– Ладно! – нетерпеливо сказал Васёк, отходя к своему столу и вытаскивая из конверта тонкую серую бумажку.
Отец писал, что никак не мог сообщить о себе, так как ездил со своей бригадой на другие участки и всё надеялся скоро вернуться. Но сейчас в паровозном депо идёт большой ремонт, и придётся недельки на две задержаться. Он просил тётку приглядеть за племянником, спрашивал, как учится Васёк, как он ест, спит, не очень ли скучает. В конце стояла приписка сыну:
«Дело, Рыжик, прежде всего. Паровозы мои – пациенты смирные, слушаются меня. Есть среди них очень интересные, новой системы, наши советские. Приеду – расскажу. А пока делаq ты, Рыжик, свои дела так, чтобы совесть была чиста.
Твой папа».
Васёк опустил письмо и задумался.
Отец задерживается… Не с кем поговорить по душам. Некому рассказать, что произошло за это время в его жизни…
Васёк подумал о Саше. Вспомнил его лицо и слова, которые тот бросил ему: «Не товарищ!» «Подумаешь, напугал! И что я ему сказал? Разве это не правда, что он сестричек нянчит? Правда…» – храбрясь и оправдываясь перед собой, думал Васёк.
Потом, вспыхнув до ушей, он растерянно посмотрел на свою твёрдую загорелую руку. В этой руке осталось ощущение острого, худенького плеча Севы. Васёк прикусил губу, чувствуя стыд и недовольство собой. Как это с ним случилось, что он швырнул Севу? Конечно, Малютин сам полез, его никто не просил.
Васёк посмотрел на письмо. Задерживается… в такую минуту, когда ему одному мог он рассказать обо всём, что произошло в классе.
«Ну и ладно… Пусть со своими паровозами остаётся… Хоть и совсем не приезжает, раз так», – с горькой обидой на отца думал он.
– Вот и поговорим, – сказала тётка, закончив какие-то кухонные дела и присаживаясь на стул против Васька. – Разболтался! Грубишь! Думаешь, тётка сквозь пальцы глядеть будет? – Тётя Дуня оправила подол юбки и поудобнее уселась на стуле. – Нет, племянничек, я здесь не для этого живу. На меня не напрасно твой отец надеется. Трубачёвы зря ничего не обещают, и я тебя на ум-разум направлю, – медленно цедила слова тётка.
|
|
Васёк вдруг вышел из берегов:
– А что ты мне сделаешь? Что ты ко мне привязалась сегодня? «На ум-разум направлю»! Вот я отцу расскажу! – кричал он, размахивая руками.
Тётка поджала тонкие губы.
– А я и отца ждать не буду. Я в школу пойду, – язвительно сказала она.
– Ты… в школу? – задохнулся Васёк. – В школу?.. Ведьма! – неожиданно для себя выпалил он и испугался.
Лицо у тётки вдруг сморщилось, очки упали на колени, ресницы заморгали, и на них показались слёзы.
– Спасибо, Васёк, спасибо, племянник, – тихо сказала тётка, поднимаясь со стула.
Васёк хотел броситься к ней, попросить прощения, но слова застряли у него в горле. Первая минута была потеряна, и, провожая глазами её сгорбившуюся фигуру, он только беспомощно шевелил губами.
Тётка весь вечер просидела в кухне.
«Ну и пускай! – думал Васёк, стараясь побороть в себе чувство жалости и раскаяния. – Ещё каждому кланяться буду! Просить, унижаться!»
Вечером пришла Таня. В последнее время Васёк редко видел её и особенно обрадовался теперь, чувствуя себя одиноким и несчастным.
– Таня, ты где всё пропадаешь? – спросил он, поглаживая глиняного петуха. – Я тебя совсем не вижу.
Да у меня дела теперь сверх головы. Меня, Васёк, в комсомол принимают! – с гордостью сказала Таня, показывая на толстую книгу в коленкоровом переплёте. – Вот, учусь! И работаю. Ведь это заслужить надо.
|
|
– А я ещё пионер только, – со вздохом сказал Васёк и сразу подумал: «А вдруг Митя узнает про то, что в классе было? Или учитель?»
