Скажите, что мой отец был хорошим человеком…
– Собственно, мне было всего восемь лет, когда отец погиб, поэтому он почти ничего не рассказывал мне о войне. Вам что-нибудь известно о том, чем он там занимался?
Берли ненадолго задумывается, потом теребит свою густую бороду.
– Почему бы нам не присесть в тени, вон там?
Я иду за ним к поцарапанному грязно-коричневому столу для пикника, установленному под дубом, и сажусь напротив. На крышке стола красуется наклейка с бампера автомобиля, на которой написано: «Для тех, кто сражался за нее, свобода имеет сладкий вкус, который никогда не познают те, кого они защищали».
– Ваш отец был спокойным и тихим парнем, – начинает Берли. – Полагаю, вам это известно. Люк, он ведь был на несколько лет младше меня. Отслужил свой срок в Наме чуть позже меня. Многие из тех, кто приходит сюда, тоже молчат и ведут себя очень сдержанно, но спустя какое-то время приоткрываются. Люк был не таким, он так и остался замкнутым. Но он вовсе не был недружелюбным или что-нибудь в этом роде. Просто ему было нужно больше свободного пространства, чем другим, понимаете? Это война сделала некоторых из нас такими.
Я киваю, пытаясь представить отца внутри этого маленького здания или даже сидящим за столом для пикника. Ему и в самом деле нужно было намного больше свободного пространства, чем большинству людей.
– Все, что мне известно, – продолжал Берли, – это только то, что Люк не тянул обычную армейскую лямку. Насколько я слышал, еще до призыва на службу он был первоклассным стрелком. По-моему, он был охотником. Охотился всю свою сознательную жизнь в Крэнфилде. Поэтому, когда его призвали на службу в воздушно-десантные войска, он стал снайпером.
– Снайпером? – Я никогда не слышала об этом раньше.
Берли утвердительно кивает.
– Это нелегкая работа. Приходится убивать, глядя в глаза противника, понимаете? Причем не в пылу боя. Чтобы делать эту работу, нужно уметь убивать хладнокровно. И если только ты не чокнутый, такая работа забирает часть души.
Никто из членов моей семьи и словом не заикнулся об этом. Впрочем, может быть, они и сами не знали всех подробностей.
– Вы больше ничего не припоминаете?
Берли набирает воздух в легкие и вздыхает.
– Парочка наших ребят сумели выудить кое-что из Люка. И вот что мы узнали. Ваш отец служил в специальном подразделении. Что-то вроде диверсионного отряда. Такие отряды посылали в места, где наших регулярных войск не должно было быть в принципе.
– Куда, например?
– Например, в Лаос и Камбоджу.
По телу у меня пробегает дрожь. Я закрываю глаза и вижу Натана Малика, сидящего передо мной и рассказывающего о каменном Будде. Я привез его с собой из Камбоджи…
– Вы точно знаете, что мой отец был в Камбодже?
– Милая, я ни в чем не могу быть уверенным. Но он был в одном из таких мест. И там еще были какие-то неприятности, связанные с подразделением, в котором он служил. Обвинения в зверствах или что-то в этом роде.
Я качаю головой – не столько оттого, что не верю ему, сколько от удивления.
– Правительство затеяло расследование и устроило парочку военных трибуналов. Но потом все обвинения были сняты. Дело спустили в туалет в Вашингтоне.
– Когда это случилось?
– Думаю, еще во время войны. Вскоре после первых рейдов группы. Потом снова, но уже после войны. Хотя, по-моему, к тому времени Люк был уже мертв.
– Послушайте, мистер Берли, я прошу вас быть откровенным. Вы считаете, что мой отец участвовал в военных преступлениях?
Ветеран некоторое время раздумывает, прежде чем ответить.
