Сразу станут людьми.
А новую школу, которая должна была возникнуть вместе с ратушей, миссис Дайер вовсе отвергла:
— А, миссис Мотт уже заразила вас своей школьной манией! Она трезвонит об этом столько, что всем тошно стало. На самом деле ей просто нужен шикарный кабинет для ее драгоценного плешивого муженька, чтобы он мог сидеть там и строить из себя важную птицу. Конечно, я большая поклонница миссис Мотт и очень люблю ее: она так умна, хотя напрасно сует нос не в свои дела и пытается вертеть Танатопсисом, — но все мы устали от ее разговоров о новом здании для школы. Для нас, когда мы были маленькими, старое вполне годилось. Противно, когда женщины лезут в политику, правда?
IV
Первая неделя марта дохнула весной и зажгла в Кэрол тысячу желаний. Ее тянуло к озерам, полям и дорогам. Снег сошел, только под деревьями еще оставались грязные, рыхлые груды. В течение дня ртуть и термометре прыгала от стужи с ветрами до щекочущей теплоты. Не успела Кэрол убедиться, что и на этом скованном холодом севере возможна весна, как снег посыпал снова так внезапно, точно бумажная метель в театре. Северо-западный ветер подхватил и понес его, кружа, и вместе с мечтой о прекрасном городе улетела и мечта о летних лугах.
Однако через неделю, несмотря на желтевшие повсюду сугробы, ясно обозначился поворот. По неуловимым признакам в воздухе, в небе и на земле, знание которых дошло до Кэрол через десять тысяч поколений, она знала, что весна близится. День настал не такой ослепительный, пыльный, бесцеремонный, как тот вероломный захватчик неделю назад; он был напоен томлением и смягчен молочно-белым светом. Ручейки бежали по всем переулкам; словно чудом на дикой яблоне в саду Хоулендов появилась и защебетала малиновка. Все улыбались, говоря: «Зиме, видно, и вправду конец!» или «Теперь дороги живо просохнут. Скоро и в машины сядем. Как-то окунь будет клевать этим летом? А урожай, верно, будет неплохой!»
Каждый вечер Кенникот повторял:
— Не будем торопиться снимать шерстяное белье и выставлять зимние рамы. Как бы еще не ударили холода! Надо беречься простуды. Хватит ли у нас угля?
Просыпавшиеся в Кэрол жизненные силы заглушили в ней жажду преобразовательской деятельности. Она ходила по дому, обсуждая вместе с Би весеннюю уборку. Придя второй раз на собрание Танатопсиса, она ни словом не обмолвилась о переустройстве города. Чинно слушала она разные сведения из жизни Диккенса, Теккерея, Джейн Остин, Джордж Элиот, Скотта, Харди, Лэма, де Куинси и миссис Гемфри Уорд, исчерпывающим образом представлявших, по-видимому, английскую прозу.
К своей фанатической идее она вернулась, лишь посетив «комнату отдыха». Она часто поглядывала на это складское помещение, из которого было устроено пристанище для фермерш, где они могли поджидать мужей, пока те справляли в городе свои дела. Вайда Шервин и миссис Уоррен часто с особой гордостью говорили о том, что Ганатопсис устроил эту «комнату отдыха» и нес совместно с городским советом расходы по ее содержанию. Но Кэрол никогда не бывала там до этого мартовского дня.
Она зашла туда как бы по внезапному наитию. Кивнула смотрительнице, почтенной толстой вдове по имени Ноделквист, и двум-трем фермершам, мирно дремавшим в качалках. Комната отдыха напоминала лавку по продаже старой мебели. Обстановку составляли расшатанные качалки, кривобокие камышовые кресла, сосновый стол, весь в царапинах, расползшаяся соломенная циновка, старые гравюры, на которых молочницы добродетельно предавались любви под сенью ив, поблекшие хромолитографии, изображавшие розы и рыб, и керосинка для подогревания завтраков. Окно на улицу было затемнено рваными занавесками и стеной гераней и фикусов.
