– Миртл, – спокойно произнес он, – можно тебя на пару слов?
В эту секунду Фейт все поняла. Она остро ощущала себя, свои легкие, наполняющиеся воздухом и опустошающиеся. Она чувствовала, как фарфоровое блюдце оставляет вмятины на ее пальцах, форму зубов, к которым прижимается пересохший язык. Что‑то теплое катилось из глаз по щекам. Неожиданно она ощутила себя отчаянно, безнадежно живой. Комната никуда не исчезла. Миртл стояла, часы тикали, и пустое белое небо уставилось на них в окно. Но невидимая волна схлынула, и теперь все словно было выброшенным на берег. Фейт наблюдала, как ее руки ставят блюдце и чашку.
Миртл подошла к дядюшке Майлзу, и он все бормотал и бормотал что‑то ей на ухо. Одну руку он держал у ее локтя, готовый подхватить ее в любую секунду.
– Где? – надломленно спросила Миртл. – Где он?
– Мы отнесли его в библиотеку.
Миртл слегка оттолкнула брата и вышла в коридор. Дядюшка Майлз последовал за ней, не заметив, что Фейт идет по пятам. В библиотеке у стены с несчастным видом стоял Прайт, держа кепку в руке. Два кресла, в которых вчера сидели отец и Фейт, по‑прежнему были расположены друг против друга, будто в молчаливом диалоге, но теперь их сдвинули в сторону, чтобы освободить место. На полу расстелили одеяло. На нем кто‑то лежал. Фейт все смотрела и не могла отвести взгляд, но не видела. Только когда она моргнула, в ее мыслях отпечатался образ: окровавленная маска с открытыми глазами и бледными поникшими руками. Все надежды погасли, словно свечи.
Фейт стояла в дверях, опираясь о проем. Ее рука дрожала. «Мне следовало торговаться лучше, – сказал глупый, бессмысленный голос в ее голове. – Мне стоило предложить обе руки и ноги с самого начала».
Глава 12
Время останавливает ход
Миртл смотрела на тело мужа, лежавшее на одеяле, ясными, но пустыми глазами. Краски отхлынули от ее лица.
– Мы пошлем за доктором, – тихо сказал дядюшка Майлз, – но… мы поднесли зеркальце ко рту: признаков дыхания нет. Укололи его булавкой, но реакции никакой. – Он посмотрел в сторону и с ужасом заметил Фейт. Но было уже поздно.
Миртл, казалось, не слышит его. Она медленно отошла от брата и Прайта, готовых подхватить ее в любой момент, и остановилась рядом с Фейт, напротив висевшего на стене зеркала. Вдоль ее щеки свисал белокурый локон, подрагивавший на сквозняке. В этом была какая‑то детская беззащитность, и сердце Фейт сжалось. Она импульсивно потянулась к матери, но пальцы наткнулись на прохладный шелк желтой шали. Она не смогла обнять мать. Если она это сделает, что‑то у нее внутри сломается.
Миртл слегка сжала ладонь Фейт, но продолжала смотреть в зеркало блестящими холодными глазами. Ее рука, еще без перчатки, медленно поднялась и начала поправлять волосы, пряча выбившиеся пряди и придавая нужную форму растрепавшимся локонам. Она сильно потерла нижнюю губу и смотрела, как приливает кровь, придавая рту розоватый оттенок. Взгляд ее упал на восточную шаль, и она нахмурилась.
– Я слишком бледна для желтого цвета, – пробормотала Миртл. Она говорила тихо, но Фейт была рядом и все услышала.
– Миртл, – настойчиво повторил дядюшка Майлз.
– Ты нашел его в лощине, – не оборачиваясь, сказала Миртл.
– Нет, детка, я же сказал тебе, он был на пляже, посередине утеса. Должно быть, упал…
– Сколько человек знают об этом? – резко спросила Миртл.
Дядюшка Майлз растерялся.
– Только мы четверо, – ответил он после секундного размышления.
