Он какой-то чудак, очень мало напоминает художника

«Если какая - то форма кажется невыразительной и, как о ней выражаются, «ничего не говорит», то это не следует понимать буквально. Нет такой формы - как и вообще ничего в мире, - которая бы ничего не говорила». Кандинский.

7 декабря 2021 года, в Литературном клубе «Прикосновение» библиотеки «Фолиант» МБУК «Библиотеки Тольятти» состоялось литературное расследование «Василий Кандинский. Правда искусства и правда жизни». Оно было посвящено 155-й годовщине со дня рождения выдающегося русского живописца ХХ века, графика, теоретика и преподавателя изобразительного искусства.

Художник умер в 1944 году. Истекшие с его кончины годы еще не успели создать сколько-нибудь значительной временной дистанции. Поэтому неудивительно, что многие зрители так до сих пор и не смогли найти подхода к его творчеству. И, несмотря на то, что он ввел в практику живописи качественно новое мышление, и поныне часто приходится сталкиваться с непониманием и отрицанием его творчества.

Читатели библиотеки посмотрели документальный фильм «Василий Кандинский. История одного художника» и на примере творчества юбилярапопробовали понять, что такое абстракционизм в живописи. Но даже после видеопросмотра вопросов все равно оставалось очень много.

Почему Кандинский, юрист по образованию, доктор Московского юридического общества, вместо того, чтобы стать профессором Дерптского университета вдруг внезапно бросил открывающуюся перед ним блестящую академическую карьеру и посвятил себя живописи? Как могла повлиять на принятие такого решения состоявшаяся в Москве выставка импрессионис­тов и, в частности, картина Клода Моне «Стог сена»?

Он какой-то чудак, очень мало напоминает художника

Кандинский довольно поздно понял, что его призвание - искусство. До этого озарения был юридический факультет Московского университета, увлечение этнографией, экспедиция в Вологодскую губер­нию. А еще - женитьба в 1892 году на Анне Чемякиной, двоюродной сестре по линии отца, ко­торая была старше Василия на шесть лет. Ему тогда было двадцать шесть.

Получив университетский диплом, Василий Кандинский был удостоен докторской степени и избран членом Московского юридического общества. А в 1896 году Дерптский университет (ныне - Тартусский) предложил ему профессор­ское место. Перед молодым ученым открывалась блестящая академическая карьера, но, Кандин­ский вдруг решил все бросить и посвятить себя искусству.

Спустя многие годы сам художник го­ворил, что тогда на него повлияли два события - состоявшаяся в Москве выставка импрессионис­тов, на которой он увидел полотно Клода Моне «Стог сена», а также исполнение вагнеровского «Лоэнгрина» в Большом театре.

Музыку Василий Кандинский знал прекрасно. Его отец, управляю­щий чайной фабрикой в Одессе, настоял на том, чтобы сын учился игре на фортепиано и виолон­чели. Рисованием Василий занимался в детстве тоже. Но лишь в тридцать лет, как писал он позже, «ри­сование и... живопись вырвали меня из условий действительности».

Кандинский уехал в Мюнхен. Поступил в частную художественную школу словенского художника Антона Ажбе, где учились многие молодые рос­сийские художники, в том числе Алексей Явленский, Марианна Веревкина и Игорь Грабарь. Учитель так написал о новом соученике: «Он какой-то чудак, очень мало напоминает художника. Совер­шенно ничего не умеет, но, впрочем, по-видимому, симпатичный малый».

Очень скоро Кандинскому стало мало того, что был способен дать своим ученикам большой цени­тель немецких вин Ажбе. В1900 году он поступил в престижную Мюнхенскую академию художеств, в класс Франца фон Штука, художника – модерниста, возглавлявшего Мюнхенский Сецессион - влиятельное общество художественных выставок.

Через год фон Штук в превосходных тонах отозвался о своем ученике, но картины его для выставки Сецессиона не взял, упрекая в «крайностях в красках». В ответ Кандинский создал свое общество художников, «Фаланга», которое видел по-настоящему свободной и гибкой художественной организацией, борющейся за новое «революционное искусство». При этом объединении открыли художественную школу. Кандинский преподавал в ней рисунок обнаженной модели и живопись.

Именно в эту мюнхенскую школу в 1901 году и пришла милая 24-летняя девушка, говорившая по-немецки с едва уловимым английским акцентом. Так началась история любви Василия Кандинского и Габриэлы Мюнтер.

Учитель и его ученица

Габриэла пришла учиться живописи и не подозревала, что 36-летний Кандинский станет не только учителем, но и главным человеком всей ее жизни.

Родилась молодая художница 19 февраля 1877 года в семье Карла Фридриха Мюнтера и его обожаемой суп­руги Вильгельмины, урожденной Шойбер. Познакомились и поженились они в Америке, куда эмигрировали в разные годы: Карл - начинающим дантистом, а Вильгельмина - еще совсем девоч­кой, с родителями. Жизнь Габриэлы могла бы сло­житься иначе, если бы в 1864 году они не решили вернуться на родину.