Прислушиваясь к отчету миссис Ноделквист о том, сколько тысяч фермерш пользуются комнатой отдыха в течение года и как они ценят «любезность дам, устроивших для них такое уютное местечко, и притом — даром», Кэрол подумала: «Дешевая любезность! Мужья любезных дам торгуют с этими фермерами. Это просто вопрос коммерческой выгоды. Сама же комната ужасна. Ей следовало бы быть самой очаровательной комнатой в городе, где женщины, уставшие от своих кухонь в степной глуши, могли бы отдохнуть душой. И прежде всего нужно чистое окно, чтобы они могли видеть кипучую жизнь города. Когда-нибудь я устрою комнату отдыха получше! Настоящий клуб. Да! Я ведь уже представляю себе ее как часть моей будущей ратуши».
Это привело к тому, что на третьем собрании Танатопсиса Кэрол предприняла покушение на его спокойствие. Собрание было посвящено скандинавской, русской и польской литературам, причем миссис Леонард Уоррен вставила несколько замечаний о греховном язычестве так называемой русской церкви. Еще до того как появились кофе и горячие булочки, Кэрол ухватилась за миссис Чэмп Перри, добродушную полногрудую «пионершу», бросавшую почтенный отблеск истории на современных матрон Танатопсиса. Кэрол высыпала перед ней свои проекты. Миссис Перри покивала головой, погладила руку Кэрол, но потом со вздохом сказала:
— Я была бы рада, если бы могла согласиться с вами, дорогая! Я уверена, что вы одна из избранных господом душ, хотя вас и не видно в баптистской церкви. Но боюсь, у вас слишком чувствительное сердце. Когда мы с Чэмпом приехали сюда из Сок-Сентера в запряженном быками фургоне, здесь не было ничего, кроме частокола, нескольких солдат и двух-трех бревенчатых хижин. Когда нам нужны были солонина или порох, мы посылали верхового и не знали, вернется он назад или его по дороге подстрелят индейцы. Мы, женщины, — конечно, сперва все мы были фермеры, — и не мечтали в те дни ни о каких комнатах отдыха. Такая комната, как теперь, показалась бы нам верхом роскоши! Мой дом был крыт соломой, и во время дождя так текло, что единственное сухое место было под полкой…
А когда город вырос, новенькая ратуша показалась нам великолепной. И я не вижу надобности в особых танцевальных залах. Да и танцы теперь не те, что раньше. Мы танцевали скромно и получали от этого не меньше удовольствия, чем нынешняя молодежь от этих ужасных «тротов» с объятиями и всякими штуками. Но если теперь принято забывать божью заповедь о том, что девушкам надлежит быть скромными, то, пожалуй, они отлично могут обойтись залом при масонской ложе, хотя туда и не очень охотно пускают всех иммигрантов, батраков и тому подобных. И уж во всяком случае не нужны, по-моему, земледельческие бюро или лекции по домоводству, о которых теперь болтают. В мое время мальчики учились земледелию, честно потея на поле, и каждая девочка умела готовить, а не то мать живо выучивала ее, положив поперек колена! А потом, разве у нас нет районного агента в Уэкамине? Он приезжает сюда чуть не каждые две недели. И довольно возни с «научным земледелием»; Чэмп говорит, что это сущий вздор.
А что касается лекционного зала, то разве у нас нет церквей? Гораздо лучше послушать хорошую, старомодную проповедь, чем изучать географию и всякий книжный вздор, который никому не нужен, для этого хватит и Танатопсиса — и так тут слишком часто забывают о вере. Что же до вашей идеи перестроить весь город в колониальном стиле, то я скажу так: я люблю красивые вещи, до сих пор еще продергиваю ленточки в свои нижние юбки, хотя Чэмп смеется надо мной, старый негодник! Но все-таки я не думаю, чтобы кто-нибудь из нас, стариков, обрадовался, если бы снесли выстроенный нами с таким трудом город, который мы так любим, и заменили его чем-то похожим на картинки из немецких книжек. Разве теперь он не хорош? Сколько деревьев и газонов! Такие удобные дома, водяное отопление, электричество, телефон, бетонные тротуары и всякая всячина! По-моему, все, кто ни приезжает из Сеит-Пола и Миннеаполиса, говорит в один голос, что у нас тут очень красиво.