– Вот что я вам скажу, Кэт. Теперь, оглядываясь назад, многое из того, что я делал там, кажется преступлением и мне самому. Но когда я был там, то даже не задумывался об этом. Это было частью моей работы. Воинский устав и кодекс поведения не охватывают и половины ситуаций, в которые мы попадали. Это была борьба за выживание. Оценка прошлых событий считалась роскошью, которую мы не могли себе позволить. А сейчас в доброй половине голливудских фильмов только и показывают негодяев, которые отрезали уши и убивали женщин и детей. Не буду лгать, иногда такое случалось. А то и кое-что похуже. Но большинство ребят просто честно служили свой срок и делали все, что в их силах, чтобы остаться людьми и сохранить самоуважение.
– Уверена, что это правда. Но я пришла сюда не за этим. Я хочу побольше узнать об отце.
Берли печально улыбается.
– А я и рассказываю вам о нем, хотя, на первый взгляд, это не так. Я говорю: что бы ни совершил Люк, вам все равно не понять этого, оглядываясь на прошлое тридцать три года спустя и с территории США. Я вовсе не оправдываю зверства или что-нибудь в этом роде. Я просто хочу сказать… Черт, я не знаю, что хочу сказать.
Я чувствую, как во мне поднимается отчаяние.
– Вы не знаете никого, с кем я могла бы поговорить, чтобы получить более конкретную информацию? Кого-нибудь, кому папа мог довериться?
В ответ Берли лишь пожимает плечами.
– Был тут такой черный парень, с которым Люк был достаточно близок одно время. Кое-кто из братьев бывает здесь намного реже, чем следовало бы. Мы пытаемся сделать так, чтобы они не чувствовали себя лишними – ветеран, он и есть ветеран, понимаете? – но и во Вьетнаме все обстояло точно так же. Особенно после шестьдесят восьмого года, когда убили доктора Мартина Лютера Кинга.
– Вы не помните, как звали этого парня?
– Джесси… А дальше не помню. Не могу вспомнить его фамилию. – Берли машет рукой в сторону здания. – В архиве должно быть его имя, но у нас его нет. И вообще все наши записи полетели к черту. Компьютер накрылся. Впрочем, я точно помню, что Джесси тоже служил в десанте. Хотя и в другом подразделении, не с вашим отцом. Он был в одном отряде с Джимми Хендриксом. Джесси очень гордился этим.
– Джесси родился здесь?
– Нет, в Луизиане. Ниже по течению реки. По-моему, в Сент-Фрэнсисвилле, если не ошибаюсь.
– Так и не можете вспомнить его фамилию?
Берли щурится, как человек, который смотрит на яркий свет.
– Я ведь знал ее… Просто не могу вспомнить. Болезнь всех пожилых людей, знаете ли. Подождите секундочку. Биллингс? Нет. Биллапс? Биллапс, точно! Так называлась бензозаправка которая была здесь когда-то. Джесси Биллапс, военная специальность номер четыре, сто первая воздушно-десантная дивизия.
Я надеялась, что имя будет мне знакомо, но ошиблась. Глянув вниз с холма на теннисные корты, я смахиваю пот со лба. Я сама играла там в теннис несколько раз. Теперь мне кажется, что это было в другой жизни. Я поднимаю глаза и смотрю на свою машину, но ехать куда-то нет ни малейшего желания.
– Может, вам нужна помощь, чтобы разобрать платформу?
Берли от души смеется.
– Нет, помощь не нужна, но я буду очень рад, если вы составите мне компанию. Хотя такое впечатление, что у вас есть дела поважнее, чем оставаться тут.
– Не уверена, что вы правы.
– Эй! – Он ударяет по столу для пикника своей мощной лапищей. – Да ведь вы можете в два счета найти этого Джесси.
– Что вы имеете в виду?
– Вы ведь внучка доктора Киркланда, правильно? Вы выросли в том большом доме, где Люк жил в амбаре?
– Да.
– В общем, Джесси приходился каким-то родственником тамошней экономке. Троюродным братом или племянником, что-то в этом роде.
У меня зачесались ладони и кожа на голове.
– Экономке? Вы имеете в виду Пирли?
