– Вы приходитесь родственницей доктору Киркланду? – интересуется Генри, включая передачу и осторожно выруливая на мягкое покрытие дороги.
– Он мой дед.
– Ага. А как получилось, что я ни разу не видел вас здесь раньше?
– Вероятно, вы меня все-таки видели. Просто с тех пор как я была здесь в последний раз, прошло десять лет. И намного больше с того времени, когда я всерьез задерживалась на острове.
– Ну, он почти не изменился. Разве что пять лет назад сюда провели электричество. А раньше, когда нужна была электроэнергия, мы запускали генераторы.
– Я помню. А как насчет телефонной службы?
Генри похлопывает по сотовому телефону у себя на поясе.
– Вот и все, что у нас есть, да и те работают только вполсилы. Поэтому мы держим в грузовиках радиопередатчики.
Мы выезжаем на заболоченный участок. Почти сразу же грузовик заносит, и земля уходит из-под ног. Я сжимаюсь, но Генри лишь смеется. Пикап снова выравнивается.
– Думаете, только вам страшно? – хохочет он. – Если моя большая задница окажется в воде, мне останется только взывать о помощи.
– Почему?
– Я не умею плавать.
Кто-то, наверное, рассмеялся бы, но мне не до смеха. Мне становится грустно. Когда мы уже приближаемся к берегу, о ветровое стекло разбиваются первые капли дождя.
– Дождь может размыть мост? – спрашиваю я.
– Скорее всего, нет, – отвечает Генри. – Но я своими глазами видел, как это случалось раньше. К тому же сильный ливень начнется не раньше, чем через час.
– Откуда вы знаете?
Он смотрит на меня, постукивая себя по кончику носа.
– Чутье. Мне нужно работать на телеканале «Ченнел сикстин». Метеоролог из меня получился бы куда лучший, чем те парни, которые занимаются этим сейчас.
|
|
– Так у вас есть и телевидение?
– Спутниковое. Кабельного пока нет.
Кое-что все-таки изменилось. Когда я была здесь в последний раз, жизнь на острове ДеСалль была столь же примитивной, как в Аппалачской впадине. Пара дюжин хижин для рабочих, клиника деда, несколько домиков у озера для приезжих охотников да самые разные хозяйственные постройки. У большинства хижин все службы располагались на улице. Единственным сооружением с «современными» удобствами считался охотничий домик моего деда – постройка в стиле плантаторского особнячка из кипариса, выходящая окнами на озеро, спроектированная известным архитектором из Луизианы А. Хейз Тауном. Да еще клиника.
– Мы почти на месте, – говорит Генри, прибавляя газу.
Когда стена деревьев становится ближе, я замечаю небольшой сарай у самой воды, и по коже бегут мурашки. Как почти каждая постройка на острове, сарай покрыт оцинкованной крышей. Холодок исчезает, но теперь сердце просто готово выскочить из груди.
Позади сарая припаркован тупоносый грузовичок-пикап из моих кошмаров.
Глава двадцать седьмая
Как только грузовик Генри Вашингтона вырулил на гравийную дорогу, которая вела вдоль восточного берега острова, мое тело словно завибрировало. Очень странное ощущение: как будто по периферическим нервам побежал электрический ток и они начали тоненько звенеть, отчего дрожь в руках, беспокоившая меня на протяжении последних трех недель, только усилилась.
