– Встретить и подвезти? Хорошо, я подъеду. Ты где?
Я с облегчением закрываю глаза.
– Я примерно в сорока милях к югу от Натчеса по воздуху, а по дороге это составит все семьдесят.
В разговоре возникает пауза. Потом Майкл говорит:
– Отлично. А теперь просто скажи мне, куда ехать.
Да благословит тебя Господь…
– Я буду рядом с федеральной трассой номер один на западном берегу Миссисипи. Где-нибудь неподалеку от водослива Морганца. Знаешь, где это?
– Угу. Я спускался несколько раз по реке до Батон-Руж и Нового Орлеана.
– Если ты будешь ехать в этом направлении, я смогу точно сказать, где нахожусь, когда ты подъедешь поближе.
– Я уже выезжаю. С тобой все в порядке? Я имею в виду, нужна полиция или что-нибудь в этом роде?
– Может быть, аптечка первой помощи. С полицией я разберусь сама. А тебе ничего не грозит. Я понимаю, что прошу об огромном одолжении, но…
– Прекрати думать об этом. Я выезжаю.
Я нахожусь уже меньше чем в четверти мили от берега, но ива начинает отклоняться влево. Течение затягивает нас в главное русло.
– Я должна отключиться, Майкл. Я скоро позвоню. И большое тебе спасибо.
– Я выезжаю, – повторяет он. – Ни о чем не беспокойся.
Я даю отбой, снова прячу телефон в непромокаемый пакет, но, закрывая его, оставляю небольшое отверстие. Через него я вдуваю воздух, пока пакет не наполняется им, как воздушный шарик. После этого я плотно застегиваю «молнию». Если по какой-то причине я выпущу пакет из рук, то теперь он, по крайней мере, останется на плаву.
Зажав пакет в зубах подобно Святому Бернарду, я спускаюсь по импровизированной лестнице из ветвей, пока не оказываюсь наполовину в воде. Я отталкиваюсь и, чтобы удалиться на достаточное расстояние от ветвей дерева, которое спасло меня, плыву вольным стилем на протяжении примерно тридцати ярдов, а потом перехожу на брасс. В спокойной воде я с легкостью могла бы доплыть вольным стилем до берега, но волны по-прежнему достаточно высоки. Брасс несет меня вверх и вниз по волнам к берегу, и мне удается сохранять правильное дыхание.
|
|
Пятнадцать минут такого плавания, и я оказываюсь в двадцати ярдах от берега. Дышу я по-прежнему нормально, но руки и ноги уже начала сковывать свинцовая тяжесть, которую мне доводилось преодолевать во время одиночных заплывов на более длинные дистанции. Берег очень крутой, и мне не за что ухватиться, чтобы подняться наверх. Я плыву брассом вдоль него, пока в одном месте мне все-таки удается, впиваясь ногтями в мягкую и мокрую землю, по-змеиному выползти на берег.
Я лежу, тяжело дыша, словно новичок, только что пробежавший марафонскую дистанцию. Но это еще ничего, бывало и хуже. Иногда, когда я выныривала после свободного погружения, мне приходилось надевать на лицо кислородную маску, чтобы не потерять сознание. Струи дождя по-прежнему лупят по моему лицу, но теперь я не обращаю на это внимания. Земля подо мной кажется прочной и надежной, и мне совсем не хочется вставать.
И вдруг я замираю от страха.
Совсем рядом кто-то насвистывает. Звук исчезает, потом посвистывание начинается снова. Это мой сотовый телефон, а его звонок приглушен пакетом. Раскрыв его, я нажимаю кнопку «ответ».
– Алло?
– Кэт? Это Шон. Ты где?
– Ты не поверишь, если я скажу. А где ты? Дома с Карен?
Молчание. Потом он говорит:
|
|
– В общем, да. Я звоню, потому что ты должна знать кое-что. Ты получила мое сообщение о том, что Малик вышел на свободу под залог и скрылся от наблюдения?
