Вечером отец сказал:
— Ну, Карысь, женщины дома останутся, а мы с тобой в лес поедем.
— В лес? — Карысь задохнулся от счастья.
— В лес, — усмехнулся отец и строго добавил: — Пусть тебя мать как следует оденет.
Карысь во всю прыть рванул в дом, но вдруг притормозил, оглянулся на отца, нахмурился и медленно, вразвалочку пошёл дальше.
Мать что-то писала за столом. Он сел напротив, ожидая. Но мать продолжала писать, сухо поскрипывало перо, тикали часы на стене. Карысь обязательно хотел, чтобы первой заговорила мать, обратила на него внимание, и тогда бы он солидно сказал, что собрался в лес и по этому случаю надо бы что-нибудь пододеть, так как комара в лесу — страсть. Но пёрышко скрипело, часы тикали и время шло. Карысь не на шутку забеспокоился, завозился на стуле, хотел постучать ногой по полу — ноги не доставали. Наконец он не выдержал этого скрипа, этого тиканья и тронул мать за рукав:
— Ма-а.
— Что? — Перо продолжало скрипеть.
— Я в лес поехал.
— Что?! — перо пискнуло и стихло. Мать удивлённо посмотрела на него: — В какой ещё лес?
— Да. С папой.
Карысь заробел и говорил чуть-чуть плаксиво, совсем не так, как собирался раньше. Он знал, что всё будет зависеть от материного решения. А как она поведёт себя, никогда нельзя было угадать наперёд.
— С папой? — Мать сняла очки и внимательно посмотрела на него.
Мать снимала очки редко, в самые решительные минуты, и тогда Карысь видел, какие у неё большие и хорошие глаза. И были бы совсем хорошие, если бы не строгое, а то и сердитое выражение. За стёклами они казались добрее, и Карысь любил, когда мать в очках.
Карысь насупился, аккуратно положил руки на колени и решительно сказал:
|
|
— Женщины дома останутся, а мы в лес поедем... Меня надо одеть, чтобы комары не кусали.
Мать быстро надела очки и, привстав из-за стола, толкнула створки окна. Сразу же в комнате запахло улицей, и Карысь услышал, как отец легонько понукает Серка, заводя его в оглобли.
— Виктор, — спросила мать, — ты далеко собрался?
— На стан. — Наверное, отец улыбнулся, голос у него был приглушённый. — Надо мазь туда завезти.
— Ты хочешь взять Сергея?
— Пусть проветрится.
— Это далеко?
— Да нет. Они нынче у Галкиной ямы стоят.
— Ну хорошо. — Мать захлопнула створки и посмотрела на Карыся.— Вообще-то после твоего самостоятельного похода в лес не стоило тебя пускать... — Мать неожиданно улыбнулась. — Но уж раз отец просит...
Через десять минут тяжёлый и почти плачущий Карысь вышел на улицу. И чего только не было на нём надето! Но особенно ненавистным и смешным показался Карысю башлычок у куртки, который мать нахлобучила ему на голову и не велела ни в коем случае снимать.
Серко уже был запряжён в плетёный ходок и гладил себя под бородой о столбик палисадника, а отец солидолил переднюю ось. Карысь подошёл и встал сбоку. Ему хотелось помочь, но он не знал как. Тогда он присел на корточки и пододвинул жестяной лист с солидолом ближе к колесу.
— Ну вот, — сказал довольный отец, — всё.
Он закрутил гайку и медленно встал на жестянку с солидолом. Карысь испугался и потянул жестянку на себя.
— Помогаешь? — усмехнулся отец и пошёл чистить ботинок, — ты солидол пока на место отнеси, да будем трогать.
Карысь отнёс и подошёл к Серку. Лошадь внимательно посмотрела на него и вздохнула. С нижней толстой губы свисла у Серка светлая, в пузырьках, слюна. Карысь взял пучок сена и хотел вытереть слюну, но Серко мягко потянул к себе пучок и проглотил. Железный мундштук, что был у него во рту, не помешал. Карысь задумался и незаметно скинул башлык.
|
|
Отец разбирал вожжи, взбивал сено в ходке, чтобы мягче было сидеть.
— Ну, Карысь, поехали, — сказал он и, легко подхватив подошедшего Карыся, усадил его слева от себя. — Ты не замёрзнешь? — Отец улыбался, и Карысь сердито помотал головой.
— До самой последней минуты Карысь надеялся, что хоть кто-нибудь из ребят попадётся им навстречу. Особенно хотелось, чтобы это был Витька или Васька. Но нет, вот и последний дом, тёти Насти Хрущёвой, проехали, и никто не попался. Разбрелись, наверное, по речке и тягают теперь чебаков. Карысь вздохнул.
А между тем Серко бежал по дороге, ходок подпрыгивал на ухабах, и банка с мазью перекатывалась в ногах у Карыся. Хорошо было. Снятого бышлыка отец не замечал, легонько и редко дёргал вожжи, на что Серко сразу же согласно кивал головой и припускал рысить сильнее.