Остров выглядит точно так же, как всегда. По периметру его, в воде у берега, стеной стоят кипарисы, тогда как остальная часть суши покрыта зарослями ивняка и тополей. Сейчас кипарисы остаются по правую руку – мы едем на север. Я хочу задать Генри несколько вопросов о старом грузовичке деда, но сердце у меня сжимается, в горле застревает комок, и я молчу.
|
|
С воздуха остров ДеСалль похож на уменьшенную копию Южной Америки. В центре его почти надвое рассекает озеро в форме лошадиной подковы, которое некогда являло собой рукав Миссисипи. Охотничий домик деда стоит на северном берегу озера, а хижины рабочих – на южном. К западу от озера протянулись пять сотен акров рисовых полей. Северная оконечность острова целиком отдана под пастбища для коров и нефтяные скважины, а к югу от водоема раскинулись леса, через которые мы сейчас и проезжаем. На опушке виднеются коттеджи для гостей и хозяйственные постройки охотничьего лагеря, а чуточку ниже – это Аргентина нашего острова – простираются невысокие песчаные дюны и топи, которые тянутся вплоть до того места, где соединяются старое русло и нынешнее течение Миссисипи.
– Джесси должен быть на северной оконечности, сгонять коров, которые отбились от стада, – говорит Генри, качая головой, как если бы подобное занятие предполагало некоторое умопомешательство. – А потом, по его же словам, он собирается заняться мелким ремонтом в охотничьем лагере.
Через несколько секунд заросли деревьев по левую руку должны поредеть, и откроется вид на озеро и хижины, в которых живут рабочие.
– Разве мы еще не проехали дорогу к лагерю?
Генри смеется.
– Вы имеете в виду самую короткую дорогу? Да, правильно. Но мне не хотелось бы ездить на этом грузовике по болотам. Теперь с севера в лагерь ведет вымощенная гравием дорога.
|
|
Я вижу озеро, темно-зеленое под черными облаками, по которому ветер гонит мелкие белые барашки. Генри поворачивает направо, на дорогу, которая петляет между озером и южной оконечностью леса. Он взмахивает рукой, широким жестом обводя группу хижин у озера. Солнце уже садится, и почти на каждом крылечке расположились люди: старики покачиваются в креслах-качалках, а детвора резвится во дворах с кошками и собаками.
– Почти приехали, – говорит Генри и сворачивает вправо на узкую гравийную дорогу между деревьями.
– Какой он, Джесси? – спрашиваю я.
– Вы его не знаете?
– Нет.
– Джесси – настоящая загадка. Он был самым спокойным и невозмутимым парнем на острове. Любит покурить и поболтать. А теперь превратился в жесткого и крутого парня. Не знаю, что с ним случилось, но он изменился.
– Может быть, из-за войны?
Генри пожимает широкими плечами.
– Кто знает… Джесси не особенно разговорчив. Он или вкалывает сам, или смотрит, как работают другие.
Следующие несколько минут проходят в молчании. Впереди появляются коттеджи охотничьего лагеря. В отличие от хижин рабочих, строительным материалом для которых служили промасленная бумага или картон, водруженные на основание из битого кирпича, коттеджи построены из кипарисов, продубленных дождем и ветром, серых и прочных, как гранит. Крыши покрыты оцинкованным железом, оранжевым от ржавчины.
– Вон там Джесси, – говорит Генри.
Я никого не вижу, зато замечаю каурую лошадь, привязанную к перилам крыльца одного из коттеджей. Генри тормозит перед домом и трижды нажимает на клаксон.
Ничего не происходит.
– Он сейчас придет, – уверяет Генри.
И действительно, из-под коттеджа вылезает жилистый чернокожий мужчина без рубашки, выпрямляется и отряхивается. Сначала он кажется похожим на сотни других чернокожих рабочих, которых мне доводилось видеть. Потом он оборачивается, и я вижу правую сторону его лица. В глаза бросаются пятна ярко-розовой кожи, которые, подобно брызгам краски, покрывают его кожу от виска до плеча, а щека и вовсе представляет собой сплошное месиво грубой зарубцевавшейся плоти.
– Он обгорел во Вьетнаме, – поясняет Генри. – Выглядит жутко, конечно, но мы уже привыкли.
Генри высовывается из окна и кричит:
– Эй, Джесси! Я привез леди, которая хочет потолковать с тобой!
