– Прости… – снова начала Фейт.
– Ты имела возмутительную наглость копаться в моих бумагах? Ты прочитала письмо? Что ты еще видела?
– Только это письмо! Я… пролистала другие, но глянула мельком. Мне ужасно стыдно, я не должна была так поступать, но я не знала, что мне еще делать! – Отчаяние придало силы ее голосу. – Я знала, что мы уезжаем из Кента по каким‑то ужасным причинам, но никто не говорил мне, в чем дело! Я просто хотела это узнать!
– Что? Ты пытаешься оправдать свое поведение? – Отец затрясся от возмущения. – Нет! Ни слова. Молчи и слушай. Видимо, я должен пересмотреть свое отношение к тебе. Я считал тебя почтительной дочерью, честной, имеющей четкое понимание своего долга перед старшими. Я не думал, что ты способна на такой коварный обман. По всей видимости, за тобой недосмотрели, и твой характер опасно изменился к худшему. Честность похвальна для мужчины, но для девушки и женщины она важна как ничто. Послушай, Фейт. Девочка не может быть такой же отважной, умной и умелой, как мальчик. Если она не добродетельна, грош ей цена. Понимаешь?
Фейт показалось, что ее ударили наотмашь. В глубине души у нее жила слабая, крохотная надежда, что ее поймут и простят. Сейчас, практически утратив ее, она знала, что должна молить о прощении. И почему‑то она не стала этого делать.
– Но я действительно умная. – Она произнесла это негромко, но все‑таки произнесла. Она услышала, как ее губы выговаривают эти слова.
– Что ты сказала?
Подавляемые вот уже семь лет мысли вырвались наружу.
– Я умная! Я всегда была умной! Ты это знаешь! Я сама выучила греческий язык! Все говорят о Говарде и о том, какой у тебя блестящий сын, но в его возрасте я прочитала «Путешествие Пилигрима в Небесную страну» и «Историю Англии для детей» и запоминала латинские названия растений в саду! Говард едва может высидеть спокойно, пока ему читают «Историю маленькой Гуди Два Ботинка»!
|
|
– Как ты смеешь! – перебил отец, надвигаясь на нее. – Кто позволял тебе говорить со мной в таком тоне? Кто дал тебе право так хвастаться и дерзить? Где ты набралась этой спеси? Это что, награда мне за то, что я открыл тебе доступ к своей библиотеке и коллекциям? Ты лишилась ума или только благодарности? Ты не считаешь себя обязанной за свою одежду, крышу над головой и пищу, которой тебя кормят? Нет. Ты – нет! Каждый ребенок вступает в жизнь, будучи в долгу перед родителями, которые дают ему кров, пищу и одежду. Сын может однажды отплатить тем, что станет выдающимся человеком и увеличит состояние семьи. Но дочь никогда этого не сделает. Ты никогда не прославишься на военном поприще, не проявишь себя в науке, не сделаешь себе имя в церкви или в парламенте и не овладеешь достойной профессией. Ты всегда будешь лишь обузой, опустошающей мой кошелек. Даже если ты выйдешь замуж, твое приданое пробьет брешь в семейном состоянии. Сейчас ты отзываешься о Говарде презрительно, но если ты не выйдешь замуж, в один прекрасный день тебе придется просить его о снисхождении, чтобы не оказаться на улице.
Фейт не могла выдавить из себя ни слова. У нее перехватило дыхание. Горячие слезы полились по щекам. Перед ее мысленным взглядом возник залитый солнечным светом пляж, где она нашла ископаемое, свое первое ископаемое. Но вот солнце скрылось за непроглядной черной тучей, отец ушел, и маленькая девочка осталась совсем одна с глупым камнем в руке.
|
|
– Все, что может сделать дочь, – более спокойно продолжил преподобный, – дабы компенсировать долг, который она не может возместить, это придерживаться пути повиновения, благодарности и скромности. Это ведь так мало, не правда ли?