– Значит, ты нашел его в лощине. – Миртл повернулась и взглянула брату в глаза. – Майлз, ты сам говорил, что там есть крутой спуск, где любой может упасть и свернуть шею.
– Но…
– Майлз, пожалуйста! – воскликнула Миртл. – Нам надо всем говорить так! Подумай, как будет выглядеть, если он упал с утеса. Подумай, что это будет значить для нас.
Фейт словно ударили. Какая теперь разница, как это будет выглядеть? Но Миртл уже повернулась к слуге.
– Прайт… моя семья в неоплатном долгу перед тобой за то, что ты сделал сегодня утром для моего мужа. Разреши нам отблагодарить тебя. Если мы сможем рассчитывать на твою деликатность в этом вопросе, мы будем тебе еще более благодарны.
С этими словами она хладнокровно подошла к лежавшему на полу телу и села на корточки. На глазах Фейт мать розовыми, ухоженными пальчиками отодвинула полы пиджака и скользнула во внутренние карманы, достав чековую книжку и кошелек. Миртл встала и, повернувшись к Прайту, вложила монету в его ладонь.
– Спасибо, Прайт. Можем мы рассчитывать на тебя?
Прайт уставился на соверен в своей ладони и вспыхнул.
– Мэм… – Он выглядел удивленным, если не потрясенным, но глаза его заблестели, когда он увидел монету. – В общем, я могу придержать язык, но… если констебль будет меня спрашивать, я не хочу лгать. И если меня попросят поклясться на Библии, я тоже не смогу. – Он нерешительно протянул ей монету обратно.
– Я бы не стала просить честного человека о таких вещах, – сказала Миртл, не проявляя ни малейшего желания забрать деньги. – Нужды в констеблях и Библиях не будет. Все, о чем я прошу, – твое молчание.
– Да, мэм, – прошептал Прайт.
До слуха Фейт донесся слабый звук – шорох подошв по плиткам.
– Снаружи кто‑то есть, – сказала она.
Дядюшка Майлз приоткрыл дверь и выглянул в коридор.
– Нас кто‑то подслушивал? – спросила Миртл.
– Не уверен, – ответил ее брат. – Но кто‑то шел по направлению к черной лестнице. По‑моему, Жанна.
– Жанна. – Миртл рассеянно перелистывала страницы чековой книжки. – Кто‑то должен сказать девочке, что мы решили ее оставить.
Дядюшка Майлз ушел объявить Жанне и остальным слугам о происшедшем, а Прайта послали за доктором Джеклерсом. Миртл осмотрела комнату и, подойдя к столу мужа, начала суетливо перебирать бумаги. Внутри Фейт все перевернулось при виде того, как аккуратные пальчики матери небрежно роются в эскизах и заметки, которые он так тщательно оберегал.
– Что такое? – спросила Фейт, борясь с желанием выхватить бумаги из рук матери. – Что ты пытаешься найти?
– Может быть, письмо, – ответила Миртл, не поднимая глаз. – Личное… письмо, которое мы не хотели бы афишировать.
– Давай я поищу, – выдавила Фейт сквозь зубы. Она сглотнула и сказала более спокойным тоном: – Предоставь это мне.
Миртл поколебалась, пробормотав себе под нос:
– Тогда я смогу переодеться… Ладно. Но поторапливайся. У нас мало времени.
Фейт кивнула.
– Умница, – сказала Миртл, торопливо выходя из комнаты и потрепав Фейт по щеке.
Фейт отдернулась. Эти слова обожгли ее. Как только за Миртл закрылась дверь, Фейт поспешила к столу и собрала в кучу разрозненные бумаги, потом быстро обыскала ящики стола, коробку с принадлежностями для письма и сейф в углу. Между страницами книг были заложены несколько конвертов, их она тоже взяла. Мир рухнул, но она еще может защитить отцовские тайны. Руки Фейт дрожали, когда она смотрела на его почерк, а лицо горело. Но она помогала ему так, как могла. Она спрячет его документы в таком месте, где их никто не найдет. Завернув бумаги в салфетку, снятую со спинки кресла, Фейт выскользнула из библиотеки.
