ВОПРОСЫЧАСТНОГО ПРАВА И ЦИВИЛИСТИКИ
© 2000 г. В.В. Ровный
ЭВИКЦИЯ:
ПРОБЛЕМЫКОНКУРЕНЦИИ ИСКОВ И ПРАВА СОБСТВЕННОСТИ
В контексте существующей в цивилистике проблемы конкуренции исков (суть которой, как известно, сводится к признанию или непризнанию за заинтересованным лицом права на выбор оптимального в практическом смысле способа защиты права из ряда способов, одинаково возможных теоретически), а также более частной проблемы защиты прав невладеющего собственника особое место принадлежит искам о признании сделки недействительной (ст. 166 ГК) и виндикации (ст. 301 ГК). Контрастность между данными способами защиты права, очевидная в первом приближении и позволяющая в соответствии с принятой классификацией исков различать их как иск о признании и иск о присуждении, относительна, ибо признанию недействительности сделки, не выступающему самоцелью, едва ли не всегда сопутствует требование о реституции, имеющее для заинтересованной стороны бόльшую и непосредственную значимость. Это и предполагает необходимость установления правильного и взвешенного соотношения между иском о признании сделки недействительной и реституции (далее по тексту – иск о реституции) и виндикацией. «Нет сомнения, что можно отчудить чужую вещь: ибо имеется купля и продажа, но вещь может быть изъята у покупателя…» – учил Ulpiani (D.18.1.28). Изъятие (evictio) способны обеспечить и реституция, и виндикация, при этом в первом случае эвикция, подчиняясь последовательности «приобретатель → неуправомоченный традент → собственник», носит опосредованный характер, во втором – идет более коротким и прямым путем «приобретатель → собственник». В условиях, когда сам институт эвикции не позволяет определить существо иска об отсуждении (см. ст. 192–194 ГК 1922 г., ст. 250, 251 ГК 1964 г., ст. 461, 462 действующего ГК) известная неопределенность во взаимоотношении реституции и виндикации в свою очередь не позволяет сомневаться в плодотворности и перспективности пристального осмысления и тщательной проработки данного вопроса.
Рождение настоящей статьи обязано и другой причине: проф. А. П. Сергеев, которого, пользуясь случаем, хочется сердечно поблагодарить за его рецензию на нашу последнюю монографию, упрекает нас в отсутствии должного внимания на страницах рецензируемой работы к проблеме конкуренции между реституцией и виндикацией[1]. Поскольку данная работа, действительно уделившая проблеме конкуренции исков один из своих параграфов, все же имела несколько иные цели, собственную позицию на сей счет постараемся сформулировать в рамках настоящей статьи.
Приступая к рассмотрению обозначенных проблем, начнем с замечания о том, что наряду с традиционным и преимущественным признанием самостоятельности виндикации и реституции известны взгляды, отрицающие институт реституции как таковой. Еще около полувека назад в условиях, когда основным последствием недействительной сделки признавалась конфискация ее результатов (это, как известно, не мешало применять двустороннюю реституцию к незаконным сделкам, совершенным без сознательности, злостности и других подобных субъективных обстоятельств) проф. Ю. К. Толстой заметил, что если для применения конфискации нет оснований, требования о возврате исполненного являются виндикационными, кондикционными или деликтными[2]. Недавно подобный вывод прозвучал вновь. Было подчеркнуто, в частности, что реституция, будучи родовым собирательным понятием и не обладая самостоятельностью, на самом деле всякий раз является виндикационным, кондикционным или другим охранительным правоотношением. Поэтому de lege ferenda было предложено или вообще отказаться от п. 2 ст. 167 ГК, или установить отсюда прямую отсылку к соответствующим правилам[3].