Утирая слезы рукой, Фейт кивнула. Она ненавидела себя за этот кивок. Но свет на пляже грозил погаснуть. Ее самоуважение столкнулось с любовью, а в этом случае исход обычно бывает предрешен. Любовь играет не по правилам. В этот момент ее гордость, глубинная уверенность, что она права, само ее восприятие себя натолкнулись на перспективу быть нелюбимой.
Отец Фейт вернулся за стол и сел к ней спиной, нетерпеливо рассовывая бумаги. Она воспользовалась передышкой, трясущимися руками вытащила носовой платок и утерла слезы. Ей казалось, будто ее вывернули наизнанку. Все ее чувства и мысли, которые она вынашивала в себе годами, вырвались наружу… и вот от них не осталось камня на камне. Она больше не была ни в чем уверена. Тут Фейт смутно осознала, что отец перестал копаться в бумагах. Он поднял какой‑то листок и внимательно его рассматривал. Через несколько секунд он выдвинул кресло из‑за стола и развернул его в сторону Фейт, таким образом оказавшись на расстоянии одного фута от нее. Из‑за слез она все еще видела мутно.
– Фейт. – Его голос стал менее ледяным. – Ты правда жалеешь о том, как вела себя?
Фейт снова кивнула.
– И эти твои глупости – это потому, что ты беспокоилась обо мне и хотела помочь?
|
|
– Да! – с трудом выдавила Фейт.
– А ты все еще хочешь помочь своему отцу?
– Конечно! – Внутри Фейт что‑то шелохнулось. Она почувствовала что‑то твердое под ногами. Каплю надежды.
– Хорошо. – Преподобный протянул Фейт бумагу, и она увидела, что это карта Вейна. – Говард сказал, что вы видели с пляжа гроты. Покажи их на карте.
Фейт озадаченно уставилась на очертания побережья и показала места, где, насколько она помнила, виднелись темные провалы пещер.
– Он упоминал, что на пляже есть лодка. Подумай как следует, она годится для плавания?
– Да, думаю да. – Фейт покопалась в памяти. – Она выглядела недавно покрашенной, и в ней вроде бы не было дыр.
Преподобный нахмурился и наконец решился:
– Фейт, возьми накидку, но убедись, что тебя никто не видел. Мне надо, чтобы ты мне помогла кое с чем. Никто – никто! – не должен об этом знать.
Глава 10
Гроты
Когда Фейт, набросив накидку, выскользнула через заднюю дверь, отец уже ждал ее там в своем плотном пальто, теплом шарфе и шляпе с двумя козырьками.
– Возьми, – прошептал он, протягивая ей фонарь с ручкой, закутанный в плотную ткань. – Немного сдвинь ткань, но следи, чтобы свет не был виден из дома.
Фонарь был тяжелым и пах китовым жиром. Отец отвернулся и пошел в сторону башни. Ночь была темной и безлунной, лишь несколько бледно‑пурпурных полосок виднелись на западе. Летучая мышь пронеслась мимо и исчезла. Фейт осторожно ступала по земле, опасаясь наткнуться на капкан в высокой траве, и ее лодыжки покалывало от страха. Отец нетерпеливо глянул на нее через плечо и жестом велел поторопиться.
– Мне надо вернуться домой до полуночи, – прошептал он, когда она поравнялась с ним. – Пожалуйста, не мешкай.
В темноте башня казалась больше, напоминая тюрьму. Отец открыл дверь и скрылся во мраке. Когда он вернулся, в его руках был закутанный в ткань предмет, причем преподобный едва удерживал его. С приглушенным стуком глиняного дна о дерево он опустил его на тачку, стоявшую у входа. Ноздри Фейт снова наполнились странным холодным запахом. Отец взялся за ручки тачки.
– Свети мне, чтобы я не наткнулся на камни, – прошептал он, указав рукой в сторону моря.
По мере приближения к пляжу тропинка становилась все более неровной, трава затрудняла путь. Когда колесо на что‑то натыкалось, из‑под ткани слышался шорох листьев, и каждый раз отец вздыхал с досады. На пляже ветер был более сильным и холодным. Море чернело, лишь отдельные клочки белой пены виднелись у побережья. Утесы казались более высокими, чем днем, напоминая гигантские зубы, вырванные из неба. Внезапный порыв ветра застонал в какой‑то невидимой трещине или расселине почти человеческим голосом. Отец Фейт напрягся, повернув голову к источнику звука и опустив тачку. Одной рукой он скользнул в карман, прислушиваясь, но через какое‑то время успокоился.
