– Почему? Потому! Весь Интернет стал моей норой, Козлик! Я проношусь со скоростью света по тем самым кабелям, на которых когда-то упражнял свои челюсти! Меня зацепило. Королева Эрихнида удостоила тебя аудиенции, чтобы предложить то же самое, Козлик.
Королева Эрихнида приближалась, пока ее калейдоскопические глаза не заполнили собой весь экран.
– Так и есть, о Козел-Сочинитель. Я предлагаю загрузить тебя в Сеть. Там тебя ждет большое будущее! Система ссылок на киберагентов, электронные книжные магазины! Бумажные книги вымирают! – Ее волосы потрескивали от статического электричества, а в голосе звучала поистине оперная страсть.– Ты будешь сочинять свои истории в виртуальном раю! Я буду твоим киберагентом, и…
– Ай! – воскликнула госпожа Хохлатка.– Вот счастье-то!
– Замолчи, курица! Козел-Сочинитель, оцифровка добавит тебе совершенства! Сгладит этот докучливый д-д-дефект речи! Фразы полетят со скоростью света, вместо того чтобы плестись как одноногий м-м-марафонец!
Козел-Сочинитель гордо посмотрел на нее:
– Мое заикание помогает мне отличить своих настоящих друзей от поддельных, истинных почитателей – от подхалимов, притворщиков и льстецов! Я отказываюсь!
Королева Эрихнида выпустила когти.
– Как самоуверенно с твоей стороны! Я ведь все равно тебя оцифрую, взломаю твой виртуальный мозг, синтезирую все до единой истории, что ты когда-либо сочинил, а те байты, что останутся, пущу по ветру вместе с твоими нудными сотоварищами – мистером Ид и мадам Эго.– Королева Эрихнида прижала руки к груди.– О, признание! Гонорары! Вольный Крыс! Подключай цифровой преобразователь!
Изображение злонамеренной королевы уменьшилось, освобождая место для странного приспособления, полупушки/полугенератора, которое Вольный Крыс вытаскивал на экран.
– Приготовься к загрузке, Козлик!
Козел-Сочинитель изо всех сил пытался вырваться, но прочная паутина кабеля не выпускала его.
– Но выдавать чужие истории за свои – где же здесь творческое удовлетворение?
Королева Эрихнида казалась озадаченной.
– «Творческое удовлетворение»! Писательство не имеет ничего общего с «творческим удовлетворением»! Писательство – это восхищение! Блеск! Награды! Когда я была всего лишь человеком, «удовлетворение» тоже сбивало меня с толку. Я выучила язык писателей, о, да,– я говорила «кода» и «концепция» вместо «конец» и «главная мысль»; я говорила «тур-де-форс»[108]вместо «хорошо написано»; «культовая классика» вместо «эта чепуха никогда не будет продаваться». Я получила от этого удовлетворение? Нет! Я получила безвестность и минусы на кредитных картах! Но когда я заполучу твой мозг, Козел-Сочинитель, весь литературный космос превратится для меня в барную стойку! О Вольный Крыс! Приготовься открыть огонь!
– Как прикажете, Королева!
– Козел-Сочинитель опустил рога.
– Вы забыли одну вещь, ваше величество!
– Ты хочешь запугать меня, о обитатель скотного двора?
– Статья о загадке Закона королевы зла! – процитировал Козел-Сочинитель.– «Любые разногласия, возникшие между королевой зла и ее пленником, решаются с помощью загадки, которую первая сторона загадывает последней. В случае, если эта статья не выполняется должным образом, незаконно удерживать пленника в поисковой системе, пересылать вышеуказанного пленника в любой форме любым способом, как то: электронный, механический, фотокопия, запись, без предварительного разрешения пленника и его издателей». Ясно как божий день.
Ледяной взгляд королевы Эрихниды заполнил экран.
– Вольный Крыс, скажи, что это не так.
Вольный Крыс потянул себя за ус.