Вместе с тем признание большинством авторов автономии реституции все же позволяет обратиться к вопросу о ее соотношении с виндикацией и к проблеме конкуренции с ней. Так, в 1993 г. проф. Е. А. Суханов в связи с незаконным отчуждением публичным предприятием имущества признал за собственником возможность не только реституции недействительной сделки в пользу самого предприятия, но и виндикации отчужденной вещи в свою пользу[4]. Проф. В. В. Витрянский без каких-либо ограничений допускает возможность реституции недействительной сделки, если виндикация не может принести истцу желаемого эффекта, ссылаясь при этом на отсутствие в гражданском законодательстве какой-либо очередности в использовании способов защиты прав, на распространение принципа свободы осуществления гражданских прав (ст. 9 ГК) в том числе и на субъективное по характеру право на защиту, на неспособность недействительной сделки наделить добросовестного приобретателя титулом собственника, а также на другие обстоятельства[5]. Известный аргумент противников такого подхода – недопустимость подобного легковесного отношения к виндикации, в итоге выхолащивающего и умаляющего ее авторитет в угоду иска о реституции. Так, проф. А. П. Сергеев объясняет невозможность реституции недействительной сделки при невозможности виндицирования вещи тем, что с момента накопления юридического состава, состоящего из добросовестности, возмездности приобретения вещи и ее выбытия по воле собственника, приобретатель уже становится собственником, а вопрос о недействительности сделки, якобы, имеет значение лишь для отношений истца, не получившего удовлетворения по виндикации, с традентом в части определения меры ответственности последнего перед первым[6]. Логика подсказывает, что до тех пор, пока приобретатель вещи не признается сторонниками такого подхода собственником, истец (он же собственник), по всей видимости, не лишен права выбора между виндикацией и реституцией, и только с момента «накопления» юридического состава, препятствующего виндикации (п. 1 ст. 302 ГК), приобретатель становится собственником, что прямо связано с лишением теперь уже бывшего собственника права на признание сделки недействительной и на реституцию ее последствий.
Согласно мнению, бытующему в судах общей юрисдикции, отношения собственности, основанные на недействительной сделке, также признаются недействительными[7]. В то же время в п. 25 постановления Пленума Высшего Арбитражного Суда РФ № 8 «О некоторых вопросах практики разрешения споров, связанных с защитой права собственности и других вещных прав» от 25.02.98[8], сказано, что «если по возмездному договору имущество приобретено у лица, которое не имело права его отчуждать, собственник вправе обратиться с иском об истребовании имущества из незаконного владения лица, приобретшего это имущество» однако «если в такой ситуации собственником заявлен иск о признании недействительной сделки купли-продажи и возврате имущества, переданного покупателю, и при разрешении данного спора будет установлено, что покупатель отвечает требованиям, предъявляемым к добросовестному приобретателю (ст. 302 ГК), в удовлетворении исковых требований о возврате имущества должно быть отказано». Очевидно, что данная позиция в отличие от предыдущей, не мудрствуя лукаво и оставаясь в стороне от проблемы сохранения или изменения отношений собственности, равно как и всей совокупности обстоятельств, указанных в п. 1 ст. 302 ГК, не идет далее выяснения вопроса одной лишь добросовестности приобретателя. Отсюда, подходя буквально, можно предположить, что она не препятствует конкуренции между реституцией и виндикацией только при недобросовестности приобретателя и, напротив, исключает ее, если приобретатель отвечает требованиям добросовестности.
Между тем проблема конкуренции между реституцией и виндикацией даже более сложна, чем она может показаться на первый взгляд, ибо уже начальные попытки ее анализа легко обнажают ряд сопутствующих вопросов, лежащих в плоскости сделок и права собственности, которые в современном гражданском законодательстве либо не решены вообще, либо решены не вполне определенно. Все это лишь усугубляет и без того неоднозначное отношение к конкуренции исков вообще и рассматриваемых исков в частности.
Оставляя в стороне более чем непростые вопросы самостоятельности или несамостоятельности реституции, а также ее обозримых перспектив, и подходя догматически, нельзя не заметить, что de lege lata ввиду отсутствия достаточных поводов для отрицания данного института (см. абз. 4 ст. 12, п. 2 ст. 167, п. 1 ст. 1103 ГК) виндикация вытекает из самого субъективного права собственности, а реституция – из недействительной сделки, поэтому первая имеет вещный характер, а вторая – обязательственный[9]. Признание самостоятельного статуса обоих способов защиты права, их расположение в разных разделах первой части ГК РФ, очевидное отсутствие между ними обще-специальной подчиненности или какой-либо иной зависимости, по крайней мере, не предрешает вопроса о безусловной невозможности их конкуренции. Вместе с тем дабы рассмотрение виндикации как возможного самостоятельного последствия недействительной сделки не наводило на мысль о существующем здесь противоречии между нарушением в обязательственно-правовой сфере и вещным характером вытекающих отсюда последствий, а также о якобы имеющем место теоретическом приоритете реституции над виндикацией, обеспечиваемом ее обязательственным происхождением, особо подчеркнем, что прежде чем говорить об обязательственной природе реституции, необходимо помнить о лежащем в ее основе более общем и универсальном факте признания сделки недействительной, который для оспоримых сделок требует судебной процедуры, а для ничтожных решен а priori. Потенциальная возможность оспаривания любой недействительной сделки и исключает теоретический приоритет реституции над виндикацией, в противном случае всякий раз пришлось бы ограничиваться одной лишь констатацией факта недействительности сделки как самоцелью, не прибегая к применению более значимых последствий, вытекающих из этого факта.