Пока они шли, взгляд Фейт привлек слегка выступающий карман отца, в котором лежало явно что‑то тяжелое. В этом кармане он обычно носил маленький пистолет, когда отправлялся на поиски образцов фауны. Это был однозарядный пистолет с пузатым дулом, достаточно мощный, чтобы сбить с ног лесную кошку на расстоянии двадцати футов. Укутанный в ткань фонарь означал секретность, пистолет – опасность. Кого боится ее отец? Фейт осмотрелась, и ее воображение при любом звуке рисовало на вершине утеса любопытные головы и мелькающие фигуры. Камни, подпрыгивающие под ударами прилива, превратились в стук шагов.
Кое‑как отец довез наконец тачку по пляжу до маленького лодочного сарая. Там он остановился около лодки, изучая ее в свете лампы и постукивая по дереву. Спустя какое‑то время кивнул сам себе. Взяв лодочный канат, он потянул ее по покрытому галькой берегу к воде. Она двигалась медленно и неохотно.
– Встань за лодкой и толкай, – велел он, пытаясь заглушить ветер.
Сердце Фейт упало в пятки, когда подтвердились худшие из ее подозрений. Отец и правда хочет плыть на этой лодке в глухую ночь. Преисполненная дурных предчувствий, Фейт вошла в сарай, сняла перчатки и спрятала в карманы, потом уперлась ладонями в холодное дерево и изо всех сил начала толкать лодку. При каждом толчке раздавался характерный скрип – днище терлось о гальку. Когда отец скомандовал ей остановиться, ее руки ныли, а холодная вода лизала ботинки, отчего ее ноги промокли. Удерживая лодку, Фейт чувствовала, как вода качает судно вверх‑вниз. С видимым усилием отец поднял горшок с драгоценным растением. Фейт держала лодку как могла ровно, пока он устраивал горшок на корме.
– Папа, – отважилась спросить Фейт, – как мы увидим подводные камни? – Избегать капканов в высокой траве – это одно, но уклоняться от подводных камней темной ночью – совсем другое. Она вспомнила предостережения матери насчет течений и слухи о кораблекрушениях возле берега.
– Сядешь на нос с фонарем. Я буду грести, а ты – предупреждать меня, если увидишь камни.
Фейт уставилась на черную гладь моря. Каждый раз, когда появлялась новая шапка пены, она представляла, как вода разбивается о невидимый камень. Тем не менее она подоткнула юбку, чтобы не намочить, и забралась в судно, пока отец удерживал его неподвижно. Отец нуждался в ней, и какие бы опасности их не подстерегали, они встретят их вместе. Под ее весом лодка снова села на гальку, но отец напоследок сильно толкнул ее, и судно оказалось на плаву. Он ступил в воду и забрался в лодку.
– Возьми. – Преподобный протянул Фейт карту Вейна. – Ты должна провести меня к гротам. – Он уселся спиной к Фейт и взялся за весла.
Она села боком, чтобы видеть и расстилавшееся перед ней море, и отца на фоне пляжа. Карта трепетала в ее руках, грозя вырваться. Она разложила ее на коленях, придавив фонарем, в то время как отец начал грести. Поначалу каждая волна пыталась отбросить их на пляж, вынуждая отца Фейт яростно орудовать веслами. Вокруг них шипел прибой. Когда лодка вышла на глубокую воду, характер волн изменился. Теперь они толкали и раскачивали утлое суденышко, словно огромные черные волки затеяли игру.
