– Ламарк и Дарвин глубоко заблуждаются! – заявил он. – Предположив, что виды меняются, мы допускаем, что они изначально были созданы несовершенными! Мы критикуем самого Бога!
– Но, Клэй, а как же останки вымерших животных? – возразил Ламбент. – Мастодонт! Огромный пещерный медведь! Туры! Динозавры!
– Все погибли во время Всемирного потопа, – тотчас без колебаний ответил Клэй, – или во время других подобных катаклизмов. Господь много раз находил целесообразным очистить мир, населяя его всё новыми видами.
– Но ископаемые… большинству из них как минимум десятки тысяч лет, то есть они существовали задолго до Потопа…
– Это невозможно. – Клэй был непреклонен. – Благодаря Священному Писанию мы знаем, сколько лет миру. Ему не больше шести тысяч лет.
Самый пожилой джентльмен одобрительно кивнул при этих словах. Другие мужчины притихли и пришли в замешательство. Клэй обратил внимание на повисшую тишину.
– Доктор Джеклерс, – воззвал он, – вы же утверждали то же самое! Я помню, как вы беседовали на эти темы с моим отцом…
– Возможно, беседовал лет десять назад. – Доктор Джеклерс тоже выглядел смущенным. – Клэй… в последние десять лет все изменилось.
Фейт, будучи дочерью естествоиспытателя, знала, о чем речь. Мир изменился. Его прошлое изменилось, а вместе с ним и все остальное. Когда‑то давным‑давно все знали, что земля была сотворена за неделю и человек – венец вселенной, а миру не больше нескольких тысяч лет. Но потом ученые выяснили, сколько времени требуется камню, чтобы стать слоеным, как тесто. Были найдены ископаемые и странные человеческие черепа неправильной формы с покатыми лбами. А когда Фейт стукнуло пять лет, миру явилась книга под названием «Происхождение видов»,[7]и он сотрясся до основания, словно лодка, наткнувшаяся на мель. Так начало разворачиваться неведомое прошлое. Десятки тысяч, сотни тысяч, даже миллионы лет… и чем глубже уходили темные века, тем более жалким выглядело человечество. Оно не было сотворено в самом начале, и весь мир отнюдь не был преподнесен ему в дар. Нет, оно явилось последним, а его предки выбрались из ила и ползали по грязи.
Библия не лгала. Каждый добропорядочный набожный ученый это знал. Но камни, ископаемые и кости тоже не лгали, и, судя по всему, они собирались рассказать совсем другую историю.
– Истина не изменилась! – воскликнул седовласый тощий старичок. – Изменилось лишь мнение о ней сомневающихся! Среди нас находится преподобный Эразмус Сандерли, чье величайшее открытие является неоспоримым доказательством правдивости Евангелия!
Все взгляды обратились на отца Фейт, который не осмеливался поднять глаз.
– Я был одним из первых, кого пригласили проверить его нью‑фолтонскую находку, – продолжил пожилой джентльмен. – Когда я взглянул на нее и увидел человеческое плечо и следы растущего из него крыла, я испытал… благоговейный трепет. Я сразу же понял, что это. «Это, – воскликнул я, – древний нефилим, и он не менее настоящий, чем я сам. Клянусь своей репутацией!»
Щеки преподобного дернулись при слове «репутация». Фейт искренне ему посочувствовала. Сначала она обрадовалась, что у ее отца есть такой пылкий сторонник, но заявление пожилого джентльмена было слишком эмоциональным, и она занервничала.
– Мои дорогие друзья, – произнес Ламбент, – не думаю, что всем гостям интересна эта тема.
Вскоре общество разделилось. На какое‑то время в воздухе повисла натянутость, гости вели себя нарочито вежливо. Общество дам было, безусловно, приятным, но теперь джентльменам не терпелось, чтобы леди ушли пить чай и они могли спокойно и без стеснения обсудить научные вопросы.
