Чарльз Де Линт
Призраки в Сети
Чарльз де Линт
«Призраки в Сети»
Эта книга посвящается моему давнему другу Роджеру Тернеру
Разбить кувшин — без сожалений,
попасть обратно в руки гончара и возродиться вновь.
Саския Мэддинг.
Падение («Духи и призраки», 2000)
От автора
Желание написать эту книгу и даже ее название возникли у меня после фразы моего друга Ричарда Кунца, что, мол, при нынешнем засилье технологий некоторые призраки из сказок и прочих фольклорных источников, возможно, уже покинули дремучие леса и другие подобные пасторальные декорации и обосновались в пространстве, которое мы ежедневно преодолеваем, пользуясь телефоном, телеграфом, электросетью. Без сомнения, они обитают также и на спутниковых станциях.
Я уже касался этой темы в более ранних рассказах, таких как «Саския» («Saskia») в сборнике «Лунный свет и лоза» («Moonlight and Vines») и «Пиксельные пикси» («Pixel Pixies») — в более позднем сборнике «Древо Мечтаний» («Tapping the Dream Tree»). Но чем больше я размышлял, тем больше мне хотелось поговорить об этом еще. В результате я отложил роман, который уже начал было писать, и радостно окунулся в этот, где знакомая компания персонажей из Ньюфорда снова выйдет на авансцену, вместо того чтобы ютиться где-то на заднем плане, как это заведено в других моих книгах.
Вспоминая, как создавались «Призраки в Сети», я прежде всего должен поблагодарить Ричарда за наши беседы, не забыв при этом сказать спасибо и его жене Марделл: она не только мой друг, но и корректор нескольких моих книг — вот почему в них нет опечаток и досадных ляпов. Еще хотелось бы сказать спасибо: Роджеру Тёрнеру за технические консультации (поэтому все возможные накладки в этой области — исключительно на моей совести); всем друзьям, родственникам и доброжелателям (слишком многочисленным, чтобы их называть поименно) — без них мне было бы очень одиноко писать мои книги; моим издателям Гордону ван Гелдеру, Джо Флетчеру, Патрику Нильсену Хейдену, Шерин Новембер, Терри Уиндлинг, ибо они скорее мои друзья, нежели деловые партнеры;
|
|
Кэту Элдриджу, Дэвиду Тамулевичу и читателям, которые продолжают присылать мне прекрасные компакт-диски, а также музыкантам, которые на протяжении всех этих лет вдохновляют меня своим творчеством.
И наконец, последней по порядку, но не по важности вклада я хотел бы поблагодарить Мэри Энн за любовь, утешение, поддержку; за прекрасную мелодию, звучащую в ее сердце; за ее поэтичную душу; за зоркий читательский глаз; за пометки, сделанные красной шариковой ручкой; за исключительные деловые способности. А вообще-то, знаете что? Ее фантазия — гораздо необузданнее моей.
Будете в Интернете — загляните на мою страничку: www.charlesdelint.com.
Чарльз де Линт
Оттава, осень 2002
Из дневника Кристи Риделла
Если верить Юнгу, где-то в шесть-семь лет мы отделяем от себя и прячем те качества нашей личности, которые кажутся нам неприемлемыми, которые не вписываются в окружающий нас мир. И они, эти тайные стороны нашего «я», становятся нашими тенями.
Мне случалось читать, что полезно иногда представить себе человека, в которого могла бы превратиться твоя тень, если бы вышла на свет. И я попробовал. Сразу не получилось. Я очень долго просто разговаривал сам с собой. И когда наконец получил ответ, это был всего лишь призрачный голос, звучащий у меня в голове. Это мог быть и мой собственный голос. Но со временем моя тень обрела определенные физические свойства, так рассказ становится яснее и понятнее, когда вы то прибавляете к нему что-то новое, то убираете лишнее, постепенно придавая ему законченную форму.
|
|
Не приходится удивляться, что моя тень оказалась противоположностью мне во многих смыслах. Она смелее меня, умнее, у нее лучше память, и еще она имеет склонность надевать маскарадные костюмы, маски и наряжаться. Малиновое платье для коктейля, например. Или маска смотрителя площадки для гольфа в зимний период. Она маленькая, в то время как я довольно высокого роста. Она смуглая, а у меня белая кожа. Она рыжая, а у меня темные волосы. Она была девочкой, пока я был мальчиком, и стала женщиной теперь, когда я стал мужчиной.
Если ее как-нибудь и зовут, то мне она никогда не называла своего имени. Если она существует и тогда, когда мы с ней не вместе, то ей еще только предстоит мне об этом рассказать. Естественно, меня интересует, как она живет, но она не любит, когда ей задают вопросы, и мне пришлось научиться не давить на нее, потому что, едва я начинаю это делать, она просто уходит.