Кэрол совершила клятвопреступление: она поспешила признать, что Гофер-Прери отличается красочностью Алжира и веселостью парижского карнавала.
Однако на следующий день она принялась за миссис Лаймен Кэсс, крючконосую супругу владельца мельницы.
Салон миссис Кэсс принадлежал к «загроможденно — викторианской» школе, как салон миссис Льюк Доусон — к «головикторианской». В его обстановке преобладали два принципа: во-первых, каждая вещь должна была быть похожа на что-нибудь совсем другое: у качалки была спинка в виде лиры, сиденье из кожи, имитирующей парчу, а ручки в виде львов. На самых неожиданных местах торчали шишки, завитки, щиты и острия копий. Второй принцип состоял в том, что каждый уголок комнаты должен быть заполнен бесполезными предметами. Стены были увешаны картинами доморощенных художников, изображавшими лесные пейзажи, мальчишек-газетчиков, щенков и церковные колокольни в сочельник; еще там висела тарелка с видом миннеапо- лисской выставки, выжженные по дереву портреты индейских вождей неизвестно какого племени, поэтический девиз, вышитый на фоне анютиных глазок, засушенные цветы и листья, собранные под стеклом, и флаги учебных заведений, где учились оба сына Кэссов, — Коммерческого колледжа в Чикопи-фоллз и университета Мак-Джилликадди. На маленьком квадратном столике находились: расписной фарфоровый ящичек для карт с золоченым свинцовым ободком, фамильная библия, мемуары генерала Гранта, последний роман миссис Джейн Стрэттон Портер, маленькое деревянное швейцарское шале, служившее копилкой, полированная раковина, а в ней булавка с черной головкой и пустая катушка, бархатная подушечка для булавок в золоченой металлической туфле с выбитой на носке надписью «На память из Трои, шт. Нью-Йорк» и неизвестного назначения блюдо из красного стекла в пупырышках.
Первые слова миссис Кэсс были:
— Я должна показать вам все мои хорошенькие вещицы и предметы искусства.
В ответ на воззвание Кэрол она пропела:
— Я понимаю. Вы находите, что в Новой Англии города и дома колониального стиля красивее, чем у нас на Среднем Западе. Мне очень приятно это слышать. Вероятно, вам интересно будет узнать, что я родилась в Вермонте.
— Так не думаете ли вы, что нам следовало бы попытаться сделать и Гофер-Прери…
— О нет, боже упаси! Мы этого не можем себе позволить. Налоги и так слишком высоки. Нам следовало бы сократиться в расходах и не позволять городскому совету тратить ни одного лишнего цента. Да-а… Не находите ли вы, что миссис Уэстлейк прочла прекрасный доклад о Толстом? Я была очень рада услышать о том, как провалились все его социалистические бредни.
То, что сказала миссис Кэсс, повторил в тот же вечер Кенникот. Раньше, чем через двадцать лет, совет не предложит строить новую ратушу, а город не даст на это средств.
V
Кэрол избегала делиться своими планами с Вайдой Шервин. Она побаивалась ее тона старшей сестры. Ванда или высмеяла бы ее, или перехватила бы у нее идею и переиначила ее по-своему. Но выхода не было. Когда Вайда пришла на чашку чая, Кэрол изложила ей свою утопию.
Вайда сказала ласково, но решительно:
— Дорогая моя, вы бьете совсем мимо цели! Я была бы рада когда-нибудь увидеть этот городок весь в садах, защищенным от северных бурь. Но это неосуществимо.