Сердце его сжалось, и к щекам опять прилила краска.
– Ты что? – спросила Таня.
– Ничего. Спать захотел, – сказал Васёк.
– Да посиди, рано ещё… Что отец пишет?
– Пишет – задерживается… Я пойду, – устало сказал Васёк.
Ему и правда захотелось спать. Он лёг, но сон не приходил долго. На душе было одиноко и тоскливо.
Васёк вспомнил Одинцова и грустно улыбнулся.
«Один товарищ у меня остался… Один друг, а было два… Эх, из-за куска мела! – Он приподнялся на локте. – А куда же этот проклятый мел делся? Ведь я же сам клал его – длинный, тонкий кусочек. Куда же он делся? Надо было поискать хорошенько, найти, доказать. Может, он лежал в уголке где-нибудь…»
Васёк пожалел, что не сделал этого сразу, а в раздражении ушёл из класса.
* * *
Утром Васёк долго валялся в кровати, лениво делал зарядку. Он не торопился: день перед ним вставал хмурый и неприятный. В первый раз не хотелось идти в школу.
«Теперь, наверно, все на меня глазеть будут, как на зверя какого-нибудь…»
Не хотелось видеть Сашу, Малютина, и перед остальными ребятами было стыдно и нехорошо.
«А что такое? Фью! Больше бояться меня будут! Никто не полезет ко мне!» – хорохорился он наедине с собой, пытаясь заглушить чувство стыда и беспокойства.
Входя в класс, он сделал равнодушное лицо и как ни в чём не бывало направился к своей парте, хотя сразу заметил, что ребята его ждали и говорили о нём. Ему даже показалось, что из какого-то угла донёсся шёпот:
|
|
– А ещё председатель совета отряда…
На самом деле слова эти никем не были сказаны, Ваську это только показалось. Но он насторожился и, небрежно обернувшись к классу, посмотрел на ребят дерзким, вызывающим взглядом.
Саша Булгаков, который сидел впереди, ни разу не обернулся с тех пор, как Трубачёв вошёл в класс. На его круглом открытом лице было вчерашнее упрямое выражение, в глазах – мрачная, застоявшаяся обида.
Васёк, чтобы показать, что он совершенно не интересуется Сашей, небрежно развалился на парте и, стараясь не смотреть на стриженый затылок товарища, неудобно и напряжённо повернул голову и смотрел вбок.
Малютин спокойно сидел рядом с ним. Он не чувствовал ни страха, ни унижения, ни обиды, как будто не его, как котёнка, швырнул вчера Трубачёв на глазах всего класса. Малютин страдал за Васька. Васёк Трубачёв в его глазах всегда был честным, смелым товарищем, которого слушались и любили ребята. И вот теперь вместо этого честного и смелого товарища рядом с ним сидел дерзкий расшибака-парень, показывающий всем и каждому, что в любую минуту может пустить в ход кулаки.
«Пусть только кто-нибудь пикнет!» – говорил весь облик Трубачёва.
Сева ясно видел, что класс осуждает Трубачёва. И, чтобы заставить товарища перемениться, вернуть его в обычное состояние, Малютин изредка задавал ему простые вопросы: как он думает, будут ли у них экзамены и когда; останется ли с ними Сергей Николаевич и на следующий год?
Васёк удивлялся, что Сева как будто забыл про вчерашнее; он чувствовал к нему благодарность, жалел, что так обидел его, но, боясь показаться в глазах ребят трусом, который подлизывается к Малютину, чтобы уладить с ним отношения, отвечал Севе свысока, небрежно, чуть-чуть повернув в его сторону голову.
На переменке к Трубачёву подошёл Мазин.
– Ну и поссорились, экая важность! – ни с того ни с сего сказал он. – Из каждой мухи слона делать – так это и жить нельзя.
– Я и не делаю слона, – ответил ему Васёк.
– Я не про тебя – я про Булгакова. Что это он нюни распустил, от одного слова скис?
– Он не скис! – рассердился Васёк. – И нюни не распускал. Это не твоё дело!
Мазин наклонил голову и с любопытством посмотрел на Трубачёва.