С упавшим сердцем Фейт пришлось уйти вместе с остальными дамами. «Это твое будущее, – произнес жестокий голос в ее голове. – Уходить с интересных разговоров, потому что тебе не позволено на них присутствовать».
В коридоре ее внимание привлекла открытая дверь. За ней виднелась крошечная комнатка, пропахшая пылью и формальдегидом. Дневной свет из высоких окон отражался на застекленных шкафчиках и в глазах чучел. Кунсткамера, обитель натуралиста. Фейт бросила взгляд на Миртл и других дам, никто из них не обращал на нее ни малейшего внимания. Ощутив укол возмущения, она услышала знакомый мотив в ушах: «Если мне нельзя есть за столом, я могу подобрать объедки». Девочка скользнула в маленькую комнату, беззвучно прикрыв за собой дверь.
Фейт обошла помещение, с восхищением разглядывая полку за полкой. Птичьи яйца. Бабочки. Сушеные шкуры ящериц и крошечных крокодильчиков, растянутые на булавках. Похожие на бумагу остатки плотоядных растений с острыми зубами‑шипами или тычинками‑языками. Каждый образец был аккуратно подписан крошечными буквами. Чучело мангуста навеки застыло в объятиях черно‑желтой змеи. Цвет и узор чешуек напомнил Фейт об отцовской змее.
Рассматривая экспонаты в самом большом шкафу, она почувствовала странное ощущение в животе. Чучело барсука‑альбиноса стояло между куском янтаря с застывшей в нем мухой и жутковатым корнем, напоминающим человека. В огромной банке, погруженные в вечный сон, плавали сросшиеся близнецы‑поросята. «Курьезы природы», – гласила табличка. «Вот что я такое, – подумала Фейт, и ее затошнило. – Маленький женский мозг, в который слишком много всего втиснуто. Может, в этом и моя проблема. Может, именно поэтому я не могу перестать выслеживать и подслушивать».
Едва Фейт украдкой вышла из комнаты в коридор, как появилась Миртл с нетерпеливо поджатыми губами.
– Что тебя задержало?
– Прости, мама, я заблудилась… – Фейт умолкла и удовлетворенно подметила, что раздражение матери сменилось усталым смирением.
– Нет времени бродить попусту и витать в облаках. – Миртл поправила жесткий воротничок Фейт. – Эти «леди» будут оценивать нашу семью, так что очень важно произвести правильное впечатление. Мы не должны выглядеть заискивающе. Если мы позволим им вести себя с нами покровительственно, к завтрашнему дню весь остров будет вести себя с нами так же.
Фейт вслед за Миртл вошла в гостиную с зелеными обоями, где сидело около полудюжины леди. Перед ними стоял серебряный чайный сервиз. В камине жарко пылал огонь. В сравнении с трофейным залом здесь было душно, воздух казался спертым. В плетеном кресле у камина сидела дама, которую Фейт раньше не видела. По‑королевски высокий лоб, пышные светлые волосы, собранные в узел. Она зябко куталась в плед.
– Пожалуйста, прошу вас, входите, чтобы слуга мог закрыть дверь. Теплее всего у камина. Меня зовут Агата Ламбент. – У нее был глубокий приятный голос, но интонация каждого предложения трагически падала вниз, словно под собственной тяжестью.
Оставшиеся в трофейной комнате сейчас наверняка отпустили поводья беседы. Здесь, в гостиной, дамы тоже почувствовали свободу и стали более раскованными, заполнив не занятое мужчинами пространство. Хоть и незаметно для глаз, но они раскрылись, как цветы… или как складные ножи. Фейт почувствовала, как мать лихорадочно пытается оценить присутствующих. Каждая занимает свое место на невидимой иерархической лестнице. Легко понять, что герцоги значительно выше тебя, а горничные намного ниже. Но были тысячи других ступенек, некоторые едва отличались по высоте, и Миртл всегда стремилась определить место каждого с ювелирной точностью.
