В общем, впрочем, я на свою аудиторию пожаловаться не могу, - и это не потому, что я пользовался в ней успехом, а потому что в ней, как мне казалось, всегда имелся хоть небольшой контингент лиц, которым мои лекции и беседы со мной по их поводу могут быть действительно полезны, и однако в Лицее он был значительно меньше, чем в последствии в университете.
II. Ярославские храмы.
О самом городе Ярославле и его обитателях у меня осталось куда лучшее воспоминание, чем о Демидовском Лицее. - Прежде всего это один из самых красивых русских городов, какие я знаю, с дивной высокой набережной на холме над Волгой. Лицей - нарядное белое здание, с тех пор, увы, разгромленное в 1918 году большевистской артиллерией, был расположен в самом центре этих красот на стрелке, что возвышается при слиянии Которости с Волгой. При этом Ярославль - типичный старый русский город. Церквей в нем пропорционально не меньше, чем в Москве. Как то раз я был в особенности поражен их количеством, глядя на Ярославль с противоположного берега Волги, - насчитал их свыше сорока трех и бросил считать, так как в том месте далеко не все церкви были видны. На город, в котором в то время было не более шестидесяти тысяч жителей, это, конечно, - очень большая цифра.
Но дело не в количестве - Ярославские церкви принадлежат к числу самых красивых в России. -Есть между ними знаменитые, которые составляют весьма значительную страницу в истории русского искусства. - Я говорю не о них одних. Красотой 168 отличались там многие церкви, далеко не самые старые и совершенно неизвестные за пределами Ярославля.
- По-видимому, благородный вкус в Ярославле вошел в предания церковного строительства. - Но самые прекрасные - несомненно те, которые пользуются громкою российскою известностью, - Илья Пророк, Николай Мокрый, и в особенности - Иоанн Предтеча, что за Которостью. - Все эти церкви принадлежат к XVII веку и олицетворяют собою одну и ту же эпоху русской религиозной живописи. Ото всех эпох более ранних эта "Ярославская живопись" отличается очень яркими чертами.
Она давно привлекает к себе внимание. Уже в восьмидесятых годах, когда я жил в Ярославле, она вызывала к себе большое восхищение. Позднее, лет двадцать тому назад, когда благодаря изумительной чистке икон были открыты бессмертные памятники иконописи новгородской, ценители иконы охладели к ярославской живописи. Mне часто приходилось слышать о ней чрезвычайно резкие отзывы, как о живописи "упадочной", декадентской и вдобавок не русской. Разумеется, сравнение для ярославской живописи не может быть выгодным. Но оно едва ли уместно в виду величайшей разнородности, сравниваемых величин. Живопись новгородская представляет собой искусство глубоко религиозное: в этом - вся его сущность; наоборот, живопись ярославская - искусство преимущественно декоративное. Сравнивать эти два искусства почти также невозможно, как сопоставлять бессмертные видения Фра Беато и пышные венецианские религиозные декорации какого либо Тинторетто, либо Паоло Веронезе.
Весь дух великого Новгорода и Ярославля совершенно различен. - Новгород стремится к религиозному проникновению, Ярославль - к великолепию. Разумеется с чисто религиозной точки зрения это - живопись упадочная; в ней нет той высоты религиозного переживания, того безграничного 169 благоговения, которое чувствуется в каждом штрихе новгородского иконописца XV века. - Вместо того в ней - изумительная роскошь и парад, которыми, впрочем, еще можно очень наслаждаться с точки зрения чисто эстетической. Есть одна фреска, которая сразу изобличает контраст двух настроений. Это - фреска "Ильи Пророка", изображающая искушение Иосифа женой Пентефрия. - Даже современный взгляд смущается невероятным, действительно соблазнительным реализмом. - Что бы сказали люди XV века, что сказал бы в том же XVII веке какой-нибудь протопоп Аввакум при виде столь явного нарушения благоговения к храму?! Воспоминаются знаменитые слова протопопа о вторжении западных реалистических влияний в иконопись. - Так оно и было в данном случае. В истории русского искусства Грабаря ясно показано, что как раз фреска, о которой идет речь в числе многих других воспроизведена с голландской иллюстрированной библии Поскатора.