Далекий мыс выглядел просто чернильным силуэтом. Рассмотреть гроты было совершенно невозможно. Фейт пыталась вспомнить, как они выглядели при свете дня, все эти утесы и бухточки, одиночные скалы, далекие стайки морских птиц. Волны становились все более опасными, перекатываясь под днищем лодки с гнетущим равнодушием. Когда судно сильно качало, Фейт дрожала всем телом, готовая вот‑вот оказаться в ледяной воде. Она не умела плавать, но здравый смысл подсказывал, что вряд ли это ей помогло бы. Упади она за борт, юбки удержат ее на плаву несколько секунд, но потом пропитаются морской водой и превратятся в балласт, ее ноги запутаются, и она пойдет ко дну.
Весла подняли очередной фонтан брызг, и Фейт показалось, что утес по левую руку немного выше, чем должен быть, и что пляж уплывает направо. Когда отец делал паузу и переставал грести, весла оставляли белые полосы на поверхности воды.
– Здесь течение! – Фейт вглядывалась в черные безликие утесы, пытаясь определить, где они находятся. – Нас тянет влево, в гавань!
«К утесам, – чуть не сказала она. – На камни!» Отец ничего не ответил, но начал грести еще усерднее. С каждым толчком нос лодки поворачивался правее, но потом снова устремлялся в гавань. Фейт была так увлечена, что чуть не пропустила шапку пены в тридцати футах от себя. Та поднялась вверх, формой напоминая цветущий вьюнок. И лишь когда пена рассеялась, Фейт заметила мелькнувший на секунду выступ белого цвета…
– Камень! – закричала она, поднимая лампу, чтобы лучше видеть. – Прямо перед нами!
– Как близко?
Фейт открыла рот, чтобы ответить, но тут свет фонаря упал на куда более близкую шапку пены. В блестящей впадине между двумя волнами на секунду поверхность разорвало нечто черное, неровной формы.
– Десять футов! – Фейт вцепилась в край лодки и с ужасом рассмотрела еще один, более близкий камень, похожий на гигантский зуб; море вокруг них кипело. – Они повсюду!
Снизу лодки донесся скрежет, словно по дну провели огромным тупым когтем. Всматриваясь в водовороты, Фейт перегнулась через борт, опустила руку в ледяную воду и нащупала подводный камень, облепленный ракушками. Она оттолкнулась от него изо всех сил, чуть не потеряв равновесие, и упала в лодку, намочив рукав и поранив пальцы. Фонарь в ее другой руке покачнулся и стукнулся о скамью, огонь съежился до голубого язычка, перед тем как снова стать высоким и желтым. За спиной Фейт слышала какофонию звуков, производимых деревом и металлом, и резкие выдохи ее отца, орудовавшего веслами. Царапающие звуки прекратились, признаков течи тоже не было.
Волосы Фейт, мокрые от соленой воды, хлестали ее по лицу и обжигали глаза. Все это время утес постепенно становился все больше и больше, закрывая небо. У его подножия бушевали волны, разрывая друг друга на части и растекаясь белой пеной. Фейт поняла, что слышит громкие ритмичные всплески и шипение, всплески и шипение. Чуть дальше в сторону океана она увидела, как волна разбивается об утес. Почти вся она превращалась в брызги, но часть воды скрывалась внутри скалы, откуда раздался глухой рев, и через некоторое время бушующая волна выплеснулась обратно. Прошла секунда, пока Фейт сообразила.
– Папа, я вижу пещеру!
Когда лодка подплыла ближе, рев стал еще более громким и зловещим. Вскоре Фейт разглядела устье пещеры – глубокую зияющую черноту, похожую на кошачий зевок. Тут волны взяли над ними верх, весла беспомощно ударялись о кипящую белую воду. Брызги жгли Фейт глаза. Наконец прибой грубо поволок их вперед и втянул в глотку пещеры. Лампа неба погасла, остался только свет фонаря. Грохот воды, разбивавшейся о скалы, оглушал и отдавался эхом от камня. Днище лодки наткнулось на блестящую гальку, жалобно застонало и замерло. Впереди Фейт увидела склон пещеры, устремлявшийся вверх. В тусклом свете лампы было видно, что дальше, за зубчатыми отверстиями, есть другие пещеры.
За спиной Фейт преподобный встал на ноги и отпустил весла.