Упоминание о недействительных сделках требует самого пристального его осмысления, ибо, как представляется, именно в самόм их делении на ничтожные и оспоримые и лежит ключ к проблеме конкуренции между реституцией и виндикацией. В самом деле, правила ст. 166 ГК позволяют не только положительно решить вопрос о такой конкуренции, но даже в целом обозначить ее абрис. Так, поскольку ничтожные сделки недействительны a priori и не требуют специальной процедуры признания их недействительными, которое иногда бывает необходимым (например, в притворных сделках – см. п. 2 ст. 170 ГК), однако, по крайней мере, никогда не исключается[10], постольку и выяснять взаимоотношение здесь следует между иском о признании недействительной ничтожной сделки и (или) реституции (с одной стороны) и виндикацией, «немедленно обращенной» к последствиям недействительности ничтожной сделки (с другой). Напротив, признание недействительности оспоримых сделок – обязательный этап, предшествующий реституции, а потому при непременном условии предъявления иска о признании сделки недействительной взаимоотношение здесь следует выяснять между требованиями о реституции и о виндикации. Одновременно учитывая, что вопрос об оспоримых сделках могут поднимать лишь лица, указанные в ГК, тогда как требование о применении последствий недействительности ничтожных сделок признается за любым заинтересованным лицом (см. п. 2 ст. 166 ГК), в первом случае это практически исключает невладеющего собственника из числа надлежащих истцов по искам о реституции, а с этим и все вопросы о ней как о возможной альтернативе виндикации, во втором – не исключает этого, а значит не исключает и самой постановки вопроса о соотношении и возможной конкуренции между реституцией и виндикацией. Отсюда проблема рассматриваемой конкуренции, по всей видимости, тесно связана с характером недействительности сделки по отчуждению вещи и определяется конкретной ее гражданско-правовой квалификацией.
Несмотря на то, что ничтожные и оспоримые сделки рассматриваются двумя разновидностями недействительных сделок (п. 1 ст. 166 ГК), оспоримая сделка – это все же более действительная сделка, чем недействительная, ибо ее недействительность определяется не объективным правом, а субъективным усмотрением конкретного потерпевшего (причем поскольку сам потерпевший может не доказать необходимых для признания ее недействительной обстоятельств, а доказанные им факты могут быть не расценены судом как достаточные, то и исход дела определяет здесь инициатива надлежащего истца совместно с положительным судебным решением). К тому же за дифференциацией недействительных сделок на ничтожные и оспоримые скрываются вполне определенные функциональные различия, существующие между ними: первые, более преследуя интересы публичного (общественного) порядка, реализуют характерную публично-правовую функцию (она весьма наглядно обнаруживает себя в антисоциальных, мнимых и притворных сделках – ст. 169, 170 ГК), вторые, более ориентируясь на конкретных потерпевших или на определенный круг заинтересованных лиц и будучи зависимыми от их частной инициативы, – частно-правовую. Поскольку ничтожные и оспоримые сделки согласно ст. 168 ГК соотносятся как lex generalis и lex specialis, постольку и последовательная реализация этого располагает к оспоримости всех специальных составов недействительных сделок, в противном случае за отсутствием смысла в особом их упоминании их следовало бы подразумевать в контексте общего правила ст. 168 ГК. Такая логика, предопределенная самой редакцией ст. 168 ГК, была бы вполне справедливой, когда бы ей не препятствовала ничтожность ряда специальных составов недействительных сделок (см. ст. 169–172 ГК), при этом если автономию ст. 169 ГК можно объяснить ссылкой на известные квалифицирующие ее признаки объекта и субъективной стороны и отличные от общего правила конфискационные последствия, целесообразность особого выделения других специально-ничтожных составов может потребовать более тонкой аргументации. И все же квалификацию сделки между неуправомоченным традентом и приобретателем всякий раз правильно начинать именно с последовательного исключения всех возможных специальных составов (lex specialis derogat generali), а так как одни из них сами по себе устанавливают ничтожность сделки между неуправомоченным традентом и приобретателем (ст. 169–172 ГК), во всех остальных случаях ее ничтожность должна устанавливаться только после исключения специально-оспоримых составов (см., в частности, ст. 173–179 ГК). Такой «остаточный принцип», надо признать, не благоприятствует конкуренции между реституцией и виндикацией, так как при неприменимости специально-ничтожных составов не исключено, что признанию сделки ничтожной по ст. 168 ГК может воспрепятствовать очевидная и более предпочтительная ее оспоримость.