В ярославских фресках вообще чувствуется настроение богатой мирской культуры. В частности голландские влияния в ярославской живописи - не случайность, так как именно в XVII веке Ярославль стоял на большом торговом пути между Россией и Европой через Белое Море. Он был полон иностранными торговыми факториями; в особенности голландскими и английскими. В Ярославских храмах следы этого соприкосновения с Западом встречаются на каждом шагу. - Глаз, привыкший к старинно-русским и византийским архитектурным линиям, при взгляде на Ярославские фрески сразу поражается совершенно новою, необычайно остроконечной архитектурой. Вы видите узенькие трехэтажные домики в два-три окна по фасаду. - Домики эти образуют городки с зубчатыми стенами, несомненно голландско-немецкого типа. 170 Не менее убедительно, чем архитектура, говорит костюм. - Вы видите, например, аллегорическую фреску - "Корабль веры и корабль нечестия". На корабле веры сидят святые с широкими русскими лицами и успокоительными окладистыми бородами. На корабле нечестия все - остроконечные стриженным бороды, - люди прическою и одеждой напоминающие не то Шекспира, не то старинные голландские портреты; это -типы, знакомые Ярославлю по торговым сношениям - голландцы либо англичане.
Еще больше поражает при сравнении с новгородскими иконами XV и XVI века общее омирщвление всей живописи. Символика в ярославских иконах богата, сложна и запутана. В ней много чрезвычайно замысловатых и мудреных аллегорий.
- Но Вы почти всегда чувствуете, что тут говорит не религиозное чувство, а искание внешнего эффекта. Отсюда - то воспоминание об оперном апофеозе, которое вызывается иногда этими фресками, например фрескою, изображающей апокалиптическое видение "Нового Иерусалима". Все это красиво, нарядно, но не религиозно.
Два лучших ярославских храма- Илья Пророк и Иоанн Предтеча - расписаны необыкновенно ярко и пестро в самых жизнерадостных тонах. Но это - совсем не та духовная радость, которая чувствуется в красочных произведениях новгородской живописи. Это - просто праздник для глаза, в котором самый религиозный смысл отступает на второй план. - Редко попадается тут среди человеческих фигур носительница этого смысла. - Фигурам принадлежит в этих фресках не столько смысловое, сколько декоративное значение. - Цель живописца - не поднять Вас на высоту религиозного созерцания, а дать Вам блестящее зрелище. - При отсутствии какого бы то ни было другого сходства между венецианской и ярославской религиозной живописью - та и другая сближаются в понимании, точнее, 171 - в извращении самых задач религиозного искусства.
В новгородской живописи XIV, XV, и XVI веков царит то настроение, которое было создано поколением великих русских святых - Сергия Радонежского, Алексия Митрополита, Кирилла Белозерского, Макария Желтоводского, Сильвестра Обнорского.
- Святые, как, например, Андрей Рублев имелись в числе самих иконописцев. Наоборот, ярославская живопись характерна для умонастроения той никоновской эпохи, когда люди спорили о букве, потому что им чуждо было понимание духа. - Как бы эта живопись ни была красива, она не на высоте своего религиозного сюжета, ибо этот сюжет для нее - нечто постороннее.
Все эпохи церковного строительства в России были эпохами национального подъема. Так было во дни Киевской Руси, когда русские города украшались храмами св. Софии, так было при Иоанне III в век создания московских соборов; так же было и во дни создания ярославских храмов. Ими ярославское именитое купечество ознаменовало в XVII столетии окончательное преодоление смуты и упрочение Poccийской государственности с ее неизбежным последствием - ростом богатства. - Из сохранившихся счетов по постройке храмов, а еще более из самих храмов видно, что купечество не пожалело средств - возблагодарить Господа Бога за явленную к Русской Земле милость. Но религиозное чувство, выразившееся в этом подъеме, было лишено той глубины, которая была присуща старине. Только в религиозной архитектуре ярославских церквей сохранились еще некоторые следы этой глубины и силы. Но, однако и здесь отсутствует древняя чистота религиозного стиля.
Сравните, например, дивный ярославский храм Иоанна Предтечи, что за Которостью, с московскими соборами, и Вы увидите в чем дело. - 172 Характерная черта подлинного чистого религиозного стиля заключается в отсутствии лишних подробностей и чисто внешних украшений. - В соборе Благовещенском под каждой главой есть маленький соборик. В соборе Успенском нет глав, под которыми внутри храма не было бы купола - неба. - Не то в церкви св. Иоанна Предтечи: там уже есть фальшивые главки, прилепленные к крыше снаружи, в виде внешнего украшения: явное доказательство, что внешний эстетизм здесь успел проникнуть и в самую религиозную архитектуру.
В итоге в ярославском религиозном искусстве уже несомненно чувствуется атмосфера мирского плена, пленившего церковь. - Для церковной живописи, как и для самой церкви это - начало вырождения. Ярославские храмы - последние значительные создания русского религиозного искусства. Его дальнейший путь есть путь падения.