Когда она кралась по коридору и вверх по служебной лестнице, ее острый слух уловил звуки разговора на кухне, где, казалось, собрались все слуги. Голоса были приглушенными, но несколько истеричными, и в них слышалось возбуждение и любопытство. Судя по запаху, слуги «подкрепляли силы» горячим сидром. У двери в спальню отца Фейт задержалась, но повернула ручку и вошла. Вскоре здесь проведут обыск, поэтому лучше сначала осмотреть ей все самой. Здесь было темно и пахло старыми книгами, политурой[9]и табаком. Его пиджак сердито взирал со своего крючка на обратной стороне двери.
Она схватила пару писем и учетный журнал с его прикроватного столика, выудила две записные книжки из карманов пиджака. Потом, повинуясь внезапному импульсу, провела рукой под подушкой. Ее пальцы наткнулись на грубый край, и она извлекала тонкую переплетенную в кожу тетрадь. Присовокупив ее к своим находкам, Фейт проскользнула в свою комнату, куда сквозь окно просачивался слабый дневной свет. Когда Фейт сдернула ткань с клетки, змея свернулась кольцами, потом с любопытством подняла голову и приоткрыла пасть, высунув тонкий бледно‑розовый язык. Фейт протянула руку, позволив змее обвиться вокруг нее, потом вытащила все тряпки, выстилавшие клетку, разделила бумаги на две стопки, положила их на дно и снова накрыла тряпками.
– Охраняй, – прошептала она, возвращая змею на место.
Когда Фейт вернулась в библиотеку, Миртл была уже там.
– Где ты ходишь? – резко спросила Миртл, но не стала дожидаться ответа. – Будь рядом, доктор скоро приедет.
Мать была одета в синее платье с чопорным высоким воротником и жемчужными пуговками, некоторые из них были расстегнуты, обнажая белую шею. Волосы расчесаны до золотистого блеска и аккуратно уложены, но у виска выбилась одна нежная прядка. Она все еще была бледна, но пудра сделала цвет лица ровным, добавив облику миловидности. Миртл выглядела взъерошенной, растерянной, нуждающейся в помощи и очень хорошенькой.
В комнате чувствовался запах алкоголя. Фейт взглянула на отцовский стол и заметила стеклянный графин с шерри,[10]обычно стоявший в столовой. Немного шерри оставалось также на дне большого стакана. Все это было здесь вчера? Фейт не заметила, но, может быть, она слишком торопилась. Миртл застыла, подняв руку и делая Фейт знак замереть.
– Доктор Джеклерс! Его карета!
Миртл извлекла хрустальный флакончик с нюхательными солями из ридикюля. Открыла пробку и поднесла к носу, через секунду поморщилась, и у нее перехватило дыхание. После того как она сделала это еще раз, ее глаза наполнились слезами. Она отставила флакончик и быстро заморгала. К тому времени, как доктора Джеклерса проводили в библиотеку, по щеке Миртл стекала слеза, оставляя блестящий след.
Доктор Джеклерс долго изучал пациента. Миртл была неподалеку, отвечая на его вопросы, она заламывала руки, серебристые слезы завораживающе стекали по ее лицу. Фейт сидела рядом, лихорадочно размышляя. Отец на пляже, отец в лощине. Почему мать так хочет солгать?
– Мне очень жаль, миссис Сандерли, – наконец произнес доктор. – Я бы не стал надеяться на вашем месте. У него сломана шея…
Миртл издала тихий всхлип, что‑то среднее между вздохом и плачем. Отвернулась и спрятала лицо в носовой платок.
– И зачем мы только сюда приехали! – приглушенным голосом сказала она. – Все из‑за нарушителей… он был убежден, что они попытаются похитить его редкие ботанические образцы. Поэтому расставил капканы и несся к этой ужасной лощине всякий раз, как слышал малейший шум. Наверное, он упал в темноте и ударился головой…
– Вашего мужа нашли в лощине? – Брови доктора поднялись. – Мадам, должен признаться, с учетом полученных им ранений я удивлен. Мне претит огорчать вас подробностями…
– Прошу вас. – Миртл повернулась к нему лицом, на котором, несмотря на дрожащие губы, была написана решимость. – Не щадите меня. Я должна знать.