– Пирли. Точно! – Берли смеется. – Джесси кое-что рассказывал о ней, и не всегда только хорошее. Его мать каким-то боком приходится родственницей Пирли.
Я вскакиваю так резко, что на мгновение у меня кружится голова.
– Прошу простить, мистер Берли, но мне надо бежать.
– Конечно. Нет проблем.
– Большое спасибо, – говорю я уже на ходу, направляясь к своей машине.
– Эй, послушайте! – окликает меня Берли. – Не переживайте из-за того, что делал на войне ваш отец. Он вернулся домой живым, а это самое главное, что только и может иметь значение.
«В самом деле? – думаю я, почти бегом возвращаясь к „ауди“. – Сомневаюсь».
– Он сделал для нас этот «хьюи», – кричит мне вслед Берли. – Тот, кто способен сотворить такую красивую штуку, а потом подарить ее кому-нибудь, просто не может быть плохим человеком. Вы меня понимаете?
«Нет, не понимаю, – думаю я, садясь в машину. – Я больше ничего не понимаю».
Глава двадцать четвертая
Пирли Вашингтон сидит на крыльце и читает газету, когда я въезжаю на парковочную площадку позади жилого помещения для слуг. «Акуры» тетки Энн нигде не видно, значит, она еще не вернулась – или уже приехала и снова уехала, – а вот «линкольн» моего деда на месте. Но я нигде не вижу Билли Нила и, честно говоря, рада этому.
– Где ты была? – вопрошает Пирли, не отрывая глаз от «Натчес Игзэминер». На ней «выходное» платье, а на нос она водрузила очки для чтения. Она купила их на распродаже в «Уол-марте» и они выглядят дорогими, в отличие от тех, которые носит моя мать.
– Каталась.
– Каталась? Точно так же ты отвечала, когда была маленькой и бегала за мальчиками.
– Я никогда не бегала за мальчиками. Это они бегали за мной.
На крыльце Пирли два кресла-качалки. Я опускаюсь в свободное.
– Не трудись спрашивать, – предупреждает она меня. – Я рассказала тебе все, что знаю.
– О чем?
– Обо всем, о чем бы ты меня ни спросила.
Я перевожу взгляд на ряды цветущих розовых кустов.
– Пирли, я думаю, что если ты начнешь сейчас, то запросто сможешь проговорить до следующей недели, но при этом не расскажешь мне и половины того, что тебе известно об этом семействе.
– Мне платят не за разговоры. Мне платят за чистоту. – Лизнув палец, она переворачивает страницу. – Вчера умерла жена доктора Овертона. Нехорошо так говорить о мертвых, но она была особой со странностями.
– Расскажи мне о Джесси Биллапсе.
Пирли настороженно замирает, как олень, почуявший опасность.
– Только не говори, что ты его не знаешь.
Наконец она поднимает глаза от газеты.
– С кем ты разговаривала?
– С одним человеком, который служил во Вьетнаме. Пирли, Джесси Биллапс знал папу. Я хочу, чтобы ты рассказала мне, кто он такой и где живет сейчас. Ты же знаешь, что так или иначе, но я все узнаю. Не могу поверить, что ты до сих пор ни словом не упомянула его.
Пирли закрывает глаза, словно от невыносимой боли.
– Джесси – ребенок моей сестры. Сводной сестры, если быть точной. У нас была общая мать, но разные отцы.
– Твоя сестра жила на острове ДеСалль?
Пирли утвердительно кивает.
– Айви моя единственная сестра.
Перед моим внутренним взором всплывает образ маленькой, сильной чернокожей женщины с волосами, собранными в узел на затылке. Одновременно на память мне приходит запах спирта и ощущение боли. Однажды Айви сделала мне болезненный укол противостолбнячной сыворотки, после того как я наступила на гвоздь в пруду.
– Где она сейчас?
– Айви отправилась к праотцам, малышка. Разве ты не помнишь? Она умерла почти четыре года назад.