– Да.
Я думаю о том, что Шон дома, с женой.
– Ничего не слышно от Малика? Он тебе не звонил?
– Нет.
– ФБР знает, что ты пыталась дозвониться ему.
– И что?
– Ничего. Ты что, сошла с ума? Это выглядит очень скверно.
– А мне плевать.
– Ты вообще-то собираешься остаться в живых?
– Как ни странно, но собираюсь. И только что убедилась в этом.
– Что ты имеешь в виду?
Я негромко смеюсь.
– Кто-то пытался убить меня.
– Что?
– Это не имеет никакого отношения к Малику.
– Откуда ты знаешь?
– Это случилось на реке. На острове, который принадлежит нашей семье. И причина должна быть совсем другой. Я еще не знаю ничего толком, но она не имеет отношения к убийствам в Новом Орлеане.
– А где ты сейчас находишься?
– С дыркой в ноге лежу на берегу под дождем. У меня нет одежды и обуви. Но при этом я чувствую себя намного лучше, чем сегодня утром.
– Кэт… У тебя голос, как во время приступа психоза. Ты принимаешь лекарства?
– Мне надо идти, Шон. Не беспокойся обо мне.
– Кэт, не делай этого. ФБР хочет связаться с тобой. С тобой хочет поговорить Кайзер.
– Скажи Кайзеру, что я перезвоню ему завтра. И… Шон?
– Да?
– Ты помнишь, как мы иногда удивлялись тому, какие вещи мне хотелось, чтобы ты проделывал со мной? Сексуальные, я имею в виду?
Он отвечает едва слышно:
– Помню.
– Я только что узнала о том, что отец насиловал меня. Так что не беспокойся ни о чем на этот счет. Это тебя не касается и не имеет к тебе отношения. То же самое можно сказать и относительно других вещей, которые я вытворяла. Одноразовых, на одну ночь. Думаю, все это вызвано тем, что мне пришлось пережить, когда я была еще маленькой.
|
|
– Кэт, мне не нравится твой голос. Позволь мне…
– Что? Ты можешь оставить свой дом прямо сейчас? Можешь приехать за мной немедленно?
– Да, может быть, я смогу это сделать.
– Я от тебя на расстоянии часа езды. Может быть, больше.
Молчание.
– Я могу прислать кого-нибудь.
Еще один удар ножом мне в сердце.
– Не волнуйся ни о чем, Шон. Заботься о жене и детях. До свидания.
– Кэт…
Я нажимаю кнопку отбоя до того, как он успевает закончить. Сейчас он ничем не может мне помочь. Да и никогда не мог.
Перекатившись на живот, я упираюсь ладонями в землю и встаю. Огни федеральной трассы находятся от меня примерно на расстоянии мили.
Я иду к ним.
Глава тридцать первая
Я сижу, прижавшись к стене заброшенной заправочной станции на федеральном шоссе номер один. На мне только нижнее белье, и я жду Майкла Уэллса, чтобы он приехал и спас меня от комаров, которые устроили пиршество на моей крови. После купания кожа у меня покрылась маслянистой, дурно пахнущей пленкой, но, очевидно, здешние москиты привыкли к этому. Если к завтрашнему дню у меня не разовьется лихорадка Западного Нила, это будет чудом. Узкий навес над головой едва защищает меня от дождя, но сегодня ночью я ничего не имею против него. Это единственное, что хоть как-то позволяет справиться с одуряющей жарой Но вот темнота – другое дело. Свет луны лишь иногда размытым пятном пробивается сквозь грозовые тучи, да еще видны случайные вспышки фар автомобилей, пролетающих по шоссе.
Майкл сказал, что приедет на черном «Форде-Экспедишн», но мне приходится следить за проезжающими машинами так, чтобы водители не заметили меня. Поскольку между мной и мужчиной, который хотел меня убить, теперь лежит река, скорее всего, на какое-то время я в безопасности. Но если я буду стоять на шоссе в одном бюстгальтере и трусиках, то все шансы за то, что меня изнасилуют. Кроме того, прошел всего лишь час или около того, как я звонила Майклу. Он никак не мог доехать сюда за такое короткое время, разве что гнал под девяносто миль в час или даже быстрее.