– Что ж… судя по всему, сломаны два ребра, а это подразумевает падение с большей высоты, чем в лощине. На лбу глубокая рана, но еще есть серьезный ушиб на затылке, скрытый под волосами. Такое впечатление, что после падения он еще какое‑то время катился. Миссис Сандерли… этот вопрос нельзя задать более деликатно… есть ли вероятность, что его нашли в другом месте и ваши друзья дезинформировали вас, чтобы пощадить ваши чувства?
– Мой муж мертв, – тихо сказала Миртл. – Какие еще чувства тут можно щадить?
К лицу Фейт прилила кровь. Она с легкостью могла разорвать паутину лжи своей матери. Но сколько ее собственных нитей лжи порвутся при этом? Кроме того, последнее ее испытание на честность прожгло ее до глубины души.
– Что ж… – тихо произнес доктор, – может быть, ему хватило той высоты… если он резко бросился вперед.
Он вздохнул.
– Прошу прощения за вопрос, но ваш муж был чем‑то озабочен вчера вечером? Находился не в духе?
Миртл застыла, побледнев, и ее лицо исказила гримаса боли.
– Доктор Джеклерс, – с долей надменности спросила она, – что вы имеете в виду?
Фейт точно знала, что имеет в виду доктор. Вмиг она поняла, как он видит эту ситуацию. Опозоренный ученый ночью выходит из дома и бросается с обрыва, не в силах вынести ужасного скандала…
– Простите мою неделикатность. – Доктор выглядел подавленным, самообладание словно покинуло его. – Я просто пытаюсь понять…
– Может быть, – с достоинством произнесла Миртл, – нам следует обсудить этот вопрос в личной беседе? – Она повернулась к дочери. – Фейт, будь добра, сходи к миссис Веллет… и попроси ее остановить часы.
Фейт поняла намек, выскользнула из комнаты и притворилась, будто уходит. Потом наклонилась и прижалась ухом к замочной скважине.
– …Целый графин перед сном? – говорил доктор Джеклерс. – Такое часто бывало?
– В последнее время да. – Вздох. – Это не первое его падение. Просто в этот раз мы не смогли это скрыть.
У Фейт перехватило дыхание от возмущения. Разве может ее мать говорить такие вещи? Как смеет она изображать преподобного неловким спотыкающимся пьяницей? Потом Фейт вспомнила отца, сидевшего, словно в спячке, с пожелтевшими глазами, и странный экзотический запах в библиотеке. Что, если у отца было еще больше секретов, чем она думала?
– Доктор Джеклерс, я не знаю, что делать. – В тихом голосе Миртл слышались слезы. – Я так привыкла… скрывать слабости мужа… и я бы хотела и дальше не афишировать их, дабы оставить добрую о нем память. Но вы испугали меня. Вы правда считаете, что мой муж «резко бросился вперед»? Теперь так будут думать все?
– Миссис Сандерли… – Доктор резко умолк, вздохнув. Повисло короткое молчание.
Фейт оторвала ухо от скважины и прильнула к ней глазом. Ее мать стояла совсем рядом с доктором. Ее руки без перчаток умоляющим жестом сжимали его ладонь – странная, возмутительная интимность. Лицо доктора покраснело, как кирпич.
– У меня дети, – сказала Миртл. – Я в отчаянии. Пожалуйста, скажите мне, что делать.
– Я… – Доктор закашлялся и опустил глаза. – Клянусь, я сделаю все, что в моих силах, чтобы… избавить вас и вашу семью от лишнего беспокойства. Торжественно обещаю. Травмы… их можно описать по‑разному. Пожалуйста, не тревожьтесь, миссис Сандерли.