Голубые глаза Миртл порхали по комнате и ее обитательницам. Миссис Ламбент говорила на таком же чистом английском языке, как и сами Сандерли, но в приветствиях остальных леди слышался легкий акцент. Платья местных дам были хорошего качества, но фасоны безнадежно устарели. Большинство из них носили кринолины в форме колокола, которые были в моде несколько лет назад. Миртл же была одета в наимоднейший кринолин, плоский спереди.
С внутренним содроганием Фейт наблюдала, как Миртл уверенно плывет по комнате, делая книксены вежливо, но чуть свысока. Она поняла, что ее мать претендует на позицию пониже, чем у миссис Ламбент, но повыше, чем у остальных дам. Может быть, все эти дамы и являются важными персонами на Вейне, но все они провинциалки.
– Как мило было с вашей стороны пригласить нас! – сладкоголосо произнесла она, подойдя к миссис Ламбент. «И как любезно было с нашей стороны принять ваше приглашение», – продолжили ее манеры.
Фейт присела, пытаясь не ерзать. Тугой корсет делал ее намного взрослее, но сидеть ровно было трудно – лямки врезались в плечи. Миртл была моложе большинства присутствующих, но едва ли считалась с их мнением. Напротив, она все время возражала: «Но в Лондоне я всегда…» или «Что ж, припоминаю, как один лондонский джентльмен сказал мне…» Она выросла в Лондоне, где и прожила до свадьбы, и это была ее козырная карта. «Пожалуйста, прекрати, – мысленно взмолилась Фейт. – Ты правда хочешь, чтобы все нас возненавидели? Что, если нам предстоит провести на этом острове несколько лет?» И лишь черноволосая мисс Хантер казалась невозмутимой, наблюдая за Миртл с приятным предвкушением, будто пришла на забавную пьесу.
«Я здесь чужая, – с отчаянием подумала Фейт. – Я чужая в этой комнате с ее чаем, шляпками и сплетнями…» Фейт пыталась не прислушиваться к словам матери и к колючему шепоту вокруг. Вместо этого она принялась рассматривать комнату и заметила, что в ней полно религиозных предметов: молитвенников, сборников псалмов и памятных вещиц вроде фарфоровых черепов и черных поминальных венков. Наверно, болезнь миссис Ламбент заставила ее сосредоточить мысли на том свете. Что ж, ей явно не грозит попасть в ад за недостаток религиозной символики в доме.
– Фейт! – прошипела Миртл.
Фейт вздрогнула от неожиданности и обнаружила, что ее внимательно рассматривает миссис Ламбент. Девочка покраснела, догадавшись, что прослушала вопрос.
– Прошу простить Фейт, она еще не пришла в себя после вчерашнего путешествия. – Миртл бросила на Фейт взгляд, в котором едва ли была хоть капля прощения.
– Должно быть, то еще испытание, – согласилась мисс Хантер. – Особенно с учетом того, что вы не взяли с собой слуг. – Ее улыбка стала приторной.
– В доме, который мы арендовали, есть вся необходимая прислуга, – быстро ответила Миртл.
– О, мы вовсе не виним вас! – Мисс Хантер развела руками. – К чему перемешивать два комплекта слуг! Всем известно, как они любят посплетничать…
Чашка Фейт звякнула о блюдце. Слова мисс Хантер совпадали один в один с ее собственными подозрениями. Сандерли не взяли с собой слуг, чтобы избежать сплетен.
– Надеюсь, вы найдете все необходимое на Вейне, – любезно продолжила мисс Хантер. – Мы здесь не отрезаны от жизни, и рано или поздно сюда приходят все лондонские моды. Мы даже… получаем лондонские газеты. Обычно на день позже, да новости не молоко, не прокиснут. – Теперь ее тон стал колючим. – Больше всего я люблю «Информер». Вы читали его когда‑нибудь, миссис Сандерли?
– Предпочитаю «Таймс», – с вызовом заявила Миртл, суетливо помешивая ложечкой чай.
Фейт наклонила голову пониже, опасаясь выдать свои чувства. Она начала было надеяться, что мрачные слухи об отце еще не достигли Вейна, но только глухой не уловил бы намек в словах мисс Хантер. Фейт взглянула на мать и увидела, что щеки той побледнели.