Как бы то ни было, о ярославских храмах я сохранил благодарное воспоминание. - В моих духовных переживаниях конца восьмидесятых и начала девяностых годов они занимают совершенно особое и при том значительное место. При всех их недостатках, которые я рассмотрел лишь очень постепенно с годами, - они дали мне много хороших минут душевного отдыха. - Чем скуднее и беднее была та духовная атмосфера, которую я наблюдал в Лицее, тем сильнее чувствовалась потребность уйти от этой отталкивающей современности в ту сочную, красочную и яркую старину. - Не скажу, чтобы ярославское религиозное искусство давало богатую пищу моим религиозным переживаниям, но так или иначе оно увлекало, радовало и уносило... если не в другой план существования, то в другую, очень интересную историческую эпоху.
III. Ярославское общество. Е. И. Якушкин.
Было кое что интересное в Ярославль и помимо старины. - Сопоставляя его с другим, столь хорошо знакомым мне с детства губернским городом - Калугою, я поражен отсутствием сходства того и другого. В Калуге все было полно остатками я воспоминаниями стародворянского быта. Наоборот, Ярославль был по преимуществу городом именитого волжского купечества. Помню в особенности одного промышленника, коего состояние оценивалось несколькими десятками миллионов рублей. Многомиллионных тузов в кое время числилось там довольно много. Отсюда - парадоксальный вид ярославских улиц.
Меня всегда поражало в Ярославле с одной стороны обилию великолепных, многоэтажных, с первого взгляда, как будто пустых домов, а с другой стороны трудность, почти невозможность найти большую квартиру. Наемные квартиры в восемь комнат и больше были там на перечет. А рядом с этим целые дворцы пустовали, но не сдавались в наем. Владельцы жили по долгу в Петербурге и в Москве, но сохраняли за собою свои роскошные ярославские квартиры, чтобы иметь возможность приезжать и принимать на праздниках. Мне не приходилось бывать на таких приемах; но с улицы, в окнах была видна золоченая, серебреная, вообще демонстративно богатая мебель.
Были в Ярославле в небольшом количестве обедневшие дворянские семьи очень симпатичные. Они почти все ютились по небольшой Дворянской улице, оправдывавшей свое наименование. На Дворянской же жил в момент моего приезда в Ярославль самый интересный и самый значительный из моих тогдашних ярославских знакомых - Евгений Иванович Якушкин, к которому я сохранил на всю жизнь благодарное чувство за приятно 174 проведенные у него часы и за его величайшую сердечность в отношении ко мне. (дополнение; ldn-knigi:
https://www.rsl.ru/pub.asp?bib=1&ch=27
Якушкин Евгений Иванович [10.(22).01.1826, Москва - 1905, Ярославль], библиограф, этнограф, просветитель, исследователь и знаток творчества А.С. Пушкина. В 1847 окончил Моск. ун-т. Был близок к редакции "Библиогр. записок" Н.М. Щепкина, в 1858 публиковал там статьи В 1859 поселился в Ярославле, был назначен предс. Палаты гос. имуществ. Учреждал воскресные школы, организовывал б-ки. Личная б-ка Я. - одна из самых кр. науч. б-к в провинции - имела до 15 тыс. книг и мн. рукописей, была широко изв. На ее базе Я. создал библиогр. указ. по вопросам права, получившие широкий резонанс в печати. Будучи сыном декабриста И.Д. Якушкина, собирал и публиковал документы, связанные с деятельностью декабристов. Соч.: Обычное право. Материалы для библиогр. обычного права. Ярославль-Москва, 1875-1909. Вып. 1-4; Обычное право русских инородцев: Материалы для библиогр. обычного права. М., 1899. Лит>.: Будаев Д. И. Сын декабриста Е.И. Якушкин: (Освобождение крестьян в имении И.Д. Якушкина // Проблемы истории отеч. мысли и историографии. М., 1976; Равич Л.М. Евгений Иванович Якушкин (1826-1905) // Сов. библиогр. 1979. № 1.))
Это был человек в самом деле замечательный. - Трудно передать тот авторитет, которым он пользовался. Это был оракул, что то в роде архиерея от разума. Большинство его знакомых безгранично верило в его ум. Иные подчинялись ему как старцу, одна очень милая знакомая барышня доказывала мне как то раз, что я напрасно зачитываюсь философами. - Стоит их читать так усердно, - говорила она, - Евгений Иванович наверное умнее всех Ваших философов, вместе взятых. - Несомненно, Евгений Иванович был умный и образованный человек, но самая замечательная черта в нем была его нравственная сила, большая цельность характера. - Это был человек, у которого слово никогда не расходилось с делом. И именно этим он импонировал.