– Это просто старинная формальность, ваше величество. Предоставьте это мне. Я открою nereshaemvezagadki@korolevazla.sup.org и раздобуду первоклассную штучку для *** мозгов! Расслабьтесь! Дело в шляпе! У него нет ни *** шанса в бангкокском ***.
Королева Эрихнида закрыла глаза в кибероргазменном экстазе.
– Давай! А потом его истории,– разноцветные газовые облачка лопались и растворялись на экране,– их «душа»,– она запрокинула голову,– права на экранизацию и издания на двадцати семи языках,– ее смеющийся рот поглотил экран и вверг веб-сайт в темноту ее глотки,– будут принадлежать мне! Мне! Мнеееееееее!
Тем временем Питекантроп, выскользнув из кабельных джунглей,– он знал, что такое джунгли,– изучал окраины похожего на пещеру веб-сайта – что такое пещеры, он тоже знал. Он заметил, что все провода скручивались и уходили в гигантских размеров штепсель. Над штепселем крутился вентилятор, охлаждающий систему, а на решетке этого вентилятора, спрятанная в футляр с гаечными ключами фирмы «Филипс», висела любимая авторучка Козла-Сочинителя. Сквозь решетку Питекантроп разглядел лестницу, ведущую из соседней шахты на поверхность. Он задумчиво замычал, но, услышав, что Вольный Крыс вернулся, скользнул обратно к экрану. На грызуне был сверкающий пиджак ведущего викторины, а в лапах он сжимал конверт с надписью: «Загадки на миллион долларов».
– Добыл, ваше величество! Вот загадка тысячелетия!
– Давайте расставим все точки над «i»,– сказала королева Эрихнида.– Если ты не ответишь, авторские права перейдут ко мне.
– А если господин ответит верно,– госпожа Хохлатка потрясла перьями хвоста,– мы уйдем на свободу – с авторучкой нашего господина.
– О, какое живое воображение,– королева Эрихнида презрительно усмехнулась,– для когтистой прислуги. Вольный Крыс! Загадывай!
Вольный Крыс вскрыл конверт своим острым клыком. Из невидимых динамиков раздалась барабанная дробь:
– Какое животное самое математическое? «
– Вот чертовщина.– Госпожа Хохлатка сложила свои крылья.– Что за дурацкая викторина?
Вольный Крыс стильно сплюнул сквозь зубы. Плевок стек по экрану.
– У тебя одна минута, пачка брынзы!
На экране появился циферблат секундомера.
– Начали!
Зазвучала музыка обратного отсчета. Козел-Сочинитель пожевал бороду.
– Самое математическое животное… Ну, что касается людей, минута перед телевизором полностью отшибает им мозги… Дельфины побеждают в состязании на соотношение веса мозга и веса тела… Однако нет лучших знатоков евклидовой геометрии, чем пауки… а познания морских гребешков по части изготовления овальных оптических стекол в декартовой системе координат остаются непревзойденными прочей фауной…
Вольный Крыс хихикнул:
– У тебя тридцать секунд!
Королева Эрихнида радостно захлопала в ладоши и затанцевала страстную румбу с проказником-грызуном.
– Я уже чувствую вкус обедов с издателями! Слышу восторг писак из «Ньюйоркера»!
Взволнованная госпожа Хохлатка принялась рыться в сумочке, ища чего-нибудь пожевать для вдохновения, но отыскала лишь засохший каштан. Питекантроп решил, что момент подходящий, хлопнул госпожу Хохлатку по крылу и сунул авторучку Козла-Сочинителя ей в сумочку. В сиянии экрана острым глазом госпожа Хохлатка разглядела, как меж бровей Питекантропа скачет существо из ее самого страшного кошмара.
– Блохи! – пронзительно завизжала она.– Я так и знала! Блохи!
– Да, да, конечно же да! – Козел-Сочинитель застучал копытами.– Именно! Самое математическое животное – это блоха!
Румба королевы Эрихниды оборвалась. С мордочки Вольного Крыса сползла усмешечка.
– Тебе придется объяснить почему, или это не считается!
Козел-Сочинитель прочистил горло:
– Блохи вычитают из счастья, делят внимание, прибавляют горестей и умножают тревоги.
