ульяновска в Сумы, в то время город Харьковской губернии. Вся страна следит за перипетиями полета Нобиле на дирижабле «Италия» к Северному полюсу, аварией дирижабля и действиями спасательных экспедиций. Гибель Амундсена, полеты Чухновского и его вынужденная посадка на лед. Все это в сегодняшних газетах. И вот во время остановки поезда в Туле в вагон входят два чумазых парня-беспризорника и поют о том, как Чухновский летит на помощь Нобиле и пропадает во льдах Арктики. Это написано в сегодняшних газетах, а песня уже готова и распевается в вагонах поездов. Конечно, при этом в шапку собирается соответствующая мзда, кто сколько даст. Копейки сыплются в шапку, с которой спутник певца обходит пассажиров. Реакция на события была мгновенной.
Прием беспризорников в Симбирский губернский отдел народного образования. ГАНИ УО, Ф.162, оп.2, д.178, л.2
Я превращаюсь в певца беспризорничества 20-х годов. Но это не так. Беспризорничество было большим социальным злом, и спасибо Владимиру Ильичу Ленину, объявившему борьбу с этим злом и поручившему эту работу Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому. Последний упорно работал в этом направлении и очень много сделал для искоренения этого зла в стране.
Некоторые мои соученики по школе были направлены в школы-колонии, где воспитывались бывшие беспризорники. Так, известный в рядах ульяновских авиаторов ныне покойный Алексей Семенович Коннов, будучи учеником 8-й группы школы, некоторое время проработал воспитателем в такой колонии, а было ему всего 16 лет. Были и другие ребята, также поработавшие с беспризорниками.
Но хватит об этом. Обратимся к другим прослойкам молодежи. Но сначала несколько предваряющих слов.
В Ульяновском театре в 20-х, да и позднее в 30-х годах работали две артистические труппы. Драматическая и опереточная. Спектакли чередовались: один день спектакль драматической труппы, назавтра на сцене оперетта.
Хорошо помню актеров опереточной труппы. Примадонна Свердлова, герой-любовник Валенский, лирико-каскадные роли играла Галина Мар, ее супруг комик Нальский… Да мало ли сменилось актеров. Репертуар опереточной труппы был обширен. Все оперетты Кальмана, Легара и других авторов украшали афиши театра. Молодежь распевала арии и куплеты из оперетт, но были и перефразировки наиболее популярных арий и куплетов. Так, песенка Джима из оперетты «Роз Мари», всем знакомая «Цветок душистых прерий…» перефразировалась, и молодежь пела:
О Джим Кеньон,
В свой клад он влюблен,
Привязан он к своей бригаде
Мечтою о кладе.
Он стал другим,
Беспутный бродяга Джим.
Цветок колхозных прерий,
Твой голос обалделый,
Твои глаза, как фонари комбайнов
Родной страны, страны индустриальной.
Твой взор влечет и манит,
Кулак нас не обманет.
О, сколько чар в твоем манящем взгляде,
Прекраснее ты всех в бригаде.
Были еще какие-то слова, но память, увы, их не сохранила. Пусть то, что помнится, останется записанным для растущих поколений.
Переделке-перефразировке подверглись и куплеты Бони из Кальмановской «Сильвы». Помните: «Красотки, красотки, красотки кабаре…». Пели так:
Красотка, красотка,
Совбарышней зовусь,
Понятно, что жизнь мне наслажденье;
Изящна, пикантна,
Напудрюсь и завьюсь,
Начальник от нас в восхищенье.
Давно собиралась
В комсомол я поступить,
Но гордый секретарь не принимает.
Давно собираюсь его я подстрелить,
Намеков моих не понимает…
Может быть, какие-то слова я пишу не так, как пелись куплеты. Что поделать. Время стирает из памяти очень многое, а не только отдельные фразы.
Кстати, о репертуаре. На сцене Ульяновского театра исполнялись такие опереточные спектакли, о каких сейчас и не слышно. Например, «Гейша» – перефразировка оперы «Чио-Чио-Сан». В этом спектакле Нальский пел куплеты о граде Симбирске-Ульяновске:
Есть на Волге городок, с ума можно сойти.
Славится он лыжами, автобусом – их два.
Без лошадиной помощи на них не езда.
Была оперетта «Король веселится» – перефразировка оперы «Риголетто» и драмы Виктора Гюго «Король забавляется». Исполнялась оперетта «Белая моль» о судьбах белогвардейской эмиграции за рубежом, если не ошибаюсь, в Италии. Была в этой оперетте ария «Сирокко здесь, сирокко там, да нравится ль все это вам…» – песня о тоске по Родине, охватывающей эмигрантов в их бедственном положении за рубежом. Помню злободневные строки, написанные кем-то из московских остряков: «В оперетте «Белой моли» много чуши, мало соли».
Кто является автором всех этих пародийных переделок арий и куплетов, не знаю. Может быть, он из репертуара «Синей блузы», который публиковался в журнальчиках под тем же наименованием, а может быть, принадлежат перу непубликовавшегося поэта.
Ну вот, утомил читателя. Хватит на эту тему.
14 октября 1998 г.
***