Фейт обратила внимание, что он не попытался отнять руку, и с пылающим лицом отстранилась от замочной скважины. Она больше не могла подслушивать и подсматривать. В ее крови медленно, подобно буре, разгорался гнев, и ему не было выхода. На цыпочках она прошла по коридору до угла, где стояли высокие напольные часы, монотонно тикая маятником. Они издевались над ней, делая вид, что время все еще имеет значение, что будет новый день, что земля все еще вертится.
Стеклянная дверца холодила ее кожу, когда она открывала часы. От ее прикосновения маятник замедлился, она сжимала его до тех пор, пока он совсем не остановился. Ее разум успокаивался, когда она представляла, что земля постепенно прекращает головокружительное вращение вокруг своей оси и свободно уплывает в бездну. Фейт долго стояла, прикасаясь пальцами к неподвижным стрелкам. Она чувствовала себя убийцей времени.
Глава 13
Фальшивые картинки
В их дом пришла смерть. Занавески опустили. Все зеркала были затянуты темной тканью, будто глаза, прикрытые веками. Воздух был тяжелым настолько, что Фейт казалось, будто весь дом сейчас провалится под землю. Приглушенные голоса были хрупкими, словно крылья мотылька. Шаги казались преступно громкими. И тем не менее весь день прибывали люди – пешком и на лошадях, несмотря на то что это был дом презренных Сандерли. В доме была смерть, а смерть – это коммерция.
Подъехала тележка, заваленная свежесрезанными цветами. Явился владелец извозного промысла, демонстрируя небольшой черный катафалк, запряженный двумя черными лошадьми. Миссис Веллет отправили в город, и она вернулась с портным и сундуками, полными черных тканей. Миртл решила, что похороны состоятся на следующий день.
– Не слишком быстро? – возразил дядюшка Майлз. – Через несколько дней уходит корабль на большую сушу. Если его держать на льду, мы довезем его обратно в Кент и похороним в фамильном склепе.
– Нет. – Миртл была непоколебима. – Мы похороним его здесь, на Вейне, и как можно скорее. – Она отказалась дальше обсуждать эту тему.
Спешка была неприличной, но одной неприличностью больше или одной меньше… Фейт обнаружила, что не переносит все живое. Не переносит безжалостное любопытство слуг, банальности дядюшки Майлза и то, как он пожимает плечами. Вопросы Говарда просто разрывали ее на части. Но больше всего она не выносила свою мать. Кому‑то полагалось провести ночь в молитвах над телом. Фейт охотно вызвалась посидеть рядом с отцом.
Преподобного омыли, обрядили в лучшие одежды и положили на кровать в его спальне на втором этаже. Можно даже было представить, что он покинул мир прямо здесь, в окружении любящей семьи и с хорошей книгой в руках. Ложь, но от нее становилось легче. По всей комнате были расставлены ароматические свечи и вазы с цветами. Из‑за них комната казалась святилищем, пусть даже Фейт знала, что они были призваны замаскировать запах.
Конечно, Фейт не в первый раз оставалась наедине с покойником. На ее глазах умерли пятеро братьев, и она до сих пор помнила их доверчивые маленькие ручки в своих ладонях. И потом каждый раз она несла вахту над телом. Кто‑то всегда должен сидеть с покойником на случай, если вдруг окажется, что он все‑таки не умер. И лучше узнать об этом до похорон. Но на этот раз никто не пошевелится. Она это знала. Она чувствовала это по ужасающему спокойствию, наполнявшему спальню. Мертвецы излучают спокойствие.
На прикроватном столике лежала огромная семейная Библия в черном переплете. Фейт много раз просматривала записи рождений, смертей и свадеб на пустых страницах в конце книги. Здесь были ее братья. А теперь к этим именам добавится Эразмус Сандерли – еще одна человеческая жизнь, как муха, раздавленная огромными страницами. По крайней мере, в мерцании свечи он больше не выглядел беспомощным, как на одеяле в библиотеке. Черты его лица казались высеченными из мрамора, не подверженного времени и тлению. Он выглядел алтарем самому себе.