Проблематичность и острота квалификации недействительных сделок показательна на примере той же сделки по отчуждению краденой вещи, которая, на первый взгляд, одинаково справедливо может рассматриваться и как порочная по содержанию (ст. 168 ГК, то есть ничтожная), и как совершенная обманным путем (ст. 179 ГК, то есть оспоримая). Ее оспоримости весьма благоприятствует сам принцип добросовестности участников гражданского оборота (п. 3 ст. 10 ГК), презюмирующий, что независимо от формы присутствующего здесь обмана, приобретатель, знай он об истинных обстоятельствах дела, не пошел бы на заключение такой сделки. Говоря иначе, пытается ли продавец «оправдать» ту или иную необычно низкую цену при сбыте краденой вещи или безмолвно сбывает ее по рыночной цене, это не меняет существа его обманных действий в отношении добросовестного приобретателя, который в противном случае рискует считаться недобросовестным со всеми вытекающими отсюда последствиями (см. п. 1 ст. 302 ГК). Несмотря на это нельзя, однако, не заметить и другого: одно дело фактический и действительно имеющий здесь место обман, совсем иное – частный случай обмана, дающий возможность обращения к ст. 179 ГК. Дело в том, что в ситуации со сбытом краденой вещи сделка не может и не должна состояться ни при каких обстоятельствах, независимо от существенности обмана и от того как расценит его приобретатель, сам же обман здесь поглощается отрицательной природой всей совершаемой сделки. Напротив, в случае с обманом, предусматриваемым ст. 179 ГК, противоправным является сам обман, но не сделка в целом, а ее последствия могут быть лишь более или менее нежелательными (невыгодными) для конкретного потерпевшего, но не предосудительными с точки зрения права, с публичной точки зрения. Именно поскольку в рассматриваемой ситуации речь не идет о специальном случае обмана, нет оснований обращаться к принципу lex specialis derogat generali, а значит и квалификацию следует проводить не по ст. 179 ГК, а по ст. 168 ГК.
В ответ на возможное замечание, что односторонняя реституция, предусмотренная в ст. 179 ГК, якобы, лучше обеспечивает наказание обманщика чем двусторонняя, содержащаяся в ст. 168 ГК, можно сослаться на существование ст. 169 ГК. Действительно, в условиях, когда отчуждение чужой вещи часто связано с публичными правонарушениями, использование состава антисоциальной сделки, видится вовсе не таким уж бесполезным. Оба квалифицирующих его признака обычно очевидны: умышленное отчуждение чужого имущества явно противоречит конституционному и частно-правовому началу неприкосновенности собственности (см. ст. 35, 64 Конституции РФ, п. 1 ст. 1 ГК), нарушая, тем самым, основы правопорядка; очевидно страдают от подобных сделок и основы нравственности. При одинаковой вписываемости сделки в два специально-недействительных состава специально-ничтожный состав имеет теоретический приоритет и заслуживает предпочтение над специально-оспоримым. Так, еще в 1960 г. проф. И. Б. Новицкий писал, что при совпадении двух оснований недействительности по ст. 30 и по ст. 32 ГК 1922 г. (соответственно ст. 169 и 179 действующего ГК) предпочтение следует отдавать «более сильному основанию», то есть ст. 30 ГК 1922 г. К этому позднее присоединился проф. В. П. Шахматов, заметивший кроме того, что сделка, совершенная под влиянием обмана, насилия, угроз, исходящих от недееспособного или малолетнего, должна квалифицироваться по составу, посвященному недееспособному или малолетнему, а не по составу, предусматривающему карательные последствия[11] (отсюда видно, что силу основания определяют не сами последствия недействительной сделки, а момент, с которого она признается недействительной).