Чего может добиться простой дамский образовательный клуб?
— Но мужья этих дам — самые влиятельные люди в городе. Город — это они!
— Но город в целом не муж нашему Танатопсису. Если б вы знали, каких трудов стоило заставить городской совет раскошелиться и обсадить диким виноградом стену водопроводной станции! Что бы вы ни думали о женщинах Гофер-Прери, они все-таки вдвое прогрессивнее мужчин.
— Но разве мужчины не видят, что город безобразен?
— Они не считают его безобразным. Да и как вы это докажете? Дело вкуса. Почему им должно нравиться то, что нравится какому-нибудь архитектору из Бостона?
— Им нравится торговать черносливом!
— Ну так что же? Во всяком случае, надо действовать, опираясь на местные понятия, а не на идеи, занесенные извне. Нельзя навязывать духу готовые формы. Нарядная оболочка должна вырасти из внутренней сущности и выражать ее. А это значит, что нужно запастись терпением. Если мы будем тормошить городской совет еще десять лет, он, может быть, отпустит деньги на новую школу.
— Я отказываюсь поверить, чтобы богатые люди в городе пожалели по нескольку долларов каждый на постройку здания, где-вы только подумайте! — могли бы происходить и танцы, и лекции, и спектакли, и все это на дружеской, на кооперативной основе!
— Вы только попробуйте произнести слово «кооперативный» в присутствии здешних коммерсантов — да они вас просто линчуют! Не считая торговых фирм, гарантирующих покупателям доставку на дом, они больше всего на свете боятся фермерского движения в пользу кооперации.
— Тайные следы, ведущие к трусливым бумажникам! Везде и во всем! И у меня нет никаких эффектных средств воздействия, о которых пишут в книгах, — ни диктографов, ни факельных шествий с речами. Мой путь прегражден косностью. Я знаю, с моей стороны это просто безумие. Я мечтаю о Венеции, а живу в Архангельске и недовольна, что в Ледовитом океане волны не лазурные… Но это не мешает мне любить Венецию, и когда-нибудь я убегу… Ну хорошо. Довольно об этом.
Она раскинула руки, как бы отрекаясь от своей мечты.
VI
Начало мая. Поднялись пшеничные всходы, зеленые и мягкие, как трава. Фермеры сажают кукурузу и картофель. Земля гудит. Два дня шел непрестанный дождь. Даже городские улицы расплылись грязью; на них противно глядеть, и через них трудно переходить. Главная улица — черное болото от одного тротуара до другого. В жилых кварталах сквозь траву у тротуаров проступает серая, мутная вода. Стоит душная жара, однако город под неприветливым небом совершенно гол. Не защищенные ни снегом, ни качающи- I мися ветвями, дома торчат из земли и хмурятся, выставляя напоказ всю свою неряшливость и грубую наготу.
Бредя домой, Кэрол с отвращением смотрела на свои облепленные глиной галоши и забрызганный подол платья. Она прошла мимо дома Лаймена Кэсса, громоздкого кирпичного сарая с башенкой. Перебралась через длинную ржавую лужу. Нет, это болото не ее дом. Ее дом, ее прекрасный город существуют в ее мечтах. Они уже воздвигнуты. Все уже сделано. В сущности, теперь она только искала кого-нибудь, кто мог бы поселиться там вместе с нею.
Вайда не захочет; Кенникот не сможет.
Кто-нибудь, кто разделил бы с ней ее убежище!
Вдруг она подумала о Гае Поллоке.
Она отвергла его. Он был слишком осторожен. Ей нужен был дух, такой же юный и безрассудный, как у нее. Такого ей никогда не найти. Никогда больше не придет поющая молодость. Кэрол побеждена.
Однако в тот же вечер ее осенила идея, разрешавшая вопрос о перестройке Гофер-Прери.
Не прошло и десяти минут, как она уже дергала старомодный звонок у дома Льюка Доусона. Миссис Доусон отперла дверь и нерешительно выглянула. Кэрол чмокнула ее в щеку и впорхнула в мрачную гостиную.