Джесси подходит к грузовику – с моей стороны, а не со стороны Генри – и пристально смотрит на меня. Генри нажимает кнопку, и стекло опускается, так что между мной и изуродованным лицом Джесси Биллапса остается пространство не более шести дюймов.
– Что вам от меня нужно? – неприветливо обращается он ко мне.
– Я хочу поговорить с вами об отце.
– А кто ваш отец?
– Люк Ферри.
Глаза у Джесси расширяются, а потом он фыркает, как лошадь.
– Будь я проклят! Прошло столько времени, и вы только сейчас приехали сюда? Я помню вас еще маленькой девочкой. Я довольно хорошо знал и вашу мать. Как вы сюда попали?
В разговор вмешивается Генри.
– Ее машина осталась там, по другую сторону насыпи. Я пообещал, что ты отвезешь ее обратно, когда вы закончите. Нет проблем?
Джесси некоторое время молча изучает меня.
– Ладно, я отвезу ее к машине.
Он открывает дверцу и помогает мне спуститься с высокой подножки. Кожа на ладонях у него огрубела настолько, что напоминает кору дерева. Генри уезжает, на прощание рявкнув клаксоном, а Джесси ведет меня в охотничий коттедж, соседний с тем, у которого привязана его лошадь.
– Жестянка не любит незнакомых людей, – поясняет он.
– Вы назвали свою лошадь Жестянкой?
– Люди за глаза величают меня крутым и жестким, так что я решил дать им понять, что знаю об этом.
Он поднимается на крыльцо и садится на пол, прислонившись спиной к стене коттеджа. Я устраиваюсь на верхней ступеньке и опираюсь о перила. Нет никаких сомнений, что Джесси Биллапс зарабатывает себе на хлеб тяжким трудом. Если он служил во Вьетнаме, то сейчас ему должно быть никак не меньше пятидесяти, но живот у него по-прежнему плоский и твердый, как у подростка. Руки у него не бугрятся мускулами, но мышцы перекатываются под кожей при каждом движении. Зато лицо – совсем другое дело. Я пока даже не могу составить впечатление о том, как он выглядит, – в первую очередь бросаются в глаза только шрамы.
– Дизельное топливо, – произносит он грубым, хриплым голосом.
– Что?
– Мое лицо. Я как раз чистил туалеты, когда мистер Чарли[18] решил угостить нас несколькими минометными залпами по случаю Рождества. Мы обычно сжигали все дерьмо с помощью дизельного топлива. Я стоял рядом с пятью полыхающими бочками, когда в них попала мина. Меня накрыло с головой дерьмом и горящим топливом. Было бы смешно, если бы я не подцепил еще и инфекцию после этого.
– Мне очень жаль.
Он цинично подмигивает мне, потом достает из заднего кармана штанов пачку сигарет с ментолом. Прикурив от серебряной зажигалки, он делает глубокую затяжку и с силой выдувает голубоватый дым подальше от крыльца. Похоже, он настраивается на долгий разговор. Затянувшись сигаретой еще раз, он устремляет на меня взгляд темных глаз.
– Вы приехали сюда, чтобы расспросить меня о своем отце?
– Я слышала, что вы знали его достаточно хорошо.
Кажется, мои слова позабавили Джесси.
– Мне трудно судить об этом. Да, мы с Люком одно время были приятелями. Но это было давно.
– Я надеялась, что вы расскажете о том, что случилось с ним на войне.
– Вы уже знаете хоть что-нибудь?
– Один человек сказал мне, что он был снайпером. Я этого не знала. Еще мне рассказали, что он служил в подразделении, которое обвинили в совершении военных преступлений. Вам что-нибудь известно об этом?
Джесси презрительно фыркает.
– Военные преступления? Дерьмо собачье! Это самое паскудное выражение, которое я когда-либо слышал. Война сама по себе – самое дерьмовое преступление, если на то пошло. И только люди, которые ничего не знают об этом, разглагольствуют о таких вещах, как военные преступления.
