Ч то от ребёнка, одиннадцати лет ждать к годовщине его дня рождения, как не самый лучший и многократно озвученный им же самим подарок? А именно – велосипед! Этого я и хотел на своё двенадцатилетие! Ну не случилось мне жить дома… Так что?.. Хотеть ведь не вредно! Тем более мой друг уже учил меня садиться на велик с наскока (тобишь правой ногой стоять на педали, и отталкиваться левой).
С лучилось всё прозаичней, чем ожидалось. Вернувшись в субботу из школы и предвкушая милый приём и всепрощение моих грехов по случаю днюхи – я застал папика «не в духе». Я постоянно ехал домой с мыслью: «Готовься к худшему, ибо будет хуже!», но в этот день даже представить себе не мог, что всё обернётся так плохо и трагически…
О тчим был, по обыкновению пьян, но не совсем - по обыкновению… Он сломал мою поделку из пластилина, которая стояла недели три, а именно - канатоходец идёт по нитке, натянутой через секретер, и удерживаемый, чтобы не упасть тоже ниткой. Я это заметил сразу, т.к. сперва привык смотреть на то, что мне было интересно дома. А эта моя затея с пластилиновым канатоходцем была самая интересная на тот момент, когда я приходил. Я её постоянно додумывал и улучшал.
«Д оволен?..» - спросил он, видя, что я всё увидел и пребываю в состоянии вовсе этому недовольным. «Где деньги?» Я проглотил язык и описался, понимая то, что ничего не понимаю, но счас мне будет больно. «Какие деньги?» - только и смог выдавить из себя я, ни черта не понимая в происходящем.
«К оторые ты у матери стащил в понедельник!»
О, Боже, я ничего не тащил, честно! Счас то я знаю, в чём была причина того «наезда», только взрослых, тем более рабоче-крестьян не понять иногда, а у отчима, как я это впоследствии для себя сформулировал было рабоче-крестьянское понятие к воспитанию сыновей (именно сыновей). И именно что битьём! Не более… Но что прискорбно – и не менее!
Н е буду вспоминать, как я оправдывался в несовершённом грехе, только мне было сказано примерно следующее: «Вместо дня рожденья ты будешь жестоко наказан, поэтому я счас уйду, а ты приготовься! И чтобы, когда я приду ты уже лежал!» Папик вышел. Я умер.
Я не понимал, что случилось. Но в тот момент возникла одна единственная мысль – сбежать!.. Сбежать через две двери (комнатную и квартирную) было чреватым попасться. Поэтому давняя мысль через побег с балкона напомнила о себе и увлекла своей гениальной простотой. Смысл был в том, чтобы повиснув на руках прыгнуть. Наш этаж был (и есть до сих пор) второй с половиной и я давно уже представлял, что повиснув на руках, высота сразу превратится в ерунду. Не долго думая, я, не снимая пальто, так и сделал.
П ри падении я вывихнул ступню, только все с чего-то решили, что я сломал ногу. Хотя мне самому поначалу так казалось. И вот, сердобольные до непонятия прохожие, видя мой гениальный прыжок и не очень гениальное приземление меня задержали и выпытав номер квартиры где я живу, вызвали моих. Маман позвонила в скорую и меня увезли (мамик уехала со мной же). Папик обломался и… наверное продолжил бухать дальше. ХЗ.
В больнице с меня стащили штаны и увидели следы прошлых побоев. На которые мама конечно что-то ответила, но… Через день ко мне в палату пришла женщина-следователь и пытала меня вопросами о том, что это за «непонятные никому» рубцы на теле. Я сказал как есть: «Бьёт отчим!» Женщина ушла. Я остался играть с со-палатниками в карты, предчувствуя, что пиздить меня теперь наверное больше не будут… И напрасно!
Н а папика в тот день завели уголовное дело. Меня несколько раз вызывала следовательша, которая и приходила в больницу. Вопросы всегда были одинаковые… Но… В последний мой приход к ней она сказала (помню дословно, хоть и прошло много времени с тех пор… звучит банально, но так и было сказано) «Бьёт – значит любит! Потерпи! Недолго осталось!» Про «недолго осталось» она наверное имела в виду мой возраст.
***
О процессе рабоче-крестьянского воспитания: Я раздевался догола, ложился на старинную «бабушкину» кровать с железными спинками (на которой собственно и спал). Папик связывал мне руки заготовкой из верёвки, с уже сделанными морскими узлами петлями для рук, которые стоило лишь затянуть на запястьях, сперва затянув одну руку и продев конец сквозь поперечины спинки кровати затянуть другую. Затем связывал обе ноги вместе другой верёвочной петлёй и натягивая меня ей же «по струнке» привязывал к задней спинке кровати. Почти всегда это его «натягивание» вызывало боль в суставах и понимание, что это всё цветочки – ягодки впереди!
П оначалу он меня наказывал ремнём. Было это лет до девяти-десяти (точно, даже вспоминая, не помню). Но как-то ему попался провод. С тех пор я только его и знал, а он только его и применял. Что ещё счас могу прибавить к воспоминаниям того времени, так это то, что он увлекался… Он терял наверное чувство времени и осознания того, что уже хватит. Я не раз «очухивался» после его наказаний.
М ама, будучи женщиной слабохарактерной, и вероятно им напуганной (он неоднократно ей говорил, что расставаясь с Нинкой, прежней женой, дал ей по лицу) как правило либо заранее, либо походу приближающегося насилия уходила в магазин или ещё куда (ванная, кухня), а в рот я сам себе должен был затолкать полотенце…
М ама с ним познакомилась на «служебной площади», где мы раньше жили, а именно в какой-то школе на самом верхнем этаже. Эта жилплощадь была дадена заводом, где работала моя бабушка (мамина мама), работающая в Блокаду Ленинграда литейщицей и потерявшая мужа (т.е. моего деда) в ноябре 1941-го от голода (значит очень честный был и не пиздил пайки с завода, на котором я впоследствии работал два с половиной года)! Так вот… Помню только то, что я тогда, приходя из садика, валился на пол и устраивал истерики… А про своего будущего отчима запомнил только одно… Как из их квартиры постоянно слышал крик его сына Димы, не понимая тогда чем он вызван, но явно чувствуя неладное в их семье.