Фейт не хотела уходить от этой безмятежности. Она не хотела покидать отца. Она не знала, что чувствует. Ее эмоции были такими незнакомыми и бурными, что они словно существовали где‑то снаружи – будто огромные облака перекатывались и сталкивались над ее головой, а она лишь наблюдала за ними.
Самоубийство. Один из смертных грехов.
– Я не верю, – сказала она ему. – Я знаю, ты бы так не поступил.
Но в чем она теперь вообще может быть уверена? Сколько секретов на самом деле таил ее отец? Что, если он снова принял свой загадочный опиат и бросился со скалы в приступе меланхолии, вызванной опьянением? Фейт слишком устала, чтобы думать, но не думать не могла. Ее разум все время цеплялся за то, что ей было известно и чего она не знала, упуская кусочки головоломки. Теперь она понимала, почему мать солгала о том, где нашли тело. Сломанная шея в лощине выглядела несчастным случаем, неверным шагом в темноте. Кто же станет бросаться с заросшего деревьями неглубокого обрыва, когда поблизости есть скала?
«Но ему даже не нужна скала. У него был пистолет». Фейт подставила кулаки к вискам. «У него был пистолет». Она вспомнила, как он импульсивно потянулся за пистолетом, когда они были на пляже. Он чего‑то боялся. А теперь он погиб. Почему ему обязательно нужно было вернуться из поездки по морю до полуночи? И почему он так отчаянно пытался спрятать загадочное растение? Она вспомнила их тайное путешествие с растением на тачке, и у нее появилось ощущение, будто что‑то не так. Она снова увидела покрытую каплями конденсата тачку, одиноко лежавшую у развилки дороги. «Но… она должна быть не там. Мы с отцом оставили ее около оранжереи». Полнейшая неопределенность в ее голове сформировалась в подозрение.
Туман уже отступил, когда Фейт снова вышла из дома, чтобы повторить свой утренний путь. И точно, у развилки лежала тачка. «Может, это ничего и не значит. Прайт мог встать пораньше и передвинуть тачку». Она продолжала идти, свернув на дорожку, ведущую к вершине утеса. Подъем был неровный и каменистый. Дорожка разделялась пополам, как раздваиваются потоки воды во время дождя. Она добралась до заросшей травой вершины, и легкий ветерок раздул ее плащ. Взглянув вниз, Фейт увидела, как неглубокие полумесяцы волн расчесывают своими пенными пальцами берег. Прямо внизу, посередине склона, черное дерево, поймавшее ее отца, стало колыхаться, словно заманивая ее к себе. Здесь дорожка была затоптана. Фейт наклонилась и всмотрелась. Недалеко от края обрыва в грязи виднелась какая‑то вмятина. Это мог быть след палки или ребра ботинка, но его вполне могло оставить и колесо тачки.
Когда Фейт вошла в гостиную, дядюшка Майлз поднял глаза от книги, и его нахмуренный лоб слегка разгладился.
– Как дела, Фейт?
Она не могла ответить ничего приятного или веселого.
– Дядюшка Майлз… могу я спросить тебя кое о чем? Ты говорил, когда… когда отца не пустили на раскопки, кто‑то дал ему письмо.
– Да… – Дядюшка Майлз горестно поднял брови и закрыл книгу. – Причем оно весьма огорчило его. Предполагаю, мы никогда не узнаем, кто его написал.
– Оно было без подписи?
– Похоже на то. Твой отец требовал сказать, кто его написал. Внезапно все вокруг стали его врагами, и он ничего не желал слышать. Бен Крок нашел письмо в своей дневной почте и отдал отцу, но сказал, что больше ничего не знает.
– Что там говорилось?
– Твой отец никому не позволил его прочесть. – Дядюшка Майлз покачал головой. – По пути домой он продолжал утверждать, что кто‑то следил за ним, кто‑то его предал, читал его бумаги. А когда мы вернулись домой… он бросил письмо в огонь.