Я не знаю, как продолжать разговор.
– Во всяком случае, должны были произойти какие-то необычные события, раз армейские чиновники заговорили о том, что солдат его подразделения надо отдать под трибунал.
– Необычные? – Джесси смеется лающим, невеселым смехом. – Да. Можно сказать и так.
– Вы можете сообщить мне что-либо?
– Люк неохотно говорил об этом. Он был деревенским парнишкой, понимаете? И из-за этого попал в неприятности. Он знал, как стрелять. Я сам неплохо управляюсь с винтовкой, но надо было видеть, как стрелял этот парень. Такое впечатление, что он родился с ружьем в руках. Но после войны он больше не убил никого, даже оленя на охоте. Как бы там ни было, в армии его сделали снайпером. И он пробыл им пару месяцев. Потом его перевели в специальное подразделение под названием «Белые тигры». Предполагалось, что оно будет состоять из добровольцев, но, думаю, командование само назначало добровольцев из тех, кого считало подходящими. Вот так старина Люк и вляпался
– «Белые тигры»? И что они должны были делать?
– Их собрали вместе с одной-единственной целью. Для вооруженного проникновения на вражескую территорию, как выражалось начальство. Вот только проникновение было не совсем законным. «Тигры» совершали рейды на территорию Камбоджи, где вьетконговцы укрывались от наших бомбардировщиков.
– И вы знаете, что там случилось?
– То же самое дерьмо, что и в других местах, только намного хуже. «Тигры» переходили от одной деревни к другой, искали оружие, вьетконговцев или тех, кто им симпатизирует. Но вся штука в том, что они действовали совсем не так, как мы в регулярной армии. В Камбодже они не ждали, пока в них начнут стрелять. Они шли туда напугать тамошний народ до полусмерти, чтобы они не помогали мистеру Чарли. «Чтобы уничтожить тайные базы отдыха противника и перерезать линии снабжения» – говорилось в заявлении Управления по оказанию военной помощи иностранным государствам. Лицемерные ублюдки! И так уж получилось, что в этом подразделении «Тигров» оказалось несколько по-настоящему плохих ребят. Отбросы, которых набрали из других взводов. Естественно, они дали волю своим дурным наклонностям.
– Что именно подпадает под эту категорию?
Джесси гасит окурок и сразу же закуривает новую сигарету.
– Убийство вождей племен и казначеев Вьетконга. Наказание всех, о ком точно знали или кого просто подозревали в оказании помощи Вьетконгу или «красным кхмерам». Допросы с пристрастием. – Он горько улыбается. – Это означает пытки.
– И мой отец тоже участвовал в этом?
Он утвердительно кивает головой.
– Понимаете, в этом ведь и заключалась его работа. Но подобное дерьмо творилось и там, где был я. В случае нужды мы расстреливали пленных: не тащить же их с собой? Но если это увидит «неправильный» офицер, можно было вляпаться в неприятности. А в подразделении Люка все было не так. У него именно офицеры выступали инициаторами этого дерьма. Отрезали головы и насаживали их на колья, чтобы напугать «красных кхмеров». Забирали девушек из деревень и использовали их для отдыха и развлечений. Отнимали…
– Подождите секундочку, – перебиваю я его. – Вы хотите сказать, что они похищали девушек и насиловали их?
Джесси равнодушно кивает, словно не видя в этом ничего особенного.
– Конечно. Таким способом командование награждало своих солдат. Когда парни хорошо делали свое дело, то могли взять из деревни любую девушку и оставить ее у себя на пару дней.
– А что случалось с девушкой после того, как она им надоедала?
Джесси поднимает руку и быстро проводит большим пальцем по горлу. Его глаза ничего не выражают, и мне становится страшно.
– Я же сказал, что они творили ужасные вещи.
– Как относился к этому мой отец?
Джесси пожимает плечами.