Иногда меня тревожит сам факт ее существования. Я думаю: а не болен ли я шизофренией, и начинаю искать у себя симптомы. Но даже если она и галлюцинация, то единственная у меня, в остальном я такой же нормальный человек, как и все, то есть так же, как все, пребываю в растерянности перед современным миром. Кто-то говорил: «Я изо всех сил пытаюсь вникнуть в большое живописное полотно, но беда в том, что оно становится все больше и больше». Кажется, это была Ани ди Франко.
|
|
В общем-то, я не слишком все это анализирую. Хотя кое-чего полученного от нее в дополнение к моим собственным ресурсам мне хватит обдумывать до самой смерти.
Мы подолгу беседуем, обычно поздно ночью, когда на небо наползают облака и звезды пропадают, а темнота становится особенно глубокой. Большую часть разговора я ее не вижу — слышу лишь ее голос. Мне нравится думать, что мы друзья. Пусть мы иногда расходимся в мелочах, но обычно все же приходим к общему взгляду на то, как все должно быть.
Первая встреча
Мы не больше того,
что мы есть,
сказала она.
Мы не скрываем страшных тайн…
Саския Мэддинг.
Арабески («Бабочки и осы», 1997)
Кристиана Три
— Мне кажется, я вас знаю, — говорит Саския Мэддинг, подходя к моему стулу.
Она добрых пятнадцать минут бросала на меня взгляды через все кафе, и я устала ждать, когда же она наконец подойдет.
Я увидела ее сразу, как вошла; она сидела направо от двери, за столиком у окна, и прихлебывала чай из высокой кружки. Она что-то писала перьевой ручкой в блокноте с кожаной обложкой, а другой рукой придерживала прядь светлых волос, которая все падала ей на глаза. Когда я вошла, она подняла голову, и хотя никак не показала, что узнала меня, но с того мгновения следила за мной, как ей казалось, незаметно для меня.
— Да, вы меня знаете, — отвечаю я. — Я — это ваш друг, вернее, та часть его личности, от которой он отказался еще в детстве.
Она смотрит на меня озадаченно, хотя в ее красивых, цвета морской волны, глазах я вижу искру понимания.
— Вы… вы — женщина из его дневников? — спрашивает она. — Та, кого он зовет Тайной?
Я улыбаюсь:
— Да, это я. Я его тень.
— А я и не знала…
— Не знали, что я действительно существую? — договариваю за нее, когда ее голос замирает.
Она качает головой:
— Нет, просто не ожидала увидеть вас здесь.
— Люблю кофе.
— Я имею в виду — в таком обыкновенном месте.
— А, так вы начитались этих его дневников. Полеты фантазии… — Я прикрываю глаза и мысленно перелистываю страницы в поисках нужной. — Вот: «Вижу ее в зеленом платье стоящей в зарослях куманики, среди колючек заброшенной живой изгороди. Ее рыжие волосы горят в лучах заходящего солнца, ее глаза темны от всего таинственного, что они видели, в опущенной руке — деревянная маска зайца. Я всегда вижу ее такой. В самых укромных, никому неведомых уголках. Что она там делает, непонятно, но это вполне соответствует ее странному, вечно ускользающему нраву».
Саския улыбается, и я не знаю, вызвана ли эта улыбка пассажем, который я процитировала, или моим умелым подражанием голосу Кристи.
— Это что-то новое, — говорит она. — Он мне этого еще не читал.
— А вы ждете, когда он сам вам прочитает?
— Разумеется. Я бы никогда не стала читать чужие… — Она замолкает и испытующе смотрит на меня. — А вы… когда это читаете?
Я пожимаю плечами:
— Да когда угодно. Я ведь не сплю, так что, когда становится скучно ночью, я просто прихожу в его кабинет — прочесть, о чем он в последнее время думал.
— Вы любопытны, как сорока.
— Буду считать это комплиментом.
— Э-э-э… — Она несколько секунд изучает меня, прежде чем спросить. — А мои дневники вы, случайно, не читаете, а?
Я изо всех сил изображаю оскорбленный вид, хотя на самом деле не отказалась бы почитать. Но действительно не читала. Пока.
— Извините, — говорит она, — разумеется, вы не стали бы этого делать. Между нами нет ведь такого родства, как у вас с Кристи.
— Вас раздражает наше родство?
Она качает головой:
— Это все равно как если бы меня раздражало, что Джорди — брат Кристи. А вы с Кристи еще ближе, вы — его сестра-близнец. К тому же появляетесь только по ночам, когда мы спим.
Я пожимаю плечами, но извиняться не нахожу нужным.
— Я всего лишь его тень.
Она снова внимательно изучает меня, вглядываясь в меня своими голубыми, как море, глазами.
— Не думаю, что всего лишь тень. Сейчас, например, вы вполне реальны.
Эта реплика вызывает у меня улыбку.
— Не менее реальны, чем я, — прибавляет она.
Улыбка сползает с моего лица, когда я вижу ее встревоженный взгляд. Я все забываю, что ее собственное экзотическое происхождение для нее самой не более чем греза, причем греза, в которой ей неуютно, от которой у нее мурашки бегают по коже. Не надо было мне напоминать ей об этом. Но она справляется сама и вновь переводит разговор на меня.
— Почему вы не назовете Кристи свое имя? — спрашивает она.