– Вот оно что… – неопределённо протянул он и отошёл к своей парте.
– О чём ты с ним говорил? – спросил его Русаков. Но Мазин был поглощён своими мыслями.
– Вот что… – чему-то удивляясь, снова повторил он.
Лида Зорина избегала смотреть на Васька; она то и дело подходила к Саше и с глубоким сочувствием смотрела на Малютина.
У Вали Степановой было строгое лицо, и другие девочки неодобрительно молчали.
Хуже всего было Коле Одинцову. Он то сидел на парте рядом с Васьком, стараясь в чём-то убедить его, то отходил к Саше. И, недовольный своим поведением, думал: «Что это я от одного к другому бегаю!»
Одинцов всё ещё надеялся помирить обоих товарищей.
– Ты бы сказал ему, что виноват, ну и всё! – уговаривал он Трубачёва.
Васёк, разговаривая с Одинцовым, становился прежним Васьком.
– А если по правде, по честности – я виноват, по-твоему? – спрашивал он товарища.
– Виноват! – твёрдо отвечал Коля. – Не попрекай чем не надо. Ты против Саши барином живёшь.
– А он имел право мелом меня попрекать?
Одинцов пожал плечами:
– Не знаю… Если ты клал этот мел, то куда он делся?
Разговоры не приводили ни к чему. Один раз Трубачёв сказал:
– С Булгаковым я дружил, а теперь он мой враг. И больше о нём не говори. Я к нему первый никогда не подойду. А ты с ним дружи. И со мной дружи.
– Да ведь нас трое было.
– А теперь ты у меня один остался, – решительно сказал Васёк.
К концу дня, видя, что ребята, как будто условившись между собой, не заговаривают о ссоре, Трубачёв успокоился, принял свой прежний вид и даже сказал Малютину:
– Я ведь тебя не хотел вчера…
– Я знаю, я знаю! – поспешно и радостно перебил его Сева. – Дело не во мне, я другое хочу тебе рассказать… Только дай мне честное пионерское, что не рассердишься.
– Я на тебя не рассержусь, говори.
Сева быстро и взволнованно рассказал ему про мальчишку в Сашином дворе, как тот осыпал Сашу насмешками, когда Саша нёс помои.
Васёк стукнул кулаком по парте:
– И ты не выскочил и не дал ему хорошенько? Эх, я бы на твоём месте…
– Я вышел потом… Но это не то, я другое хотел сказать.
Они посмотрели друг другу в глаза. Васёк потемнел.
– Ты что же… меня к тому хулигану приравнял? – тихо, с угрозой спросил он.
– Тот хулиган не был Сашиным товарищем, – ответил ему Сева.
Глава 23
Статья Одинцова
Одинцов писал статью. Он описывал всё происшедшее в классе так, как оно было. Но каждый раз на фамилии Трубачёва он останавливался и долго сидел, опустив голову. Потом снова брал перо.
«А теперь ты у меня один остался», – сказал ему Васёк.
«Но ведь я в глаза говорил ему, что он виноват. И завтра сам скажу, что статью написал. Как пионеру скажу… Он поймёт, что иначе нельзя мне», – волновался Одинцов.
Уже несколько ребят спросили его в классе, какую статью он даст в стенгазету.
– Правду напишешь?
– Как всегда.
Одинцов вспомнил, что, ответив так ребятам, он перестал колебаться, но после этого никак не мог подойти к Трубачёву и ушёл домой, не попрощавшись с ним. И всю дорогу в мыслях его что-то двоилось, путалось. Трубачёв стоял по одну сторону, а он, Коля Одинцов, – по другую. Ребята ждали от Одинцова правды и справедливости.
«Я спрошу его, как бы поступил он на моём месте, – волнуясь, думал Коля. – Он ведь тоже пионер, он не захочет, чтобы я из-за него пионерскую честь свою запятнал».