– Он обвинил во всем правительство. Проклятье, это же оно сунуло его в эту мясорубку! Он не просил их об этом. А что еще он мог поделать? Все происходило в джунглях… никаких официальных записей не велось… связь с командованием осуществлялась только по радио. Поэтому Люк делал то, что должен, и старался остаться в живых, чтобы убраться оттуда.
– А как же расследование военных преступлений? Кто поднял шум?
– Скорее всего, какая-то крыса в их подразделении. Наверняка кому-то захотелось увидеть свое имя в газетах.
Подобное объяснение кажется мне неубедительным.
– Сообщить об этом – значит, рискнуть жизнью. Должно быть, кого-то замучила совесть, раз он решился на такой шаг.
Джесси качает головой.
– Все, что мне известно, это то, что ребята из правительства допрашивали Люка. Но он им ничего не сказал. Правительство прикрыло расследование. Все, конец игры.
Джесси так глубоко затягивается сигаретой, что мне кажется будто он хочет почерпнуть в ней силу и уверенность. Я смотрю на него, и мне вдруг приходит в голову, что его худощавая фигура вовсе не является следствием отменного здоровья. Мне почему-то кажется, что весь жир, который накопил бы на его месте нормальный человек, сгорает в пламени глубоко скрытого гнева, который пожирает его изнутри.
– Вы хотите сказать…
– Для чего вы сюда приехали? – В голосе Джесси впервые звучит сдерживаемая ярость. – Вы приехали сюда не для того, чтобы поговорить о Вьетнаме.
– Нет, я приехала сюда именно за этим.
Он снова смеется лающим смехом.
– Может быть, вы действительно думали так. Но за всеми этими вопросами стоит что-то еще.
Я отвожу глаза в сторону, надеясь скрыть от него чувство, которое испытываю после того, что рассказал мне сегодня дед. Я понимаю, что именно чувствую. Вину. Поэтому и задаю вопросы. Если отец действительно проделывал со мной все эти вещи, значит, что-то подтолкнуло его к этому. И если не война, то что это могло быть еще, кроме меня? Я всегда требовала внимания, всегда была очень сексуальной…
– Эй, – говорит Джесси. – У вас такой вид, словно вы собираетесь расплакаться у меня на груди.
Я запрокидываю голову и молча глотаю слезы.
– Вы правы. Я не знаю, для чего приехала сюда. Я надеялась на… что-нибудь. Не знаю, на что.
– Вы пытаетесь найти объяснение тому, почему Люк был таким, каким был? Надеетесь, что я скажу, что он был святым или кем-нибудь в этом роде и лишь носил на лице маску замкнутости? Он был таким же парнем, как и я. У всех внутри есть и хорошее, и плохое. – Он грозит мне пальцем с длинным ногтем. – Но ведь я не сказал вам ничего такого, чего бы вы уже не знали. Я вижу это по вашим глазам. Вы дочь Люка Ферри, и я знаю, что внутри у вас то же самое.
У меня снова наворачиваются слезы. Их слишком много, и я не могу смахнуть их незаметно.
– Почему мой отец проводил столько времени здесь, Джесси? Что тянуло его сюда?
Джесси хмурится и отводит глаза, глядя вдаль, на деревья.
– Он выращивал здесь марихуану?
– Он пытался, но у него ничего не получилось.
– Он занимался торговлей? Я имею в виду наркотики?
Лицо со шрамом медленно покачивается справа налево и обратно.
– Черт, да мне пришлось выращивать травку Люка самому.
– Тогда я ничего не понимаю. Сколько времени он действительно проводил здесь?
– Много. Особенно зимой. Летом здесь подолгу гостила ваша семья. В сезон охоты на оленей сюда приезжал доктор Киркланд и его приятели. Но все остальное время Люк проводил здесь.
– Черт возьми, чем же он занимался, если не охотился и не рыбачил?