Сын известного декабриста, народолюбец, он был один из первых помещиков, освободивших задолго до 19 февраля своих крестьян с землею. В нем было то исключительное бескорыстие, которое внушало уважение решительно всем, даже людям совершенно противоположного ему лагеря. По своим либеральным, и даже в некоторых отношениях радикальным убеждениям он не мог служить, и тем не менее все власти к нему ездили. У него можно было встретить и губернатора, и генерала, и председателя суда, и предводителя дворянства, не говоря уже о земцах. Все эти господа не только у него бывали, но считались с его прямыми суждениями, побаивались его, как ярославской "княгини Марьи Алексевны". Он всегда говорил им правду в лицо; и благодаря его нравственному авторитету эта правда во многих случаях действовала. Оно и не мудрено; расценка, которую Евгений Иванович давал человеку или поступкам, потом так за ним и оставалась, - А сказанное им невзначай острое словцо потом иногда повторялось, годами.
Помню как то раз один из профессоров Демидовского Лицея - человек с даром слова, но с весьма легким умственным багажом, как то подвыпив стал рассказывать, что у него была шляпа цилиндр с вентилятором. Евгений Иванович, тоже слегка выпивший подошел вплотную к профессору и уставился в него глазами: "позвольте рассмотреть, вентилятор-то - не сквозной ли"? Так потом его и ославили человеком с вентилятором в голове, что было совершенно верно.
Занимался Евгений Иванович почти исключительно ученым трудом составлением своего многотомного сборника Русского Обычного Права. Это было собственно не ученое исследование, а собирание сырого материала, правда, очень интересного и ценного. - Отличался он большою начитанностью. - В его скромном бюджете покупка книг на всех языках составляла единственную большую статью расхода. Помню его кабинет с полками, уставленными книгами до верха до потолка. Указывая на тонкие деревянные стены своего дома, он утверждал, что книги его греют. Они и в самом деле его грели - физически. Но теплота душевная, благодаря которой и другим становилось тепло у его домашнего очага, исходила от него самого.
Странное дело, - в умственном отношении мы были совершенно чужды. Он был сторонник того типичного позитивизма Милле-Контовского толка, с которым я окончательно свел счеты уже в гимназии. Ничего нового в области философии я от него услышать не мог; наоборот, все то, что он говорил о вопросах миросозерцания, было мною давным давно покончено. И, однако, меня влекло к этому человеку. Когда, бывало, долго не видишь доброго взгляда его умных глаз из под очков, всегда, 176 бывало, стоскуешься и пойдешь посидеть часок-другой у Евгения Ивановича, Он, я чувствую, - тоже меня любил и даже прямо это высказывал, а он был не из тех, у кого слово расходится с мыслью или чувством.
В умственном отношении мы были антиподы.. Мое христианство волновало и порою раздражало его, как непонятная для него загадка. Он заводил на эту тему разговоры с целью разъяснить эту загадку.
"Это может быть и для меня полезно", говаривал он. Но эти разговоры не шли дальше поверхности, он отрицал чудеса, исторически и вообще "научно" опровергал Библию и т. п. Споры на эту тему чаще всего вызывали бесплодное раздражение; если ему случалось увлечься полемическим задором и кощунствовать, он потом извинялся. Но дать ему понять - в чем для меня суть - было для меня невозможно, и я за это часто и горько себя упрекал. Вместе с тем я был внутренне глубоко уверен, что этот атеист будет одним из первых в Царстве Божием. Оттого меня и влекло к нему.
Я часто спрашивал себя: во имя чего Евгений Иванович обнаружил в жизни столько длительной доброты? Ради чего, например он, очень небогатый человек, вдруг обрезал себя во всех своих нуждах и выкроил из своей земли большой земельный надел освобожденным им крестьянам? Одних "демократических убеждений" для этого по меньшей мере недостаточно. - Так поступает не "демократ вообще", а человек, у которого есть святыня в душе.
Алтарь неведомому Богу, вот что чувствовалось в этой душе; это и было то, что так неотразимо привлекало к Евгению Ивановичу; оттого то он был и для других источником живительной теплоты. - Я часто спрашивал себя, во что он верит? И я видел, что, вопреки его уму, сердце его не только верит в добро, оно всем на свете 177 пожертвует ради того, во что оно верит. Часто, о нем думая, я вспоминал евангельскую притчу о двух сынах. Он был как раз типом того сына, который сказал отцу "не пойду" и пошел. - Хождения путями Христовыми в его жизни было несомненно больше, чем в жизни большей части людей, исповедующих христианство. Он был не холоден, не тепел, а горяч сердцем. В этом было главное его достоинство!