Вольный Крыс уставился на своего экранного идола:
– Что-то вы выиграли, ваше величество, а что-то вы…
– Двойным кликом королева Эрихнида заставила Вольного Крыса умолкнуть.
– Ты провалил мой план, ты, продажный, нашпигованный жучками киберпаразит! Есть только одно наказание твоему преступлению!
«Неее-еее-еее-т…» Вольного Крыса затихло, когда королева перетащила его в корзину. Ярость королевы становилась все ярче.
– Что до тебя, о Бородач, если ты думаешь, что всякая болтовня-шмалтовня насчет законов помешает мне получить,– в ее сощуренных глазах сверкнула ледяная угроза, раздался треск мегабайтов,– предмет моих желаний, то даже для писателя ты невероятно глуп! Стой смирно – сейчас начнется оцифровка! – Она включила преобразователь на экране.– Пять – четыре…
– Мой господин! – Госпожа Хохлатка забила крыльями, но сеть по-прежнему крепко ее держала.– Мой господин!
Козел-Сочинитель из последних сил пытался сбросить кабельную сбрую.
– Проклятая, подлая приспешница дьявола!
– Зубы королевы Эрихниды сверкнули силиконом.
– Три-два…
Питекантроп вытащил штепсель из розетки.
Экран погас, и веб-сайт исчез, будто его и не было, что в каком-то смысле соответствовало истине, поскольку Козел-Сочинитель, Питекантроп и госпожа Хохлатка обнаружили себя посреди выжженной солнцем пустыни. Они были так потрясены, что не могли произнести ни слова.
***
Лыжный курорт в горах Нагано,
17 сентября
Эйдзи,
если ты пытался позвонить или написать мне после того, как я сбежала из клиники в Миядзаки, это было очень мило с твоей стороны, но я больше не могла там оставаться. Кюсю, как ни кинь, слишком близко к Якусиме, чтобы найти там успокоение. (Если не пытался, я ни минуты тебя не виню. На самом деле я и не ждала этого.) Возможно, я не совсем еще поправилась, но другие пациенты были так ужасны, что я решила снова попытать счастья в большом скверном мире. (По крайней мере, здесь можно есть ножом и вилкой.) Сожги мое последнее письмо. Пожалуйста, сожги. Я больше никогда ничего у тебя не попрошу. Единственное, чему меня научила доктор Судзуки, это что в нашей жизни есть рубеж, перейдя который мы уже не можем измениться. Мы такие, каковы есть, хорошо это или плохо, такими и останемся. Я не должна была рассказывать тебе про тот случай на лестнице. Ты наверняка меня ненавидишь. Я бы ненавидела. Иногда я правда ненавижу. Ненавижу себя, я хочу сказать. Не доверяй психоаналитикам, разным специалистам, главным врачам. Они во все суют свой нос и разбирают все по косточкам, не думая, как соединить снова. Сожги письмо. Такие письма не имеют права на существование. (Особенно на Якусиме.) Сожги.