Одинцов снова брался за перо:
«…Когда Трубачёв выходил, к нему бросился Малютин и сказал: „Трубачёв, ты виноват“. Трубачёв схватил Малютина за плечо и сильно толкнул его…»
Подумав, Одинцов зачеркнул слова «схватил» и «сильно». Вышло так: «Трубачёв взял Малютина за плечо и оттолкнул его…»
– Почти одно и то же… – прошептал Одинцов и перешёл к следующему происшествию:
«…А потом Мазин за что-то ударил Русакова, и оба спокойно вышли из класса. Редакция надеется, что Трубачёв, как пионер и товарищ, поймёт, что он сделал нехорошо, и как-нибудь помирится с Булгаковым».
* * *
Васёк притих. Он вдруг понял, что всех обидел: и тётку, и Сашу, и Севу Малютина, – что он перед всеми виноват. От этого на душе у него было тоскливо, и даже приезд отца не обещал ему радости. Случай на Сашином дворе не выходил у него из памяти. Он думал о Саше. Вспомнил, как они с Одинцовым звали его на каток, а он не мог пойти.
– «А ведь Сашке, конечно, трудно, а я ещё попрекнул его. Он, верно, сразу того хулигана вспомнил… Такую обиду Саша не простит. Тётка тоже не простит. Она так заботилась обо мне, а я назвал её ведьмой… Сева простил. Почему простил Сева – непонятно. Но Малютин вообще непонятный. Может, он трус и не хочет ссориться со мной? Нет, он не трус! Он даже, наоборот, как-то…»
Но как это «наоборот» – Васёк не додумал.
Была суббота. После обеда собиралась редколлегия, вчера ребята давали заметки. Интересно, что написал Одинцов?
Вчера из самолюбия Васёк не спросил его об этом, хотя сам Одинцов всё время начинал с ним разговор о стенгазете. Видно, не знал, как писать, и хотел посоветоваться.
«Наверно, написал просто, что куда-то делся мел и дежурные поспорили между собой», – спокойно подумал Васёк.
– Тётя Дуня, мне в школу на собрание нужно.
Тётка молча накрыла на стол. Она всё делала теперь молча. Васёк слышал, как вчера вечером она сказала Тане:
– Он меня обидел, и я всё ему буду делать официально.
Васёк вздохнул: «Ну что ж, я тоже официально буду…»
Глава 24
В землянке
Мазин перестал ходить на занятия к Трубачёву. С одной стороны, его мучила история с мелом и он чувствовал себя виноватым перед Васьком. С другой стороны, после злополучного урока он решил подтянуть Русакова и сам превратился в учителя, пригрозив Петьке, что будет считать его последним человеком в Советском Союзе, если он не научится отличать подлежащее от сказуемого и глагол от имени существительного.
Русаков сам понял, что ему никуда не деться от грамматики, и согласился заниматься.
Он хорошо знал, что если Мазин за что-нибудь берётся, то «дело будет».
Занимались в землянке. Пообедав, порознь выходили из дому и окольными путями шли к пруду. Ноги проваливались В глубокий, рыхлый снег, вода доходила до щиколотки, пробираться к старой ели было трудно, но зато в землянке было сухо и уютно.
Мальчики отгребли от входа снег и прорыли вокруг глубокие канавы, чтобы дать сток воде. Усевшись поудобнее на мешке, они зажигали коптилку и начинали заниматься. Ещё до урока Петя успевал рассказать товарищу тысячу новостей. Уже две недели в их доме жила молодая женщина, которую он называл мачехой. Мачеха пугала и интересовала Петю. Он всегда ждал от неё каких-нибудь неприятностей и рассказывал Мазину:
– Такую пыль в доме подняла! Всю мою кровать вверх тормашками перевернула. И чего ей там нужно было?
– Клопов, – изрекал Мазин.
– Может, конечно… А потом, смотрю, на мой стол чернильницу отцовскую поставила, ручку у отца спёрла.
– Это что ещё за слово у тебя? Говори по-русски.
– Ну, стащила…
– Смотри у меня! А то подумают – я тебя научил, – выговаривал Мазин.
– Ладно, – соглашался Русаков, – пускай стащила… Она вообще нас с отцом не различает: что ему, то и мне! – вдруг похвалился он.
– Различит, когда за ремень возьмётся, – поддразнил его Мазин.