Солнце где-то далеко приближалось к вершинам сопок, и уже почти можно было смотреть на него. Но лучше смотреть на дорогу. Всякие соломинки, веточки, чёрные камушки и редкие кустики травы проносились мимо глаз, мелькал железный обод колеса, а сзади поднимались лёгкие струйки дыма. И пахло теперь как-то совсем по-другому, не по-деревенски, и звуки были другие, и всё это было так интересно, что Карысь совсем забыл про отца, свесившись из ходка и жадно разглядывая бегущую навстречу дорогу.
|
|
— Упадёшь, — отец покосился на него, — тряхнёт хорошенько — и свалишься под колесо.
Карысь подумал и пододвинулся ближе к отцу. Он ещё подумал и вдруг спросил:
— Ты мамку сильно боишься?
— Бывает. — Отец засмеялся. — Она же у нас строгая.
— Я сильно, — вздохнул Карысь, — а сегодня, когда спрашивался, она очки сняла.
— Это она на тебя ещё за лес сердится. Не надо было одному ходить.
— Я же не один. С Васькой мы.
— И Васька твой, большой уже, а додумался.
Карысь завозился, заёрзал, расстегнул верхнюю пуговицу на курточке и признался:
— Я первый его в лес позвал.
— Ну ничего. — Отец небольно дёрнул его за нос и опять добродушно засмеялся: — Она скоро забудет.
— А ты лодку купишь? — повеселел Карысь и снизу заглянул в лицо отца.
— Зимой купим.
— Будешь меня катать?
— Конечно. Н-но, Серко! Не лентяйничай...
На стане их встретили дед Плехеев и старик нанаец Баян Киле. С дедом Плехеевым у Карыся отношения были сложные — он всё ещё сердился на него за то, что дед рассказал матери об их походе в лес. Зато старику Баяну Карысь обрадовался искренне.
— Привет, дачники, — весело поздоровался отец, спрыгивая с ходка и перебрасывая вожжи Карысю.
— Будь здоров,— откликнулся дед Плехеев, подходя и доставая из кармана портсигар с тремя богатырями.
— Здорово, Витька Фёдор, — важно кивнул седой головой и Баян.
— Как у вас тут дела, волки не донимают? — говорил отец, продолжая весело улыбаться, пожимая руки старикам и тут же направляясь к большому загону, в котором перед вечерней дойкой стояли коровы.
Карысь остался один в ходке. Серко потряхивал головой и прижимал то одно, то другое ухо. Карысю хотелось, чтобы Серко вдруг тронулся с места, а он бы строго прикрикнул и натянул вожжи. Но Серко стоял, словно его вкопали до колен в землю, и лишь время от времени мурашки бегали по его коже. Тогда Карысь тихо, одними губами прошептал:
— Н-но.
Серко не услышал. Карысь прибавил звука — теперь ло шадь даже ушами не шевельнула. Тогда Карысь начал потихоньку натягивать вожжи и всё громче покрикивать на Серка. И вот наконец Серко вроде бы надумал, ещё не шевеля ногами, потянул ходок на себя, скрипнули оглобли, должны были повернуться колёса, но...
— Тпру-у! Язви, не стоится тебе. Дед Плехеев был рядом и весело смотрел на Карыся: — Ну, как дела, путешественник?
Карысь с досадой отпустил вожжи и нахмурился.
— Где тут мазь, что отец привёз? — спросил дед Плехеев, и Карысь, сопя от натуги, с трудом выволок из передка тёмно-коричневую банку с мазью. Дед Плехеев взял банку и удивлённо покачал головой: — Да ты крепкий мужик, Карысь. В ней, чай, все десять кило будут.
— Я уже и дрова сам колол, — важно сообщил Карысь.
— А мать видела? — хитро улыбнулся дед Плехеев, и Карысь тут же отвернулся, якобы поправляя сенную подушку для отца и неприязненно думая, что дед Плехеев самый вредный человек, каких он знал в деревне...
Приехали доярки. Вместе с матерью прикатила и Настька Лукина. Длинная, длиньше Карыся, чёрная как жук и в косичках. Она тут же оказалась возле ходка и деловито спросила:
— Чё задаёшься?
— Отойди,— холодно предупредил Карысь.
— А то чё будет?
— Задавит.
— Кто? Ваш Серко? — Настька тут же смело подошла к лошади и небрежно погладила её по шее.
— Я вот сам тебе сейчас надаю,— завозился в ходке до предела возмущённый Карысь.
Настька серьёзно и длинно показала язык, а потом пошла к матери.
Карысь уже соскучился сидеть один, и тут пришёл отец с Баяном Киле. Что-то топорщилось у отца за пазухой.
— Ну, Карысь, угадай, что нам деды подарили?
— Кнут, — не задумываясь ответил Карысь.