– Оставайся здесь! – резко велел он, когда Фейт шевельнулась. – Твой вес не даст лодке уплыть. – Он забрал фонарь, выбрался из лодки и по щиколотку в воде дошел до носа. Взялся за швартов и, забравшись на каменный уступ, привязал канат к торчавшему камню.
Очередная волна нахлынула со всей яростью, так что лодка приподнялась, а потом снова опустилась на гальку. Преподобный вернулся, повесив фонарь на плечо, и осторожно поднял огромный горшок.
– Жди здесь. – Отец скрылся в недрах пещеры, держа горшок, словно больного ребенка. Свет погас вместе с ним, оставив Фейт во мраке.
В пещере пахло морем, но это не был бодрящий запах морского побережья. Здесь воняло старостью и болезнью. Море поглощало обломки кораблекрушений, оставляя голые деревянные кости кораблей в лишенной света пещере. У русалок здесь была зеленая кожа, глаза, как у осьминога, и длинные кривые пальцы, а от их дыхания пахло старой рыбой.
Наконец отец Фейт вернулся с фонарем в руке. Он ослабил веревку и, не говоря ни слова, запрыгнул в лодку. Когда их подняла следующая волна, он веслами изо всех сил оттолкнулся от камней, и когда вода отхлынула, они остались на плаву. Море повлекло их прочь, после кромешного мрака пещеры небо показалось на удивление ярким. Покинуть гроты было делом нелегким, но преподобный все греб и греб без устали, пока наконец Фейт не увидела, как утес отступает, камни уменьшаются и волны стихают. Путешествие к берегу было долгим. Фейт не могла узнать пляж, откуда они отплыли, но, к счастью, помнила высокий тополь на краю утеса. Сейчас она не сводила глаз с одинокого силуэта на фоне ночного неба и направляла отца в ту сторону.
Вот показался окаймленный пеной берег, и наконец лодка уперлась носом в дно. Отец с дочерью выбрались наружу и вытащили ее на гравий. Фейт чувствовала, что ее ноги дрожат, руки онемели и не могут крепко схватиться за борт. Они оба прислонились к лодке, чтобы передохнуть, и пускали облачки пара в холодный воздух.
– Умница, Фейт, – наконец произнес преподобный. – Молодец.
И внезапно Фейт перестала чувствовать холод. Они возвращались к дому, Фейт толкала тачку. Ее шатало, несмотря на то что под ногами она чувствовала твердую землю. Они вдвоем встретили опасность лицом к лицу и уцелели. Ее подвергли испытанию, и она выдержала его достойно.
Тачку оставили рядом с оранжереей. Но, подойдя к дому, отец остановился и еще раз взглянул на часы.
– Уже почти полночь, – пробормотал он, – я опаздываю. Фейт, иди спать.
– Ты не идешь? – Фейт снова встревожилась. – Что‑то не так? Мне пойти с тобой?
– Нет! – оборвал он. – В этом нет необходимости. – Повисла долгая пауза. – Фейт, – снова начал он более спокойным тоном, – никто не должен знать, что сегодня вечером я выходил из дома. Если тебя когда‑нибудь спросят, ты должна ответить, что мы разговаривали в моем кабинете и расстались далеко за полночь. Поняла?
Фейт кивнула, хотя в действительности не совсем поняла.
– Я недалеко и скоро вернусь. – Отец поколебался. – Фейт, у тебя мокрые ботинки?
– Да, – призналась Фейт, тронутая его заботой. Возвращаться с пляжа в хлюпающей обуви было неприятно.
– Позаботься, чтобы к утру они высохли, иначе слуги заметят и будут сплетничать. Никто не должен заподозрить, что мы делали и где были. Ты должна убедиться, что никаких улик не осталось.
Он отступил на шаг от двери и задумался. Оглянулся на Фейт, потом снова набросил ткань на фонарь и скрылся в темноте.
– Докажи мне, что ты и вправду умна, Фейт.