– А вот и ты, Фейт! – Миртл находилась в гостиной с портнихой. – Вот черное батистовое платье, которое тебе подойдет, если его немного расставить и перешить на тебя.
Фейт уставилась на небрежно брошенный на кресло наряд. Судя по всему, его уже носили. В этом платье уже кого‑то оплакивали.
– Мама… я могу поговорить с тобой?
– Разумеется, – рассеянно ответила Миртл, не поднимая глаз от альбома с моделями, демонстрирующего элегантных женщин в траурных платьях, отделанных крепом. Она ткнула пальцем в изображение нужного фасона и передала альбом портнихе. – Вот это, модного кроя. Я никак не могу отказаться от такого кринолина. И вы уверены, что мы не можем использовать блестящий шелк? Неужели все должно быть таким тусклым и скучным? – В крепе и правда было что‑то замогильное. Казалось, он высасывает свет.
Портниха заверила ее, что других вариантов нет, и Миртл смирилась.
– И все такое дорогое, – тихо пробормотала Миртл себе под нос. – Но мы должны соблюсти все приличия. Миссис Веллет, наверняка где‑то на Вейне должен быть старый креп по сниженной цене?
– Я наведу справки, мадам… но люди не любят держать его дома, когда траур заканчивается. Говорят, это к неудаче. Кроме того, мадам, креп служит недолго. Он быстро изнашивается, а то и вовсе разваливается, если его постирать или если попасть в нем под дождь.
– Мама, пожалуйста, можно поговорить с тобой наедине? – Фейт не могла сдержать нетерпение.
– Да, Фейт, конечно. Как только с тебя снимут мерки.
Фейт пришлось стоять, стиснув зубы, пока на нее прикидывали бомбазин,[11]затем легкую полушерстяную ткань, черные ленты и обмеряли ее сантиметром. Она была вынуждена слушать, как мать препирается и пытается лавировать между крайней расточительностью и поразительной скаредностью. Да, ей, безусловно, нужен черный шифоновый зонт. Но нет, украшения из черного стекла вполне подойдут вместо гагатовых. Да, ей совершенно точно нужен капор с дополнительными лентами. Но нет, семье совершенно ни к чему избыток черной одежды, они покрасят в черный кое‑что из имеющихся вещей. Наконец портниха ушла.
– В чем дело, Фейт? – Миртл секунду рассматривала дочь. – Ты совсем бледная! Попрошу миссис Веллет принести тебе немного бульона.
– Я хотела поговорить с тобой насчет отца и его падения с утеса…
Крайняя обеспокоенность резко схлынула с лица Миртл. Она быстро подошла к двери, открыла ее и снова закрыла.
– Ни слова, – твердо и спокойно произнесла она.
– Но…
– Ни слова об утесе – в моем присутствии или в присутствии кого бы то ни было еще.
– Я нашла следы на вершине, – настойчиво продолжила Фейт. – Я думаю, случилось что‑то ужасное…
– Это не имеет значения! – взорвалась Миртл. Она закрыла глаза и испустила долгий вздох, а затем продолжила тихо, но едва сдерживая волнение: – Я знаю, тебе трудно это понять, но сейчас имеет значение только то, как все это выглядит со стороны. У нас есть наша версия. Она и есть правда.
Фейт поглотила волна разочарования и отвращения. Зачем она вообще стала говорить с матерью? Чего она ожидала? Что еще могла рассказать Фейт? О пистолете, о том, как ее отец хотел вернуться домой до полуночи, о его отчаянном стремлении спрятать загадочное растение… Она ничего не могла рассказать, не раскрыв тайны отца. Выходя из комнаты, Фейт оглянулась и увидела, как Миртл примеряет черную бархатную ленту на шею. В этот миг Фейт ненавидела свою мать.