Таким образом, следуя букве закона, наличие в сделке признаков, позволяющих считать ее оспоримой, всякий раз будет обеспечивать приоритет ее условной недействительности (другими словами условной действительности) над безусловной недействительностью (ничтожностью). При этом лицо, утратившее владение своей вещью, имеет право на ее самостоятельное оспаривание лишь в тех случаях, когда оно может быть признано надлежащим истцом, во всех же остальных случаях ему остается лишь рассчитывать на помощь надлежащих истцов, которые, инициировав в рамках сокращенного срока исковой давности спор о недействительности сделки (см. п. 2 ст. 181 ГК), по крайней мере, сами могут не остаться в накладе, вернув назад продажную цену вещи; самому же лицу, утратившему владение вещью, теоретически проще вернуть вещь от традента, менее защищенного от иска в сравнении с приобретателем. Впрочем, приобретатель, узнавший о неуправомоченности традента позднее, может постараться сохранить заключенную сделку, зная о невозможности виндицирования переданной по ней вещи при наличии известных условий, а также используя свое монопольное право на ее оспаривание. В такой ситуации, полагаем, что со стороны лица, восстанавливающего свое владение, вовсе не исключены требования к надлежащим в вопросе оспаривания сделки истцам на предмет злоупотребления ими соответствующим монопольным правом. Речь при этом может идти о злоупотреблении в т. н. «иных формах», которые следует понимать с точки зрения их относимости как к «действиям», так и к «намерениям» (отсюда объективная сторона злоупотребления правом может быть в виде действия или бездействия, а субъективная – в виде исключительного или неисключительного намерения причинить вред – см. абз. 1 п. 1 ст. 10 ГК).
Допущению конкуренции между реституцией и виндикацией заметно благоприятствует известный тезис о многообразии последствий недействительных сделок, перечень которых, якобы, не укладывается в специально отведенные для этого законодательные рамки (сегодня это § 2 гл. 9 ГК). Так, проф. Ю. К. Толстой еще в 1955 г. признал одним из последствий недействительности сделки виндикацию отчужденной по ней вещи[12], в то же время логичное продолжение этой мысли при существовавших тогда (и отсутствующих ныне) правилах ст. 183 ГК 1922 г. позволяло признать в качестве такого последствия и новацию собственнических отношений. Это позволяет несколько перевести проблему конкуренции рассматриваемых исков из плоскости недействительных сделок в плоскость вещного права и обратиться к вопросу о правовом статусе добросовестного приобретателя чужой вещи.
Во всех случаях, когда сделка неуправомоченного традента с приобретателем будет ничтожной, приобретатель не становится собственником полученной вещи, ибо собственником здесь всякий раз будет оставаться лицо, утратившее владение ею и теперь ищущее защиту своего права собственности. Однако в том случае, если такая сделка может быть признана оспоримой, получится, что до тех пор, пока она не будет надлежаще оспорена в судебном порядке, ее придется считать действительной, а право собственности – перешедшим к приобретателю. Хотя такое замечание и пользуется некоторой поддержкой п. 1 ст. 183 ГК, оно в то же время наталкивается на два серьезных препятствия. Во-первых, у традента, способного, как известно, передать не больше прав, чем он имеет сам (nemo plus juris ad alienum transferre potest, quam ipso habet) нет и никогда не было ни такого права, ни необходимых полномочий, предоставленных собственником. Во-вторых, признание приобретателя собственником с момента передачи ему вещи (traditio) [13] неизбежно поставит под вопрос статус лица, утратившего владение своей вещью, которое, по всей видимости, уже не может считаться собственником, а потому должно утрачивать и право на виндикацию (см. ст. 301, 305 ГК). Однако так как едва ли не всегда у него нет и права на реституцию такой – оспоримой – сделки, получается, что он вообще оказывается неспособным к возврату вещи и к восстановлению права собственности, при этом возможность обратиться к неуправомоченному траденту с иском о возмещении убытков, может не быть эффективной ввиду частых проблем, возникающих с самим установлением и (или) розыском такого ответчика.