Я не припоминаю, чтобы слышала о смерти Айви, зато хорошо запомнила саму женщину – не по имени, а по роду занятий. Она работала ассистенткой моего деда в маленьком здании, известном на острове ДеСалль под названием «клиника». Дедушка поддерживает клинику в рабочем состоянии, чтобы иметь возможность лечить черное население острова, когда сам бывает там или же когда в том возникает необходимость. Временами на острове жили и работали свыше ста человек, причем многие ежедневно пользовались пилами и другими опасными сельскохозяйственными орудиями труда. Я видела столько рваных ран, зашитых дедушкой, что к двенадцати годам, если возникала срочная нужда, могла обрабатывать их сама. Дед не брал денег за свои услуги, так что большая часть островитян просто ожидала его очередного приезда, вместо того чтобы обратиться за медицинской помощью на «материк», находившийся на другом берегу Миссисипи. Айви не имела профессионального медицинского образования, но она была смелой и сообразительной, спокойной и молчаливой, с ловкими и умелыми руками. Дедушка дал ей достаточно знаний, чтобы она самостоятельно практиковала в его отсутствие. Самым прославленным деянием деда остается удаление им аппендикса у моей тети Энн при свете фонаря во время урагана, который отрезал остров от материка в пятьдесят восьмом году.
– Так что там с Джесси Биллапсом? – напоминаю я. – Он по-прежнему обитает где-то здесь?
Пирли вздыхает и потирает лоб.
– Малышка, для чего ты ворошишь давно забытое прошлое?
Я не позволяю увести себя в сторону.
– Джесси еще жив?
– Джесси сейчас работает бригадиром на острове. Или смотрителем, или надзирателем, как там теперь называется его должность.
– Джесси Биллапс – теперешний смотритель на острове? Он управляет охотничьим лагерем и всем прочим имуществом?
– Истинная правда.
– Сколько ему лет?
– Пятьдесят с чем-то, по-моему.
– Если он был сыном Айви, то почему я его не помню?
Пирли пожимает плечами.
– Во-первых, он взял фамилию своего отца, несмотря на то, что был внебрачным сыном. Во-вторых, он часто отсутствовал в то время, когда ты жила здесь. Уехал в город, полный больших планов, но нашел там лишь крупные неприятности. Отмотал небольшой срок в «Анголе», прямо напротив острова. Смешно, если вдуматься.
Я никогда не видела ничего смешного в исправительном учреждении под названием «Ангола».
– Похоже, его судьба тебя не слишком заботит.
– Насколько я могу судить, у Джесси все в порядке. Я говорила тебе об этом вчера. Кое-кто из хороших ребят попал на войну и вернулся после нее другим человеком. Но это не их вина.
– Что случилось с ним на войне?
– Да разное, насколько я понимаю. Ему досталось и изнутри, и снаружи. Но он никогда не говорил об этом. Как и мистер Люк.
– Ты когда-нибудь видела, чтобы Джесси разговаривал с папой?
– Я иногда видела их вместе. Пьяных в дым. Мистер Люк проводил много времени на острове. Говорил, что ему нравится тамошняя тишина и спокойствие.
– Чем они занимались вместе?
– Курили травку, скорее всего. – Голос Пирли полон горечи. – После того как вернулся с войны, Джесси только этим и занимался.
– А папа?
– Мистер Люк тоже иногда покуривал. Хотя и не так часто, как Джесси. Раны причиняли твоему отцу сильную боль… и душевную, в том числе. Думаю, он и травку курил для того, чтобы стало легче. Но тяжелыми наркотиками он не увлекался.
– Когда ты в последний раз видела Джесси?
– Да уже давно, если подумать. Он безвылазно торчит на острове, а я туда больше не езжу.
– Совсем?
Пирли качает головой.
– Мне там не нравится. Мне не нравятся тамошние люди, а я, в свою очередь, не нравлюсь им.
– А почему? Что случилось? Ведь ты родилась на острове.
Пирли презрительно фыркает.