Не успела я прислониться к шлакоблочной стене, как на меня навалилась неимоверная усталость. Это было не изнеможение после купания в реке. Я ощущаю себя оторванной ото всего, даже от самой себя. В моем сердце поселилась пустота, которая, наверное, станет началом большой тоски и печали. Сегодня я потеряла слишком многое. Шона – по собственному желанию, пусть даже не по его. Отца, который жил в моем сердце все эти годы, но сегодня, после того как дедушка рассказал, что он сделал, начал умирать. Мать, которая почему-то не смогла защитить меня от тайных желаний отца. Пирли, которая столько скрывала от меня все эти годы. Я даже не уверена, хочется ли мне узнать, что ей стало известно и когда.
И была еще я – женщина, которая, невзирая на чередующиеся приступы депрессии и эйфории, сумела подняться на вершину в профессиональной области. Она оказалась совсем не такой, какой я ее считала. Часть меня всегда была занята притворством и мистификациями. Та, кем я выглядела в глазах общества, – сверхудачливая особа, не терпящая пустых разговоров и бессмыслицы, – оказалась двойником, скрывавшим в себе маленькую девочку, полную сомнений. Которая почти круглосуточно втихаря пила, чтобы заглушить боль, которую не понимала. И которой нужен был мужчина, чтобы защитить ее от опасностей, существовавших, главным образом, в ее воображении. Но каким-то образом этот узел противоречий сложился в женщину, которая достаточно эффективно существовала внешне. Женщину, которая мне даже нравилась. Но отныне у бесформенной и беспричинной боли, от которой я всегда убегала, появилось лицо. И это лицо принадлежит моему отцу. Внезапные дикие и казавшиеся необъяснимыми перепады моего настроения обрели смысл. Я больше не являюсь загадкой. Я представляю собой шоу Опры Уинфри.
Раздается звонок моего сотового.
На экране надпись «Абонент неизвестен».
Я боюсь ответить на вызов, как будто это позволит неизвестному абоненту увидеть, где я нахожусь, Но это же чистой воды сумасшествие! Глубоко вздохнув, я нажимаю кнопку «ответ».
– Это Кэтрин Ферри? – слышу я четкий голос.
Я замираю.
– Доктор Малик?
– Да. Мне не хотелось, чтобы вы подумали, будто я забыл о вас. Боюсь, мы не можем долго разговаривать, но непременно должны скоро увидеться. Я уверен, что со времени нашей последней беседы вам пришлось немало пережить.
– Это действительно так, – отвечаю я, и руки у меня начинают дрожать.
– Этого и следовало ожидать, Кэтрин. Вам снились кошмары? Воспоминания о прошлом? Что-нибудь в этом роде?
– Все вышеперечисленное вместе взятое. Сегодня утром я узнала, что в детстве подвергалась сексуальному насилию.
– Я заподозрил это, еще когда вы учились в медицинской школе. В конце концов, доктор Омартиан был старше вас на двадцать пять лет. Были и другие симптомы. Мы можем обсудить это, но, боюсь, как-нибудь позже.
– Дед убил моего отца.
Молчание.
– Кто рассказал вам об этом?
– Дедушка. Он сказал, что застал папу в тот момент, когда он насиловал меня.
– А почему он решился рассказать вам все это после стольких лет?
– Иначе я бы сама обо всем узнала, и очень скоро.
Пауза.
– Понимаю.
Из темноты выныривают два круга света и, мазнув лучами по заправке, исчезают вдали. Их свет коснулся меня не более чем на секунду, но, оказавшись в лучах фар пусть даже на секунду, я чувствую, что меня пробирает дрожь.
– Вы знаете, что оперативная группа объявила на вас охоту?