«Мама знает про обвинения в адрес отца. Она наверняка знала о них все это время. Значит, мы не опередили „Информер“. Он следовал за нами на остров. Мисс Хантер, наверно, уже в курсе скандала… и вскоре узнают все остальные».
Глава 6
Желтые глаза
Пока экипаж Ламбентов вез семейство Сандерли обратно в Булл‑Коув, Фейт пыталась собраться с мужеством. Надо поговорить с отцом. Надо передать ему слова мисс Хантер и сказать, что она, Фейт, на его стороне, что бы ни происходило. Сущая пытка видеть его таким одиноким.
Наконец они добрались домой, Жанна забрала их пальто и шляпы, а дядюшка Майлз зажег свечу и раскурил трубку, собираясь на свою традиционную прогулку. Преподобный бросил ему на пороге:
– Майлз, если ты собираешься погулять, держись поближе к дому. Сегодня я велел садовнику расставить капканы.
Дядюшка Майлз выпустил гигантский клуб дыма, закашлявшись.
– Эразмус, разумно ли это? Сейчас темно… и если люди не знают об опасности…
– Вряд ли ночных нарушителей, скитающихся по поместью, можно назвать разумными или не представляющими опасность, – резко ответил преподобный. – Теперь прошу прощения, мне нужно наведаться в башню. – И он шагнул в сад.
Через некоторое время преподобный вернулся с небольшой деревянной коробкой в руке. Когда он вошел, стряхивая землю с туфель, Фейт набралась отваги:
– Отец, можно…
– Дорогой, можно поговорить с тобой? – в ту же секунду произнесла Миртл, заглушив робкий голос Фейт. Тон ее был настороженным, как бывало всегда, когда она собиралась поговорить с мужем на деликатные темы. – Есть одно дело…
– Дело подождет, – отрезал преподобный, уставившись на свою коробочку. – Все подождет. Кое‑что требует моего полного внимания, и немедленно. Я буду в библиотеке, меня не беспокоить ни при каких обстоятельствах. – С первого дня преподобный объявил библиотеку своим кабинетом, и теперь это место было неприкосновенно. Отец Фейт преуспел в искусстве придавать своим словам железную окончательность, а решениям – бесповоротность.
Дверь в библиотеку захлопнулась. Момент был упущен.
Ужин Фейт разделила с Говардом, затем помогла ему помолиться и стала укладывать спать, удивляясь про себя, когда она успела стать одновременно нянькой и гувернанткой. У Говарда слипались глаза, но он вцеплялся в нее при каждой попытке уйти. Фейт гладила его по голове, напевая колыбельную, но вдруг странный звук отвлек ее от размышлений. Это был резкий короткий вскрик, очень похожий на детский, и донесся он откуда‑то снаружи. Входная дверь открылась и закрылась. Послышались тихие разговоры и встревоженные возгласы. Торопливо забегали чьи‑то шаги.
Фейт выскользнула из спальни брата и поспешила вниз. В гостиной, не повышая голосов, спорили мать, дядя и миссис Веллет.
– Мадам, мы должны послать за доктором, – настаивала миссис Веллет.
– Я не могу распорядиться без разрешения мужа… – Миртл бросила нервный взгляд в направлении библиотеки.
– А разве он запрещал это? – спросил дядюшка Майлз. – Эразмус вообще в курсе, что у его порога – искалеченный ребенок?
– Он дал инструкции, строгие инструкции, чтобы его не беспокоили. – Тон Миртл был вполне красноречивым, и ее брат пошел на попятную. Даже разгоряченный портвейном, дядюшка Майлз боялся вызвать гнев преподобного. – Майлз, нет ли у тебя возможности…
– Миртл, имей я деньги на доктора, я бы сразу послал за ним, но сейчас у меня нет ни фунта.
– Миссис Веллет, – Миртл повернулась к экономке, – если мальчика перенесут в кухню, его ведь не будут там перевязывать?