— Думай. — Отец подмигнул старику Баяну.
— Ёжика, — теперь уже не сразу и не так решительно сказал Карысь.
— На, держи сторожа, да смотри, чтобы пальцы не откусил.
На коленях у Карыся оказался маленький рыжий щенок, с тонким писком полезший ему под куртку. Карысь погладил его и счастливо засмеялся, и засмеялись отец с Баяном.
— Злой будет, — пообещал старик Киле, — большой будет.
Он погладил Карыся по русой голове, пожал руку отцу, и Серко весело побежал рысью, а солнце в это время скрылось за сопками, и весь путь домой ещё был впереди.
Быстро сгущались сумерки, и из леса выходила ночь. Всё больше деревьев прятала она за собой и постепенно подбиралась к ходку, в котором сидел русоголовый мальчик с рыжим щенком под курткой. Карысь впервые встречал ночь в лесу, впервые видел, как вдруг знакомые деревья и кусты начинали тесниться, сплетаться ветвями, соединяться и, наконец, превращались во что-то тёмное, непонятное, страшное. И только над лесом, там, в вышине, ещё держался свет, но и он был странным, словно и не свет вовсе, а лишь отражение его. Звуки как-то сами собой умерли, словно и они боялись подступающей ночи, и глухие удары копыт лошади теперь казались очень сильными, неосторожными.
Карысь затих и невольно подался к отцу, задумчиво покуривающему папиросу. Смутное чувство опасности, которого он раньше никогда не испытывал, переполнило Карыся, и оттого, что чувство это было новым, неведомым Карысю, он вдруг решил, что скоро умрёт. И в эту вот минуту полушёпотом отец сказал:
— Смотри, Карысь, видишь?
Вначале он ничего не видел, а потом вдруг у самого леса, очень недалеко от них, разглядел какую-то непонятную фигуру. Он бы никогда не заметил её, не отличил от леса, но эта фигура шевелилась. Она как-то странно кружилась на одном месте, приседала, подпрыгивала и походила чем-то на пьяного пляшущего мужика. Но пляшущий мужик — это не страшно, а вот фигура была страшной: огромная, лохматая, неуклюжая, с непонятными движениями.
— Кто, кто это? — едва выговорил от страха Карысь...
— Медведь пляшет, — улыбнулся отец.
Карысь по голосу понял, что отец улыбнулся, но, странное дело, это его не успокоило, а ещё больше перепугало. Он вдруг решил, что отец не понимает опасности, не знает, как это страшно, и, вцепившись в него обеими руками, умоляюще и быстро попросил:
— Скорее, папа, скорее! Он ещё не видит. Скорее, папочка!
— Да ты что, Карысь, — удивился отец, — да какой же это медведь? Ты посмотри хорошенько. Это дядя Трофим пласты дерёт. Ты же видел, он сарайку новую поставил, а крыши ещё нет, вот он пласты и дерёт на крышу.
— Поедем, папочка, — уже почти плача, умолял Карысь, — ну, погони же Серка, папочка. Скорее!
— Да ты посмотри...
— Поедем, поедем, поедем...
Карысь не хотел, Карысь боялся смотреть, мелкий озноб начал бить его. Он сжался в комочек и, словно щенок недавно под куртку, полез к отцу на колени. Что-то поняв, отец сердито крикнул на Серка, дёрнул вожжи и крепко обнял Карыся.
— Ну, маленький, чего это ты? — обеспокоено говорил отец.— Там же вовсе не медведь. Я пошутил. Вон, смотри, уже и огоньки видно, и мамка нас теперь дома ждёт, сидят с Верой за столом и ждут.
Карысь осторожно оторвал голову от груди отца и посмотрел вперёд. И там, ещё далеко, но так призывно и ласково горели огни его деревни, там были его дом, его мать и сестра Вера, и он, опять прижимаясь к отцу, впервые понял, как же это хорошо — возвращаться домой...
А ночь важно и величественно плыла над землёй, наделяя землю и всё живое на ней каким-то новым и таинственным смыслом, даря людям страх и восторг, надежду и отчаяние, и мягко, шелковисто дул с юго-запада медвяный от запаха трав и леса ветер.
САНДАЛИИ
Из города мать привезла Карысю новые сандалии. Были они жёлтые, с блестящей металлической пряжкой и дырочками на носках. Ничего подобного раньше Карысь не видел. Даже пахли они как-то по-особенному: сладко и душно. Карысь поставил сандалии на пол и долго не решался сунуть в них ноги, а когда уже совсем было решился, его строго окликнула мать:
— Вначале надо ноги мыть, а потом сандалии надевать.
Карысь вздохнул и безропотно пошёл за тазиком.
На улице ярко светило солнце, петух расхаживал по палисаднику, а куры одним глазом смотрели на него и купались в пыли.