– Да, знаю.
– Они считают, что жертвы в Новом Орлеане – ваших рук дело.
– Вчера вы и сами так считали.
Он прав. Я сама не могу сказать, в чем сейчас уверена. Я знаю лишь одно: сию минуту, когда я разговариваю с этим человеком, который, по мнению ФБР и полиции, убил пятерых мужчин с крайней жестокостью и с заранее обдуманным намерением, я чувствую себя намного спокойнее, чем когда-либо раньше.
– Вы по-прежнему так считаете, Кэтрин?
– Не знаю. Если эти убийства действительно были совершены на сексуальной почве, то я не думаю, что это ваших рук дело. Но если они носят другой характер… тогда, быть может, вы виновны.
– Какой же еще характер они могут носить?
– Наказание.
Долгое молчание.
– А вы проницательная женщина.
– Пока что это качество не слишком мне помогло.
– Все еще впереди.
– Для чего было предназначено это оборудование? Та видеоаппаратура, которую полиция обнаружила в вашей тайной квартире?
– Для того чтобы открыть глаза общественности. Я скоро позвоню вам снова, дорогая. Мне пора идти.
Ощущение того, что сейчас я снова останусь одна, пронзает меня, как ножом.
– Доктор Малик?
– Да?
– Кто-то пытался убить меня сегодня ночью.
Молчание.
– Это были вы?
– Нет. Где это случилось?
– В одной богом забытой дыре. На острове посреди Миссисипи.
Снова молчание.
– Я ничем не могу вам помочь.
– Убийства в Новом Орлеане имеют какое-то отношение ко мне? К моей жизни в Натчесе?
– И да, и нет. Мне надо бежать, дорогая. Будьте осторожны. Никому не доверяйте. Даже своей семье.
Щелчок, и он пропал. Исчез.
Я все еще прижимаю телефон к уху, когда на заправку въезжает черный «Форд-Экспедишн» и трижды мигает фарами. Я остаюсь на месте до тех пор, пока из машины не выходит Майкл Уэллс.
– Кэт? – кричит он. – Это Майкл!
– Я здесь.
Прижимаясь спиной к стене, я встаю и иду по направлению к «форду».
Глава тридцать вторая
Майкл выглядит обеспокоенным, но потом улыбается.
– Всякий раз, когда мы встречаемся, ты предстаешь передо мной в нижнем белье.
– Похоже, ты прав.
Он забирается в свой внедорожник и вручает мне футболку, пару теплых штанов и какие-то шлепанцы на пять размеров больше, чем нужно.
– Спасибо. У тебя есть полотенце или что-нибудь в этом роде? Мне бы не хотелось испортить штаны. У меня вся нога в крови.
Он открывает дверцу со стороны пассажирского сиденья и помогает мне забраться внутрь. Затем склоняется над рваной дырой у меня на бедре.
– Проклятье! Придется зашить ее, когда мы приедем домой. А пока что давай просто продезинфицируем рану и прикроем ее чем-нибудь.
Из бумажного пакета на полу он извлекает флакон с бетадином, смачивает им кусок марли и прижимает влажный комок к моей ноге. Через несколько секунд он убирает марлю, выливает в дыру полбутылки неоспорина, а потом забинтовывает рану.
– Большинству моих пациентов после такого понадобилась бы шоколадка «Милки уэй».
– А у тебя есть?
Он сует руку в отделение для перчаток и жестом фокусника вынимает оттуда шоколадку. Это заставляет меня улыбнуться по-настоящему.
– Как насчет того, чтобы убраться отсюда подобру-поздорову? – интересуется он.
Я с благодарностью киваю в ответ.
Майкл захлопывает дверцу и садится за руль. Пока я натягиваю привезенную одежду на мокрое белье, он делает тройной разворот и выскакивает на шоссе, направляясь на север.
– Как ты попала сюда? – спрашивает он.
– На своей машине. Она на другой стороне реки.