Я встречал в Ярославле людей неглупых и образованных, которые поражались несоответствием между умственною силою Евгения Ивановича и его влиянием. - Это объясняется все той же причиной. Евгений Иванович был человек не глупый и способный, но я не могу назвать его человеком выдающегося ума или таланта. Сила его была, как сказано, вовсе не в умственных качествах, а в чем-то другом, большем и высшем, чем ум. Он, мыслию отрицавший духовное начало, всем своим существом доказывал его значение и силу. Среди моих ярославских знакомых он был едва ли не самым духовным человеком. Этот контраст между мировоззрением и обликом был несомненно самою парадоксальною чертою его существа.
Характеристика Евгения Ивановича была бы не полна, если бы я не вспомнил о двух праздниках, которые у него были. Эго были "Татьянин день" 12 Января и 19-е Февраля, - праздник просвещения и праздник освобождения. Эти дни помимо своего общего значения считались в Ярославле специальными праздниками Евгения Ивановича. Как то всеми было признано, что он имеет на них какое-то особое, преимущественное право: в названные даты его приходили поздравлять как именинника. А он и в самом деле чувствовал себя именинником и в эти два исключительные дня в году, бывало, любил кутнуть с друзьями, всегда скромно, но очень весело. - Мне приходилось иногда ужинать с ним 178 в его праздники: он как то всегда был в ударе в этих случаях, и его праздничное настроение невольно сообщалось другим. - Среди серой провинциальной жизни этот обычай Е. И. Якушкина имел несомненно и педагогическое значение: благодаря ему приличия ради благоговели перед великими историческими днями даже такие люди, которые иначе о них бы и не вспомнили. - "Хмурым людям" нужно напоминать, что в жизни есть нечто, перед чем следует благоговеть: иначе они совсем опустятся. Нужно, чтобы от времени до времени во что бы то ни стало нарушалось однообразие их будней, посвященных пересудам, профессиональным сплетням и в особенности - винту.
В Ярославле, как и во всей тогдашней русской провинции неизбежность винта, преферанса и вообще карточного столика производила гнетущее впечатление.
- Всем хочется отдохнуть от дневных трудов, всякий ищет вечером общества себе подобных: но это общество при встрече подавляет отсутствием интересов, а потому и отсутствием разговоров. - Разговор людей, коим говорить не о чем, может направляться лишь в сторону злословия. При этих условиях карты - из двух зол меньшее. - Это - остроумный способ - убить время и дать людям возможность забыть о пустоте их существования. - Без карт они просто заболели бы от тоски и скуки.
Когда началась моя самостоятельная жизнь в Ярославле, я не играл ни в какую карточную игру. И вот, приходя вечером в тот или другой знакомый дом, я чувствовал, что внушаю беспокойство хозяевам: их смущал вид человека, ни к чему не пристроенного. - "Вы играете в винт"?- спрашивали меня. Я отнекивался, переходил от столика к столику и, чувствуя себя лишним, в конце концов уходил. - "Вам бы следовало научиться в винт или в преферанс", участливо говорил 179 мне Евгений Иванович. И в конце концов я выучился только для того, чтобы не быть вынужденным уходить домой в те вечера, когда я испытывал потребность хоть немного отдохнуть от моих ученых занятий. Потребность эта, впрочем, не была ни частой, ни жгучей. - А для занятий у меня была в Ярославле исключительно благоприятная обстановка, потому что, при отсутствии развлечений, присущем провинциальной жизни вообще, я мог пользоваться здесь богатыми ресурсами библиотеки Демидовского Лицея, для которой я мог выписывать все нужные мне книги безо всякого ограничения.
Чтобы покончить с Ярославской моей жизнью остается сообщить некоторые черты тогдашней бытовой обстановки. Я жил тогда на мое приват-доцентское жалование - тысячу рублей в год и мог себе доставить за эту скромную сумму удобства, которые теперь после революции доступны лишь очень богатым людям. У меня была квартира в четыре больших комнаты (не считая кухни), за которую я платил 15 рублей; - топить ее было нетрудно при цене три с полтиной четыре рубля за сажень березового швырка. Я мог есть кроме супа и пирожков вволю ежедневно два мясных блюда, а в летние месяцы, живя в деревне у родителей, я накапливал еще нужную сумму для того, чтобы сшить себе платье. - Когда у меня, поселился в квартире сожитель - двоюродный брат, участвовавший в расходах, я мог жить совершенно безбедно, получая от родителей лишь небольшой ремонт белья.
V.