Джесси снова переводит взгляд на меня, но скрытый гнев, который я ощутила в нем раньше, кажется, исчез без следа.
– Он много гулял. Рисовал что-то в своем блокноте. Играл немного. Он держал здесь свою гитару. Я научил его парочке вещей.
Я смутно припоминаю гитару в студии отца, но не помню, чтобы он когда-нибудь играл на ней.
– Он был хорошим музыкантом?
– Для белого он играл хорошо. Даже очень хорошо. И голос у него был неплохой. Он был прирожденным блюзовым музыкантом.
– Ну хорошо, а что…
Звонок сотового заставляет меня умолкнуть, но это не мой телефон. Джесси достает из кармана «нокиа» и отвечает. Он молча слушает некоторое время, потом говорит, что займется этим прямо сейчас, и дает отбой.
– Я должен идти, – заявляет он.
– Прямо сейчас?
– Угу. Нужно привезти кое-какие припасы с материка на случай, если погода испортится по-настоящему и вода накроет мост. Синоптики говорят, что дождь будет лить пару дней кряду на всем течении реки. Так что нам пора выдвигаться.
– Но я хотела спросить вас еще кое о чем.
– Мы можем поговорить по дороге. – Он подходит к лошади, отвязывает ее и подводит к тому месту, где стою я. Жестянка отмахивается хвостом от слепня, который с жужжанием вертится рядом. – Сначала я сяду в седло, а потом помогу подняться вам. Только держитесь подальше от его задних копыт.
– Хорошо.
Джесси вдевает ногу в стремя и ловко взлетает на спину лошади. Потом он убирает ногу, чтобы я могла воспользоваться стременами. Когда я ставлю туда ногу, он берет меня за левую руку и легко подтягивает вверх, усаживая в седло позади себя.
– Можете разговаривать, только не забывайте держаться.
Он пускает лошадь легким галопом по поросшей травой обочине гравийной дороги. Его широкие плечи блестят от пота, а шея сзади покрыта розовыми шрамами.
– Вы работаете на моего деда, правильно? – спрашиваю я.
– Правильно.
– Что вы о нем думаете?
– Он крутой старик.
– Он вам нравится?
– Доктор Киркланд платит мне зарплату. При чем тут «нравится» или «не нравится»?
У меня появляется чувство, что моего деда и Джесси Биллапса связывают далеко не простые отношения.
– Что вы от меня скрываете, Джесси?
Я буквально чувствую, как он улыбается.
– Однажды, когда я был мальчишкой, доктор Киркланд избил меня. Сильно избил. Но на его месте я сделал бы то же самое, так что, думаю, мы квиты.
Я хочу расспросить его об этом инциденте подробнее, но не успеваю открыть рот, как вижу женщину, которая едет в нашу сторону на велосипеде. Гравийное покрытие затрудняет ее продвижение. Она выглядит так, словно в любую минуту может поскользнуться и упасть.
– Будь я проклят… – бормочет Джесси.
– Кто это?
– Не обращайте на нее внимания. Она немного чокнутая.
Приблизившись к нам, женщина замедляет ход, но Джесси лишь пришпоривает лошадь, словно намереваясь побыстрее проскочить мимо, не обменявшись с ней ни словом.
– Подождите! – кричит женщина.
– Остановитесь, – велю я Джесси.
Он не слушает меня.
– Будь ты проклят, Джесси Биллапс! – кричит женщина. – Не смей убегать от меня!
Я протягиваю руку и хватаюсь за поводья.
– Остановите лошадь!
Он ругается, но в последний момент все-таки останавливает коня.
– Вы еще пожалеете, что мы не проехали мимо.
Женщина рядом с нами выглядит очень взволнованной, и я ожидаю, что она разразится бранью в адрес Джесси, обвиняя его в измене или рукоприкладстве. Но теперь, когда лошадь остановилась, она ведет себя так, словно Джесси не существует. Она не сводит с меня глаз.