— Потому что тогда он поместит меня в коробочку и приклеит ярлычок «Кристиана», а я не хочу оказаться запертой даже в его представлении обо мне. Мне не нравится, как он обо мне пишет. Будь у него еще и мое имя, он бы так все устроил, что я больше никогда не смогла бы измениться.
— Он любит свои привычки, — говорит она.
Я киваю:
— Да, все то, что в словарях неизменно стоит сразу же после самого слова.
Мы обе молчим некоторое время, потом она слегка наклоняет голову и говорит:
— Так, значит, вас зовут Кристиана?
— Я называю себя Кристиана Три.[1]
Она простодушно улыбается:
— Одним словом — мисс Дерево?
Я протягиваю ей руку.
— Древо во плоти, — говорю я. — Очень рада знакомству.
— Но это только вам самой позволено так себя называть, — замечает она, пожимая мою руку.
— У каждого из нас есть свои секреты.
— Иначе мы не были бы так таинственны.
— Это верно.
Она сидит на корточках около плетеного кресла, которое я оккупировала, взяв себе кофе и свежеиспеченную булочку с прилавка. Локтями она опирается на подлокотник кресла. Рядом стоит еще одно кресло, занятое мальчиком лет двадцати, с голубыми волосами и тонким, резким, как бритва, лицом. Его плеер включен на достаточную громкость, чтобы я опознала в музыке рэп, хотя слов и не разобрать. Он листает одну из бесплатных газет, имеющихся в кафе, и прихлебывает кофе. Вот он встает, и я делаю движение рукой в сторону освободившегося кресла.
— Почему бы вам не устроиться поудобнее? — предлагаю я Саскии.
Она кивает:
— Сейчас, только соберу свои манатки.
Какой-то бездельник, в офисном костюме, со сбившимся галстуком и расстегнутой верхней пуговицей на рубашке, подходит к креслу, пока Саския собирает вещи. Я помещаю на сиденье свои коричневые кожаные ботинки и одариваю этого субъекта улыбочкой, похожей на сладкую сосульку, — ну, вы понимаете, улыбка вполне любезная, но есть в ней некий холодок. Субъект, как побитый кот, бродит между столиками и в конце концов садится где-то сзади, возле стойки. Все это он проделывает с таким видом, как будто именно туда и стремился с самого начала.
Возвращается Саския. Она бросает жакет на спинку кресла, рюкзачок — на пол и усаживается со своей чашкой чая.
— Итак, что вы сейчас писали? — спрашиваю я.
— Да так, разное. — Она пожимает плечами. — Мне нравится играть со словами. Иногда из этого что-то получается — статейка для журнала, стишок. Иногда я просто следую за словом, куда оно выведет.
— И куда они выводят?
— Куда угодно.
Она замолкает на секунду, чтобы отхлебнуть чаю, потом ставит чашку на низенький столик между нами. Чуть позже я пойму, что в этот момент она решала для себя, продолжать ли ей этот разговор и рассказать ли мне, чем, собственно, она занимается.
— Понимаете, мы ведь тоже как слова, — говорит она. — Вы и я. Мы — слова-привидения.
Не могу удержаться от улыбки. Я начинаю понимать, почему Кристи так заботится о ней, так беспокоится за нее. Она милая, симпатичная блондинка, но она не вписывается ни в одну из аккуратных дескриптивных программ. Ее мысли, иногда серьезные, иногда капризные, иногда — смесь того и другого, свободно странствуют, занимая все окружающее пространство. Надо бы мне все-таки заглянуть в ее записи в следующий раз, как окажусь у них в спальне ночью. Мне хотелось бы знать о ней больше — не только то, что она говорит, но и то, что думает, когда уверена, что никто не подслушивает и не подглядывает.
— Ладно, — говорю я. — Пожалуй, спрошу. Что это за слова-привидения?
— Это слова, которые на самом деле не существуют. Они возникают из-за ошибок редакторов, наборщиков, плохих корректоров, и хотя иной раз кажется, что они что-то значат, на самом деле они не значат ничего. Как, например, «кабинла» — вместо «кабина».
Я понимаю, что она имеет в виду.
— Мне нравится это слово, — говорю я. — Кабинла. Пожалуй, я возьму его себе и дам ему значение.
Саския задумчиво кивает:
— Вот видите? Этим мы и напоминаем слова-привидения. Люди могут присваивать нас и придавать нам значения.
Я понимаю, что она говорит сейчас о нашем аномальном происхождении — о том, что из-за него с нами может происходить нечто подобное, — но я, пожалуй, с ней не согласна.
— Это со всеми случается, — отвечаю я. — Это случается всякий раз, когда кто-то решит, что люди не такие, какие они есть, а такие, какими он их себе придумал.
— Наверное.
— Вы слишком много думаете обо всем этом.
— Я не могу об этом не думать.
Я долго смотрю на нее. Этот вопрос действительно сильно занимает ее: что есть реальность, а что — нет, и для нее гораздо важнее, как ты пришел в этот мир, чем что ты в нем делаешь, придя.
— А какое ваше первое воспоминание?