«Умна». Это короткое слово согревало Фейт, когда она украдкой поднималась по наружной лестнице в свой маленький сад на крыше и открывала дверь в комнату. Она проскользнула внутрь и торопливо сняла накидку, платье и нижние юбки. «Докажи мне, что ты и вправду умна». Конечно, это означает, что ей наконец позволено быть умной, наверняка это признание того, что она может быть умной! Она оправдает его надежды. Ее не застигнут врасплох, и она не выдаст его тайну.
Фейт убрала заслонку с камина, раздула едва тлеющие угли, подбросила хвороста и бумаги, а потом зажгла свечу на каминной полке. При свете она внимательно изучила одежду, чтобы оценить, насколько сильно та пострадала. Накидка была покрыта репьями и грязью с лодки. Подол платья и нижних юбок пропитался насквозь морской водой, чулки тоже можно было выжимать. Даже дюймовые каблуки на ботинках не спасли ее от воды, и была вероятность, что кожа съежится и потрескается при высыхании. Однако Фейт не впервой было заметать следы после тайной прогулки на улицу. Она надела ночную рубашку и тихо вышла из комнаты, захватив пострадавшую одежду.
Как она и надеялась, в комнате для мытья посуды было темно и пусто. Девочка украдкой наполнила раковину водой, растворила мыльные стружки, немного крахмала для жесткости и пригоршню соли, чтобы краска не полиняла. Потом очень аккуратно прополоскала чулки, влажные подолы нижних юбок и платья. Ее нервы были натянуты, как струны, и она подпрыгивала от каждого стука ставен. Когда одежда перестала пахнуть морем, она выжала ее, взяла банку отрубей из чулана и так же тихо прокралась к себе в комнату. Развесив одежду перед камином, Фейт крючком аккуратно расстегнула крошечные пуговки на ботинках, потом насыпала в обувь отрубей, зная, что они впитают в себя всю влагу, снова застегнула ботинки, чтобы они сохранили форму, и поставила их у огня.
Помещение еще не нагрелось, поэтому Фейт забралась в постель. Жаль, что нельзя попросить грелку, подумала она, понадеявшись, что не подхватит простуду. Обернувшись в одеяло, она села и начала чистить накидку от грязи и репьев. Запах нагревающихся отрубей успокаивал. Мысли грели и успокаивали еще больше. Отец позвал ее на помощь в час нужды. Ей показалось, будто давно запертая дверь приоткрылась, пусть даже на щелочку. «Он не может снова меня оттолкнуть, – прошептала часть ее сознания. – Не в этот раз. Я слишком много знаю». Но когда эта мысль промелькнула в ее голове, щетка в руке дрогнула. С того самого момента, когда началось их ночное приключение, какая‑то смутная мысль не отпускала ее. Фейт пыталась не замечать ее, но мысль грозила ее поглотить, словно капкан в траве. Ее отец, ее любимый почитаемый всеми отец был потрясен, узнав о ее недостойном поведении. Тем не менее он велел ей пойти с ним ночью, тайком, прикрыв фонарь тканью, и никому об этом не рассказывать. Он чуть не порвал ее на части за то, что она умолчала о своих недостойных деяниях… теперь же она делала это вновь, на этот раз под его руководством…
Отец. Суровый блюститель честности. Безжалостный судья. Он попросил ее солгать, чтобы сохранить свои секреты. И теперь он снова ушел в темноту с пистолетом в кармане и попросил обеспечить ему алиби.
Глава 11
Подкова
Неожиданный стук в дверь разбудил Фейт. Несколько секунд она лежала, не до конца проснувшись. Ей снился суд, она стояла на скамье подсудимых, и зал постепенно наполнялся морской водой. Присутствующие злились, потому что она не выдавала имени сообщника. У судьи было лицо ее отца.
– Фе‑е‑ейт! – кричал Говард, судя по голосу, явно выведенный из себя. – Я не могу застегнуть воротничок!
Если Говард проснулся, значит, скоро время завтрака. Фейт проспала. Она выскочила из постели, пытаясь собраться с мыслями. Сдернула платье и нижние юбки с каминной решетки. Одежда высохла и пусть была не в идеальном состоянии, но все же не могла выдать ее. Фейт вернула заслонку на место и быстро смахнула комочки грязи и травинки.