– Нам нужно ее забрать?
Я бы хотела получить свою машину назад. Но для этого нам придется пересечь паромную переправу у Сент-Фрэнсисвилля. Это единственный способ перебраться на другую сторону Миссисипи между Натчесом и Батон-Руж, если не считать еще одного парома, на котором перевозят заключенных из «Анголы». С точки зрения человека, который пытался убить меня на острове, это идеальное место для организации засады. В случае, если стрелок поджидает меня у «ауди», он рискует быть пойманным, когда я приведу полицейских. А вот паромная переправа – это место, где шансы обеих сторон примерно равны. Если я чрезмерно положусь на свою удачу и попытаюсь переправиться там на другой берег, ему может и повезти.
– Нет. Я сама заберу ее завтра.
– Отлично. А теперь отдыхай. Примерно через час я доставлю тебя в Натчес.
Я откидываю спинку сиденья и делаю несколько глубоких вдохов. С включенным кондиционером я чувствую себя так, словно нахожусь в роскошном номере-люксе отеля «Виндзор корт».
– Мне бы не хотелось совать нос в чужие дела, – говорит Майкл, – но, черт возьми, что с тобой стряслось? Сегодня днем когда ты звонила мне в контору, у тебя был просто жуткий голос.
– Я получила неприятные известия.
– Понятно.
Он не расспрашивает меня о подробностях, но я не вижу смысла утаивать их от него.
– Перед тем как позвонить тебе, я узнала, что в детстве подвергалась сексуальному насилию.
Он медленно кивает.
– Я так и подумал, что это должно быть что-то в этом роде, когда ты начала задавать вопросы о подавленных воспоминаниях. Сегодня я кое-что прочел на эту тему. Ты пробудила во мне интерес…
Я не провела в его машине и пяти минут, но у меня уже кружится голова.
– Мы непременно поговорим об этом, – бормочу я. – А сейчас мне нужно просто немного отдохнуть.
– Кэт? Проснись!
Я испуганно открываю глаза и оглядываюсь по сторонам. Я сижу в машине в ярко-освещенном гараже.
– Где мы?
– У меня дома, – отвечает Майкл. – В Броквуде.
– Ага.
– Я не знал, куда тебя везти. Я хотел спросить у тебя, но ты не просыпалась. Я заскочил к себе в офис за иголками с ниткой, а потом привез тебя сюда. Давай-ка зашьем рану. А потом я отвезу тебя к деду.
Слова Натана Малика всплывают у меня перед глазами, словно начертанные огненными письменами: Не доверяйте никому. Даже собственной семье.
– Я не хочу ехать туда.
– Нет проблем. Я отвезу тебя, куда скажешь. Или можешь остаться здесь. У меня три свободные спальни. Так что решай, последнее слово за тобой.
Я киваю в знак признательности, но молчу. Я не знаю, чего мне хочется. Я только определенно хочу, чтобы рану на ноге зашили. Она чертовски болит, а наложение швов означает местный наркоз. По крайней мере, я на это надеюсь.
– Ты прихватил с собой лидокаин?
Майкл отрицательно качает головой.
– Не-а. Я решил, что тот, кто свободно погружается на три сотни футов, способен вытерпеть наложение парочки швов и даже не вспотеть.
Он выглядит вполне серьезным, но, поглядев мне в глаза несколько секунд, сует руку в карман и достает флакон с прозрачной жидкостью.
– Волшебный эликсир, – говорит он. – Пойдем штопаться.
Майкл зашивает рану, а я сижу на холодном граните его кухонного уголка. Сверкающая комната напоминает мне кухню Артура ЛеЖандра, вот только на полу нет трупа. Дом Майкла был построен в семидесятых годах, и, пока миссис Хемметер не продала его, отделка оставалась оригинальной и нетронутой. Фурнитура цвета спелого авокадо и тяжелая коричневая обивка стен деревом – совсем как в моей старой спальне. Но Майкл полностью отремонтировал весь дом, продемонстрировав необычно тонкий для холостяка вкус.