Нельзя сказать, что детство Габриэлы было счаст­ливым: в девять лет она потеряла отца, а спустя год умер ее любимый старший брат, веривший в ее художественный талант и в ее блестящее буду­щее как художницы - именно ему она показывала свои первые работы.

Фрау Вильгельмина была женщиной необыкновенно мужественной. Она умела принимать удары судьбы и учила этому Габриэлу и ее сестру Эмми. Им очень пригодились эти уроки. Габриэле еще не было двадцати лет, когда сес­тры остались круглыми сиротами. В то время Габриэла уже училась в частной худо­жественной школе в Дюссельдорфе. Занималась с увлечением, но, когда ее и сестру пригласили к себе американские родственники, занятия при­шлось оставить.

В сентябре 1898 года Габриэла и Эмми отправились в Нью-Йорк, затем к другим родственникам в Сент-Луис, потом - к родне в Арканзас, оттуда - в Техас. Два года, прожитые в Америке, Габриэла не выпускала из рук свой аль­бом - рисовала вновь обретенных американских родственников, удивительную землю, на которой они живут. Ее наброски ярки и выразительны. Когда в октябре 1900 года сестры возвратились в Германию, Габриэла уже точно знала, что будет художницей.

В школе «Фаланга» она записалась сразу в два класса - скульптуры и живописи. Скульптуру преподавал герр Хюсген, живопись - русский по имени Василий. Спустя многие годы Габриэла вспоминала:

- Для меня было совершенно новым художественным впечатлением то, как Кандинский принципиально иначе, чем все другие преподава­тели, все подробно и основательно объяснял и воспринимал меня как сознательно устремленного к сво­им целям человека, способного ставить перед собой собственные задачи.

Кандинский изо всех сил старал­ся избегать в общении со своими учениками излишней жесткости, давления, диктата. Главное для преподавателя, полагал он, - дать раскрыться индивидуальности мо­лодого живописца.

Конечно же, он сразу понял, что у фройляйн Мюнтер несомненный талант.

-Тебя ни­чему нельзя научить. У тебя все от природы, - говорил он Габриэле. - Единственное, что я могу для тебя сделать. - это оберегать и пестовать твой дар, чтобы к нему не пристало ничего неверного.

И она была счаст­лива - у нее все получается, а учитель ее - прос­то чудо! Весной 1902 года Габриэла писала родс­твенникам:

- Наконец-то я нашла правильного, настоящего учителя.

А скоро ей стало ясно, что в Кандинском она нашла не только учителя...

Время все расставит по своим местам. Подожди!

Летом 1902 года Кандинский вывез своих учени­ков в Кохель на этюды. Этот живописный горо­док ему очень нравился. Обычно он расставлял молодых художников по берегу озера Кохельзее, а потом объезжал учеников на велосипеде. Габри­эла решилась сопровождать его.

В то время жен­щины не катались на велосипедах, но она была девушкой эмансипированной и велосипед осво­ила еще в Америке. Эти совместные поездки их сблизили - долгие разговоры, купание в озере, остановки на отдых...

Кандинский не забывал, что он женат, но как тут устоять и не поддаться чувствам - ведь Габриэла смотрела на него с та­ким восторгом и преклонением! И она так молода, свежа и так талантлива! Он на­писал ее портрет, а ведь этот жанр не был его любимым. Он писал портреты только очень близких людей…

Гармония была нарушена, когда в Кохель приехала жена Кандинского. Он совсем не хотел ее волно­вать, делать ей больно, а потому попросил Габриэлу уехать из Кохеля. Их восхитительные прогулки остались в прошлом, но началась переписка. Когда осенью они вновь встретились в Мюнхене, привычка писать друг другу осталась.

Кандинс­кий писал «застенчивой маленькой Элле» каждый день: выплескивал на нее свои эмоции, свое ощу­щение одиночества и непонятости, свои мысли об искусстве, о последних работах и огорчался, ког­да ей что-то в них не нравилось. В письмах они были предельно откровенны.

В одном из них он признался, что более не представляет своей жиз­ни без нее и хотел бы, чтобы она была целиком и полностью «настроена на его волну». В дру­гом - ревновал: «Мне кажется, ты меня слишком мало любишь... Как же я одинок!.. Я никому не могу принести счастья!» В третьем - повторял, что любовь его растет с каждым днем, что он толь­ко о ней и думает. Но замуж не звал. «Время все расставит по своим местам, - говорил он Габри­эле. - Подожди...»

И она ждала, и вместе с тем ужасно мучилась. Ей хотелось ясности, ей претили эти встречи тайком, эти тайные поцелуи - она не собиралась ничего ни у кого красть, она просто любила его и хотела быть с ним рядом.

Она попыталась убедить себя, что готова при­нять уровень отношений «ученица-учитель» и не претендовать на большее. Но это было совсем не то, чего хотел Кандинский. В его письмах вновь зазвучали «мой нежный друг», «мое славное зо­лотое сердечко», «светлое мое счастье». И на его полотнах появились мужественные рыцари и пре­красные дамы.