Евгений Иванович Фокин
Хроника рядового разведчика. Фронтовая разведка в годы Великой Отечественной войны. 1943–1945 гг.
«Хроника рядового разведчика. Фронтовая разведка в годы Великой Отечественной войны. 1943–1945 гг.»: ЗАО Центрполиграф; Москва; 2006
ISBN 5–9524–2338–8
Аннотация
Евгений Иванович Фокин с мая 1943 года воевал в разведроте. Неоднократно участвовал в захвате «языков» на передовой и в ближнем тылу противника. Особая страница в боевой биографии автора — участие в дерзкой операции спецотряда по спасению в феврале 1944 года важнейших объектов в Кривом Роге. Достоверно и ярко описывает Е. И. Фокин детали службы и быта фронтовых разведчиков, то воинское мастерство, которому учил его командир — Герой Советского Союза В. А. Дышинский. Книга «Хроника рядового разведчика» — несомненно, одна из наиболее познавательных и захватывающе интересных в ряду солдатских мемуаров Второй мировой войны.
Фокин Е. И. Хроника рядового разведчика.
Фронтовая разведка в годы Великой Отечественной войны.
1943–1945 гг. — М.: ЗАО Центрполиграф, 2006. — 285 с. — (На линии фронта. Правда о войне). Тираж 6 000 экз. ISBN 5–9524–2338–8.
Об авторе
Родился в 1923 году в селе Сараи Рязанской области. В 1942 году добровольцем вступил в ряды Красной армии. Служил в подразделениях общевойсковой разведки, в том числе и во взводе Героя Советского Союза В. А. Дышинского. Принимал участие в большинстве операций, успешно проводимых им.
Дважды ранен и дважды контужен. Награжден орденом Отечественной войны 1-й степени, Красной Звезды, медалями. Демобилизован по состоянию здоровья в 1946 году.
После войны окончил Московское аэрофотосъемочное училище, позже Московский институт инженеров геодезии, аэрофотосъемки и картографии.
|
|
Инженер-геодезист. Кандидат технических наук.
В начале производственной деятельности работал в разных регионах страны, в том числе и в отдаленных горно-таежных районах Алтая, Забайкалья и Приамурья, позже в производственных организациях и НИИ Москвы и Подмосковья.
Печататься начал с восьмидесятых годов того века — в областных и городских газетах Благовещенска, Анжеро-Судженска, Новокузнецка, Перми, Кривого Рога и городах Подмосковья — Мытищах, Шатуре, Химках, в изданиях Министерства обороны, в журнале «Военно-исторический архив».
Живет в г. Мытищи, где и вышла в свет в 2004 году первая книга Е. И. Фокина «Тропами разведчика и первопроходца».
Вступление
Все дальше уходят в глубь истории годы войны. Но и времени неподвластно предать забвению лица друзей, выхолостить их из нашей памяти. В снах часто приходят они ко мне из той поры далекой юности, 18–20-летние парни, молодые и сильные, погибшие при захвате плацдармов, раздавленные танками на Огненной дуге, сраженные в яростных атаках при разведках боем, а чаще расстрелянные в упор перед вражескими траншеями в процессе поисков. Об одном из них — Герое Советского Союза гвардии лейтенанте В. А. Дышинском — я хочу рассказать особо, хотя его биография была типичной для поколения сороковых годов.
Дышинский… Когда я мысленно произношу эту фамилию, перед моим взором предстает, с одной стороны, образ командира и боевого товарища, с которым делил радости удач и горечь потерь, с другой — легендарного разведчика, полностью осмыслить который помогло время.
|
|
В скорбном молчании мы молча стоим на братском кладбище, перед невысокими надгробиями из темно-серого гранита, отполированными до зеркального блеска. В первом ряду слева покоится прах однополчанина Володи Дышинского.
…И ожили перед глазами лица друзей, живых и павших, тех, с кем не раз брали «языков», делили холод и голод, порой укрывались одной шинелью, ели из одного котелка. Разве можно забыть их? С Юрой Канаевым, Юрой Соболевым, Сергеем Усачевым, Володей Сидоркиным я ходил еще в курсантском строю в подмосковном поселке Лобня; с Дышинским, Пчелинцевым, Субботиным, Мерзляковым, Серовым, Хрящевым — судьба свела во время формирования дивизии; с Женей Воробьевым, со Славой Корзуцем — перед боями за Днепр… И, стоя перед могилой лейтенанта Володи Дышинского, перед могилами тех, кто, как и он, сгорел в испепеляющем огне войны, еще острее чувствуешь радость одержанной победы над сильным и коварным врагом и осознаешь, какой ценой она досталась.