Итак, сейчас я в Нагано. Если бы ты видел закаты в здешних горах! Отель, где я живу, стоит у подножия горы Хакуба, и в моем окне – эта гора. Чтобы описать ее, приходится каждый раз подбирать новые слова. Тебе обязательно нужно побывать в Нагано. В период Эдо[109]все миссионеры из столицы проводили здесь лето, спасаясь от жары. Я думаю, что именно миссионеров мы должны благодарить за то, что эти горы прозвали «японскими Альпами». Почему людям всегда нужно сравнивать свою страну с заграницей? (Например, Кагосима – японский Неаполь, у меня просто зубы скрипят всякий раз, как я это слышу.) Никто не знает, как местные жители называли эти горы, когда никто еще не ведал, что где-то есть Альпы и вообще Европа. (Неужели это расстраивает только меня?) Я живу бесплатно в маленьком отеле, который принадлежит человеку, которого я знаю давным-давно, еще со времен жизни в Токио, когда я оставила вас с Андзю на попечение бабушки. Он теперь важная персона в гостиничном бизнесе, вполне респектабельный человек, если не считать двух очень дорогих разводов, и я уверена, что он этого заслуживает. (Он успел измениться раньше, чем перешел тот рубеж, после которого все в жизни застывает, как бетон.) Он хочет, чтобы я помогла ему отыскать место для нового отеля, который собирается строить с нуля, но он еще не знает, сколько я пью, или убеждает себя в том, что сможет меня «спасти». Его любимые слова «проект» и «предприятие», что, кажется, значит одно и то же. В конце ноября выпадет снег (осталось всего шесть недель. Еще один год хвост показывает). Если к зиме лимит воспоминаний о добрых старых временах у нас с моим другом иссякнет, я, наверное, подамся туда, где тепло. (Старая китайская пословица: «Гости, как рыба, – через три дня начинают вонять».) Я слышала, что «зимовать» приятно в Монте-Карло. Я слышала, там даже можно встретить принца Чарльза Уэльского. Вчера ночью мне приснилась Андзю. Андзю и сибирский тигр, бегущий за мной по подземному переходу (я поняла, что сибирский, по белым полоскам), и та игра, в которой нужно спрятать в библиотеке костяное яйцо. Андзю не отпускает меня. Я отдала священнику целое состояние на заупокойные обряды, но что толку? Лучше бы я потратила эти деньги на французское вино. Ты мне никогда не снишься – по правде сказать, я не помню своих снов, кроме тех, что с Андзю. Почему так? Д-р Судзуки, похоже, считает… а, неважно. Просто сожги то письмо, пожалуйста.
***
Обитель сказок
Над сумраком зарослей папоротника носились летучие мыши. Козел-Сочинитель размышлял за старинным бюро, всматриваясь в замшелый лес, пока у него перед глазами не заплясали тени.
– Я заявляю, я клянусь, что…– начал Козел-Сочинитель.
Госпожа Хохлатка со щетками на лапках натирала подножку.
– Только не сквернословьте, как этот Вольный Крыс, у которого что ни слово, то помои, мой господин.
Козел-Сочинитель погладил авторучку Сэй Сёнагон.
– Клянусь, что в древесной душе этого леса… в недрах его… я различаю отрывки несказанно сказочной сказки…
Непонятно было, думает он вслух или говорит про себя.
– Почтенный дилижанс заехал в глубь этого леса, насколько позволила дорога, и стоит здесь уже целую неделю… невероятный случай… я уверен, он пытается этим что-то сказать…
Потянуло вечерней прохладой, и госпожа Хохлатка зябко поежилась.
– Фокстрот-пудинг на ужин, мой господин. Дайте-ка своим глазам роздыху и побудьте немного слепцом.
Она мечтала, чтобы ночью почтенный дилижанс сдвинулся наконец с места, но сильно в этом сомневалась.
На следующее утро Питекантроп раскапывал глубокие скрипучие угольные пласты в поисках бриллиантов. Приближался день рожденья госпожи Хохлатки, а несколько ночей назад по дороге мимо почтенного дилижанса пронесся кабриолет, из радиоприемника которого звучала песня о том, что бриллианты – лучшие друзья девушек. Госпожа Хохлатка не была, конечно, девушкой, но Питекантроп надеялся, что упоминание о дружбе послужит ему оправданием. По пути наш древний предок натыкался на всякие вкусности – гнезда земляных червей, трюфели, личинки, а также на прикольных троллей, кротов, гнилых гадюк и взбудораженных барсуков, снизу доносился гул очага Земли, рокочущего в одном ему ведомом ритме. На такой глубине часов не наблюдают, и Питекантроп потерял всякое чувство времени.
– Эй ты, деревенщина неуклюжая,– отыскал его невозможно далекий голос– Куда ты запропастился?
Госпожа Хохлатка! Питекантроп мощным гребком рванул наверх, преодолел взрыхленную землю и меньше чем через минуту вынырнул на поверхность. Госпожа Хохлатка бегала вокруг, как безголовый цыпленок, хлопала крыльями и размахивала какой-то запиской.