– Это напоминает то, как на острове дед зашивал мне рану на коленке, – говорю я, пока он с помощью изогнутой иглы стягивает края раны медицинской ниткой «этикон».
– Полагаю, он всегда носил с собой черный чемоданчик?
– О, у него там целая клиника. Когда моей тете Энн было десять лет, все семейство оказалось отрезанным на острове, потому что начался ураган. А у нее случился приступ острого аппендицита. Дедушка сделал операцию при свете фонаря, а помогала ему женщина, живущая на острове. Это одна из его героических историй, но довольно впечатляющая, надо признать.
Майкл кивает и продолжает зашивать рану.
– Можно только удивляться, на что способен человек, когда того требуют обстоятельства. Я принимал участие в нескольких медицинских экспедициях в Южную Америку… и видел невероятные вещи. Гинекологи стерилизовали женщин, одну за другой, прямо на открытом воздухе. Они укладывали их на кушетку, вскрывали, перевязывали фаллопиевы трубы специальными пластиковыми зажимами, а потом снова зашивали.
– Господи!
Он смеется.
– Я бы не рекомендовал такой способ почтенной даме, но свой результат он давал.
Медицинская экспедиция, вот как. У меня появляется ощущение, что в Майкле Уэллсе скрывается нечто такое, чего не увидишь невооруженным взглядом.
– Мне нравится то, что ты сделал с этим домом.
– Правда? Главным образом, это заслуга твоей матери.
– Ты, должно быть, шутишь.
– Нисколько. Когда я только приехал в город, то был так занят, что не мог вздохнуть свободно, не говоря уже о том, чтобы ремонтировать дом. Так что однажды я просто заглянул в Центр дизайна интерьера Гвен и договорился, что они сделают все от начала и до конца.
– Теперь я уже не так уверена, что мне здесь нравится.
Он смеется.
– Ты не находишь общего языка с матерью?
– Почему же, нахожу. При условии, что мы видимся нечасто.
Он делает последний шов, обрезает нитку и кладет хирургические щипцы на стол.
– Проголодалась, наверное?
– Умираю с голоду.
– Бифштекс и яйца?
– Ты заказываешь еду в ресторане?
– Нет. – Он подходит к холодильнику и вынимает оттуда пакет с мясом. – Пойди, передохни на диване. Через двадцать минут все будет готово.
Диван стоит у стены в той части кухни, которая отведена под столовую, перед ним – круглый столик. Слишком далеко для того, чтобы поддерживать разговор, равно как и наблюдать, что и как делает Майкл. С учетом всего, что случилось сегодня, мне не очень хочется ложиться на диван и ломать над чем-нибудь голову.
Я сажусь на стульчик у бара и наблюдаю за Майклом. Очень странное и непривычное ощущение, когда мужчина готовит для меня еду, хотя Шон иногда варил раков у меня на заднем дворе.
– Хочешь поговорить о том, что случилось сегодня? – спрашивает Майкл, встретив мой взгляд, и достаточно долго не отводит глаз, давая понять, что искренне обеспокоен.
– Дело не только в том, что случилось сегодня. А весь прошлый месяц… Точнее, вся моя жизнь.
– Сможешь уложиться в двадцать минут?
Я смеюсь. А потом рассказываю свою историю. Я начинаю с приступа паники на месте убийства Нолана – приступа, который случился первым, еще до смерти Артура ЛеЖандра. Потом я перехожу к самому ЛеЖандру и к тому, как Кармен Пиацца отчислила меня из оперативной группы. И наконец – к поездке в Натчес и следам крови на полу моей спальни. Я рассказываю словно на автопилоте, потому что на самом деле смотрю, как готовит Майкл. У него ловкие руки, и, судя по тому, как он умело действует, я могу сказать, что он – хороший врач. Когда я умолкаю ненадолго, он задает вопросы, и вот я уже рассказываю ему о депрессии, которая началась у меня еще в средней школе, о последовавшей за ней мании и о моей постоянной связи с женатыми мужчинами. Майкл хороший слушатель, но, к сожалению, по его лицу я не могу понять, что он обо всем этом думает. У него такое выражение, словно я не рассказала ему ничего экстраординарного, и он, похоже, уже сожалеет, что бросился спасать эту попавшую в затруднительное положение дамочку.