С Дышинским нас свела и сблизила полная опасности жизнь фронтовых разведчиков, взаимная выручка и человеческое уважение друг к другу, его умение понимать людей, выявлять и максимально использовать их возможности, проявлять о них заботу. Мы были очевидцами или участниками событий и видели, как от операции к операции росло его воинское мастерство, шло его командирское становление. Работа на грани жизни и смерти быстро обнажает душу человека до самых ее глубин, и натура каждого из нас становилась предельно ясной, видимой и без рентгена. Нашему командиру были присущи исключительная смелость и отвага, умение мыслить и анализировать обстановку в условиях жесткого лимита времени, принимать нестандартные решения. Хороший разведчик — это художник своего дела. Разведка — это искусство. Мы знаем, что нет людей, которые ничего не боятся, тем более смерти. Ему тоже было не раз страшновато, но мы этого не видели. Он умел это скрывать, прятать в себе. А под началом такого командира и нам становилось не так страшно, и не было ничего невыполнимого.
|
|
Мы верили друг в друга так, как, может быть, не верили в себя, знали, что в критический момент каждого из нас раненого вынесут и с нейтральной полосы, и из ближнего тыла противника.
…На этом самом месте, где теперь стоим мы, в 1969 году стояла его мать, простая русская женщина, с руками труженицы, Наталья Дмитриевна. Если нам Дышинский помнится как командир, как боевой товарищ, то для наших матерей мы всегда дети, независимо от возраста…
Милые матери! Вы растили нас, желая каждому доброй судьбы. Вы хотели, чтобы мы выросли хорошими людьми, были трудолюбивыми, приносили пользу народу своему и Родине нашей. Вы провожали нас на грозную сечу и ждали нас, гнали от себя мысль, что мы можем не вернуться…
…Пока мы стояли перед массивными бетонными плитами, под одной из которых покоился прах бесстрашного однополчанина, нашего, командира взвода, перед моим взором, как кадры скоростной кинохроники, промелькнули события военной поры, связанные с его боевой деятельностью, события, очевидцем которых я был или о которых пришлось узнать со слов товарищей.
Да, не все дошли до Победы. Мы помним о войне. Но о ней надо не только помнить, но и знать, какой ценой завоеван мирный день. И если мы не будем громко и правдиво говорить о ней, она снова придет, только еще более зловещая и страшная.
На Курской дуге, у селения Шляхова
Ночь была неспокойной, не спалось, в душу закрадывалась тревога. Такое происходит часто. Быстро свыкаясь с тишиной глубокого тыла в госпиталях или на переформировании частей, как это было с нами, люди по мере приближения к переднему краю начинают чувствовать себя как-то неуютно. Неясность обстановки нервирует. На первых порах они проявляют скованность. Даже разговаривать стараются тише и часто, не договорив, останавливаются на полуслове и прислушиваются. Много курят. И дольше обычного светятся в ночи огоньки самокруток.
Изредка переговариваясь, бойцы невольно прислушивались к звукам боя. Там, на западе, деловито татакали пулеметы, вспыхивала и замирала готовая в любой момент снова начаться ожесточенная перестрелка да кромка неба часто подсвечивалась всполохами ракет.
Окончательно сон сморил разведчиков только под утро. Казалось, не успели еще смежить веки, а уже начал розоветь северо-восток. Темнота как-то быстро исчезла, уступив место тягостному ожиданию чего-то неотвратимого, что должно произойти вскоре. Поэтому мало кого занимала изумрудом сверкавшая под косыми лучами поднимающегося солнца обильно выпавшая роса. Она легла на траву, на кусты и на ажурно свитую между ветками западню паука. Туманный, суровый рассвет и даже проглянувшие лучи солнца не в состоянии были развеять наше тревожное напряжение.
В посвежевшем воздухе пулеметная стрельба стала слышна четче, резче.
Когда рассвело, мы обнаружили, что спали в задернованной канаве, опоясывающей селение с юго-запада, на краю давно не паханного, окутанного теперь легкой дымкой по ля. Куда ни по смотришь — поля, леса, перелески. И все это неброско, ненавязчиво привлекало, ласкало глаз. Перед нами, впереди и справа, лежала ровная, с небольшим уклоном к центру, пологая котловина, которую надвое рассекало шоссе. Это открытое километра на два пространство поросло реденьким, чахлым бурьяном, по которому лишь кое-где незаметными ориентирами маячили кустики, оживлявшие спокойный, мирный пейзаж хлеборобского поля.