– Нет, мадам. – Было видно, что миссис Веллет трудно дается ее привычная выдержка. – Хотя это необходимо сделать в первую очередь.
Все трое были слишком заняты разговором, чтобы заметить Фейт, проскользнувшую в сторону библиотеки. «Нужно сказать папе. Конечно, он хотел бы знать».
Фейт постучала. Ответом ей была тишина и слабый звук, как будто кто‑то прочищал горло или что‑то бормотал. Она повернула ручку и открыла дверь. Газовые лампы были прикручены и едва мерцали, но медная настольная лампа бросала на пол дрожащий круг света. За столом, откинувшись в кресле, сидел отец. Когда Фейт вошла, он чуть‑чуть повернул голову в ее сторону и нахмурился.
Фейт открыла было рот, но слова застряли у нее в горле. Ее отец, всегда такой прямой, сейчас странно обмяк. Она никогда не видела его таким бледным и вялым. Кожу покалывало. В комнате чувствовался запах сырости, и она вспомнила, что этот же самый холодный, как мята, запах она ощутила в башне. Он пробежал маленькими ледяными пальцами по ее горлу, потрогал нервы, идущие к зубам, и сетчатку глаз. Воздух был словно напоен им.
– Папа?
Голос прозвучал странно, будто его сопровождали слабые вздохи. Фейт неуверенно двинулась вперед, и шаги ее тоже были странно глухими. Такое ощущение, что воздух колеблется и дышит сам по себе. В пальцах отца дрожало перо, чернила капали на бумагу. Неуклюжим, кривым почерком, так не похожим на почерк отца, были написаны несколько предложений. Зрачки его были крошечными и непроницаемо черными. В свете лампы было видно, что радужка его глаз, обычно серая, стала желто‑зеленой. Присмотревшись, Фейт заметила, что точки и пятнышки на радужке плывут и двигаются, словно водоросли…
– Папа!
Желтые глаза посмотрели на нее, взгляд медленно сосредоточился. Потом челюсти преподобного сжались, лоб слегка нахмурился.
– Убирайся! – Это был шепот, но в нем звучала такая злоба, какой Фейт никогда еще не слышала в отцовском голосе. – Убирайся!
Фейт развернулась и выскочила из комнаты с колотящимся сердцем.
– Фейт! – Не успела Фейт закрыть за собой дверь, как в коридоре появилась Миртл. – О, твой отец закончил работу на сегодня? Слава богу, я должна поговорить с ним.
– Нет! – Фейт рефлекторно прижалась спиной к двери библиотеки.
Она не могла понять, что за сцену только что видела, но знала, что отец хотел бы сохранить ее в секрете. Фейт вспомнила истории о странных веществах, которые курят втайне и пары которых лишают мужчин воли, порабощая их. Что, если из‑за всех этих забот и тревог отец начал принимать опиум? Она не должна его выдавать. Хватит с него скандалов и насмешек.
– Я… спросила его насчет мальчика в капкане, – нашлась Фейт.
– И что он сказал?
Фейт пришла в замешательство. Единственным разумным ответом было признаться, что он выгнал ее, ничего не сказав. К тому же это была правда.
– Он велел послать за доктором, – услышала она собственные слова.
На красивом лице Миртл явственно отразилось облегчение, и она поспешила к миссис Веллет отдать распоряжения. Фейт поразилась своей дерзости. Ее ложь неизбежно выплывет наружу. Мысли заметались, как мыши в поисках выхода, но она так и не придумала никакого предлога или оправдания своему поступку. Она не могла представить, как, глядя отцу в глаза, скажет, что отдавала ложные распоряжения от его имени.
«Папе придется понять, – сказала она самой себе. – Если бы я не сделала это, его бы раскрыли или обвинили в том, что он позволил мальчику истечь кровью. Я пытаюсь его защитить». В то же время мысль о том, что она отвоевала себе крошечное место в одном из секретов отца, наполнила ее тихой радостью.