Обращение к зарубежному опыту регулирования т. н. передач a non domino позволяет констатировать отсутствие какого-либо единого на этот счет решения, более того данная проблема по праву считается одной из наиболее важных в вопросах перехода права собственности на движимость. В соответствии с канонами римской частно-правовой доктрины при коллизии между правами собственника и приобретателя безусловный приоритет признавался за правом собственника. «Не относится к делу вопрос о том, по какой причине он владеет; – учил Ulpiani, – когда я доказал, что вещь моя, то владельцу будет необходимо отдать вещь, если он не противопоставит какой-либо эксцепции» (D.6.1.9). Такой подход, исключающий вопрос о какой-либо смене собственника, позволял добросовестному приобретателю становиться собственником лишь по давности владения (usucapio). «Мы можем приобретать по давности даже те вещи, которые были нам переданы несобственником… лишь бы мы получали их в доброй совести, считая, что тот, кто передает, является собственником. Считается, что это принято для того, чтобы права собственности на вещи не пребывали слишком долго в неопределенности, так как собственнику достаточно для отыскания своей вещи интервала в год или два – времени, которое предоставлено владельцу для приобретения по давности» (Gai. Inst. 2,43; 2,44). Германское право, признающее по общему правилу презумпцию права собственности за каждым владельцем движимой вещи, решает этот вопрос с точки зрения добросовестности приобретателя и характера выбытия имущества от прежнего владельца. Так, недобросовестность приобретения вещи здесь безусловно препятствует возникновению права собственности на стороне приобретателя и предполагает удовлетворение виндикационного иска, то же имеет место при выбытии вещи от собственника против его воли. Однако во всех случаях, если движимая вещь не была украдена у собственника, потеряна или иным образом утрачена им, ее отчуждение посредством traditio (в том числе если приобретатель уже владеет ею) переносит на добросовестного приобретателя право собственности независимо от фигуры традента, а вместе с этим и не предполагает виндикацию (см. § 932–935, 1006, 1007 ГГУ). Надо признать, что подобного направления, хотя и с известными особенностями, традиционно придерживается отечественная правовая доктрина (см. ст. 60 ГК 1922 г., 152 ГК 1964 г., 302 ГК 1994 г.).
Несмотря на то, что современный российский законодатель не дает прямых поводов к рассмотрению неудовлетворительной виндикации основанием приобретения и утраты права собственности, он в то же время говорит о ничтожности недействительной сделки и о двусторонней реституции ее последствий только как об общих правилах, действующих, если иные последствия не предусмотрены законом (см. п. 2 ст. 167, ст. 168 ГК). Не секрет, что юридический состав, препятствующий виндикации (п. 1 ст. 302 ГК), в отечественной литературе преимущественно и традиционно считается основанием прекращения права собственности у невладеющего собственника и его возникновения у приобретателя вещи[14]. Это опирается на известную в прошлом норму, закреплявшую, что если в обход общего правила имущество отчуждено не собственником, покупатель приобретает на него право собственности, если собственник не вправе его виндицировать (см. ст. 183 и ст. 59, 60 ГК 1922 г.). Возможность приобретения права собственности при неуправомоченности отчуждателя прямо закреплена в упомянутых правилах § 932–934 ГГУ, эту же мысль проводит ст. 2-403 ЕТК США, закрепляющая, что «лицо, обладающее оспоримым титулом, может передать полноценный титул добросовестному приобретателю». Все это можно попытаться объяснить стремлением объективного права к упрощению гражданского оборота, к достижению большего динамизма в совершаемых сделках, когда приобретатель всякий раз был бы менее обременен при проверке титула традента, а собственник, напротив, проявлял бы максимальную заботу о своем имуществе и внимание в отношении лиц, которым он его доверяет.
