Сан-Фршщиско, 1960, Алан Уотс

Вот ЭТО

В духовном, интеллектуальном и поэтическом опыте че­ловека меня всегда поражала распространенность уди­вительных мгновений озарения, которые Ричард Бек (ИсЬаг<1 Виске) назвал “космическим сознанием”. Для такого рода пере­живаний нет подходящею названия. Назвать их “мистичес­кими” означает поставить их в один ряд с картинами иных миров, с видениями богов и ангелов. Когда же мы называем их “духовными” или “метафизическими”, мы подразумеваем, что они не являются в то же время крайне конкретными н фи­зическими. И даже понятие “космическое сознание” обладает непоэтическим привкусом жаргона оккультистов. Однако во все исторические эпохи и во всех культурах мы встречаемся с описаниями этого самобытного переживания, которое возни­кает, как правило, неожиданно и непредсказуемо, безо всякой очевидной причины.

После подобного просветления человек с необычайной яс­ностью и убедительностью понимает, что в I^елом и в каждой своей части, вселенная в этот самый миг настолько потрясающе правильна, что не нуждается в объяснениях и оправданиях, нескольку само ее существование отвечает па все вопросы. Пос­ле этого жизнь не просто перестает быть проблемой. Человек

оказывается настолько тронут самоочевидностью н самодоста­точностью существующего положения вещей — включая также то, что обычно считается злом, — что нс может найти достаточ­но убедительных слов, чтобы выразить совершенство и красоту своего переживания.

Ясность переживания иногда создаст впечатление, что мир стал прозрачным и светящимся, а ею простота воспринимается как свидетельство того, что мир проникнут высшим разумом и управляется им. В то же время человеку кажется, что все вокруг стало его телом, и что каким бы ни было его подлинное естество, он наконец стал тем, чем всегда был, — всем сущим. Отсюда не следует, что человек перестает быть собой до такой степени, что смотрит на мир глазами других людей или что он буквально становится всезнающим. Это означает, что его индивидуальное сознание н существование представляется ему лишь точкой зрения, которую приняло нечто невообразимо большее, чем он сам.

Ядром этого переживания, кажется, является убежденность или постижение, из которого следует, что непосредственное сейчас, какова бы ни была его подлинная природа, является целью и свершением всего сущего. Это озарение сопровожда­ется эмоциональным экстазом, ощущением пеликого облег­чения н освобождения, а часто и невыносимой любви к миру— однако все это вторично. Нередко удовлетворение от такого переживания путают с самим переживанием, и тогда интуи­тивное понимание теряется в экстазе, потому что, пытаясь удер­жать вторичные последствия озарения, человек теряет его суть — понимание совершенства непосредственного настоящего, даже если оно не экстатично. Ведь экстаз является необходимым мимолетным контрастом на фоне постояшшх 4'луктуаций на­ших чувств. Однако интуитивное понимание, если оно доста­точно ясно, остается — подобно тому как у человека, который

однажды овладел какнм-лнбо ремеслом, все связанные с ним навыки, как правило, сохраняются на всю жизнь.

Человек обычно интерпретирует свои переживания в тер­минах религиозных и философских идей своей культуры. За кажущимся разнообразием таких идей скрывается их осново­полагающее единство. И точно так же, как вода находит путь наименьшего сопротивления, наши эмоции облачаются в наи­более доступные символы. Подобные ассоциации столь естест­венны и непроизвольны, что символ может показаться самой сутью переживания.

Так, ясность — исчезновение проблем — подразумевает свет, и поэтому в мгновения великой ясности индивид может видеть физический свет, озаряющий все вокруг. Верующий увидит в этом свете проблеск присутствия Бога — как в извес­тном свидетельстве Паскаля:

Год Его милости 1654,

Понедельник 23-го ноября, де^^ь св. Клементия...

С половины одиннадцатого вечера

до половины первого, за полночь, ОГОНЬ Бог Авраама. Бог Исаака. Бог Якоба,

но не философов и мудрецов. Определенность, радость. Ясность чувств, радость, покой.

ли как в случае, который приводит Вильям Джеме:

1\.азалось, небеса разверзлись, чтобы излить на меня лучи света и славы. И так было не одно мгно­вение, но весь день и всю ночь потоки света и славы лились в мою душу. О, какой перепорот произвело это во мне! Все стало новым. Мои лошади, свиньи и все

*

люди — все преобразилось.

Вильям Джеме, “Многообразие религиозного опыта”, Спб. “Андреев и

Однако ясность может также ассоциироваться с проз­рачностью или с ощущением того, что мир, воздвигну­тый перед нами, не является препятствием, а тело — обузой. Буддист естественно примет это за подтверждение учения о реальности как непостижимой, неопределимой Пустоте (шунь-япю).