– Наконец-то! Роешься в грязи, когда у нас горе!
Питекантроп замычал.
– Наш Господин собрался и ушел! Я заметила, что вечером он был сам не свой, а утром я нашла у него на старинном бюро эту записку! – Она сунула ее под нос Питекантропу.
Тот застонал – как они любят портить бумагу этими загадочными закорючками!
Госпожа Хохлатка вздохнула:
– У тебя было три миллиона лет, чтобы научиться читать! Здесь сказано, что Господин пошел в этот мерзкий лес! Один! Он написал, что не хочет подвергать нас опасности! Опасности? А если он повстречает домашнего живодера или, того хуже,– дикое животное? А если почтенный дилижанс вечером тронется в путь? Мы же навсегда потеряем нашего Господина! И он забыл свой ингалятор от астмы! – Госпожа Хохлатка начала всхлипывать, вытирая глаза фартуком, и это зрелище разрывало гигантское сердце Питекантропа.– Сначала его сказка, потом его ручка, а теперь он и сам потерялся!
Питекантроп умоляюще замычал.
– Ты… ты уверен? Ты сможешь отыскать следы Господина в этом коварном лесу?
Питекантроп замычал с надеждой.
***
Я слышу – внизу входит Бунтаро.
– Сейчас! – кричу я.– Спускаюсь!
Пробило два часа – сегодня последний день моего изгнания. На меня снова навалилась усталость – прошлой ночью шел дождь, и его толстые пальцы, барабанящие по клавишам крыш, мешали уснуть. Мне не давала покоя мысль, что кто-то где-то пытается разбить окно. Я аккуратно складываю страницы рукописи на старинном бюро, восстанавливая прежний порядок, и осторожно пробираюсь к люку. Кричу вниз:
– Извини, Бунтаро! Я зачитался!
Прощай, обитель сказок! Спускаюсь в гостиную. Там никого нет, но, обернувшись, я вижу темную фигуру, загородившую дверь у меня за спиной. Сердце комком застревает в горле. Это женщина средних лет, которая без тени страха, с любопытством изучает меня. У нее короткие волосы, просто подстриженные и седые, как у директора школы, который постоянно ждет неприятностей. Одета она неброско и безлико, как модель из почтового каталога. Мимо нее можно пройти раз сто и не заметить. Если только она вдруг не окажется в вашей гостиной. Она очень похожа на сову, и видно, что жизнь оставила на ней свои шрамы. Она смотрит на меня не отрываясь, как будто непрошеный гость – это я, а она находится здесь по праву и ждет, чтобы я объяснил свое появление.
– Кто вы такая? – в конце концов выговариваю я.
– Вы приглашали меня, Эйдзи Миякэ.– Вот голос ее забыть будет трудно. Надтреснутый, как шорох тростника, сухой, как от жажды.– И я пришла.
Она сумасшедшая?
– Но я никого не приглашал.
– Нет, приглашали. Два дня назад вы выслали приглашение на мой почтовый ящик.
Она?
– Детектив Морино?
Она кивает.
– Меня зовут Ямая.– Она обезоруживает меня улыбкой, столь же доброжелательной, как удар кинжала.– Да, я женщина, а не мужчина в женском платье. Быть невидимой – главное из тех качеств, которые необходимы в моей работе. Но я здесь не затем, чтобы обсуждать мой modus operandi, так? Вы не предложите мне сесть?
Все это так странно.
– Конечно, садитесь, пожалуйста.
Госпожа Ямал занимает диван, я опускаюсь на пол под окном. У нее взгляд дотошного читателя, под этим взглядом я чувствую себя книгой. Она смотрит мимо меня:
– Приятный сад. Приятный дом. Приятный район. Приятное убежище.
Кажется, она говорит не со мной. Предлагаю ей сигарету из последней Даймоновой пачки «Мальборо», но она отрицательно качает головой. Я закуриваю.
– Как вы меня, э-э, выследили?