Вырвавшись из-за горизонта, шоссе спускалось к вершине оврага, где, словно опасаясь быть раздавленной и ища спасения, под него ныряла широкогорлая водосточная труба. В этом месте полотно шоссе слегка ломалось и, как будто по инерции, вбегало в село Шляхово, что в двадцати километрах от Белгорода, и бежало дальше, к Короче.
Внизу, по левую сторону шоссе, котловина давала начало молодому крутостенному оврагу. Между оврагом и шоссе и далее до самого горизонта темнел сплошной массив леса.
Овраг близко подходил к селу и прикрывал Шляхово с запада. Стенки оврага были особенно круты в верховье, дно буйно поросло кустарником, крапивой и чернобыльем.
Все это переплелось и представляло сплошные, не просматриваемые даже с близкого расстояния заросли.
Вдоль канавы, в которой мы лежали, начинавшейся от оврага, вздымаясь вверх, словно прислушиваясь к чему-то, росли отдельные пирамидальные тополя да невысокие кусты.
Вот здесь и прикорнули замаскированные ветками четыре реактивные установки — «катюши».
Само село Шляхово утопало в зелени, сквозь которую на фоне бездонного иссиня- голубого неба позолотой сверкала луковка церкви.
Шоссе было пустынно. Только изредка, нахлестывая коней, по нему в сторону переднего края, грохоча, мчались одинокие повозки с боеприпасами. Возвращаясь обратно, кони шли медленно, увозя в тыл раненых.
Во всем окружающем ощущалось тревожное напряжение. Все, как перед бурей, затаилось, замерло.
Так начинался третий день боев на южном фасе Курской дуги, а для нас первый…
Вместе с восходом солнца, поеживаясь от утренней свежести, стали подниматься и мы, разведчики. Даже Олег Алиев, который, еще не успев как следует открыть глаза, обычно начинал над кем-нибудь подтрунивать, теперь присмирел. Трудно было сказать — то ли он еще спит, то ли прислушивается к перестрелке, углубившись в свои невеселые думы. Разведчики про сыпались, не спеша свертывали само крутки и, лежа на спине, курили. Курили в основном подолгу и молча, с интересом осматривая окрестности, изредка лениво перекидываясь ничего не значащими отдельными фразами.
Близилось время уборочной, и по-настоящему на этом поле скоро должны бы застрекотать моторы тракторов и комбайнов. Сенокосная пора уже завершилась…
С самого утра, едва румяный диск солнца успел оторваться от земли, над нами появилась «рама» — немецкий самолет-разведчик «Фокке-Вульф-189». «Рама» то ястребом кружилась над селом, то уходила вправо или влево, потом снова возвращалась и барражировала над Шляховом, монотонно гудя, как опостылевшая осенняя муха, все высматривала, вынюхивала, подглядывала.
Мы затаились, стараясь не мельтешить, меньше двигаться, укрылись в небольших кустиках. За последние дни под все испепеляющим июльским солнцем крыш и домов, надворные постройки прокалились и были горючи, как порох. Не дай Бог в такую погоду кому-либо по неосмотрительности чиркнуть спичкой — жди горя. И оно пришло, это горе. Но не от шалости малолетних детей, а от сброшенных вражеских авиабомб.
Часов в десять-одиннадцать в небе по явились 27 вражеских бомбардировщиков Ю-87.
«Неужели по нам?» — с опаской посматривали разведчики на приближающиеся самолеты. Но нет, «Юнкерсам» не до нас — они бомбили Шляхово. Бомбили, не снижаясь. Затем развернулись, прошли еще раз над селом и улетели. Мы терялись в догадках — возможно, к противнику просочились сведения о размещении в селе штаба нашей дивизии?
От первых же бомб село загорелось. За нашей спиной слышался все нарастающий гул и треск. Там бушевало бесцветное на солнце пламя. Подхваченные, восходящим потоком раскаленного воздуха, высоко в небе витали полуобгоревшие листья, черные, как испуганные птицы, клочья пепла. Село пылало жарко и душно.
К полудню, сначала в бинокль, а затем и невооруженным глазом, стали видны в беспорядке отходящие группы нашей пехоты. Они выскакивали из леса и стремительно бежали к оврагу, скатывались в него и исчезали из поля зрения.
Вскоре мимо нас промчались, яростно нахлестываемые ездовыми, две-три порожние повозки, и на шоссе стало тихо. Даже слишком тихо. Тишину только дважды нарушил свистящий рев «катюш», которые били за горизонт.
Связной, посланный командиром роты старшим лейтенантом Савельевым в разведотдел дивизии, вернулся ни с чем. Штаба дивизии в селе уже не было. Мы же в это время на дне заросшей травой канавы, разбившись на группы и переговариваясь между собой, пытались разобраться в обстановке, о которой были в полном неведении, и с нетерпением ждали команду.