— О, вот радость для стариковских глаз! — приветствовал ее мистер Доусон, опуская газету и сдвигая на лоб очки.
— Вы, кажется, чем-то взволнованы? — вздохнула миссис Доусон.
— Да, я взволнована! Скажите, мистер Доусон, ведь вы миллионер?
Он поднял голову и начал нараспев:
— Ну, я думаю, если реализовать все мои ценные бумаги, закладные, изъять капиталы, вложенные мною в железные рудники в Мезабе, в северные леса и отчужденные земельные участки, наберется без малого два миллиона, и каждый цент я добыл упорным трудом, а не швырял направо и налево…
— Я хочу у вас все это отобрать!
Доусоны одобрительно отнеслись к такой шутке и весело переглянулись. Он хмыкнул:
— Вы хуже преподобного Бенлика! Он никогда не штрафует меня больше, чем на десять долларов зараз.
— Я не шучу. Я говорю серьезно. Ваши дети в Сент-Поле — уже взрослые преуспевающие люди. Неужели вы умрете, не оставив памяти о себе? Почему бы вам не сделать что-нибудь большое и оригинальное? Почему бы не перестроить весь город? Пригласите знаменитого архитектора, и пусть он составит пригодный для прерий план города. Быть может, он создаст совершенно новые архитектурные формы. Тогда снесите долой все эти неуклюжие постройки.
Мистер Доусон принял ее слова всерьез. Он промычал:
— Да ведь это стоило бы миллиона три-четыре!
— Но у вас одного — только у одного человека — есть уже два миллиона!
— Я? Чтобы я своим горбом заработанные деньги потратил на постройку домов для шайки бродяг, которые за всю жизнь не сумели гроша скопить?.. Я никогда не был скуп. У жены всегда была служанка, если только удавалось найти. Но мы сами работали до изнеможения — истратить все на банду мошенников?..
— Ну, не сердитесь, не сердитесь! Я — только хотела сказать… Конечно, не надо тратить всего, но если бы вы подписались во главе листа, а потом другие, и если бы вы поговорили о необходимости украсить город…
— Послушайте, детка, у вас странные идеи! Да и чем вам не угодил наш город? По мне, он вполне хорош. Сколько раз мне говорили люди, которые весь свет объездили, что лучше нашего Гофер-Прери нет городка на Среднем Западе! Прекрасный город, на любой вкус. На наш вкус, во всяком случае. А кроме того… мы с женой подумываем купить особнячок в Пасадене и переехать туда.
VII
По пути домой Кэрол встретила Майлса Бьернстама.
На какое-то мгновение этот рабочий с разбойничьими усами и в грязном комбинезоне показался ей более чем кто бы то ни было похожим на увлекающегося юношу, которого она искала для совместной борьбы, и она полушутя рассказала ему кое-что о своих замыслах.
Он проворчал:
— Никогда не думал, что сойдусь в чем-нибудь со старым Доусоном, этим кровопийцей и взяткодателем. Но вы на ложном пути. Вы все еще нездешняя. Вы хотите что-нибудь сделать для города? А я — нет! Я хочу, чтобы город сделал что-нибудь для себя. Деньги старого Доусона не нужны нам, по крайней мере как подарок. Мы сами отберем их у него, потому что они наши. Вам нужно побольше твердости и упрямства. Переходите к нам, неунывающим бродягам, и когда-нибудь, когда мы поумнеем и больше не будем простофилями, мы возьмем все в свои руки и поведем дело как следует.
Из ее друга он сразу превратился в скептика в рабочем костюме. Кэрол не прельщала автократия «неунывающих бродяг».
Дойдя до окраины города, она забыла о Бьернстаме.
Теперь мечты о новой ратуше были вытеснены совершенно иной волнующей мыслью о том, как мало делается для жалких обитателей этих неживописных трущоб.