– Я получила ваш адрес через «Токио ивнинг мейл».
– Они дали вам мой адрес?
– Нет, я сказала, что получила его. Потом проследила, как господин Огисо ехал сюда.
– При всем уважении, госпожа Ямая, я просил о досье, а не о визите.
– При всем уважении, господин Миякэ, вернитесь на землю. Я получаю записку от таинственного незнакомца, который просит у меня досье на самого себя, подготовленное для покойного Риютаро Морино за три дня до ночи длинных ножей. Какое совпадение. Я зарабатываю на жизнь, разгадывая совпадения. Послать мне записку было все равно что сунуть кусок свежего мяса в бассейн с акулами. У меня было три предположения: вы – возможный клиент, который хочет удостовериться в моем профессионализме; вы интересуетесь Эйдзи Миякэ по, возможно, корыстным личным мотивам; или, наконец, вы – отец Эйдзи Миякэ. Все три предположения стоило проверить. Проверяю и выясняю, что вы не отец, а сын.
Из сада доносится воронье карканье. Интересно, отчего вдруг госпожа Ямая стала такой печальной и непреклонной?
– Вы знаете моего отца?
– Официально мы не знакомы.
Официально не знакомы.
– Госпожа Ямая, мне не хочется, чтобы моя просьба показалась слишком прямой и глупой, но, пожалуйста, дайте мне досье на моего отца.
Госпожа Ямая складывает свои длинные, сильные пальцы домиком.
– Вот мы и добрались до того, зачем я здесь. Чтобы обсудить этот вопрос.
– Сколько?
– Бросьте, господин Миякэ. Мы оба прекрасно знаем о вашей финансовой несостоятельности.
– Тогда что же вы собираетесь обсуждать? Достоин ли я получить его?
Ворона вспархивает на балкон и заглядывает в дом. Размером она с целого орла. Шепот госпожи Ямая мог бы заставить замолчать стадион.
– Нет, люди моей профессии не имеют права учитывать в раскладе понятие «достоин».
– Что же учитывается в раскладе?
– Обстоятельства.
Звонят в дверь, и я резко вскакиваю – горячий пепел падает мне на ноги. Еще звонок. Просто нашествие какое-то! Несколько раз мигает специально установленная – из-за того, что сестра госпожи Сасаки глухая, догадываюсь я – лампочка. Гашу окурок сигареты. Так он и лежит, потухший, там, где я его бросил. Еще звонок – и смешок. Госпожа Ямая не двигается.
– Вы не хотите открыть?
– Извините,– говорю я, и она кивает.
Это глупо, но от волнения я не закрываю дверь на цепочку, а двое молодых людей за порогом так рады меня видеть, что на миг я пугаюсь, решив, что это ловушка, устроенная госпожой Ямая, и я угодил прямо в нее.
– Привет! – Они просто сияют. Который из них это сказал? Кипенно-белые рубашки, классические галстуки, блестящие, будто смоделированные на компьютере, тщательно уложенные прически. Не похоже на обычный прикид членов Якудзы.– Привет, дружище! Не будь таким мрачным! Потому что у нас замечательные новости! – Непонятно, то ли они собираются выхватить пистолеты, то ли сообщить мне о грандиозной скидке на прокат кимоно.
– Э-э, правда? – Я оглядываюсь.
– Правда! Понимаешь, в эту самую минуту Господь наш Иисус Христос стоит за дверью твоего сердца – он хочет узнать, не уделишь ли ты ему несколько минут, чтобы он рассказал тебе о радости, которой ты можешь причаститься, если откроешь сердце свое и впустишь туда Его Любовь.
Я вздыхаю с искренним облегчением, они Принимают мой вздох за согласие и продолжают с удвоенным рвением.
– Похоже, твое сердце не миновали бури. Мы принесли тебе весть от Церкви Святых Последнего дня – ты, вероятно, слышал о наших проповедях?
– Нет, нет. По правде говоря, не слышал.– Сказав так, я сделал еще одну глупость.