Карысь поставил таз на землю возле высокой бочки с водой, принёс скамеечку и, забравшись на неё, зачерпнул ковшом. Ковш был большой, тяжёлый, и Карысю пришлось из бочки доставать его двумя руками. Вода весело и радужно ударилась в тазик, во все стороны полетели брызги, вспыхивая и погасая на солнце. Петух недовольно квохнул и покосился на Карыся красноватым глазом.
Карысь сел на скамеечку и опустил ноги в тёплую воду. Было так тихо и хорошо на улице. Карысь думал, что если ноги долго-долго держать в воде, то они и сами вымоются, и мыла никакого не надо. Но вот он уже сколько времени просидел, а вода была чистой, а ноги грязные, особенно на щиколотках.
Карысь потёр ногу об ногу, потом наклонился и одним пальцем стал шаркать по щиколоткам. В это время из-за бочки вышел маленький рыжий щенок. Он приветливо вильнул хвостом, потянулся, припадая к земле на передних лапах и зевая, отчего видно было, какие у него тонкие и острые зубы и розово-красный язык.
— Верный, — обрадовался Карысь, — ах ты, Верный.
Он взял щенка и посадил его к себе на колени. Щенок был тёплый и лёгкий, от него пахло овчиной. Карысь погладил его, почесал за ухом и отпустил на землю.
Потом Карысь, вытянув ноги над тазиком, смотрел, как редко падают с них капли и как быстро высыхают они под солнцем. Сандалии были в самую пору. Мягкие, важные, они как-то легко и быстро устроились на ногах, пальцы твёрдо упёрлись в носки, и Карысю сразу же захотелось куда-то бежать в этих сандалиях, придавших ему неожиданную уверенность и смелость.
— Ма-а, я погулять? — вопросительно сказал он.
— Хорошо. Только далеко не уходи.
— Не-е...
— Сандалии не жмут?
— Нет.
— Ну беги.
Карысь вылетел на улицу, восхищённо косясь на новые сандалии, и на секунду задумался, решая, кому первому показать их. Но так и не успев ничего решить, он вдруг сорвался с места и быстро затопал под горку, к речке, откуда доносились смутные ребячьи голоса. А здесь, на речке, он совсем забыл про сандалии, потому что все ребята были в воде и там происходило что-то ужасно интересное: стоял визг, взлетали брызги и лишь на мгновение ясно промелькнула рыжая Витькина голова. Карысь, торопясь и путаясь, сорвал рубашку, не расстёгивая пряжек, наступая на носки, снял сандалии и уже почти на бегу, приплясывая на одной ноге, выскочил из штанишек. И с криком, захлёбываясь восторгом, речным воздухом и солнцем, бросился в самую гущу ребятни. И сразу же его опрокинули, целые потоки воды обрушились на него, забили рот, уши, нос, и он сам, отбиваясь, вспенивая реку руками и ногами, уже хлестал по ком-то упругими струями, так легко и сладко срывающимися с раскрытой ладони.
— Новенький голит! — раздался чей-то вопль, и тут же Карысь остался один, не сразу сообразив, что новенький — это он. И началась игра, в которой особенно ценились смелые обманчивые нырки и умение плавать в особых положениях. Карысь нацелился и кинулся за Витькой, потому что догнать его считалось особенно почётным. Но Витька, вот он только что был — и нет его. Карысь останавливается, растерянно смотрит на пустую воду перед собой, а потом слышит Витькин крик у себя за спиной. Он бросается туда, на голос, и совсем случайно натыкается на Ваську. Всё! Теперь голит Васька и срочно надо удирать.
Потом они лежали на песке, обжигаясь его прогретым жаром, и Витька вдруг предложил:
— Айда зорить гнёзда?
— На базу? — спросил его кто-то.
— Не, — мотнул головой Витька, — сорочьи.
Сорочьи, это, значит, в лес.
— Айда! — обрадовался Васька. — Я в прошлый раз двенадцать штук назорил. Во!
— Во! — передразнил Витька. — Это когда было? А теперь там давно сорочата сидят.
— А Карыся мать заругает, если он пойдёт, и нам достанется, — неожиданно сказал Васька, натягивая штаны.
— И вовсе нет. — Карысь нахмурился, враждебно глядя на Ваську. — Она меня хоть куда пускает.
— Да, пускает, а в прошлый раз?
На это Карысь не стал отвечать и лишь подумал, что Васька на их лодке ни в жизнь не покатается...
И тут же все заспешили, в штанишки ещё кое-кто вскочил на месте, а рубашки надевали уже на ходу. Теперь вся штука заключалась в том, чтобы первому увидеть гнездо, первому забраться на дерево и первому запустить руку в сорочий домик. Карысь в подобной операции участвовал впервые и смутно беспокоился о том, как он будет забираться на дерево. Первым увидеть гнездо он был не прочь, даже очень желал этого, но вот на дерево... лучше бы посмотреть как полезет на дерево Васька.