Распахнув окна и ставни, она обнаружила, что мир поглотил туман. Вытрясла отруби из ботинок на каменные плиты крыши. С удовлетворением увидела, как воробьи и голуби слетелись, чтобы уничтожить улики.
– Фе‑е‑е‑е‑ейт!
Когда она распахнула дверь, Говард, споткнувшись, влетел в комнату. Его бумажный воротничок был надет задом наперед.
– Он давит! – Говард подергал воротник. – Я хочу к Скордл!
Фейт успокоила Говарда, поправила его пиджак и воротничок и, пока заплетала косу и приводила себя в порядок, пела ему песенки. К тому времени, когда миссис Веллет принесла им завтрак, они уже сидели в детской, растрепанные самую малость. Говард не позволил Фейт уйти после завтрака. Ему было скучно, и он уговорил ее почитать и поиграть с ним. Прошел час, когда она наконец смогла улизнуть. Внизу было тихо. Родителей нигде не было, и только дядюшка Майлз читал в гостиной.
– Доброе утро. – Дядюшка Майлз прищурился, глядя на нее.
– Где все, дядя Майлз? – поинтересовалась Фейт.
– Твоя мать заявила, что у нее болит голова, она завтракает у себя. Отец еще не встал, и никто не торопится постучать в его дверь.
– Наверное, он устал. – Присаживаясь, Фейт избегала дядиного взгляда. – Это моя вина. Мы беседовали допоздна и разошлись только ближе к часу ночи.
– Так поздно? Что‑то стряслось?
– Нет, – торопливо возразила Фейт, чувствуя, что лицо начинает пылать. – Я… переживаю по поводу своей конфирмации.[8]
– Господи, а что в этом такого? – удивился дядюшка Майлз. – Восхищаюсь твоим благочестием. Не уверен, что сам смог бы переживать о своей конфирмации десять минут кряду, не говоря уже о том, чтобы делать это до часу ночи.
Порядок. Слова произнесены. К лучшему или к худшему, Фейт обеспечила алиби своему отцу. Она знала, что алиби прозвучало достаточно убедительно и ей стоит гордиться тем, что в ее голосе сквозило естественное смущение. Но вместо этого она чувствовала лишь вину. Что она только что наделала? Она покорно открыла дверь и ступила во мрак, даже не зная, есть ли там почва под ногами.
«Ты выполняешь свой долг перед отцом, – сказала она себе. – В этом не может быть ничего плохого. Ты должна доверять ему. Это все равно как с Авраамом. Бог велел ему убить сына, и тот пошел за ножом. Он поступил правильно, пусть даже казалось, что он поступает плохо. Он верил, что Бог лучше знает, что такое добро и зло. Но, – прошептал другой голос в ее голове, – может, ему не стоило этого делать. И в любом случае, отец – это не Бог».
Фейт стиснула зубы и попыталась решить дилемму. Но вместо этого ей в голову пришла хитрая мысль. «Я могу уговорить папу сказать мне правду. Ему придется. Я слишком много знаю. Теперь он должен рассказать мне все – о растении, о скандале и о том, куда он ходил, после того как мы вернулись домой. Он больше не может отмахиваться от меня».
– Точно? – переспросил дядюшка Майлз.
Фейт вздрогнула, не сразу сообразив, что дядя обращается не к ней. Рядом с его креслом, слегка наклонившись, стояла миссис Веллет и что‑то шептала ему на ухо.
– Да, сэр. – Экономка из деликатности говорила тихо, но Фейт разобрала слова. – Сегодня утром все ботинки стояли в коридоре, кроме обуви преподобного. Я посмотрела на вешалку, его пальто и шляпы тоже нет.
Фейт похолодела.
– Странно. – Дядюшка Майлз встал, нахмурившись. – Наверное, надо еще раз постучаться к нему.