Ближе к вечеру явился Клэй с фотоаппаратом, треножником и чемоданчиком с химикатами. Его сын Пол, запыхавшись, тащил разнообразные подставки следом за отцом. Им предстояло сделать фотографию на память, семейную фотографию. Возлюбленный отец со своей семьей. Снимок, который они будут показывать друзьям и родственникам, открытка, которую можно послать знакомым. Фейт вспомнила, как Пол Клэй в лавке показывал ей посмертные фотографии и наблюдал за ее реакцией. Сейчас он не проявлял никакого желания встретиться с ней взглядом, так же как и Фейт.
Преподобного Эразмуса Сандерли перенесли для фотографирования в гостиную. Поправили его одежду и искусно уложили волосы, чтобы скрыть рану на виске. Как долго он был осью, вокруг которой вращался весь дом. И теперь Фейт было больно видеть, как его перекладывают с места на место, словно куклу. Сейчас преподобный важно сидел в огромном кресле, положив руку на открытую Библию. Миртл смиренно сидела рядом с ним на обтянутом тканью стуле с высокой спинкой. Вдовий наряд еще не закончили усаживать на ее фигуру, но она оделась во все самое темное – темно‑синее платье и черную шаль. Она была очень хороша в своем горе, и Фейт ненавидела мать за самообладание. Говард ссутулился у их ног, и, чтобы отвлечь его, ему в руки дали деревянного льва. Фейт видела только его склоненную головку и изгиб напряженной спины. Челюсти льва клацали: клац‑клац‑клац – снова и снова.
Фейт поставили за спинкой отцовского кресла. Она украдкой немного приподняла руку, коснувшись его рукава, и у нее возникло слабое чувство единения.
– Вы не могли бы отойти на шаг назад, мисс? – Пол Клэй стоял за ее спиной, держа тонкую подставку с прочным основанием и напоминавшими пинцет креплениями сверху.
Фейт неохотно отступила, утратив контакт с отцом. Она почувствовала, как Пол поправляет ее косу, а потом аккуратно прикрепляет подставку зажимами к ее шее. Ее глаза защипало, и она возненавидела Пола Клэя, возненавидела его сухой, холодно‑вежливый голос. Она протянула ладонь назад, нашла его руку и изо всех сил ущипнула. Она жаждала, чтобы он вскрикнул и опозорил ее этим, но он молчал. Когда она выпустила его руку, он с непроницаемым лицом вернулся к своему отцу.
– Подставка поможет вам сохранять неподвижность, – объяснил Клэй.
«Стой здесь и не шевелись, иначе испортишь фотографию. Говори это и только это, иначе испортишь историю». Семейство Сандерли стояло смирно, уставившись в черный глаз камеры. Фейт подумала о том, как шипят химикаты, как ее изображение проявляется сквозь стеклянный негатив, несмываемое, бессмертное. Она подумала, будет ли видно на фотографии, какие у нее безумные глаза и сколько мыслей крутится в ее голове.
– Готово, – объявил Клэй с такой нежностью, будто родил ребенка. – Отлично получилось.
После того как он зафиксировал негатив, Миртл позвала его поговорить, и они устроились у камина. Фейт пыталась не подслушивать, но не смогла.
– …У меня совсем нет друзей на этом острове, не знаю, что мне делать, если вы мне не поможете. – У Миртл были по‑детски широко открытые глаза. – Вы ведь можете нарисовать открытые глаза на фотографии? Наверняка вы можете внести и другие изменения? Рана на его виске все равно видна. Не могли бы вы закрасить ее?
Таким образом, фотография якобы счастливой семьи стала еще более фальшивой, и потом еще… Фейт больше не могла это выносить. Она незаметно ушла из гостиной. В коридоре было холодно и темно. И наконец‑то она осталась одна. Но потом дверь за ее спиной скрипнула, Фейт обернулась и увидела, что Пол Клэй вышел следом за ней. Он стоял, ничего не говоря и глядя на нее с тем же непроницаемым выражением лица, что и раньше.
– Было больно, когда я тебя ущипнула? – спросила она. С ее легкими творилось что‑то неладное. Каждый вдох наполнял их иголками. – Скажи мне, что тебе было больно!