– Это вы Кэтрин Ферри? – спрашивает она.
– Правильно.
– Меня зовут Луиза Батлер. Мне необходимо поговорить с вами.
– О чем?
– О вашем отце.
– Вы знали его?
– Еще бы мне его не знать…
Перекинув ногу через седло, я спрыгиваю на землю рядом с Луизой Батлер. Ей примерно около сорока, и она очень красива, с кожей того же цвета топленого молока, что и у Пирли. Она смотрит на меня, и в ее больших глазах я вижу подозрение.
– Если вы хотите остаться здесь и поболтать, – говорит Джесси, – вам придется самой добираться до своей машины. У меня дела.
– Я знаю, где осталась машина. Я сама доберусь до нее.
Джесси пришпоривает лошадь и исчезает, оставив после себя облачко пыли.
Я смотрю на Луизу и жду, чтобы она объяснила причину своего неожиданного появления. Но она лишь молча смотрит в небо.
– Скоро пойдет дождь, – отпускает она замечание. – У меня есть домик у озера. Нам лучше укрыться в нем.
Не дожидаясь ответа, она разворачивает велосипед и катит его обратно по дороге. Несколько секунд я смотрю ей вслед, разглядывая платье типа «рубашка» и кеды на ногах. Потом я догоняю ее и пристраиваюсь рядом. Под ногами у меня хрустит и скрипит гравий.
– Откуда вы узнали, что я здесь? – спрашиваю я.
– Мне сказал Генри, – отвечает она, не глядя на меня.
– Итак, вы знали моего отца.
Теперь она поворачивается ко мне.
– Вам может не понравиться то, что я скажу, мисс Кэтрин.
– Пожалуйста, зовите меня Кэт.
Она негромко смеется.
– Китти Кэт.
По коже у меня пробегают мурашки. Мой отец называл меня Китти Кэт, когда я была очень маленькой. Он был единственным, кто звал меня так.
– Значит, вы действительно знали его. Пожалуйста, расскажите мне все, что можете.
– Я не хочу, чтобы вы испытывали неловкость, милая.
– Вы не можете сделать так, чтобы я чувствовала себя хуже, чем уже чувствую.
– Не зарекайтесь. Джесси говорил что-нибудь плохое о Люке?
– Не совсем. Он мог бы и сказать, но тут появились вы.
Луиза морщит нос.
– Вам не следует доверять Джесси. Во всяком случае, в том, что касается Люка.
– Я думала, они были друзьями.
– Да, одно время они действительно были ими.
– И что же случилось?
– Я.
– Вы?
Она искоса смотрит на меня.
– Милая, Люк был моим мужчиной семь лет. Начиная с семьдесят четвертого года, вплоть до той ночи, когда его убили. И многим людям это не нравилось.
Я замираю на месте. Эта женщина всего лишь немногим старше меня, лет на десять максимум. И она говорит, что была любовницей моего отца?
Луиза идет дальше, но потом замечает, что меня нет рядом. Она останавливается и оборачивается.
– Я не хотела оскорбить ваши чувства. Я просто хотела поговорить о нем. Понимаете, я надеялась увидеть его в вас.
– Увидели?
Она грустно улыбается.
– Вот сейчас вы смотрите на меня его глазами. В каждой черточке вашего лица я вижу его.
– Луиза, что…
Прежде чем я успеваю закончить, над головой у нас разверзаются небеса. Крупные капли дождя взбивают кремового цвета пыль на обочине дороги, рисуя на ней темные узоры. Эти круги множатся слишком быстро, чтобы за ними можно было уследить, и вот уже мы с Луизой, как девчонки, мчимся по дороге. Сначала она толкает велосипед перед собой, потом садится на него и едет вслед за мной.
– А вы здорово бегаете! – кричит она, когда навстречу нам выныривают хижины крошечной деревушки. – До моего дома совсем недалеко, но он самый последний.