– Я домашний ниггер, девочка.
– Ты, должно быть, шутишь. Такие вещи остались в далеком прошлом.
Она внимательно смотрит на меня поверх очков для чтения.
– Но только не на острове ДеСалль. Они там никогда так и не признали современный мир. Доктора Киркланда устраивало такое положение вещей, и, я думаю, черным людям на острове оно тоже нравится. Они не приемлют перемен.
– Во всяком случае, я отправляюсь туда.
Глаза Пирли расширяются.
– Когда?
– Сегодня. Я намерена повидать Джесси.
– Малышка, не стоит тебе ехать туда и искать неприятностей на свою голову. Ничего хорошего из этого не выйдет.
– Ты полагаешь, что я найду там одни только неприятности?
Пирли складывает газету и кладет ее на пол рядом с креслом-качалкой.
– Когда суешь в нору палку, надо быть готовым к тому, что оттуда может выползти змея.
Я уже собираюсь поинтересоваться, чего она боится, но в это мгновение мой сотовый издает короткое пиликанье. Я открываю его и нажимаю соответствующую кнопку. Полученное сообщение гласит: «Я буду звонить тебе через несколько секунд. Только попробуй не ответить. Это касается Малика. Шон».
– Кто-то пытается тебе дозвониться? – интересуется Пирли. – Как я ненавижу эти телефоны!
– Мне должны перезвонить.
В следующее мгновение, словно услышав мои слова, телефон разражается знакомой трелью.
– Рассказывай, что у тебя стряслось, – говорю я.
– Гром грянул, – начинает Шон. – В самом начале двенадцатого мы получили анонимное сообщение. Кто-то позвонил нам и предложил осмотреть квартиру в квартале Кеннер. Звонивший заявил, что Малик снимает ее под чужой фамилией. Мы получили ордер на обыск и отправились туда в компании нескольких детективов из округа Джефферсон. Домовладелец опознал Малика по фотографии, и мы вошли внутрь.
– Что вы нашли?
– Во-первых, кучу оборудования для видеосъемки. Профессиональная аппаратура. Во-вторых, там был компьютер, с помощью которого можно делать цифровые фильмы.
Оборудование для видеосъемки?
– Что еще?
– Мы обнаружили орудие убийства, Кэт.
У меня перехватывает дыхание.
– Что?
– Револьвер тридцать второго калибра «чартер армз». Именно из него убили все пять жертв. Серийный номер спилен. Мы попробуем восстановить его кислотой, но пока еще ничего нельзя сказать наверняка.
– Вы уже арестовали Малика по обвинению в убийстве?
– Да. Взяли его тепленьким прямо дома.
– Он оказал сопротивление?
– Нет. Пошел с нами, как ягненок на бойню. И на этот раз никакой прогулки по Голливудскому бульвару. Мы взяли его под белые ручки и препроводили в следственный изолятор через заднюю дверь.
– Господи Иисусе! По-твоему, кто этот анонимный доброжелатель?
– Мы не знаем. Может быть, кто-то из пациентов Малика? Девушка, для которой он и снял эту квартиру?
– Или мужчина, – предполагаю я.
– Звонила женщина. Как бы то ни было, поскольку история с неуважением к суду со стороны Малика получила широкую огласку, нам ничего не оставалось, как предъявить ему обвинение. Окружной прокурор потребовал исключить возможность освобождения под залог, но судья не согласился и установил размер залога в сумме один миллион долларов.
– Он может заплатить за свое освобождение?
– Скорее всего. У него есть дом на другом берегу озера, который он может внести в качестве поручительства под залог. Сначала он сидел в центральном следственном изоляторе, но потом его перевели в окружную тюрьму.
Мне не дает покоя этот анонимный телефонный звонок с подсказкой, где искать орудие убийства. Уж слишком легко и просто все получается.
– Шон, ты действительно считаешь, что Малик и есть убийца?