Я вошел в зал и собирался занять свое место, но вдруг все вокруг меня преобразилось. Открылось бес­конечное пространство, а земля под ногами показалась вогнутой... Я оглядывался по сторонам, смотрел вверх и вниз и нс иерил своим глазам: вся вселенная и ее мно­гочисленные осязаемые объекты внезапно пере­родились. То, что раньше казалось отвратительным и невежественным, теперь представлялось мне излиянием моей собственной глубинной природы, ко­торая неизменно пребывала яркой, подлинной и проз-

1”-

рачной.

Подобно тому как одну и ту же боль можно описать и как жгучую резь, и как холодное покалывание, опи­сания подобных переживаний могут, на первый взгляд, проти­воречить друг другу. Один человек говорит, что постиг тайну жизни, но не может выразить ее в словах. В то же время другой утверждает, что никогда не было никакой тайны, н поэтому говорить о постижении не имеет смысла, поскольку пережи­вание явило ему искусственность и ненужность всех его ис­каний.

Один человек говорит о своей убежденности п том, что смерти нс существует, а его подлинное “я” вечно, подобно все-

сьпюиья”, 1992, стр. 203.

Юаиь-чжоу (ум. 1287), цитируется по изданию 5ихи1и, Еаау^ vi 2гп ВиД№ют1, уо1. 2, р. 92.

Алан Уотс

лсшюй. В то же время другой заявляет, что смерть просто перес­тала волновать его, потому что текущее мгновение стало на­столько всеобъемлющим, что нет больше необходимости в бу­дущем. Один человек чувствует, что возвысился до единства с жизнью бесконечно большей, чем его собственная. Однако подобно тому, как биение сердца может рассматриваться — в зависимости от точки зрения — как что-то случающееся с нами или что-то дешемое вами, другой человек придет к выводу, что пережил нс присутствие трансцендентного Бога, а свою сокро­венную природу.

Одному покажется, что его эго, или “я”, расширилось за пределы всей вселенной, тогда как другой почувствует, что он полностью потерял себя, а его так называемое эго никогда не существовало в действительности, а было лишь абстрактной мыслью. Один будет описывать себя как бесконечно богатого, тогда как другой скажет, что достиг такой великой нищеты, что нс обладает даже своими умом и телом, и поэтому ему не о чем заботиться.

Очень редко можно встретить описание подобного пере­живания без метафор, которые вводят в заблуждение, если их понимать буквально. Но в “Автобиографическом очерке” Бер­нарда Бсренсопа я обнаружил отрывок, который является од­ним из самых простых и “чистых” описаний, которые я когда-либо читал.

Оыло утро в начале лета. Над липами мерцала и дрожала серебристая дымка. Воздух был насыщен их ароматом. Теплый воздух ласкал своим прикосно­вением. Я помню — мне не нужно вспоминать, как я взобрался на пень большого дерева и внезапно почувст­вовал себя окунувшимся в Это. Тогда я не называл Его этим словом. Мне не нужны были слова. Я и Это были одним.

ереживание здесь описано с помощью одного слова “Это”. Оно использовано в том же смысле, в котором мы говорим “Вот это оно!”, подразумевая превосходную сте­пень, меткость высказывания, красочную реальность или то, к чему мы всегда стремились. Речь идет не просто об объекте, а о чем-то более живом и обширном, чем любая наша идея, и поэтому, не имея других слов, для ею описания мы используем одно это слово.

Особенно трудно найти средства передать это переживание в культурном контексте христианства. Хотя просветление при­ходит к христианам так же часто, как и к последователям других традиций, христианские мистики всегда вынуждены оправды­ваться перед сторонниками ортодоксальных догматов. Ведь в христианстве всегда проводится радикальное различие между Богом и сотворенным миром, равно как между Богом и душой человека. Считается, что Бог находится в вечном конфликте со злом и с грехом, а также что мир будет по-настоящему спасен лишь в конце времен — поскольку зло и грех присутствуют в нем повсеместно. Но даже тогда для сил зла ад останется состо­янием постоянного заключения и пыток.

И все же христианское учение о всемогуществе — согласно которому ничто, включая даже грех, не случается без участия воли Бога — позволяет христианскому мистику, как это ни трудно, выразить неизречимую истину: “Грех допустим (ЬеЬо-уаЫе), но все будет благо, все будет благо и все вещи будут проявлять это благо”.

Вегпаг(1Вегеп&оп,51г(<;/1/ога5гУ^ог(гв)<,р. 18.Рап(ЬеопВоо1с5^е№Уог11, 1949.

Госпожа Джулиан Норвичская (1342— ок. 1414) “Откровения божественной любви” (Оате УиПап оГКоготсЬ, Кеуг1а1юп! о/Шуте 1луе, ес1. Сгасе УУаггасЬ. Ьопйоп, 1949). Слово ЪеНоуаЫе имеет здесь оттенок “играющий необходимую роль”. Сравните с известными словами из католической литургии “Святая Суббота”: “О воистину необходимый грех Адама, который искупила смерть Христа! О счастливая ошибка, которая