Разведчики — ярые противники бездействия. Оно их угнетает и расслабляет. А это разведчику противопоказано. Он всегда, как нас наставлял помкомвзвода Дышинский, должен быть собран, подтянут и готов к решительным действиям.
Ротный, в прошлом директор школы, кряжистый, с тяжелыми вислыми плечами, не по-военному заложив руки за спину, слегка прихрамывая, ходил вдоль канавы, изредка испытующе посматривая на нас. Фуражка, нахлобученная почти на глаза, наполовину скрывала его озабоченное лицо, оголяя рано поседевший затылок.
Иногда он останавливался и, щурясь от бившего в глаза солнца, пристально, оценивающе приглядывался к впереди лежащей местности. Потом озабоченно пятерней скреб затылок и продолжал мерить шагами канаву туда и обратно. Он нервничал. Мы хорошо понимали — оснований к беспокойству у него было более чем достаточно.
Ротного, как и нас, мучил вопрос — что делать? По сути дела, мы — не пехотное подразделение, и нам никто не ставил задачу по обороне этого населенного пункта. Но ведь это село — частичка Родины. Оно снова стало нашим только в феврале, и его освобождение досталось немалой кровью. А теперь, выходит, село, хотя и сгоревшее, но наше, предстояло отдавать без боя, отдавать врагу во второй раз…
«Нет, так не будет!» — читалось во всей нахохлившейся фигуре, в насупленных широких бровях нашего ротного, в мужестве и решительности которого сомнений не было. Мы это понимали без слов. Понимали сердцем.
— Командиры взводов, ко мне! — наконец басит он.
Взводные, молодые, расторопные ребята, с продубленными, медными от загара лицами, вскочили, словно наэлектризованные, и подбежали к нему — Хрящев Михаил, в прошлом кадровый сержант, а теперь наш взводный, добродушный, с простым, слегка тронутым оспой лицом, с черными, как смоль бровями, и командир первого взвода Медведев, наш одногодок. Длиннющий Медведев ходил подчеркнуто прямо, как аршин проглотил, и, как нам казалось, рисуясь. Рассказывали, что даже в траншее не пригибался, хотя его голова на четверть высовывалась над бруствером. Большой любитель пофилософствовать, подчеркнуть перед нами свою интеллигентность. Несмотря на армейский быт, носил безукоризненно чистую гимнастерку с ослепительно белым подворотничком, который всегда подчеркивал его длинную, как у гусака, загорелую шею.
По-отечески положив взводным руки на плечи, ротный что-то стал доверительно объяснять, а потом с каждым из них прошел по отведенному рубежу обороны и дал конкретные указания на местности, где рыть стрелковые окопы. В начале войны он служил в пехоте и по этой части иногда, хоть и не назойливо, но опекал молодых взводных.
Теперь нам стало ясно, что разведроте предстоит оборонять участок местности, идущий вверх от оврага, через шоссе, а затем вдоль канавы, общей протяженностью около километра. Мы понимали, что для роты это многовато.
На правом фланге обороны командир посоветовал использовать заранее отрытые, видимо еще в апреле — мае, позиции для противотанковой артиллерии, с ровиками для укрытий расчета и техники.
Приказ ротного был краток: «Вгрызаться в землю». Работа закипела. Ядру разведроты, прошедшему через окопы Сталинграда, не надо было объяснять о необходимости не только окопаться, но и зарыться в землю. Эту азбуку они познали на горьком опыте.
— Товарищ старший сержант, — обратился я к Дышинскому, — разрешите нам с Канаевым общую ячейку отрыть?
— Добро, коль вы такие неразлучные, — бросил он на ходу, пряча улыбку, — но помните: надо не просто окопаться «абы как», а зарыться основательно.
Несколько месяцев назад, будучи курсантами военного училища в Подмосковье, мы окапывались. Но то были учебные бои. А теперь предстоял настоящий бой. Конечно, приобретенный опыт пригодился. Правда, скоро спины гимнастерок стали темными, но мы, не сбавляя темпа, с ожесточением одолевали неподатливую, твердую, как камень, ссохшуюся землю.
— Надо по науке окапываться. Чем черт не шутит? Может, в этом окопе и воевать придется, — философски изрек Канаве. Он был чуть ниже меня ростом, но коренастее, проворнее. Весельчак, энергия в нем так и бурлит, ища выхода.
— О чем речь, — поддержал его я, — постараемся. Иногда, поднимая голову, чтобы вытереть пот с лиц а, я видел сосредоточенные лиц а Олега Алиева, Ивана Пратасюка, слева ближе к шоссе — замполита роты лейтенанта Халецкого.