– Она сама не возьмётся. Отца подучать будет… Она мне вот что один раз говорит: «Петя, может, ты за хлебом сегодня сходишь?» Видал? Думает прислужку из меня сделать!
– А ты хлеб ешь?
– Ем.
– Не ешь, – серьёзно сказал Мазин.
– Почему это?
– Потому что она подумает, что ты из неё прислужку хочешь сделать.
Петя засмеялся.
– Ты всегда придумаешь чего-нибудь… А мне бы только одно наверняка знать: добрая она или злая? – задумчиво сказал он. – Почему это нельзя сразу человека узнать?
– Узнать, пожалуй, можно, – протянул Мазин.
– А как? – заинтересовался Русаков.
– Принеси ей дохлую кошку.
– Совсем дохлую?
– Не совсем… наполовину… чтоб ещё мяукала… Или собаку. Одно из двух.
– И что?
– И посмотри: выкинет она её или накормит. Кто любит животных, тот добрый человек, а кто их не жалеет, тот сам дрянь! – объяснил Мазин.
– Это верно… А где же мне эту самую дохлую кошку взять? Если поймать да заморить какую-нибудь? – сморщившись, сказал Петя.
– Ну, и будешь сам дрянь, – отрезал Мазин.
– Ну вот… а говоришь… Легче уж совсем дохлую достать, так ту и жалеть нечего, раз она уже всё равно скончалась… А так… все кошки толстые, – припоминая всех знакомых кошек, говорил Русаков.
– Ну ладно! Выбрось всё это из головы. Садись. Говори честно: чего знаешь и чего не знаешь?
– Что ты не знаешь, то и я не знаю, – расхрабрился Русаков.
– Ну-ну! Я не знаю – так догадаюсь, – важно сказал Мазин. – Тебе со мной не равняться. А по правде, обоим подтягиваться нужно. Скоро экзамен. Придётся как-никак поработать.
Ребята взялись за учёбу.
Положив на колени учебник, Мазин экзаменовал Русакова, тут же проверяя и свои знания.
Когда оба начинали скучать, Мазин говорил:
– Последнее предложение: «Коля стукнул Петю по шее». Разбирай.
– Нет, ты разбирай: «Русаков положил Мазина на обе лопатки».
– Раньше положи, – говорил Мазин, обхватывая товарища поперёк туловища.
Начиналась борьба. Со стен летели пугачи и рогатки, мешок с сеном трещал по всем швам.
Ужинали порознь. Каждый у себя дома. Последнее время Петя стал разборчив в еде. Ворону пришлось выбросить, мороженую рыбу пустили в пруд на съедение ракам.
– Знаешь, Мазин, это кушанье как-то не по мне, – сознался товарищу Петя.
– А какие ещё фрикадельки тебе нужны? – ворчал Мазин, очищая котелок от вороньих перьев.
Ложась спать, Мазин размышлял о жизни: «Учиться хорошо можно. В конце концов это не такое трудное дело. Отвиливать, пожалуй, труднее».
И он сразу решил за себя и за Русакова – хорошо подготовиться к экзаменам. История с мелом тоже повлияла на Мазина.
«В общем, всё из-за одного лодыря вышло. Знай Петька грамматику – я бы не стащил мел. Не стащи я мел – Трубачёв не поссорился бы с Булгаковым, вот и всё… А какие товарищи были Васёк и Саша! Трубачёв и сейчас за Булгакова вступился, когда я сказал, что Сашка нюни распустил… Гм… А в общем, какая это дружба! Из-за одного куска мела всё вдребезги! Я бы так Петьку не бросил. Эх, жизнь!»
Мазин был благодарен Трубачёву за помощь по географии. Бывая у Васька в доме, он сблизился с ним и привык к нему, а поэтому всю вину перекладывал на Сашу, да ещё в самой глубине сердца сознавал и свою вину, которую, в свою очередь, перекладывал на Русакова, и, не в силах разобраться в этой путанице, засыпая, говорил:
– Эх, жизнь!
Глава 25
«Совершенно точно»
Васёк торопился. На втором этаже школы, в пионерской комнате, окна были освещены.
«Работают уже!.. Скорей надо! Сегодня Белкин переписывает, наверно».