Когда мне наконец удается закрыть дверь – эти улыбчивые мормоны просто прилипли к ней – и вернуться в гостиную, там уже никого нет. Неужели моя мрачная гостья мне привиделась?
– Госпожа Ямая?
Ворона тоже улетела. Ничего, кроме жужжания насекомых и других летних звуков, скрипящих и шипящих. Бабочка с алчными глазами принимает меня за цветочный куст. Я наблюдаю за ней, и секунды складываются в минуты. На обратном пути я замечаю то, чего не увидел сразу,– коричневый конверт на диване, где сидела госпожа Ямая. Смутная надежда, что она оставила мне досье на моего отца, тут же улетучивается: на конверте написано ««Токио ивнинг мейл» – почтовый ящик № 33». Внутри – адресованное мне письмо, написанное тонким почерком очень пожилого человека. Я сажусь и вынимаю его из конверта.
***
Когда свисающие с деревьев занавеси мха стали такими плотными, продираться сквозь них стало невозможно, Козел-Сочинитель с плеском вошел в журчащий ручей. Поток отозвался на его поступь не стуком гальки, а звоном тарелок. Вода в ручье была цвета чая. Козел-Сочинитель набрал в рот немного – отличный холодный чай. Проглотил, и в голове у него прояснилось.
– Поток сознания! – обрадовался он.– Я наверняка в предгорьях Дарджилинга.
Он зашлепал вверх по течению. Фонарики орхидей расцвечивали полуденный сумрак под сенью унылых ландышей. Колибри с опаловыми крылышками пристраивались к инжиру, истекающему сладким соком. Где-то высоко над лесом расстилался чуть тронутый пастелью полог дневного света. Козлу-Сочинителю чудилось, что эти редкие проблески складываются в слова.
– Всю жизнь я искал несказанно сказочную сказку в сокровенном и таинственном. А может быть, мои сумасбродные странствия – совершенная суета сует? Может быть, тайное скрывается в явном?
Козел-Сочинитель дошлепал до залитой солнечным светом прогалины. Девушка с соломенно-желтыми волосами качалась на качелях, напевая мелодию без начала и названия. Козел-Сочинитель подошел ближе. Голос девушки и был тем шепотом, который старый писатель слышал каждую ночь с середины лета.
– Ты ищешь несказанно сказочную сказку.– Она взлетела вверх, и Антарктика унеслась в дальнюю даль.
– Да,– ответил Козел-Сочинитель.
Она полетела вниз. Взошла Малая Медведица.
– Несказанные сказки живут в горной стране.
– Как же м-мне найти эту горную страну?
– Иди по излучине до священного озера, поднимись на дамбу и пройди над водопадом.
– Над водопадом…
Девушка с соломенно-желтыми волосами качнулась вверх.
– Ты готов заплатить?
– Я платил всю свою жизнь.
– Ах, Козел-Сочинитель. Ты еще не расплатился сполна.
– Помилуйте, чем же еще я могу заплатить?
Качели упали на землю, на них никого не было.
Когда Козел-Сочинитель подошел к священному озеру, он снял очки, чтобы стереть с них водяную пыль, и, к Удивлению своему, обнаружил, что без них видит лучше.
Поэтому он оставил очки на мраморной скале и задумчиво уставился в озеро. Как необычно. Во-первых, водопад был бесшумным. Во-вторых, вода не падала с высокого обрыва над озером, а стремилась вверх головокружительным, кренящимся, пенным – и беззвучным – потоком. Козел-Сочинитель не обнаружил никакой тропинки, которая вела бы наверх. Он заговорил сам с собой, не произнеся при этом ни звука:
– Я уже не козленок. Я слишком стар для символических странствий.
Даже в самую последнюю минуту он подумывал, не повернуть ли назад. Госпожа Хохлатка сойдет с ума от горя, если он не вернется, но у нее есть Питекантроп, чтобы о нем заботиться, а тот позаботится о ней. Писатель в теле животного вздохнул. Потом он подумал о своей несказанно сказочной сказке и спрыгнул с мраморной скалы. Озеро оказалось холодным и внезапным, как сама смерть.