И первым гнездо увидел Карысь. Оно было так близко, такое огромное, из сухих чёрных веточек, ловко пристроенных в развилке между большим сучком и стволом широкой берёзы. Берёза стояла одиноко, в густых зарослях тальника, и, может быть, потому никто из ребят, не видел её: все смотрели на дальние колки, где гнёзд всегда было море.
— Я первый, я первый! — закричал, запрыгал Карысь, показывая пальцем на берёзу. — Никто не видел, а я увидел. Я первый.
— Ладно, ты первый, — не сразу согласился Витька, — лезь на берёзу.
— Зорить? — тихо спросил Карысь.
— А то. Давай, мы долго ждать не будем.
Карысь помялся и косолапо как-то пошёл к берёзе. Он обошёл её несколько раз вокруг, погладил ладошками и... полез.
До первого сучка оставалось руку протянуть, и тут нога в сандалии соскользнула, а Карысь медленно съехал вниз.
— Сними башмаки, — посоветовал Витька.
Карысь послушался и обрадовано почувствовал, что босиком карабкаться по берёзе легче. Вот уже и первый сучок, а дальше и совсем просто — подтянуться, поставить ноги, ещё раз подтянуться — и вот уже можно зорить. Но Карысь сначала посмотрел вниз. Ребята кружком сидели вокруг берёзы и, задрав головы, смотрели на него. Общее внимание ребят было приятно Карысю, и он ещё посмотрел вокруг. Он увидел луг, пыльную дорогу, свою деревню у озера и само озеро в жёлтых камышах. Он хорошенько поискал глазами и вскоре разглядел свой дом под красной жестью. И тут же Карысь почему-то вспомнил мать, вспомнил отца, и ему захотелось домой. Но он сразу забыл про это, потому что из-за утёса вывернулся небольшой катерок и, дымя во всю силу, пошёл против течения, и минуло много времени, пока из-за утеса показалась баржа с лесом. Брёвна отсюда казались маленькими, аккуратными и почему-то жёлтыми...
— Эй, Карысь, ты что, уснул там? — громко и нетерпеливо крикнул Витька.
Карысь вздохнул и запустил руку в гнездо. Там было пусто. Он нащупал мягкий пух на дне, гладкие стенки внутри, засохший птичий помёт, но сорочат там не было. И хотя Карысю очень хотелось принести домой маленького сорочонка, а потом смотреть, как он будет делаться большим и начнёт летать, широко разевая клюв от страха, Карысь обрадовался.
— Пусто, — закричал он, продолжая шарить в гнезде,— пух есть, а больше никого нет.
— Ну и разиня, — почему-то рассердился Витька, — пошли, робя, а он пусть там сидит. Так ему и надо.
Все поднялись и пошли дальше. На Карыся никто не посмотрел, и вдруг чего-то напугавшись, Карысь заспешил, юзом скатился с дерева и бегом кинулся догонять ребят.
Однако все гнёзда были пустые, и лишь однажды они нашли сухие скорлупки от сорочьего яйца.
Домой возвращались поздно и быстро, обиженные неудачей и зазря пропавшим днём. Все дулись на Карыся, словно он был во всём виноват. Тогда Карысь отстал и нарочно пошёл один, вспоминая, как шли они с Васькой в лес и как ловко удрали от деда Плехеева...
Дома мать крутила сепаратор. Тонкой струйкой бежали в пол-литровую баночку сливки, машина уютно гудела, в дырочку для машинного масла капало' молоко. Карысь сунул туда палец и облизал. Мать заругалась. Тогда Карысь вымыл ноги, попил молока с булочкой и потихоньку лёг спать. Он уже начал плыть по какому-то неведомому пространству, быстро и неумело гребя руками, и впереди ослепительно сияло солнце, похожее на сорочье яйцо, когда мать вдруг затормошила его и строго спросила:
— А где твои сандалии?
Вначале Карысь улыбнулся и хотел сказать, что они стоят перед кроватью, там, где всегда стояли его ботинки, но потом вспомнил, что из леса домой шёл босиком, и ему тут же захотелось крепко уснуть.
— Не знаю, — испуганно прошептал Карысь и зажмурил глаза.
— Он их потерял. Он босиком пришёл, я видела, — тоже строго сказала Вера, собираясь спать и прежде укладывая свою куклу.
Вера, тебя пока не спрашивают. Ты был в лесу?
— Ага. — Теперь Карысь совсем проснулся и вспомнил, как стояли его сандалии под берёзкой.
— Ты лазил на деревья?
—...
— Ты, может быть, ещё и гнёзда зорил?
— Нет,—честно сказал Карысь, — там никого не было.
И ему влетело. Больше всего — за гнёзда. Мать подняла его и повела долгий разговор. Отец и Вера слушали, не вмешивались. Но когда мать сказала, чтобы Карысь собирался и шёл сейчас за сандалиями, отец вздохнул и вмешался. Он сказал матери и Карысю:
—...Завтра утром мы съездим и найдём сандалии. Никуда они не денутся.