– Иван Васильевич, Митя пришёл? – спросил он, пробегая мимо Грозного.
– Нет ещё… Сергей Николаевич в учительской, – сообщил Грозный.
«Эх, а я опоздал!» – подумал Васёк и, пробежав быстро по коридору, открыл дверь в пионерскую комнату.
Одинцов стоял посреди комнаты, держа в руках аккуратно исписанный листок. Ребята окружали его тесным кольцом. Увидев Васька, кто-то тихо сказал:
– Трубачёв!
Все лица повернулись к Трубачёву. Одинцов тоже обернулся и машинально спрятал за спину листок.
Трубачёв посмотрел ему прямо в глаза. Потом медленно протянул руку:
– Это про меня? Дай!
Одинцов, бледный, но спокойный, передал ему листок.
– Я не мог иначе… – сказал он.
Васёк пробежал глазами статью. Она пестрела его фамилией.
– Совершенно точно, – сказал он, криво усмехаясь и возвращая листок. – Совершенно точно… – повторил он и при общем молчании вышел из комнаты.
– Трубачёв! – упавшим голосом позвал Одинцов. – Ребята, что же вы! Остановите его!
– Трубачёв! Трубачёв! – понеслось по коридору.
– Митя! Где Митя? – волновались ребята.
Саша Булгаков подошёл к Одинцову и сел рядом с ним.
– Ты не из-за меня написал? – спросил он, моргая ресницами.
– Нет, я просто правду написал! – Одинцов поднялся. – Белкин, переписывай!
Ребята зашевелились, задвигались, горячо обсуждая случившееся.
Мнения разделились: одни обвиняли Одинцова и говорили, что он не должен был подводить товарища; другие защищали Одинцова.
– Он не имел права иначе! Он поступил честно! – кричали они.
В пионерскую комнату вошёл Сергей Николаевич. Он просмотрел стенгазету и прочёл статью Одинцова. Ребята стояли понурившись, работа шла вяло. Все ждали, что скажет учитель.
Сергей Николаевич подозвал Одинцова:
– Это с Трубачёвым ты просил посадить вас вместе?
– Да, с Трубачёвым и Булгаковым.
– Закадычные друзья? А кто же больше друг – Булгаков или Трубачёв? – спросил учитель, не глядя на Одинцова.
– Оба, – сказал Коля, мучительно краснея.
Сергей Николаевич положил руку на его плечо:
– Бывают, Одинцов, трудные положения у человека. Но если справедливость требует, то… ничего не поделаешь… – он улыбнулся, – надо себя преодолеть!
В комнату вошёл Митя.
– Вы давно здесь? – спросил он, вытирая платком мокрые волосы. – Какая-то труха с неба сыплется… Ну как? Познакомились с материалом?
– Познакомился, – сказал учитель, подвигая ему статью. – Тут много интересного.
Митя быстро пробежал глазами статью.
– Ого! Одинцов пишет про Трубачёва! Это новость! – Он вскинул на учителя глаза. – Д-да… Не ожидал от Трубачёва. Ведь он председатель совета отряда. Придётся поговорить.
Сергей Николаевич кивнул головой:
– Обязательно!
– О чём они? – шёпотом спросил у Одинцова Саша. Он чувствовал себя неловко и, когда Сергей Николаевич смотрел в его сторону, готов был провалиться сквозь землю.
– Не знаю, они между собой говорят… Им тоже неприятно всё это.
Когда Сергей Николаевич вышел, ребята бросились к Мите и, перебивая друг друга, стали рассказывать, что Трубачёв прочитал статью и ушёл.
– Экий недисциплинированный парень! Никакой выдержки нет. Придётся с ним поговорить по-серьёзному.
– Ну что ты, Митя, он же председатель совета отряда!
– Тем более должен знать дисциплину! – нахмурился Митя, подвигая к себе статью и перечитывая её снова.
Читая, он вскидывал вверх брови, всей пятернёй расчёсывал волосы и задумчиво глядел куда-то вбок. Потом щёлкнул пальцами по столу и весело, по-мальчишески спросил:
– А куда же делся мел?