— Отдохни, Иван, — подзадоривает белозубой улыбкой Олег Алиев Пратасюка, который без отдыха, не разгибаясь, вгрызается в землю, — а то похудеешь.
А у того лицо суровое, нахмуренное, губы сжаты.
— Похудел бы, да некуда, — нашел силы отшутиться Иван, вытирая со лба пот и отбрасывая челку чуба. — На «передке» много не накопишь. Сейчас я принял спортивный вид. Вот до войны я был что надо. Друзья утверждали, что у меня щеки просматривались со спины.
— Это плохо. Так вредно.
— Конечно, плохо. От харчей старшины Колобкова взбрыкивать не будешь.
Я видел, как по-разному работали ребята: если Пратасюк сосредоточенно, методически долбил ссохшуюся землю, то Алиев прямо-таки с яростью орудовал малой саперной лопатой.
Хоть и не любил Олег, как он выражался, копаться в земле, но теперь работал в каком-то бешеном темпе, почти не разгибаясь и не останавливаясь. И только когда отрыл окоп и закончил маскировку, улыбнулся маслянисто-черными, слегка навыкате глазами и ослепительно белыми зубами, один из которых желтел золотой коронкой. Потом закурил, блаженно откинулся на спину и принялся теперь подшучивать над Пратасюком, который явно отставал.
— Ну, как там у вас? — поинтересовался, оторвавшись от работы, вытирая со смуглого, продолговатого лица обильные капли пота Женя Кононов, прозванный всеми Машинистом, так как до войны работал на углеподъемном кране. Он был сухопарым, жилистым, по характеру открытым и прямолинейным. — Мы с Сергеем скоро закончим.
— Мы тоже не лыком шиты, — отшутился Канаев, — за нами дело не станет.
Первый взвод в основном разместился в заранее отрытых щелях и ровиках, сумев быстро переоборудовать их, замаскировать, и теперь пришел на помощь нашему взводу. Вскоре окапывание закончили и мы.
— Ну, как вы тут устроились — обжились? — спросил, подойдя к нам, Дышинский и, присев на корточки, начал деловито осматривать наш окоп, маскировку. — Вроде неплохо. Но бруствер не делайте высоким, землю разбросайте ровненько, чтоб он не выделялся, не лез в глаза. Маскировку подправьте. Принесите две-три пригоршни пыли, и бруствер станет тоже серым. А то, что из-под ног убрали все в ниши — молодцы. Под ногами ничего не должно быть лишнего. Плохо, что нет у нас противотанковых гранат, — с сожалением закончил помкомвзвода и направился дальше, к другим окопам.
Да, противотанковых гранат у нас не было. Все наше вооружение состояло из двух трофейных пулеметов, винтовок, автоматов. Ручных гранат и тех было только по четыре штуки. Хорошо, что патронов было много.
Время шло. В небе снова появился немецкий воздушный разведчик. Недолго покружившись над нами, улетел. И едва он скрылся за зыбкой, дрожащей от жары кромкой горизонта, как появились, натужено гудя моторами, вражеские «Юнкерсы».
Гигантский клин захватил почти полнеба. Их назойливое, с подвыванием «ве-зу-у, ве-зу-у» сотрясало окрестности. Двенадцать бомбардировщиков, отвалив от общего косяка, устремились к селу и, как прежде, покружив над ним, выстроились в воздушную карусель и с пикирования принялись бомбить еще горевшее Шляхово.
Лежа на спине, мы наблюдали, как бомбардировщики входили в пике, как от их брюха отделялись черные точки, которые быстро превращались в огромные зловещие капли и с раздирающим душу визгом устремлялись к земле. В селе снова загрохотали взрывы бомб, разбрасывая полусгоревшие бревна домов, швыряя плетни и валя деревья.
Остальная часть самолетов прошла на восток и где-то за ближним леском тоже сбросила свой смертоносный груз. Надсадный рев моторов, грохот разрывов бомб слились в единый гул.
После вторичного воздушного нападения от Шляхова остались только головешки да обгорелые печные трубы, с немым укором, словно прося возмездия, взиравшие в небо.
Село выгорело почти дотла.
Тихо. Ни дуновения ветерка. В деревьях и кустах, запутавшись, стоял дым, который иногда прорывался завесой к нам.
Едва скрылись на западе бомбардировщики, как до нас докатился приглушенный, словно идущий из недр земли, мощный гул моторов, который хоть и медленно, но все нарастал и неотвратимо приближался. И вот из-за пологого, подернутого колеблющейся сизой дымкой водораздела стали словно выплывать и спускаться все новые и новые вражеские танки. Томительное ожидание неизвестности кончилось. Предстоял бой. И этот мой первый в жизни бой навсегда остался в памяти.