Через пару минут Фейт увидела в окно, как дядюшка Майлз, слуга и миссис Веллет помогают какому‑то невысокому человеку добраться до входа в дом. Когда они подошли ближе и на них упал свет из окна, она рассмотрела лицо мальчика лет четырнадцати. Он был очень бледен, со щеками, мокрыми от слез, и искаженным болью лицом. Тряпка, кое‑как обмотанная вокруг его лодыжки, была мокрой от крови. Это зрелище наполнило Фейт невыносимым сочувствием.
Девочке не разрешили войти в кухню, но из соседней столовой она легко могла расслышать всхлипывания мальчика и перепуганные голоса.
– …Так не пойдет, держите ткань ровно!
– Миссис Веллет, она промокла насквозь! У меня уже все пальцы в крови!
Появился Прайт, слуга, принеся ворох тряпок, чтобы использовать их в качестве бинтов. Когда он открывал дверь кухни, Фейт заметила покалеченного мальчика, лежавшего на коврике перед камином, и Жанну, прижимавшую кусок тряпки к его лодыжке. Зажмурившись, мальчик тихо ругался сквозь стиснутые зубы.
– Я не потерплю таких выражений у себя на кухне, – послышался голос миссис Веллет, и дверь закрылась. – Что, если ты истечешь кровью прямо сейчас и тебя утащат в ад за твой злой язык?
Экипаж доктора Джеклерса приехал через час. Доктор поклонился миссис Сандерли и Фейт, но вместо привычной дружелюбной улыбки деловито спросил:
– Как мальчик? Серьезно, говорите? Что ж, надеюсь, это так. Мне только что пришлось оставить большую чашку сидра со специями, так что будет обидно, если я приехал зря. – Он попросил немного опия, чтобы утихомирить мальчику боль, и чашку горячего чая для себя – согреться. – Не люблю работать онемевшими от холода пальцами, а греться лучше всего изнутри.
После приезда доктора в доме стало потише. Час спустя он вышел из кухни с чистыми руками и вновь сложенным чемоданчиком.
– Как поживает бедный ребенок? – робко спросила Миртл.
– Что ж, к счастью, капкан не повредил кость, но сделал две дыры в икре. Я промыл раны от ржавчины и грязи карболовой кислотой. – Доктор заметил, что Миртл побледнела от его слов, и сменил тему: – Он как следует забинтован, так что я могу отвезти его домой, я знаю семью Пэррисов.
Секунду спустя Фейт поняла, почему фамилия Пэррис показалась ей знакомой. Мужчину, которого она встретила в лесу и от которого стремглав убежала, по словам миссис Веллет, звали Том Пэррис. Пострадавший мальчик был подходящего возраста, чтобы оказаться его сыном. Может быть, вся их семья промышляла ловлей моллюсков.
Когда доктору подали верхнюю одежду, он огляделся по сторонам и нахмурился с раздосадованным видом. Фейт догадалась почему: он ждал, что ее отец выйдет и поприветствует его.
– Огромное спасибо, что приехали к нам в такое время! – Миртл одарила его очаровательной улыбкой и протянула руку.
Досада доктора Джеклерса тут же улетучилась, как роса на солнце.
Намного позже, когда все домочадцы улеглись спать, Фейт тихонько встала с кровати и накинула халат. Она проскользнула вниз и сквозь замочную скважину заглянула в библиотеку. Было видно только книжную полку и кусочек пола, и то и другое все еще освещала лампа. Прижавшись ухом к скважине, она расслышала яростный скрип пера по бумаге, сопровождавшийся бормотанием и поскрипыванием кресла. Фейт с облегчением вздохнула. Она уже успела вообразить отца распростертым на полу в застывшей позе. Теперь этот образ растаял, и она представила его за столом – живого, в полном сознании, делающего заметки.