Мы мчимся мимо серых хижин – их крылечки теперь опустели – и сворачиваем на грязную тропинку, которая тянется вдоль озера.
– Вон мой дом! – кричит Луиза.
Я подношу руку к глазам, чтобы защитить их от дождя. Вдалеке я вижу хижину, но она не серая, подобно остальным, а ярко-синяя, как бунгало на Карибских островах. Теперь я вижу, куда бежать, и устремляюсь вперед, оставляя велосипед за спиной. В грязи я чувствую себя устойчивее, чем Луиза на велосипеде и в спринтерском беге к крыльцу домика легко обгоняю ее.
Я гляжу, как она проезжает последние несколько ярдов, и вдруг понимаю, что сейчас узнаю об отце такие вещи, которые он намеревался навсегда сохранить от меня в тайне. Может быть, эта красивая незнакомка знает нечто такое, что поможет объяснить то, что рассказал мне сегодня дедушка? Или, по крайней мере, подтвердить?
– Входите же, – говорит она, затаскивая велосипед на узкое крылечко маленького домика. – Я сейчас приду.
Я открываю хлипкую дверь и вхожу в комнату, которая одновременно служит кухней, гостиной и столовой. Не успеваю я переступить порог, как две вещи привлекают мое внимание. Первая – это стук дождевых капель по оцинкованной крыше над головой. Мой повторяющийся кошмар воплощается в реальность, и у меня перехватывает дыхание. Вторая же особенность дома заключается в том, что отец явно жил здесь когда-то. На полке над газовой плитой стоит скульптура женщины. Хотя в ней чувствуется африканская, а не азиатская кровь – овальное стилизованное лицо на длинной шее и тело с грациозными руками и ногами, – одного взгляда достаточно, чтобы понять, что это работа моего отца. Женщина лежит на боку – одна нога согнута в колене, рука на бедре – и, вероятно, глядит на любимого, который отошел на несколько шагов. Скульптура явно стоит дороже всего домика Луизы.
Обеденный стол, вне всякого сомнения, тоже сделан руками моего отца. Шероховатая сталь с вделанными в нее стеклянными пластинами и кусочками слюды, вплавленными в металл. В комнате не видно кровати, но я готова держать пари, что он сделал и ее.
– Люк хотел, чтобы у меня был свой угол, – раздается за спиной голос Луизы.
Внезапно пол уходит у меня из-под ног. В домике стоит удушающая жара, как если бы комнату не проветривали много дней, шум дождя с каждой секундой становится все громче. Но это еще не все. Сегодня жизнь моего отца превратилась из калейдоскопа счастливых воспоминаний в череду изломанных изображений в комнате кривых зеркал.
– Что с вами? – обеспокоенно спрашивает Луиза.
– Не знаю.
Она подбегает к кондиционеру, встроенному в оконный проем, и нажимает выключатель. Грохочущий рокот старого устройства почти заглушает шум дождя, но уже слишком поздно.
Я еще чувствую, как подгибаются колени, как Луиза подхватывает меня под мышки и подталкивает к дивану.
Глава двадцать восьмая
– Выпейте вот это, – говорит Луиза, поднося к моим губам стакан чаю со льдом. – Это жара так на вас подействовала. Дом простоял запертым пару дней, а без кондиционера в нем становится жарко, как в печке.
– Жара тут ни при чем, – бормочу я, принимая из ее рук стакан и отпивая глоток сладкого чая.
– Может, всему виной то, что вы увидели работу Люка? Мне следовало бы догадаться, что вы расстроитесь из-за этого.
– Я не поэтому вырубилась.
Она внимательно рассматривает меня бездонными карими глазами.
– Я бы сказала, что вы выглядите очень испуганной.
Я медленно киваю головой.
– Это все дождь.
– Дождь?
– Стук капель. Капли дождя стучат по оцинкованной крыше.
Луиза явно сбита с толку.
– Вам не нравится этот звук?