VIII
Весна в прерии не похожа — на тихую деву. Она вспыхивает жарким огнем, — глядишь, а ее уж нет. Грязь на дорогах за несколько дней превращается в мелкую пыль, а лужи по обеим сторонам засыхают в виде длинных ромбов гладкой черной земли, напоминающей потрескавшуюся лакированную кожу.
Кэрол торопилась на заседание программной комиссии Танатопсиса. Предстояло наметить темы на осень и зиму.
Председательствовавшая на этот раз Элла Стоубоди в блузе устричного цвета осведомилась, не возникло ли новых предложений.
Кэрол встала. Она внесла предложение, чтобы Танатопсис занялся вопросом о помощи городской бедноте. Она была вполне корректна и высказывала современные взгляды. Она просила не о благотворительности, а о том, чтобы дать людям возможность самим помочь себе. Следовало бы организовать бюро найма рабочей силы, научить женщин держать в чистоте детей и стряпать, а кроме того, учредить городской ссудный фонд для постройки коттеджей.
— Что вы думаете о моих планах, миссис Уоррен? — закончила она.
Рассудительно, как подобает женщине, связанной благодаря браку с церковью, миссис Уоррен ответила:
— Я уверена, что все мы от души разделяем чувства миссис Кенникот. Когда мы встречаемся с подлинной нищетой, для нас большая радость — исполнить свой долг перед нашими менее счастливыми ближними. Но мне кажется, что мы испортим все дело, если перестанем смотреть на него как на благотворительность. Ведь милосердие — главное украшение истинного христианина и всей нашей церкви. Библия служит нам в этом лучшим руководством. «Вера, надежда и милосердие», — говорится в ней, и еще: «Бедные всегда с вами», — а это значит, что никогда не сбудутся все эти ученые планы устранения бедности. Никогда! И разве не лучше так? Скучно было бы жить в мире, лишенном всякой радости даяния. А кроме того, когда этот бездомный люд знает, что ему помогают из милосердия, а не по обязанности, он проявляет гораздо больше благодарности.
— Помимо всего этого, — фыркнула мисс Элла Стоубоди, — вас просто обманывают, миссис Кенникот! Здесь вовсе нет настоящей бедности. Взять хотя бы эту миссис Стейнгоф, о которой вы говорили; я отдаю ей в стирку все белье, с которым не может справиться наша служанка. За один только прошлый год она заработала на этом не меньше десяти долларов! Я уверена, что папа никогда не одобрит ссудного фонда для постройки коттеджей. Папа говорит, что тут весь народ — жулик на жулике. Особенно все эти фермеры — арендаторы, которые уверяют, что им так трудно приобретать семена и машины. Папа говорит, что они просто не хотят платить долги. Говорит, что терпеть не может описывать имущество, если закладные просрочены, но это единственный способ заставить их уважать закон.
— Подумайте еще о том, сколько мы даем этим людям всякой одежды! — сказала миссис Джексон Элдер.
Кэрол вмешалась снова:
— Ах, кстати об одежде! Я как раз хотела поговорить о таких подарках. Не находите ли вы, что, прежде чем отдавать бедным старые вещи, нам следовало бы чинить их и по возможности приводить в приличный вид? Хорошо было бы в следующий раз перед рождеством собраться нам здесь и заняться починкой одежды, шляп…
— Господи помилуй, да у них больше времени, чем у нас! Они должны быть счастливы и благодарны, в каком бы состоянии ни были вещи. Я и не подумаю сидеть и шить для этой лентяйки миссис Вупни, когда у меня своего дела по горло! — заявила Элла Стоубоди.
Все они уставились на зачинщицу спора. Кэрол вспомнила, что у миссис Вупни, мужа которой раздавило поездом, десять душ детей.