Фейт тоже поднялась, но не пошла за дядюшкой вверх по лестнице. Она одна знала, что отец ходил куда‑то ночью. Судя по всему, он не вернулся. В ее воображении закрутились сцены, более ужасные, чем в стереоскопе Пола Клэя. Она представляла, как отец истекает кровью в капкане или неведомый враг нанес ему удар, и отец лежит на земле, слишком слабый, чтобы позвать на помощь. Она не могла ждать, пока остальные будут напрасно обыскивать дом. Фейт тихо пробралась к двери и выскользнула наружу.
Из‑за тумана все казалось плоским и выцветшим. Деревья стали похожи на кружевные салфетки дымчатого цвета. Очертания зданий расплылись, и сами здания казались серыми, как гагачий пух. Фейт на цыпочках обошла места, где были установлены капканы, и никого не обнаружила в их зубастых ртах. В оранжерее и башне тоже никого не было. Она даже спустилась в лощину и попыталась позвать отца среди деревьев‑призраков. Никто не ответил. Поднимающаяся на холм дорога, которую сейчас скрывал туман, тоже была пуста.
В этом призрачном мире звуки были на удивление реальными. Спеша по тропинке на пляж, Фейт слышала собственное дыхание и постукивание камней под ногами. На развилке она увидела тачку, которая лежала на боку с поднятой вверх ручкой, словно приветствуя Фейт как сообщницу. Неровная тропинка перешла в галечный пляж, и теперь каждый шаг отдавался высоким «ш‑ш‑ш», когда маленькие камешки вдавливались в песок. Прошлой ночью скалы выглядели массивными и были чернее черного. Теперь же они напоминали серую бумагу. Казалось, если бросить в них камень, они порвутся.
Она всматривалась в гальку, надеясь заметить следы отца. Дальний конец пляжа скрывался в тумане, и она с ужасом поняла, что не видит лодку. Она бросилась бежать, подобрав юбки. Нет! Нет! Лодка должна быть на месте! Он не мог еще раз воспользоваться ею! Это безумие – плыть куда‑то без Фейт, державшей фонарь! Эта мысль овладела ее воображением, и она была слишком ужасной, чтобы не быть правдой. Фейт споткнулась, едва не подвернув лодыжку… и замедлила бег. Туман поредел, и она различила белые очертания и знакомый изгиб носа. Лодка все‑таки здесь. Туман обманул ее.
Фейт прикрыла рот обеими руками, не уверенная, то ли заплакать, то ли запрыгать от радости. Она повернулась, чтобы пойти домой. И тогда она увидела это. На склоне ближайшего утеса, примерно посередине, росло дерево, и на нем висело что‑то черное. Оно напоминало подкову, болтаясь концами вниз и отворачивая удачу. Это был просто силуэт, не более того, но Фейт сразу поняла, что это. Люди часто ищут друг друга глазами и всегда могут опознать человеческую фигуру. Она поняла, что смотрит на две болтающиеся ноги, две руки и изгиб спины. На дереве висел человек. Холодный ветер пронзил Фейт словно ножом, и она понеслась к дому.
Десять минут спустя Фейт и Миртл сидели на кушетке в гостиной и ждали, когда чай в чашках немного остынет. Дядюшка Майлз и слуга Прайт спешно пошли на пляж, захватив крепкую веревку. Миртл закуталась в несколько ночных халатов, поверх которых набросила желтую шелковую восточную шаль длиной до пола. Фейт сжимала блюдце и молча торговалась. «Пусть это будет кто‑то другой, или, если это он, пусть он будет жив, – молила она судьбу. – Пусть он выживет взамен на мою левую ступню». Часы бесчувственно отбивали секунду за секундой, но новостей не было. «Пусть он выживет, – Фейт подняла ставку, – и можешь забрать левую ногу целиком». Тик‑так, тик‑так, и ничего. «Пусть он будет жив, и забирай обе ноги». Часы были неумолимы.
Где‑то открылась дверь, и в вестибюле послышались приглушенные голоса. Потом в дверь гостиной вежливо постучали, и дядюшка Майлз просунул голову внутрь. Сердце Фейт колотилось с такой силой, что она чувствовала его удары. Дядюшка Майлз поймал ее отчаянный взгляд и быстро отвел глаза.