Когда бифштексы и яйца готовы, мы пересаживаемся за кухонный стол, но и за едой я продолжаю говорить. Такое впечатление, что я не могу остановиться. Самое смешное, что он не пытается заставить меня поесть, как сделало бы это большинство мужчин на его месте. Он просто смотрит мне в глаза, как если бы они говорили ему столько же, сколько и мои слова. Я рассказываю ему об отце, дедушке, Пирли, матери, докторе Гольдман, Натане Малике – даже о том, что сообщил мне сегодня утром дед. Единственное, о чем я не рассказываю Майклу, это о своей беременности. Почему-то я не могу заставить себя сделать это.
Когда поток моих откровений сменяется ручейком и наконец пересыхает, он глубоко вздыхает и предлагает:
– Хочешь посмотреть что-нибудь? Я взял напрокат новый фильм с Адамом Сэндлером.
Я даже не знаю, должна ли обидеться или испытывать облегчение.
– Ты, наверное, шутишь?
Он улыбается.
– Конечно. Ты хочешь знать, что я действительно думаю об этом?
– Хочу.
– Я думаю, что сейчас ты испытываешь стресс, который большинство людей выдержать не в состоянии. Я думаю, что, кто бы ни стоял за этими убийствами, твоей жизни угрожает смертельная опасность. Не говоря уже о риске, которому ты подвергаешься, пытаясь справиться со своей болезнью без адекватной терапии и медикаментов.
Я молчу.
– Ты расстроена тем, что я только что сказал?
– Немного.
Он протягивает мне руки ладонями вверх.
– Я знаю, что это не мое дело. Если не хочешь принимать лекарств, отлично. Но я практически не разбираюсь в биполярных расстройствах. У меня был хороший друг в медицинской школе, он страдал той же болезнью.
– У меня не биполярное расстройство. У меня циклотимия.[20]
– Это все семантические игры. Симптомы одни и те же, все дело в их тяжести.
Я вынуждена согласиться с этим, что и подтверждаю кивком головой.
– На примере своего друга я понял, что масса людей, страдающих биполярным расстройством, говорит, что хочет выздороветь, хотя на самом деле они не испытывают такого желания. Они так великолепно чувствуют себя во время взлетов, что ради этого готовы выносить и жесточайшую депрессию. Пусть даже она настолько тяжела, что в такие моменты человек готов на самоубийство.
– Не стану с этим спорить. Что случилось с твоим другом?
– За неуспеваемость он вылетел из медицинской школы.
– Все в точности, как у меня. Ты к этому клонишь?
– Тебя отчислили не за неуспеваемость. Практически тебя вышибли за то, что ты довела другого человека до попытки самоубийства.
– Угу.
Лицо Майкла ничего не выражает.
– Не думаю, что в случившемся есть хотя бы доля твоей вины, Кэт. Я не особенно разбираюсь в связи между сексуальным насилием в детстве и психологическими проблемами у взрослого человека, потому что лечу только детей. И поэтому мне так мало известно о подавленных воспоминаниях. Зато я знаю кое-что о насилии над детьми. Мне часто приходится наблюдать его – как педиатру Службы экстренной медицинской помощи.
Что-то в его глазах напоминает мне Джона Кайзера. Знание, обретенное через боль. Незваная и непрошеная мудрость.
– Но это все простые и явные случаи, – продолжает Майкл. – А есть и другие, когда понимаешь, что что-то не так, но этого не видно невооруженным глазом. Это не генитальные бородавки или язвы. И при работе с этими трудными случаями я узнал просто поразительные вещи о сексуальном насилии над детьми.