Но миссис Мэри Эллен Уилкс улыбалась. Она была владелицей антикварной лавки и книжного магазина и чтицей в маленькой церкви последователей «христиан-1 ской науки». Она внесла в вопрос полную ясность:
— Если бы люди понимали основы «христианской науки», понимали, что мы дети божьи, и ничто не может причинить нам вреда, они не впадали бы в заблуждения и нужду.
Миссис Джексон Элдер подтвердила:
— Я нахожу, что клуб делает достаточно: и зеленые насаждения, и борьба с мухами, и наша инициатива с комнатой отдыха, не говоря уж о том, что мы собираемся побудить администрацию железной дороги разбить сад около станции!
— Да, я того же мнения! — сказала председательница и нерешительно поглядела на мисс Шервин. — А вы что скажете, Вайда?
Вайда тактично улыбнулась всем членам комитета по очереди и сказала:
— Едва ли нам стоит браться теперь за что-нибудь новое. Но я уверена, что остальным было так же приятно, как и мне, ознакомиться с оригинальными и благородными мыслями Кэрол. Впрочем, есть одно дело, которое нам надо решить немедленно. Мы должны сплотиться и дать отпор всем попыткам со стороны клубов Миннеаполиса провести в председательницы клубной федерации нашего штата свою кандидатку. А эта миссис Эдгар Потбери, которую они выдвигают… Конечно, некоторые находят ее умным и интересным оратором, но я считаю ее пустой болтушкой. Что вы скажете, если я напишу в клуб Лэйк Оджибауоша и предложу им поддержать кандидатуру миссис Уоррен на пост второй заместительницы председателя, а мы тогда, в свою очередь, будем выдвигать их миссис Хэгелтон — очень милую, приятную, культурную женщину — в председательницы?
— Да, да! Надо проучить этих дам из Миннеаполиса! — едко отозвалась Элла Стоубоди. — И потом, мы должны решительно протестовать против предложения этой миссис Потбери, чтобы клубы штата выступили за право голоса для женщин. Женщинам не место в политике! Они потеряют все свое изящество и привлекательность, если впутаются в эти мерзкие интриги, и взаимные восхваления, и политические сплетни, и личные выпады.
Все закивали, кроме одной… На этом деловые разговоры были прерваны, и дамы приступили к обсуждению супруга миссис Эдгар Потбери, доходов миссис Потбери, автомобиля миссис Потбери, особняка миссис Потбери, ораторского стиля миссис Потбери, оранжевого вечернего туалета миссис Потбери, прически миссис Потбери и безусловно отрицательного влияния миссис Потбери на федерацию женских клубов штата.
Прежде чем разойтись, программная комиссия посвятила три минуты окончательному выбору темы занятий на будущий год. Журнал «Культурный досуг» предлагал две темы: «Меблировка и фарфор» и «Библия как литературное произведение». И здесь произошел еще один неприятный инцидент. Миссис Кенникот снова выскочила со своими замечаниями:
— Вам не кажется, что у нас и так уже достаточно говорят о Библии в церквах и воскресных школах?
Миссис Леонард Уоррен, едва сдерживаясь, воскликнула:
— Ну, что вы скажете! Я не думала, чтобы мог найтись кто-нибудь, кому надоела Библия! Великая древняя книга, которая две тысячи лет выдерживала нападки неверных, достойна, мне кажется, хотя бы беглого внимания с нашей стороны!
— Ах, я не то хотела сказать… — начала объяснять Кэрол; но ей было очень трудно вывернуть свою мысль наизнанку. — Я просто хотела бы, чтобы мы не ограничивались ни Библией, ни меблировкой, а занялись изучением действительно замечательных идей современности — будь то химия, антропология или рабочий вопрос, — идей, имеющих в настоящее время такое огромное значение.
Все вежливо откашливались.
Председательница спросила:
— Есть еще вопросы? Желает ли кто-нибудь поддержать предложение Вайды Шервин о том, чтобы мы остановились на изучении меблировки и фарфора?
Предложение было принято единогласно.
— Шах и мат! — пробормотала Кэрол, поднимая руку.