— Танки! Танки! — изумленно послышалось из наших окопчиков.
Танки завладели вниманием всех разведчиков. Они шли правее шоссе, по фронту около 700–800 метров. Стальные чудовища двигались размеренно и не спеша, все выползая и выползая из дрожащей на горизонте синевы, строго соблюдая равнение и интервалы. И ни одного выстрела! Люки машин были открыты, над башнями поблескивали шлемы танкистов. Казалось, они были заранее уверены в победе и готовы отпраздновать ее и на это т раз. Впереди шли тяжелые танки, незнакомые нам по плакатам. Как после стало известно — это были «Тигры». Четырнадцать таких танков шли прямо на нас.
— Как психическая атака беляков в «Чапаеве», По мнишь? Тебе не страшно? — тихо спросил Канаев, не отрывая взора от танков.
— Вообще-то не по себе, — признался я.
Теперь мы оба внимательно всматривались в приближающиеся танки. Такого количества их мы не видели даже в кино. И вот они — наяву, перед нами.
— Один, два, три… десять… двадцать… сорок пять… пятьдесят восемь, — шептали бледные губы Юры.
Вначале, признаться, я еще не проникся, не осознал реальности нависшей опасности. Скорее испытывал не боязнь встречи с танками, а почти детское любопытство, которое, однако, быстро выветривалось, расползалось, как туман в горах с появлением солнца. 58 танков двигались на нас. «По одному на брата», — невесело подумал я. От этой арифметики во рту стало сухо.
Нас охватило гнетущее состояние обреченности. Казалось, ничто не может остановить этот неумолимо надвигавшийся танковый таран. В груди шевельнулся микроб страха. Против воли он овладевал мной медленно, но неодолимо. Он, как тупой нож, рвал живое и ощутимой болью проникал все глубже и глубже в душу.
Да, боя ждали все, ждал и я. Но страшно стало, по-видимому, оттого, что все происходившее на наших глазах поразило все-таки своей неожиданностью. К этому я психологически еще не был готов. Появились первые признаки недовольства собой, своим собственным бессилием. Я ловил себя на мысли: «Не сон ли это?» Нет, это был не сон. «Вон они, перед нами — танки. Пока они далеко, но скоро будут и здесь. И с этим надо считаться. Что будет с нами? Выдержим ли мы натиск? Надо выдержать — ни впереди кого нет».
Все мое существо пронизывает инстинкт самосохранения. Я его пленник. И я, и Юра, и все ребята — хотят жить. Нам не было еще и двадцати, впереди виделась большая жизнь. Теперь ее от нас заслоняют немецкие танки, изрыгающие смерть. Лихорадочно бьется мысль — ведь они несут смерть не только нам, но и нашим близким, молодым и старым. На нас надеются, нам верят. Теперь, кроме нас, их остановить пока некому. Остановить их — наш долг. Кто-то раньше защищал нас, теперь наступил черед нам защищать других. А танки тем временем, наполняя степь копотью, шли вперед, тяжело топча нашу землю.
— Танк — вещь серьезная. Его пулей не образумишь. Разве что только гранатой, а их-то у нас — кот наплакал, — с сожалением медленно процедил Юра Канаев.
Из стволов фашистских танков, которые были как на ладони, змеиными языками стали выскакивать белесоватые, почти невидимые на солнце облачка дыма, которые тотчас же таяли в воздухе. Танки приближались.
Впереди справа раздалась громкая команда, и мы увидели, как две оставшиеся установки «катюш», стоявшие под тополями, мгновенно освободились от маскировки, их направляющие стали плавно опускаться и вскоре замерли, приняв почти горизонтальное положение. Расчеты отбежали в стороны и спрятались в ровиках. «Катюши» приготовились бить по танкам прямой наводкой. В следующий миг навстречу вражеским танкам, до которых было теперь немного более километра, с направляющих сорвались и, оставляя за собой на фоне голубого неба белые полосы газа, понеслись реактивные мины. Пуск был осуществлен обеими установками, которые били короткими сериями. Мины легли почти по всему фронту движения танков. Там, где только что прогрохотали разрывы, встала грязно-серая стена дыма и пыли. Еще в воздухе клубилась пыль, поднятая воздушным потоком от установок в момент пуска, а наши «катюши» уже спешно покидали свои огневые позиции. И вовремя.
— Вот это да! — произнес Юра, пораженный, как и все мы, увиденным. Массированный удар реактивных установок подействовал на нас вдохновляюще. И мы воспрянули духом, ожили, посыпались даже шутки. Этот удар, удачный и смелый, рывком вывел всех из оцепенения.