В самом деле, преимущество немецкого и отечественного подхода над классическим римским обеспечивается побуждением собственника лучшим образом заботиться о своих правах[15], однако если в немецком праве стимул к заботе об имуществе и признание в известных случаях приоритета прав приобретателя предрешают вопрос о наделении последнего титулом собственника, в отечественном гражданском праве за отсутствием аналогов § 932–934 ГГУ данный вопрос остается открытым. Интереса ради, нельзя не заметить, что возникновение права собственности из не вполне положительных действий российский законодатель иногда признает прямо (см. тот же абз. 2 п. 1 ст. 220, п. 3 ст. 222 ГК), явно воздерживаясь от этого в рассматриваемом случае. В то же время основаниям приобретения и прекращения права собственности сегодня посвящены одноименные гл. 14, 15 ГК, тогда как ст. 302 ГК с точки зрения ее формального расположения и функционального предназначения (см. гл. 20 ГК «Защита права собственности и других вещных прав») едва ли может претендовать на решение каких-либо иных вопросов, иначе как защиты вещных прав. Наконец, нельзя не согласиться и с замечанием о том, что правило п. 1 ст. 302 ГК посвящено не столько решению материального вопроса сохранения или новации отношений собственности, сколько процессуальному вопросу удовлетворения или неудовлетворения виндикации[16], а решение одного вовсе не предрешает решения другого. Все это в совокупности не дает достаточных оснований полагать, что в правилах п. 1 ст. 302 ГК содержится самостоятельный способ приобретения и прекращения права собственности.
В развитие данной мысли представляется, что решение вопроса о праве собственности и определении фигуры собственника необходимо начинать не с обращения к результатам виндикации, а с более значимого вопроса квалификации недействительной сделки, обусловившей передачу вещи. Так, при оспоримости сделки между неуправомоченным традентом и приобретателем переход права собственности придется признать состоявшимся, причем сделать это придется хотя бы ценой создания неопределенности в статусе теперь уже бывшего собственника, утрачивающего вместе с титулом собственника и право на виндикацию, а также того явного дополнения, которое п. 1 ст. 302 ГК неизбежно привнесет в закрытый круг оснований принудительного изъятия права собственности (см. п. 2 ст. 235 ГК), не допускающий его расширения даже другим законом[17]. Основанием приобретения права собственности в данном случае будет соответствующая сделка, не оспоренная в судебном порядке, тогда как о виндикации из-за смены собственника, устраняющей ее теоретическую применимость, здесь вообще говорить не приходится.
Иное дело – ничтожные сделки, где отношения собственности не претерпевают изменения, а право собственности всегда сохраняется за лицом, утратившим владение вещью. В тех случаях, когда ни при помощи виндикации, ни при помощи реституции собственник почему-либо не восстанавливает утраченное владение, добросовестный приобретатель может рассчитывать на приобретение титула собственника лишь по давности владения (ст. 234 ГК). Кстати, отсутствие института приобретательной давности в прежнем законодательстве в угоду презумпции государственной собственности на любое спорное имущество и неограниченной виндикации государственного имущества весьма располагало к тому, чтобы рассматривать неудовлетворительную виндикацию особым способом приобретения и утраты права собственности, создавая к тому же частую неопределенность в статусе задавненного имущества (когда государство не знало о его существовании либо, не проявляя интереса, не претендовало на него). Впрочем, с известными преференциями в отношении публичных субъектов связан и сам институт приобретательной давности. Так, приобретательная давность применима к недвижимости, только если в более короткий срок она по суду не поступит в муниципальную собственность как бесхозяйная вещь (п. 3 ст. 225 ГК), иногда же ввиду явного приоритета публичного блага применение этого института вообще исключается (см. п. 2 ст. 228, абз. 2 п. 1 ст. 231 ГК). В то же время признание за приобретательной давностью резервной функции ввиду установления «остаточного» принципа ее действия (п. 2 ст. 225 ГК) направлено на устранение многих важных пробелов в регулировании отношений собственности, а возможность и необходимость применения ст. 234 ГК к добросовестному приобретателю чужой вещи, сохранившему в силу тех или иных причин ее у себя, позволяет признать его собственником не ранее истечения соответствующего давностного срока.