– Сегодня я убежден в этом больше, чем вчера. Я только что узнал, что через десять дней после возвращения Малика из Вьетнама его отец был жестоко избит. Он провел два месяца в больнице, но так и не оправился от побоев.
– Отец Малика опознал или хотя бы описал нападавшего?
– Он сказал, что ничего не видел. Его избили дома, но при этом ничего не украли.
– У Малика было алиби?
– А от него никто и не требовал ничего подобного. Это ведь случилось в Колумбусе, штат Миссисипи, а не в Беркли, штат Калифорния. Малик был героем, только что вернувшимся домой с войны. Из-за чего бы ему избивать своего отца?
Пока я раздумываю над его словами, на глаза мне попадается Билли Нил. Он неспешно направляется к крыльцу Пирли.
– Тебя хочет видеть доктор Киркланд, – заявляет он, хотя прекрасно видит, что я говорю по телефону. – Он сказал, чтобы я привел тебя к нему в кабинет.
– Передай, что я загляну к нему попозже. Сначала мне нужно съездить в одно место.
– Что? – спрашивает Шон.
Губы Билли Нила кривятся в странной улыбочке.
– На остров, ты хочешь сказать?
– Шон, я тебе перезвоню. – Я опускаю телефон в карман и поворачиваюсь к водителю. – Ты что, подслушивал?
Нил не обращает внимания на мои слова.
– Он ждет тебя сейчас. И он не любит ждать.
Я смотрю на Пирли.
– Что тут происходит? Что такого творится на острове, чего я не должна знать, как считают некоторые?
Пирли встает с кресла и обнимает меня.
– Не спрашивай меня, малышка. Ступай потолкуй со своим дедом. А если ты потом все еще захочешь съездить на остров, может статься, я составлю тебе компанию. – Она подходит к перилам крыльца и обжигает Билли Нила презрительным взглядом. – Убирайся с глаз моих, дрянь паршивая.
Водитель смеется высоким, дребезжащим смехом, который я однажды слышала от мальчишки, который мучил котенка в песочнице.
Пирли поворачивается и, не говоря ни слова, уходит в дом.
– Твой дед ждет, – напоминает мне Нил.
– Скажи ему, что я приду через минуту.
– Он сказал, что я должен привести тебя.
– Послушай, засранец, если ты будешь стоять у меня над душой, тебе придется ждать весь день.
Билли Нил улыбается мне кривой улыбочкой.
– А я бы не возражал. На тебя местами приятно смотреть.
Дверь позади меня с грохотом распахивается, и на крыльцо, держа в руках ружье, выходит Пирли. Глаза у нее прищурены, губы сжаты в тонкую полоску.
– Пошел вон, дерьмо вонючее, – угрожающим тоном говорит она.
– Это же пневматическое ружье, – заявляет Нил, и улыбка на его лице становится шире. – Оно стреляет такими крохотными пульками.
– Правильно. – Пирли поднимает винтовку и направляет ствол ему в живот. – Я стреляла из него по опоссумам, которые приходили рыться в мусоре. Но если я выстрелю тебе в яйца, то они распухнут, как арбуз, и тебе очень долго не придется беспокоиться о женщинах.
Чтобы подчеркнуть серьезность своих намерений, Пирли прицеливается Билли Нилу в гениталии.
Улыбка на лице водителя увядает.
– Смотри, попадешься ты мне когда-нибудь, ниггер.
– Если я пожалуюсь доктору Киркланду, что ты пристаешь к его внучке, тебе не поздоровится, босяк. Пошел вон отсюда, кому говорю!
Билли Нил снова смеется, после чего медленно удаляется по направлению к Мальмезону.
– Зачем ты это сделала? – спрашиваю я. – Я вполне могу за себя постоять.
– Гнилой человечишка. Не понимаю, почему доктор Киркланд держит его около себя.
– Он телохранитель, ты сама недавно об этом говорила.
Пирли презрительно сплевывает через перила.
– У этого бездельника есть степень по юриспруденции. Уж не знаю, где он ее достал. Можешь в это поверить?