Мать с упрёком посмотрела на отца, Веру, Карыся и одна ушла спать.
Но сандалии куда-то делись. Их не было под первой берёзой и под остальными, на которые лазили ребята, — тоже. Их нигде не было, и получалось так, словно вообще никогда не было. Карысь вспомнил, какие они были жёлтенькие, из города, с блестящими металлическими пряжками и дырочками на носках, и заплакал. И чем дольше он плакал, тем лучше казались ему пропавшие сандалии.
— Ну что ты, Карысь, — удивился отец, — не плачь. На следующий год здесь десять пар сандалий вырастет. Мы весной приедем и все заберём. У тебя будет десять пар сандалий. Тебе на десять лет хватит. Договорились?
Карысь задумался и кивнул головой. Плакать он перестал.
Весну Карысь ожидал с нетерпением. И как только сошёл снег, а вниз по реке проплыли последние льдины, он пошёл в лес. Пошёл один, никому ничего не сказав и оставив дома новые, купленные зимой сандалии. Ещё издали он приглядывался к голым веткам берёз, думая, что сандалии можно увидеть далеко. Но на ветках они не росли, не росли они и под берёзкой. Тогда он сел на землю и крепко задумался.
— Нету, — сказал он дома отцу.
— Что такое? — не понял отец, собирая шприцы в чёрную сумку с красным крестом.
— Сандалии не выросли, — вздохнул Карысь, устав от размышлений.
Отец удивлённо посмотрел на него, потом улыбнулся, потом легко подхватил и посадил к себе на колени.
СКАЗКА
Лето было в разгаре, и Карысю не сиделось дома. Дома ему всё время хотелось или спать, или плакать. И то и другое Карысю очень не нравилось, и в каждый удобный момент он норовил удрать на улицу. Но не так-то просто это было сделать, особенно когда у Верки начались каникулы и она уже больше не бегала в школу.
— Вера, — сказала однажды мать, — тебе нужно больше заниматься с Серёжей. Он растёт совершенным дикарём, а через год ему идти в школу.
— А он не хочет, — Верка всегда хотела быть невиноватой.
— Ну мало ли что он не хочет, — нахмурилась мать, — ты старшая сестра, ученица второго класса.
Карысь, с жадным любопытством и тоской смотревший на улицу, насторожился и затаил дыхание. Он сразу же понял, что сейчас решается его судьба и решается не на день или два, а на всё лето. И если это решение связано с Веркой...
— А как мне с ним заниматься? — В голосе Верки послышалось любопытство и готовность начать занятия хоть сейчас.
От этого голоса Карысь тяжело вздохнул, завозился у окна, мучительно стараясь отдалить ответ матери. Он даже зажмурился — так ему хотелось, чтобы мать дольше не говорила, как с ним надо заниматься. Но ровным, спокойным голосом мать сказала:
— Почитай ему книжки. Сказки например. Каждый день по одной сказке. А чтобы они закрепились у него в памяти, пусть он потом тебе их пересказывает.
— Как в школе? — Верке обязательно надо было знать всё до конца.
— Примерно. — По голосу Карысь почувствовал, что мать улыбнулась.
— Ладно, мама. — Кажется, Верка начала искать сказки, и сердце у Карыся тоскливо заболело.
— Надо говорить не «ладно», а «хорошо», — поправила мать Верку, и тут Карысь, окончательно потерявший надежду вырваться на речку, легонько всхлипнул. Он и сам не знал, как это у него получилось, но только солнечная улица, молоденькие яблони под окном, светло-белая полоска реки между дебаркадером и утёсом вдруг показались ему до того недосягаемыми, далёкими и манящими, что слёзы сами собой выкатились из глаз. Карысь всхлипнул раз, потом ещё раз и ещё, и каждый новый его всхлип был громче прежнего.
Когда из комнаты на кухню вышла мать, Карысь уже плакал не стесняясь, тяжело всхлипывая, шмыгая носом и утирая глаза кулаками.
— Что такое, Серёжа? — удивилась мать, остановившись напротив Карыся. — Ты почему плачешь?
— Да-а...— Карысь отвернулся к окну, ещё сильнее плача и жалея себя.
— Ну вот, — огорчилась мать, — это уж совсем не по-мужски.
— Да-а, — опять выдавил из себя Карысь, — а на речку не пускаете.
— Ну почему же. Кто тебя не пускает? — мать погладила Карыся по русой голове и огорчённо заметила: —Ты опять давно не стригся.
— А книжки читать? — Карысь чуть притих, осторожно высвобождая голову из-под материной руки.
— И книжки надо читать, сынок. — Мать села рядом и забрала его на колени, и Карысь, уткнувшись лицом в её плечо, почувствовал покой и облегчение. — Ты хочешь в школу?
Карысь немного подумал, вспомнил, как скучно на улице, когда ребята в школе, и тихо сказал:
— Да.