* * *
Васёк не шёл, а бежал, натягивая на ходу пальто. На крыльце он чуть не сбил с ног Грозного и далеко за собой оставил его окрик:
– Эй ты, Мухомор, куда?
Пробежав школьную улицу, он наугад свернул в первый попавшийся переулок и оглянулся.
Кончено… Кончено… Одинцов не товарищ… Одинцов осрамил его перед учителем, перед Митей… Одинцов не подумал, что Васёк – председатель совета отряда, не пожалел товарища…
Васёк покачал головой: «Теперь у меня никого нет… ни Одинцова, ни Саши…»
Он вспомнил Малютина, Медведева, Белкина и других учеников своего класса. Никогда не заменят они ему прежних товарищей. На всю жизнь теперь он, Васёк Трубачёв, остался один.
Мягкий снег сеялся сверху на серые лужи, на чёрные островки сырой земли, на Васька Трубачёва.
А он всё шёл и шёл, низко наклонив голову, как человек, который что-то потерял и безнадёжно ищет.
* * *
О заметке Одинцова и о том, что Трубачёв сам не свой выбежал из пионерской комнаты, Мазин узнал от Нюры Синицыной. Она встретила его с Русаковым на улице и спросила:
– Не видели Трубачёва?
– Нет. А зачем тебе? – поинтересовался Мазин.
– Он, наверно, на редколлегии, – сказал Русаков.
– В том-то и дело, что он сейчас выскочил оттуда как угорелый. Ой, что было! Одинцов нам статью читал, а Трубачёв вдруг вошёл!
– Какую статью? – насторожился Мазин.
Нюра, захлёбываясь, стала рассказывать.
– Когда это было? – схватил её за руку Мазин.
– Да вот, вот… сейчас! Я за ним, а его уже нет. Я звала, звала… прямо чуть не плакала…
Мазин повернулся к Русакову:
– Иди домой.
– Я с тобой, – бросился за ним Петя.
– Кому я сказал! – прикрикнул на него Мазин и быстрым шагом пошёл к дому Трубачёва.
В голове у него зрело какое-то решение, но какое – Мазин ещё не мог сообразить. Он знал только одно: наступило время действовать. А как? Сознаться в том, что он утащил мел? Этого Мазину не очень-то хотелось. Он надувал свои толстые щёки, изо всех сил стараясь придумать что-нибудь такое, чтобы самому выйти сухим из воды и выручить Трубачёва. Голова работала плохо.
Мазин хмурил лоб и размахивал руками.
Потолкавшись на улице около дома Васька, он заглянул в окно.
В кухне Трубачёвых горел свет.
Мазин прошёлся по двору, подождал. Потом легонько дернул звонок.
– Васёк ещё не приходил, – сказала тётка. – Он в школе на собрании.
Мазин снова вышел на улицу. Мокрый воротник прилипал к шее.
– Одно к одному, – сказал Мазин, мрачно поглядев на тучи. – Ещё и небо расхныкалось…
Он отломил от водосточной трубы сосульку, засунул её в рот и, прислонившись к забору неподалёку от дома, стал ждать.
«Первым долгом выручить Трубачёва, вторым долгом выкрутиться самому… Петьку вообще выгородить», – соображал он, острыми глазами всматриваясь в каждую тёмную точку, возникавшую в свете уличного фонаря.
Он не сразу узнал Трубачёва. Васёк, не думая, что кто-нибудь из товарищей видит его, плёлся понурив голову, озябший, вымокший под дождём.
Когда Мазин окликнул его, он испуганно оглянулся и, желая скрыться, прижался к забору.
«Так вот оно что!» – снова неопределённо подумал Мазин, подходя к нему, и, чтобы дать товарищу время прийти в себя, небрежно сказал:
– Промок я тут, как чёрт… Где тебя носит?
«Не твоё дело», – хотел ответить Васёк, но замёрзшие губы не повиновались ему.
Он сплюнул в сторону и вызывающе посмотрел на товарища. Но Мазин сплюнул в другую сторону и взял его за пуговицу пальто.
– Дело есть, – сказал он, кашлянув в кулак. – Ты на эту заметку плюнь. Мы тебя выручим, понятно?