Это открытие заставляет меня вспомнить Шона и его заочное обучение на юриста. Он рассказывал мне байки об осужденных, мошенниках и преступниках, которые учились вместе с ним и получили ту же самую степень, что и он.
– Почему же, верю, конечно.
– Мне кажется, у него что-то есть на доктора Киркланда, – негромко роняет Пирли.
– Что ты имеешь в виду? Компромат?
Пирли утвердительно кивает головой.
– Да какой компромат может быть у него на дедушку?
Пирли задумчиво качает головой, не сводя глаз с удаляющейся фигуры.
– Его мать работала на твоего деда. Секретарем или бухгалтером, кем-то в этом роде. Наверное, она знала что-то такое.
– Что она могла знать? Что-нибудь незаконное?
Пирли поворачивается и в упор смотрит на меня тяжелым взглядом.
– Не знаю. Доктор Киркланд очень осторожен с семейным бизнесом. Но что-то ведь должно быть? Иначе твой дед не позволил бы этому негодяю даже завязывать шнурки у себя на ботинках.
Ее слова напоминают мне о том, что дед – человек, который настолько верит в честность и порядочность, что скрепляет сделки в миллионы долларов простым рукопожатием, – погубил карьеру нескольких людей, которые пытались обмануть его в деловых предприятиях.
– Я бы не рискнула шантажировать дедушку.
– Господь свидетель, что ты права. Это все равно что лезть в берлогу, в которой спит медведица.
– Держись подальше от этого водителя, Пирли.
Она протягивает руку и сжимает мое запястье.
– Ты тоже, девочка моя. Здесь многое изменилось.
– Разве? – Я качаю головой. – Почему-то я так не думаю. Я думаю, что здесь всегда так было. Просто я была слишком молода, чтобы замечать это.
Глава двадцать пятая
Дед ждет меня в кабинете. Он сидит в том же кожаном директорском кресле, что и два дня назад, когда рассказывал мне старую лживую сказку о смерти отца. Интересно, что он хочет сказать мне сейчас?
Он не произносит ни слова, когда я вхожу в комнату. Дед сидит, выпрямившись в кресле, нянча в левой руке стакан с шотландским виски, и его голубые глаза выглядят странно влажными. На нем костюм и галстук, и со своим загаром и седыми серебристыми волосами он похож на голливудского актера-ветерана, ожидающего выхода, – не актер, играющий характерные роли, а стареющий главный герой.
– Твой водитель сказал, что ты хочешь поговорить со мной.
– Правильно, – говорит он, и в его командирском голосе удачно сочетаются бас и баритон. – Мне нужно задать тебе один вопрос, Кэтрин. Присаживайся, пожалуйста.
Шестое чувство подсказывает, что я должна попытаться перехватить у него инициативу.
– Зачем ты держишь возле себя этого негодяя?
Дед, похоже, сбит с толку.
– Кого? Билли?
– Да. Ему здесь не место, и ты знаешь об этом.
Дед смотрит в пол и поджимает губы, как если бы ему не хотелось обсуждать со мной этот вопрос. Потом он произносит извиняющимся тоном:
– Деловое предприятие с казино не похоже на наш семейный бизнес, Кэтрин. Сегодня Лас-Вегас примерил на себя корпоративный имидж, но в ходу по-прежнему предосудительные действия. Большим мальчикам из Невады не по душе конкуренция, и доля их участия в игорном бизнесе в Миссисипи достаточно высока. Мне нужен кто-нибудь, кто знал бы это дело как свои пять пальцев. Билли проработал в Лас-Вегасе двенадцать лет, и еще три года он провел в индейском казино в Нью-Мексико. Мне не хочется углубляться в действительную природу полученных им знаний и опыта. Мне нечем гордиться в решении данного вопроса, но иногда для того, чтобы сделать что-то хорошее, приходится заключать сделку с дьяволом. Такова суть игорного бизнеса.
– Мне удивительно слышать от тебя такие речи.