— Ну вот. А для этого уже сейчас тебе надо учиться. Пока что — слушать.
— А на речку потом можно? — Карысь приободрился, слёзы его моментально просохли, и он завозился на материных коленях.
— Потом можно. Только с Верой.
Конечно, ходить с Веркой на речку не интересно, но уж лучше с Веркой, чем совсем не ходить. Это Карысь понял сразу и, окончательно успокоившись, нечаянно соскользнул с материных колен.
— «...Стали жить-поживать да добра наживать»,—закончила читать Верка и захлопнула книжку. Они сидели за кухонным столом, задёрнув от солнца занавеску, и там, за занавеской, пока Верка читала сказку, всё время жужжала муха. Даже слышно было, как она стукается о стекло, сухо дребезжа крыльями. Сказка Карысю понравилась, только он никак не мог понять, как это мальчик вдруг стал козлёнком. В этом месте Карысь задумался и дальше уже почти ничего не слышал. Сколько он помнил и знал, никто в деревне ещё в козлят не переделывался, и Карысю очень захотелось быть первым.
— Теперь рассказывай,—Верка нахмурилась, как мать, и равнодушно посмотрела в потолок.
— Не буду,— вдруг категорично тряхнул головой Карысь.
Такого ответа Верка не ожидала и растерялась. Она непонимающе глянула на Карыся, поцарапала маленький нос и удивлённо спросила:
Почему?
— Там неправда,— теперь уже нахмурился Карысь, но нахмурился так, как это делал отец.— Так не бывает.
— Как? — Выгоревшие на солнце Веркины брови поползли вверх.
— Люди козлятами не бывают. — Карысь подумал немного и уже менее решительно добавил: — У нас ещё никто не был.
— Это же сказка,—искренне удивилась Верка и вдруг засмеялась и спросила Карыся: — Это ты про себя подумал, да?
Карысь, почувствовав какой-то подвох в смехе сестры, недовольно засопел, тоскливо глянул на улицу и вдруг выпалил:
— А мне Витька говорил про тебя.
— Что? — насторожилась Вера, машинально закрывая книжку.
— Говорил.
— Что говорил?
— Что ты ябеда и подлизываешься в школе.
Вера покраснела, открыла рот, но от возмущения ничего не могла сказать. Карысь довольно засмеялся и поболтал ногами под столом,
— Твой Витька двоечник,— наконец нашлась Верка,— двоечник и хулиган... А ты зачем с ним дружишь? Тебе мама разрешила? Вот я спрошу её сейчас...
Ровно через час Карысь наконец-то выбрался из дома, дав матери твёрдое обещание на речку не ходить. Конечно, ничего интересного на улице теперь не оставалось, но всё равно было интереснее, чем сидеть дома с Веркой.
— Верный,—позвал Карысь, подождал и ещё раз позвал. Но рыжего щенка нигде не было. Заглянув в собачью будку, где лежало лишь умятое Верным сено, Карысь вздохнул и побрёл на огород. Здесь он постоял в задумчивости над морковной грядкой, потом присел на корточки, погладил ладонью шелковистую ботву и вырвал одну морковку. Очистив её от земли, Карысь с огорчением убедился, что за два дня морковка почти не выросла, была всё такой же тонкой и в волосах. Но он всё-таки съел её всю без остатка, пошоркал ботвою руки и пошёл через огород на деревенские зады. Карысь шёл медленно мимо картофельных грядок, и буйная картофельная ботва была ему почти по пояс.
Сестрица Алёнушка Карысю не понравилась, потому что показалась похожей на Верку. А вот братец Иванушка... Иванушку Карысю было жаль.
Миновав огород, Карысь аккуратно закрыл за собою калитку, обогнул большой черёмуховый куст и вышел на зелёную лужайку. Здесь паслась единственная на всю деревню коза, принадлежавшая бабке Аксинье. Коза была старая, лохматая, с длинной бородой и ещё более длинными рогами. За чёрную шерсть звала её бабка Аксинья Ночкой. Имя это Карысю нравилось, а вот сама коза — нет. Большие жёлтые глаза, маленький хвостик, а особенно задиристый характер Ночки симпатий в Карысе не вызывали. Он всегда с некоторой опаской проходил мимо неё, хотя и знал, что Ночка длинной верёвкой привязана к колышку, который бабка Аксинья дважды в день перебивала на новое место. Но случалось и так — Ночка как-то умудрялась выдрать колышек из земли и тогда сумасшедше носилась по деревне, и колышек весело поднимал пыль далеко позади Ночки. В такие минуты ребятишки старались не показываться козе на глаза, прятались за плетнями и уж оттуда дразнили её вовсю. Да что ребятишки, Карысь собственными глазами видел, как налетела Ночка на Баяна Киле, повалила его на дорогу возле магазина и, смешно потрясая бородой, победно заблеяла. Это уж потом дед Баян опомнился, схватил её за рога и, громко ругаясь, повёл к бабке Аксинье. А вначале-то Ночка повалила его.