Она сжала ручку двери, но в нерешительности остановилась. Металл холодил кожу. Она вспомнила странные глаза отца, ожившую тишину в комнате и ненависть, с которой он велел ей убираться. Так и не отважившись войти, Фейт украдкой поднялась по лестнице и легла в остывшую постель. Когда она наконец уснула, ее мозг все не мог успокоиться. Ей снилось, будто она пробирается сквозь зимний сад, все деревья в котором покрыты изморозью. В центре сада она натыкается на огромную каменную голову отца, торчащую из земли, словно его закопали по шею. Его глаза были из желтого стекла, покрытого пятнами, а в глубине их плавали темные силуэты. Лицо покрылось мхом, но, когда она попыталась соскоблить его, мох отходил только вместе с камнем.
Глава 7
Ползучий холод
Мозг Фейт оставался настороже, даже когда она спала. Первые признаки жизни в доме нарушили ее сон, оставив лишь дрему. Она слышала, как в отдалении хлопает дверь, льется вода, громыхают дрова в поленнице. Набросив на ночную рубашку пальто, Фейт проскользнула на первый этаж и увидела, как Жанна несет в библиотеку чай.
– Все в порядке, Жанна, – сказала Фейт, пытаясь воспроизвести уверенные интонации матери, – я сама отнесу поднос.
Жанна с удивлением взглянула на Фейт, потом на дверь. Фейт видела, как в служанке пышным цветом расцветает любопытство.
– Да, мисс.
Как только Жанна ушла, Фейт с подносом в руках вошла в библиотеку. Здесь было темным‑темно, но к прежнему холодному запаху добавилась какая‑то кислая затхлость, словно от гнилых апельсинов. Фейт поставила поднос и торопливо распахнула окна и ставни, впуская свет и свежий воздух. Если это запах опиума, от него нужно срочно избавиться.
В лучах дневного света, просочившихся в библиотеку, Фейт увидела, что преподобный до сих пор сидит в кресле в той же одежде, что и вечером. Его тело склонилось на стол, и Фейт вздрогнула было от страха, но тотчас услышала его дыхание. Стол был завален открытыми книгами и исписанными листками бумаги. Коробка с письменными принадлежностями и дорожный сундук преподобного были открыты, их тщательно охранявшееся ранее содержимое разбросано по стульям и даже по полу. Свеча, стоявшая с краю стеллажа, давно догорела, оставив на полке повыше черное пятно, а на полке пониже – восковые сталактиты.
Фейт казалось кощунством видеть отца спящим. Даже сейчас его лицо сохраняло величавую суровость мраморной статуи. Он был неподатливым камнем, и его суждения глубоко врезались в твердь. Он был заповедной землей, где ступать нужно осторожно, а говорить шепотом.
– Папа?
Преподобный пошевелился, потом медленно поднял голову и сел прямо. К его глазам вернулся привычный серый оттенок, но они были подернуты словно туманом. Вскоре, однако, туман рассеялся, и его взгляд стал острым, как бритва.
– Что ты делаешь в этой комнате?
Фейт застыла. Секунду назад она твердо знала, что защищает его. Теперь эта мысль казалась ей детской и самонадеянной.
– Жанна несла вам утренний чай, и я подумала… я подумала, вы не захотите, чтобы она входила. Прошлым вечером вы… казались больным.
– Я отдал распоряжение, чтобы сюда никто не входил! – Отец моргнул и, нахмурившись, уставился сквозь Фейт, словно она была неисправным телескопом. Наконец его глаза окончательно приобрели свой каменно‑серый цвет. – Я… не был болен. Ты ошиблась. – Он словно заглянул ей вовнутрь. – Ты кому‑нибудь говорила, что я болен?
– Нет, – ответила Фейт, покачав головой.
– Кто‑то еще входил сюда?
– Не думаю… – Фейт умолкла.
Взгляд ее отца за что‑то зацепился, и, посмотрев в том же направлении, она увидела свежую вязанку хвороста у камина и полное ведро с углем. Фейт забыла, что большинство каминов растапливают в пять утра. Кто‑то из слуг явно входил сюда, увидел спящего преподобного и снова ушел, оставив принадлежности для растопки камина.