Когда же, наконец, дым рассеялся, мы увидели, что фашистские танки остановились, а из двух поползли все усиливающиеся шлейфы чадящего черного дыма.
Оправившись от неожиданного удара, танки снова двинулись вперед, на нас, открыв яростный огонь по району, где раньше стояли установки, то есть били практически по нашим окопам.
— Санинструктора! — кто-то истошно закричал слева и осекся, не договорив фразы. Снова из-за горизонта одна за другой прошли, сотрясая мощным ревом моторов горячий воздух, две большие группы бомбардировщиков, которые, как и прежде, где-то поблизости, казалось, прямо за нашей спиной, сбросили бомбы. Все смешалось: и резкий грохот разрывов снарядов танковых пушек на земле, и разрывающий душу надсадный, надрывный рев «ве-зу-у, ве-зу-у», идущий с небес.
Дым от догорающего селения все сгущается. От близких разрывов снарядов воздушной волной нас прижимает к стенке окопа. Самочувствие не из приятных. А ведь надо не только прятаться, но и наблюдать за противником, быть готовым к встрече с ним. Поэтому, не дожидаясь команды, мы с Юрой подготовили две связки, для надежности по три фанаты — все, что у нас было.
— А где же наши орлы-соколы? — оглядывая небо, озабоченно произнес Юра. Тут к нам подбежал и спрыгнул в окоп Дышинский. Поинтересовался:
— Все живы-здоровы? Ну, что у вас нового? — одарил улыбкой. Из-под края каски блестели только белки глаз. Весь он был каким-то живым, возбужденным, только внешний вид не соответствовал его настроению: на лице — слой пыли, гимнастерка в глине, но выглядел молодцевато, даже лихо. Чувствовалось, что он и появился только ради того, чтобы оживить, подбодрить нас, вселить уверенность. — А связки приготовили? — поинтересовался он.
Канаев молча показал на наше рукоделие.
— Молодцы, так держать! — И подмигнул заговорщицки. — Граната — вещь надежная! А связка — тем более! — Прыжком выскочив из нашего окопа, побежал к соседям.
Мы заметили, как в разрывы снарядов вплелся какой-то до боли знакомый звук. Вскоре увидели, как левее нас, из села на шоссе выскочили два Т-34 и два Т-70.
Немецкие танкисты к этому времени не успели еще дойти до ложбины, то есть были где-то на взгорке, поэтому хорошо видели наши танки. Мы же замерли, ожидая, чем все это кончится. Что они могут сделать, четыре наших танка против приближающейся вражеской армады? Мы терзались мыслью, что ничем не можем помочь им. А наши танки, попыхивая облачками выстрелов, резво шли на сближение с врагом. Вокруг нашей четверки плясали частые разрывы, немцы били болванками.
Не дойдя до лощины, один из наших танков как-то судорожно задергался из стороны в сторону и остановился.
Экипаж другой тридцатьчетверки, трезво оценив обстановку, быстро подскочил к подбитому, взяв на буксир, и, несмотря на яростный обстрел, все вернулись в селение и укрылись в дыму. Мы радовались такому исходу этого неравного боя.
Строй фашистских танков снова ожил, пришел в движение и, хищно поводя пушечными стволами, начал ожесточенный обстрел села. Но почти одновременно загорелись два вражеских танка, вспыхнул еще один. Ход танков замедлился, и стальная армада остановилась. Имея многократное численное превосходство, немцы не решались идти вперед. Что-то мешало, сковывало их действия. Теперь началась смертельная перестрелка между танками. При это м перепадало и нам. Что сулят нам ближайшие минуты? Все возможно. Война…
Встречный бросок наших танкистов сыграл свою роль, создал, по-видимому, у противника впечатление, что в селе сосредоточено большое количество танков.
Обстановка складывалась так, что наши танкисты, проявив активность, захватили инициативу, своей решительностью сковали, парировали действия врага. Это воодушевило и нас. На душе стало веселее. До меня стало наконец доходить, что я хоть и по крупицам, но начал освобождаться от страха, от чувства обреченности.
Теперь наши танки выскакивают из укрытия, вернее, из дымовой завесы, на несколько секунд, производят один-два выстрела прямой наводкой, затем быстро меняют свои позиции и снова бьют по врагам, но уже с другого места. Вот задымил еще один немецкий танк.
— Пехоту ждут, черти, — подытожил действия немцев помкомвзвода, снова появившийся у нас, неотрывно наблюдая за поведением противника.
— Где командир? — прокричал неожиданно вынырнувший из дыма танкист, перетянутый ремнями, с забинтованной головой, подбегая к соседнему окопу.