Когда бы движимая вещь не имела собственника, когда бы последний не был известен или отказался от права собственности на эту вещь (п. 1 ст. 225 ГК), она могла бы поступить в собственность заинтересованного лица путем occupatio ipso jure (абз. 1 п. 2 ст. 226, 228, 231, 233 ГК) или по суду (абз. 2 п. 2 ст. 226 ГК). Однако поскольку в российской цивилистике нет аналога § 932–934 ГГУ, да и сама ситуация с неудовлетворительной виндикацией расходится с диспозицией п. 1 ст. 225 ГК, в случаях с ничтожными сделками это предполагает прямое обращение к институту приобретательной давности. На протяжении всего срока последней приобретатель вещи (далее для краткости и контраста – узукапиент) не приобретает титула собственника, сам же собственник сохраняет nudum jus (голое право). Приобретательная давность начинает течь не ранее истечения срока исковой давности по виндикационному иску (п. 4 ст. 234 ГК), а потому начало ее исчисления следует приурочить к истечению общего срока исковой давности – ст. 196 ГК (если истец не использовал виндикацию) или к отказу собственнику в удовлетворении его виндикационного иска (если виндикация оказалась безуспешной). Впрочем, учитывая разный срок исковой давности, установленный для реституции ничтожных сделок и виндикации (см. п. 1 ст. 181, ст. 196 ГК), о конкуренции этих исков корректно говорить постольку, поскольку получение удовлетворения одинаково возможно как по тому, так и по другому иску (понятно, что за рамками меньшего срока исковой давности, предусмотренного для виндикации, весьма велик риск не получить удовлетворения, а потому истцу нет смысла идти по пути, грозящему неудачей). В то же время, если право собственности по давности владения возникает позднее истечения специального срока исковой давности, предусмотренного для последствий ничтожных сделок (при отчуждении недвижимых вещей), истечение последнего срока влечет для невладеющего собственника практическую невозможность эвикции вещи. Если же срок давностного владения истекает раньше истечения специального срока исковой давности, установленного для последствий ничтожных сделок (при отчуждении движимых вещей), возникновение у приобретателя права собственности не исключает последующую эвикцию вещи при помощи реституции на протяжении всего оставшегося срока исковой давности по соответствующему требованию.
Параллельное обращение к институтам приобретательной давности и виндикации не позволяет обойти стороной проблему самой добросовестности, сформулированной в ст. 234 и 302 ГК. Представляется, что в рамках различных правовых конструкций данный оценочный признак вовсе не обязан пониматься одинаково. Так, в рамках ст. 302 ГК недобросовестность приобретателя обусловливают его умысел и, согласно господствующему в литературе и вполне обоснованному мнению, грубая неосторожность (т. е. отсутствие необходимой осмотрительности)[18], а его явная и презюмируемая добросовестность не исключается даже присутствием в действиях легкой неосторожности («признание приобретателя недобросовестным за одну простую неосмотрительность было бы несовместимо с чувством уважения к своим согражданам…»[19]). Добросовестность узукапиента, напротив, должна рассматриваться более широко (соответственно в противовес недобросовестности) и исключаться лишь умыслом. Вовсе не случайно, что проф. Ю. К. Толстой изначально вообще отрицал добросовестность как необходимый реквизит приобретательной давности, считая возможным ее распространение как на добросовестных, так и на недобросовестных приобретателей, если последние не приобрели имущества преступным путем (при этом для дифференциации тех и других предлагалось установить давностный срок соответственно в 5 и 10 лет)[20]. Сегодня проф. Е. А. Суханов верно отмечает, что узукапиент не должен быть лицом, умышленно завладевшим имуществом помимо воли его собственника[21].
Следует признать, таким образом, что добросовестность узукапиента (ст. 234 ГК) существует в более широких границах чем добросовестность приобретателя по сделке (ст. 302 ГК). Добросовестность узукапиента может быть либо доказана в виндикационном процессе, либо презюмироваться, когда истец не прибег к виндикации (однако в целях большей гарантии интересов истца-собственника срок приобретательной давности здесь увеличивается на срок исковой давности по виндикации – п. 4 ст. 234 ГК). Даже если добросовестному приобретателю вещи в ходе (после) виндикационного процесса становится известным о беститульности своего владения, это не может стать поводом для его перевода из категории добросовестных приобретателей в разряд недобросовестных узукапиентов. В самом деле, добросовестный приобретатель после удачно сложившегося для него виндикационного процесса едва ли может не знать об отсутствии у него титула собственника, как и об обстоятельствах, воспрепятствовавших эвикции. Строго говоря и если быть последовательным, такое лицо сле