***
Среда, 20 сентября
Токио
Дорогой Эйдзи Миякэ,
надеюсь, вы простите непродуманный, необычный и, возможно, навязчивый тон моего письма. Более того, вполне возможно, что вы и тот, кому оно адресовано,– совершенно разные люди, и это может привести к немалой неловкости. Однако я решился на этот риск. Позвольте объясниться.
Я пишу в ответ на сообщение, напечатанное в колонке частных объявлений в «Токио ивнинг мейл» за 14 сентября. Я узнал о нем только сегодня от одного знакомого, который зашел меня навестить. Вероятно, мне следует объяснить, что сейчас я восстанавливаюсь после операции на сердечном клапане. Вы просили откликнуться родственников Эйдзи Миякэ. Возможно, я ваш дед со стороны отца.
Двадцать лет назад у моего сына родились – внебрачно – близнецы, мальчик и девочка. Он порвал отношения с их матерью, женщиной недостойной профессии, и, насколько мне известно, никогда больше не видел своих детей. Я не знаю, где они воспитывались, надо полагать, у родственников своей матери. Девочка, очевидно, утонула, когда ей было одиннадцать лет, но мальчик жив, и сейчас ему должно быть уже двадцать. Я не знаю, как зовут их мать, и не видел ни одной фотографии моих незаконных внуков. Мои отношения с сыном никогда не были такими сердечными, как хотелось бы, а с тех пор, как он женился, мы общаемся еще меньше. Тем не менее мне удалось выяснить, как назвали детей, отцом которых он стал, поэтому я и пишу это письмо. Девочку звали Андзю, а мальчика зовут Эйдзи, и его имя пишется не так, как это обычно принято (два иероглифа: «умный» и «два», или «править»), а очень редкими иероглифами, означающими «волшебный» и «мир». Как в вашем случае.
Я буду краток, так как «свидетельства» иероглифов недостаточно для полной уверенности. Я думаю, что личная встреча поможет прояснить эту неопределенность: если мы связаны кровными узами, уверен, что между нами будет и физическое сходство. Я буду в чайном зале «Амадеус» на девятом этаже отеля «Ригха Ройял» (напротив вокзала Харадзюку) в понедельник, 25 сентября, за столиком, который будет заказан на мое имя. Прошу вас прийти к десяти утра с любым достоверным доказательством своего происхождения, какое у вас есть.
Я надеюсь, вы понимаете всю щекотливость этого дела и простите мне нежелание предоставить вам какие-либо личные сведения в этот раз. Если окажется, что вы – другой Эйдзи Миякэ, чье имя пишется теми же иероглифами, пожалуйста, примите мои самые искренние извинения за то, что пробудил в вас беспочвенные надежды. Если же вы тот самый Эйдзи Миякэ, на что я искренне надеюсь, нам нужно будет многое обсудить.
С почтением,
Такара Цукияма.
Впервые с момента своего приезда в Токио я чувствую себя абсолютно счастливым человеком. Мне написал письмо мой дед. Подумать только, я встречусь и со своим отцом, и с дедом. «Нам нужно будет многое обсудить!» Вот, я падал духом оттого, что это невозможно, а на самом деле установить связь с отцом оказалось проще простого, как я и мечтал. До понедельника всего два дня! Судя по письму, мой дед – человек с хорошим образованием, наверняка в семье он имеет больший вес, чем моя страдающая паранойей мачеха. Завариваю зеленый чай и иду в сад, чтобы выкурить сигарету – на сей раз Бунтаро привез «Кент», а мои «Мальборо» закончились. Цукияма – классное имя! – пишется иероглифами «луна» и «гора». Сад кипит красотой, гармонией, жизнью. Я хочу, чтобы понедельник наступил через пятнадцать минут. А который теперь час? Возвращаюсь в дом и смотрю на часы, которые госпожа Сасаки принесла мне на этой неделе. До приезда Бунтаро по-прежнему три часа. Отсутствующая хозяйка ловит мой взгляд из своей ракушечной рамки.