Дышинский выскочил, и они вместе побежали к ротному. В обсуждении сложившейся обстановки, как после стало известно, принимали участие и командиры взводов. Вскоре группа разведчиков в пятнистых маскхалатах с двумя пулеметами под командой Володи Дышинского двинулась в сторону оврага, где к ней присоединились танкисты. Они должны были пробраться по дну оврага к его вершине и занять выявленную нашими танкистами траншею, отрытую вдоль кромки оврага, близ шоссе. Она была выгодна для стрельбы во фланг.
— Если Дышинский взялся — успех обеспечен. Поверьте мне — дадут они фрицам жару, дадут прикурить, — убежденно заверил сержант Максим Мерзляков, когда мы с соседом поинтересовались, куда направляется наш помкомвзвода.
После этих слов мы по-другому взглянули на своего помкомвзвода. Если до этого момента мы видели в нем руководителя и организатора учебного процесса, то теперь впервые он предстал перед нами участником боя.
…Остались позади полные драматизма и ожесточения бои в Сталинграде. Теперь, когда левое крыло громадного советско-германского фронта под ударами наших войск покатилось на запад, дивизия, которая находилась на формировании, готовилась к наступательным операциям. А это требовало некоторой переориентировки и подготовки разведчиков к предстоящим боям. Тогда-то Дышинский и обратился к капитану Матвееву — начальнику разведотдела дивизии с предложением об организации и подготовке в составе роты группы разведки ближнего тыла противника. Матвеев после ознакомления с переданными Дышинским материалами одобрил их и поддержал инициативу нашего помкомвзвода. К тому же им была подробно разработана и методика их проведения. Первыми изъявившими желание войти в состав формируемой группы разведки ближнего тыла были Канаев, Серов, Кононов и другие разведчики, а ее подготовкой занялся сам Дышинский.
Он обучал нас азам ближнего боя. Много внимания уделял отработке ударов ножом, прикладом автомата.
Он ненавязчиво пояснял, что перевес всегда будет на стороне того, кто лучше подготовлен физически, кто владеет приемами рукопашного боя. Как правило, в парных схватках мы отрабатывали различные приемы нападения и защиты, что развивало быстроту реакции, воспитывало самостоятельность.
…Предположения Дышинского скоро оправдались. К противнику подошли восемь бронетранспортеров, которые, лавируя между танками, выдвинулись почти до головных машин. Из бронетранспортеров торопливо, по-тараканьи, выскакивали автоматчики. Их серо-зеленые фигурки, с закатанными по локоть рукавами, прячась за танками, устремились на нас.
Снова зашевелились и ожили стволы танковых пушек. Почти рядом с нашим окопом упал снаряд и, не разорвавшись, с визгом срикошетил.
Земля стонала от разрывов снарядов, со свистом летели болванки. Некоторые из них, полузарывшись в землю, еще ползли, как змеи, выписывая замысловатые фигуры, а затем, словно притомившись, замирали.
Скоро все потонуло в треске автоматных очередей, свисте и разрывах снарядов с обеих сторон. В этот кромешный хаос звуков снова влился и тяжелый грохот взрывов бомб за селом. Противник шаг за шагом наращивал силу удара. Теперь он стремился дезорганизовать управление, рассеять накапливающиеся наши резервы. От рева мощных моторов дрожала земля, стонал от разрывов воздух. Дым, чад, пыль заволокли все вокруг. В промежутках между разрывами было слышно, как чмокали воздух пулеметные очереди. Казалось, что огонь пехоты, танков, авиации уже уничтожил не только все живое, но и неживое. И на этой ходуном ходившей земле, то пригибаясь в окопчиках, то наблюдая за противником и стреляя, среди дьявольской какофонии звуков, среди бесновавшегося огня и металла сражались мои товарищи. Перед глазами то и дело вставала на дыбы поднятая взрывами земля, рушились наши окопы, деля нас на живых и мертвых. Страх и долг, жизнь и смерть — все перемешалось в моем сознании. На первых порах, несмотря на то что мы были в окопе вдвоем, меня не покидало чувство одиночества, страх как ватой обволакивал мое сознание. Я иногда выглядывал из окопа и осматривался по сторонам. Нет, все на месте, все держатся. Не зря нас учили не теряться, привыкать к опасности, сохранять ясность, трезвость мысли и в самой сложной обстановке. Это был важный для нас бой. Хотя для солдата все бои важные и решающие. В любом случае на карту ставится жизнь. Грохот, свист, голова раскалывается от немилосердно палящего солнца. Воздух нагрелся, вздрагивает. Рябит в глазах.