– Например?
– Например, что это обычно не физически болезненные, ужасные вещи, которые воображают себе люди. Это не жестокое изнасилование или даже не само по себе ужасное ощущение. Не сначала, во всяком случае. Если бы все было так просто, сексуальное насилие над детьми не превратилось бы в настоящую невидимую эпидемию, как происходит сейчас. Секс доставляет удовольствие даже ребенку. И взрослым насильникам это известно. Они соблазняют ребенка понемножку, постепенно повышая ставки. Семейные отношения развиваются и меняются таким образом, что Фрейду понадобились бы долгие годы, чтобы разобраться в них. Между насильником и его жертвой разыгрываются сложные игры в борьбе за власть. Можно встретить девочек, играющих в доме роль суррогатных жен, сестер, соревнующихся за внимание отца, отцов, обучающих сыновей использовать женщин так, как это делали сами. Разумеется, иногда наблюдается и обратная картина. Старшие дочери пытаются защитить младших братьев и сестер от отцов-насильников, делая все для того, чтобы те обращали внимание только на них.
Я в ужасе закрываю глаза.
– Держу пари, сегодняшний вечер ты представлял себе совсем не таким.
Майкл поддевает на вилку кусок холодного мяса и принимается задумчиво его жевать.
– Нет, не так, но я нормально к этому отношусь. Ты всегда вызывала мое любопытство. Чем ты руководствовалась, выбирая себе парней в средней школе… И эти твои постоянные отношения с женатыми мужчинами… Теперь причину отыскать не так уж и трудно, верно?
– Мой терапевт говорит, что я выбираю несвободных мужчин, чтобы не испытывать к ним слишком большой привязанности. Таким образом потеря, которую я понесла в лице отца, не повторится.
– Еще не слишком поздно проиграть все назад?
Майкл смотрит на меня, молчаливо извиняясь, что пошутил по столь серьезному поводу. Но он так честен и открыт, что на него просто невозможно обижаться или сердиться.
– Я думаю, что в основе всех твоих отношений лежит скрытность, – заявляет он. – Скрытность всегда была частью твоего сексуального импринтинга. Я думаю, что почти всю свою жизнь ты снова и снова переживала детское насилие над собой. Ты обожаешь скрытные отношения с недоступным партнером, отношения, которые по природе своей очень сексуальны. Это действительно так?
– Ты уверен, что не специализируешься еще и в детской психиатрии?
Он отрицательно качает головой.
– Как только установлен факт насилия, все связи и последствия разглядеть очень просто. Может быть, нелегко признаться в этом, но в твоей сексуальной жизни не было, случайно, капризов, которые могут показаться ненормальными?
Я чувствую, что краснею, и это меня удивляет. Обычно я очень откровенна с мужчинами в вопросах секса, иногда даже шокирующе откровенна. Но сегодня ночью…
– Я не уверена, что мы знаем друг друга достаточно хорошо, чтобы углубляться в эту область.
– Ты права. – Он откладывает в сторону вилку и складывает руки на столе. – Позволь задать тебе еще один вопрос.
– Позволяю.
– У твоей матери было какое-нибудь заболевание, в течение которое она долгое время оставалась прикованной к постели?
– После того как родилась я, у нее возникли некоторые женские проблемы. Воспаление половых органов, может быть, я точно не знаю. И она оставалась в постели неделями. Но тогда я была еще очень маленькой.
– А позже? Ее часто не бывало дома?
– Да. – Мои главные воспоминания о матери связаны с ее бесконечными отъездами и возвращениями. И она всегда держала что-нибудь в руках – что-то, но не меня. – Мама помешалась на дизайне интерьера. Спроси у нее, люблю ли я бутерброды с майонезом, и она бы затруднилась ответить. Но если бы ты поинтересовался, сколько обоев салатного цвета выпускается в Америке, она бы ответила по памяти, не задумываясь.