Неужели она серьезно верила, что может насадить семя либерализма в глухую стену посредственности? Как могла она впасть в такое безумие, чтобы пытаться сажать что бы то ни было в эту гладкую стену, за которой всем этим людям так сладко спалось?
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
I
Неделя настоящей весны, редкая сладостная неделя мая, миг передышки между свирепыми ветрами зимы и летней духотой. Каждый день Кэрол уходила из города на лоно цветущей природы, опьяненной новой жизнью.
Единственный волшебный миг, когда к ней возвращались молодость и вера в красоту.
Она пошла на север, к дальнему берегу Ласточкиного озера, по железнодорожному полотну, которое, как единственный прямой и достаточно сухой путь, естественно служил в степи главным трактом для пешеходов. Большими шагами переступала она со шпалы на шпалу. Потом попробовала идти по рельсам, балансируя вытянутыми руками и осторожно переставляя ноги. Теряя равновесие, она наклонялась, отчаянно взмахивала руками и хохотала.
Вдоль полотна в густой траве, жестко щетинившейся прошлогодними обгоревшими стеблями, выглядывали канареечно-желтые лютики и лиловые, опушенные зеленью цветы ветреницы. У кустиков толокнянки ветки были красные и гладкие, как лак японских чашек.
Кэрол сбежала по песчаному откосу, улыбнулась детям, собиравшим в корзинку цветы, приколола к своей белой блузке пучок нежных цветов ветреницы. Зеленые поля манили ее в сторону от педантично прямолинейной железной дороги и заставили пролезть под изгородью из ржавой колючей проволоки. Она направилась по борозде между низенькими всходами пшеницы и рожью, которая под ветром вспыхивала серебряным огнем. Возле озера Кэрол вышла на луг. Он так пестрел цветами мяты и пушистыми метелками индейского табака, что похож был на редкий старинный персидский ковер кремовых, розовых и нежно-зеленых тонов. Жесткая трава под ногами приятно похрустывала. Ласковый ветер набегал со стороны сверкавшего на солнце озера, и мелкие волны плескались о зеленый берег. Кэрол перескочила через ручеек, бежавший меж ивовых кустов, и подошла к веселой рощице берез, тополей и диких слив.
Листва тополей была с серой подпушкой, как на картинах Коро; зеленые и серебристые стволы были чисты, как у берез, стройны и безупречны, как стан Пьеро. Целые облака белых цветов дикой сливы окутывали рощу весенней дымкой и словно отодвигали ее куда-то вдаль.
Вбежав туда, Кэрол вскрикнула от радостного чувства свободы, вновь обретенной после стольких месяцев зимы. Цвет дикой вишни заманил ее с открытых солнечных просторов сюда, в эту тихую зеленую глубину. Лучи, проникавшие сквозь молодую листву, колыхались, как в подводном царстве. Задумчиво | шла она по заброшенной дороге. Под мшистым бревном нашла венерин башмачок. В конце дороги вновь открылись широкие волнистые поля пшеницы.
«Верую! Лесные боги еще живы! И земля эта прекрасна! Прекрасна, как горы. Какое мне дело до всяких Танатопсисов?»
Она вышла в прерию, широко раскинувшуюся под сводом смело очерченных облаков. Кое-где поблескивали болотца. Вверху краснокрылые зуйки гнались за вороной — мгновенно разыгранная в воздухе мелодрама. На | холме обрисовывалась фигура человека, шедшего за бороной. Его лошадь, пригнув шею, лениво и умиротворенно тащилась вперед.
Тропинка вывела Кэрол на обратную дорогу в город. Островки одуванчиков желтели среди дикой травы. Из бетонной трубы под дорогой вырывался поток воды. Кэрол шла с чувством приятной усталости.
Кто-то обогнал ее на подпрыгивавшем форде и крикнул:
— Подвезти вас, миссис Кенникот?
— Благодарю! Вы очень любезны, но я предпочитаю пройтись.