Преподобный встревоженно окинул взглядом разбросанные бумаги.
– Когда ты в первый раз вошла, эти бумаги уже были разбросаны?
Фейт кивнула, и преподобный начал собирать их в кучу, складывая на письменный стол. На нескольких страницах были зарисовки, сделанные чернилами, и отец стал рассматривать их.
– Что это значит? – пробормотал он себе под нос. – Я заслуживаю ответ, я пожертвовал всем ради него! Разве можно что‑то понять из этой чепухи?
Фейт поспешила к нему на помощь. Наброски были странными и непонятными. Существо, похожее на крысу, поставило передние лапы на что‑то овальное. Зверь, напоминающий дракона, поднял голову. Получеловеческое лицо с покатым лбом смотрело враждебно и изумленно. Она больше ничего не успела рассмотреть – преподобный выхватил рисунки из ее рук.
– Не трогай! – резко сказал он.
– Я просто пытаюсь помочь! – Отчаяние Фейт взяло верх над благоразумием. – Я просто хотела помочь! Папа, пожалуйста, скажи мне, что случилось! Я обещаю, что никому не выдам тебя!
Несколько секунд отец изумленно смотрел на нее, потом нетерпеливо произнес:
– Все в порядке, Фейт. Подай мне чай и оставь меня поработать.
От нее снова отмахнулись, по‑прежнему больно ранив. Почему‑то у нее никак не вырабатывался иммунитет.
Фейт позавтракала в детской. Ей принесли слабый остывший чай и недоваренные яйца в мешочек. Не в своей тарелке от недосыпа, она поздно спохватилась, что Говард держит вилку и нож не так, как надо. Спустившись вниз, Фейт отважилась подойти к дверям столовой. Завтрак почти закончился – отец с матерью и дядей пили чай. Преподобный выказывал все признаки самообладания, уверенно переворачивая страницы газеты.
– А вот и ты, Фейт! – Заметив дочь, Миртл поманила ее к себе. – Сегодня ты поедешь со мной в город. Надо купить тебе новые детские перчатки, ведь свои ты потеряла… хотя я не понимаю, как можно быть такой рассеянной!
Фейт, покраснев, пробурчала извинение.
– Собирайся поскорее. – Миртл бросила на мужа обеспокоенный взгляд. – Дорогой… если ты сегодня на раскопках увидишь доктора Джеклерса, ты ведь все уладишь?
– Доктора Джеклерса? – Преподобный воззрился на жену с таким видом, словно она неразумный червяк под микроскопом. – Что улажу?
Сердце Фейт упало, и она пожалела о том, что не призналась отцу сегодня утром. Но уже слишком поздно, разоблачения не миновать. Ее ужасная дерзость вот‑вот откроется.
– Гонорар за лечение этого мальчика, который вчера угодил в капкан… – Миртл осеклась.
– Что? – Преподобный встал, бросив грозный взгляд в сторону сада.
– Ты… велел, чтобы мы послали за доктором. – Миртл с сомнением нахмурилась, и ее глаза скользнули к дочери.
Фейт с трудом сглотнула, наткнувшись на взгляд отца. Выражение его лица было трудно разобрать. Там угадывались ненастье и предвестие бури. Она видела, как он безмолвно принимает решение, но не могла понять, какое именно. Потом он снова медленно сел на стул и разгладил смятую газету.
– Когда я посылал за доктором, – холодно продолжил Эразмус, – я предполагал, что расходы понесет семья мальчика. Не стоит позволять нарушителям обчищать наши карманы, но… поскольку я увижу доктора Джеклерса, я расплачусь с ним. Разумеется, я также поговорю с магистратом и позабочусь о том, чтобы закон был соблюден.
Фейт слушала его с облегчением, пребывая в то же время в шоке. Каким‑то чудом буря пронеслась, никого не задев. Отец подтвердил ее слова. Теперь Фейт чувствовала, что они не просто разделяют тайну – они сообщники. Она не вполне понимала, как это случилось и когда.