Он пожимает плечами и меняет положение.
– Этот город умирает. Мы больше не можем позволить себе придерживаться высоких идеалов. Пожалуйста, присаживайся, дорогая.
Я опускаюсь в клубное кресло. Теперь мы сидим напротив друг друга, а на полу между нами лежит бухарский ковер.
– По-прежнему воздерживаешься от алкоголя? – интересуется он, указывая рукой на буфет.
– Пока что воздерживаюсь.
– Хотелось бы мне иметь твою силу воли. Должно быть, ныряние приучило тебя к дисциплине.
– Ты сказал, что хочешь задать мне один вопрос.
– Да. Сегодня утром ты упомянула о том, что хочешь нанять команду профессионалов, чтобы осмотреть свою старую спальню. На предмет обнаружения следов крови и других улик, по твоим словам.
Я молча киваю в ответ.
– Ты не отказалась от своих планов, учитывая то, что я рассказал тебе сегодня утром о смерти Люка?
– Нет.
Сначала дед никак не реагирует на мои слова. Потом он подносит стакан с виски к губам и делает большой глоток, зажмурив глаза от удовольствия. Спустя несколько мгновений он вновь открывает их и опускает стакан на столик рядом с креслом.
– Я не могу позволить тебе сделать это, – меланхолически роняет он.
«Что ты имеешь в виду?» – мысленно спрашиваю я. Но вслух произношу нечто совсем другое:
– Почему нет?
– Потому что это я убил твоего отца, Кэтрин. Я застрелил Люка.
Поначалу я не улавливаю смысла сказанного. То есть я слышу, что он говорит. Я слышу его вполне отчетливо, распознаю порядок слов в предложении. Но их смысл и значение все еще не доходят до меня.
– Я знаю, что для тебя это должно стать потрясением, – продолжает дед. – Мне очень жаль, что нет никакого другого способа покончить с этим делом. Мне бы очень хотелось, чтобы ты никогда не узнала правды. Но ты обнаружила следы крови, и теперь у меня нет другого выхода. Я знаю тебя. Ты очень похожа на меня. Ты не успокоишься, пока не узнаешь всю правду. Поэтому сейчас я расскажу тебе все.
– Я думала, что сегодня утром ты говорил правду.
Он ерзает в кресле.
– До этого момента я лгал тебе, дорогая. Мы оба понимаем это, и ты, наверное, спрашиваешь себя, почему должна верить мне сейчас. Я могу лишь просить об одном: выслушай меня, а потом ты сама поймешь, что все так и было. Сердце подскажет тебе, что на этот раз я не обманываю. Хотя мне бы очень хотелось рассказать тебе другую правду.
– О чем ты говоришь? К чему все это?
Дед потирает загорелое лицо правой рукой, потом задумчиво обхватывает ею подбородок.
– Кэтрин, когда-нибудь ты состаришься и врач скажет тебе, что ты умираешь. Но то, что ты услышишь сейчас от меня, намного хуже. Сегодня умрет часть твоей души. Я хочу, чтобы ты собралась с духом и выдержала.
У меня холодеют руки и ноги. Я испытала нечто подобное, когда увидела, как полоска экспресс-теста на беременность порозовела. Меня тогда разбил временный паралич – пока мозг пытался осмыслить перемену, которая должна была произойти в моей жизни. Нечто подобное я чувствую и сейчас, но теперь меня охватывает дурное предчувствие. Должно произойти нечто ужасное. Я боюсь, что мой мир развалится на куски, стоит мне узнать то, что от меня скрывали. Но самое странное заключается в том, что я ничуть не удивлена. Такое впечатление, что я всегда знала, что нечто подобное когда-нибудь обязательно произойдет, знала еще с той поры, когда была маленькой девочкой. Я знала, что когда-нибудь наступит такой день и я окажусь в этой самой комнате или другой, но очень на нее похожей, и кто-нибудь откроет мне страшный секрет, почему я такая, какая есть.