Привыкнув во всём действовать сообща с Русаковым, Мазин не заметил, что сказал «мы».
Васёк тоже не заметил этого. Его удивило лицо Мазина. Мокрое от дождя, с узкими карими глазами, оно было виноватым, ласковым, и даже голос был необычным для Мазина, когда он повторил:
– Ты брось. Не обращай внимания… Иди спать ложись как ни в чём не бывало… Ну, иди…
Васёк, ослабевший от горя, усталый и прозябший, не сопротивлялся.
А Мазин, обняв его за плечи и легонько подталкивая к дому, говорил:
– Придёшь – и ложись… Накройся с головой и не думай. Мы тебя выручим.
Он подвёл Трубачёва к двери, сам дёрнул звонок:
– Ну, прощай!
– Подожди! – Васёк выпрямился. – Мазин… Я ничего не боюсь… я… – Голос у него прервался, он отвернулся и обоими кулаками забарабанил в дверь.
– Ну, бояться ещё… Мы им… знаешь… – смущённо пробормотал Мазин.
По лестнице застучали шаги. Дверь открылась.
Мазин засунул руки в карманы и вышел за ворота. Редкие прохожие оглядывались на одиноко шагавшего мальчугана и качали головами.
Сдвинув на затылок шапку и расстегнув навстречу ветру пальто, Мазин шагал посреди улицы и громко пел:
Человек проходит, как хозяин…
Он хорошо знал теперь, что́ он сделает, и совесть его была чиста.
Глава 26
Петя Русаков
У ворот беспокойно вертелся Русаков. Он то поглядывал на свои окна, опасаясь, что вот-вот из форточки высунется отец и крикнет сердитым голосом: «Петя!», то выбегал на длинную улицу, боясь пропустить Мазина.
Ему необходимо было дождаться товарища. Ещё ни разу не было такого случая, чтобы Мазин ушёл куда-нибудь один, не посвятив в свои планы верного друга.
«К Трубачёву пошёл! – догадывался Русаков. – Неужели про меня скажет?»
Услышав голос товарища, Русаков бросился к нему навстречу.
– Ты что, Колька, на всю улицу орёшь?
Мазин спокойно допел до конца строчку «Где так вольно дышит человек». Петя с любопытством посмотрел на него.
Мазин усмехнулся:
– Слушай, я завтра при всех ребятах скажу, что мел стащил я.
– Скажешь?
– Скажу.
Русаков сморщился.
– Что, испугался? – насмешливо сказал Мазин. – Не пугайся, я не про тебя, а про себя скажу.
– Да зачем?
– А затем, что из-за нас Трубачёв страдает. Из-за этого проклятого мела про него статью написали. Вся школа читать будет. Что же ещё молчать-то!
– Да ведь статья из-за драки!
– А драка из-за чего? Из-за чего драка, я тебя спрашиваю?
– Из-за мела, – грустно сказал Русаков.
– Из-за мела. Что ж, я молчать буду?
– Лучше бы молчал, – нерешительно сказал Русаков.
– Что?! – Мазин приблизил к товарищу сердитое лицо. – Похож я на свинью, по-твоему?
Русаков бегло взглянул на выпяченные губы товарища, на короткий розовый нос с каплями дождя на широкой переносице, на щёлочки глаз и, запинаясь, ответил:
– Да… нет!
– А если я не свинья – значит, я человек, – решил тут же Мазин. – А ты трус!
– Я не трус! – вспыхнул Русаков. – Я тоже ничего на свете не боюсь!
Мазин медленно повернул голову и выразительно посмотрел на окна Петиной квартиры.
– Отца, думаешь, да? – заволновался Петя.
– А то нет? Ты только за себя трясёшься. Тебе и товарища не жалко. Трубачёва в газете протащили. С первой строки до последней всё его фамилия только! Эту фамилию теперь по всей школе трепать будут, а ты… эх, испугался! Как бы отец не узнал! – с презрением сказал Мазин и, отстранив Петю с дороги, пошёл к дому. – И чего я только дружу с тобой? – с горечью спросил он, оглянувшись на Русакова.