Выйдя на лужайку, Карысь увидел, что Ночка лежит в самом дальнем её конце и спокойно жуёт жвачку. Длинная острая бородка козы равномерно опускалась к земле и потом поднималась, и издалека Карысю показалось, что Ночка приветливо кивает ему головой. Он нечаянно тоже кивнул несколько раз и подошёл ближе, и только теперь заметил, что коза даже и не смотрит в его сторону. Такое пренебрежение немного обидело Карыся. Тогда он, всё время двигаясь на безопасном расстоянии, обошёл Ночку и вопросительно уставился в её жёлтые безбровые глаза. Ночка на секунду перестала жевать, мотнула головой, отгоняя назойливую муху, потом мельком глянула на Карыся, потом отвернулась. Её тёмный круглый бок равномерно вздымался, на голой шее в такт жеванию напрягались и ослабевали какие-то жилы.
— Ноч-ка... а,— тихо позвал Карысь и опустился на траву.
Он сидел, поджав под себя ноги, как это делал дед Плехеев, и с усилием размышлял о том, что если это мальчик, превратившийся в козу, то почему тогда коза такая старая? И разве бывают у мальчиков такие длинные рога? А уж бороды — совсем не бывает.
Карысь ещё долго размышлял об этом, а потом его вдруг осенило. Он даже рот приоткрыл в изумлении, так просто всё показалось.
Он долго ползал по полянке на четвереньках в поисках козьего следа от копытца. Но всюду густо росла невысокая, жёсткая трава, и никаких следов на ней не осталось. Карысь уже почти отчаялся, когда вдруг обнаружил у самой дорожки, по которой ходили за водой к колодцу, неглубокую сырую ямку, в которой трава почему-то не росла. Опустившись на колени перед ямкой, Карысь с восторгом обнаружил в самом её центре глубокий отчётливый след, с тоненьким гребешком земли посередине.
— Вот,— обрадовано вздохнул Карысь и торжественно посмотрел на далёкие, притомлённые от жары сопки. Там, над сопками, медленно клубились тёмные тучи, солнечные лучи ударялись и разбивались о них, но этого Карысь не заметил. Он быстренько вскочил на ноги и, минуя полянку, огород, побежал домой. Лёгкий ветерок, потянувший со стороны сопок, трепал его длинно отросшие русые волосы. Выбравшаяся из штанишек рубашка пузырилась за спиной.
Дома Карысь разыскал стеклянную двухлитровую банку, зачерпнул из бочки дождевой воды и, держа банку перед собой в вытянутых руках, засеменил назад.
Пока он бегал, Ночка поднялась и теперь мирно щипала траву под самым черёмуховым кустом. Увидев Карыся, она вскинула голову и неторопливо направилась к нему, растягивая по полянке длинную верёвку. Метрах в трёх от ямки верёвка у Ночки кончилась и она остановилась, нервно вздёргивая коротким хвостиком. Карысь ещё помедлил и, лишь убедившись, что Ночке до ямки никак не достать, сел на землю.
Он долго сидел неподвижно, пристально разглядывая круглый след в ямке, и с каждой минутой сердце у Карыся стучало всё сильнее. Коза, нетерпеливо дёргая верёвку, с недоумением смотрела на него. Наконец Карысь тяжело вздохнул и вылил почти половину воды в круглое углубление. Он внимательно смотрел, как тоненькие ручейки побежали по ямке, а там, где недавно был след от Ночкиного копытца, легонько покачивалась беловатая вода, по которой плавали мелкие травинки и даже одна букашка. Карысь пальцем аккуратно выловил травинки и букашку, потом лёг на живот, потом зажмурился и шумно потянул воду в себя. Вода оказалась невкусной, тёплой и горьковатой, но Карысь выпил её всю, открыл глаза и рукавом вытер рот. Выпрямившись и сев на колени, он стал внимательно рассматривать копытце, по бокам и на дне которого радужно взблёскивали последние капли. Потом он отошёл от ямки и лёг в траву, подперев голову руками.
Карысь размышлял. С восторженным испугом он думал о том, как сейчас, через минутку, превратится в козлёнка, и боялся пропустить момент этого превращения. Он решил, что, когда станет козлёнком, обязательно поговорит с козой и узнает, кем она была раньше. О том, что будет дальше, Карысь не задумывался. Но проходили минуты, а ничего особенного Карысь не ощущал. Тогда он осторожно пощупал лоб — рогов ещё не было. Даже маленьких шишечек, с которых начинаются рога, Карысь не нащупал. Такое, явно затянувшееся, превращение Карыся озадачило. Он ещё немного подождал, то и дело щупая лоб, потом твёрдо решил, что воду надо выпить всю, без остатка.
Во второй раз вода показалась Карысю ещё более невкусной, и он с трудом допил её из копытца.