М.И. Карагодин
Названия географических объектов, т.е. топонимы, в том числе и гидронимы («гидроним» – название водного объекта: реки, озера и т.д.) несут нам ценную историческую информацию о древних народах и о тех территориях, где они располагались. Специалисты уже обращали внимание на необходимость серьёзного научного изучения топонимии Белгородской области. Так, известный лингвист Э.М. Мурзаев, характеризуя состояние этой проблемы ещё в 70-х гг., справедливо отнёс нашу область к числу тех, где «по существу вообще не начинались топонимические исследования». Однако он тут же высказал надежду: «Может быть, уже сегодня и там сотрудники педагогических институтов, члены Географического общества, учителя средних школ и краеведы проводят работу, которая в ближайшие годы станет известной». Несколько позже ту же заботу выразил В.А. Прохоров: «Топонимия Белгородской и Липецкой областей ждёт своих исследователей».
Эти предсказания учёных оправдались, но частично. Действительно, вскоре белгородские краеведы робкой поступью шагнули и в эту область знаний. Сначала появились в областных и районных газетах топонимические статьи Г.И. Денисенко, А.Г. Николаенко, А.Ф. Плотникова, И.Г. Охрименко, Т.Я. Рязанова, П.А. Сопина, В.Ф. Бахмута, Б.И. Осыкова и др. Затем появились монографии и сборники с результатами исследований И.Г. Добродомова (Добродомов Н.Г., Из аланских следов в топонимии Европейской части СССР – Проблемы русской ономастики. Вологда 1985; его же. Оскол – Русская речь, №3, 1986; его же. Ворскла – Русская речь, № 2, 1987), Б.И. Осыкова (Осыков Б.И., Белгородский алфавит. Воронеж, 1990; его же: Города и реки Белгородчины. Белгород, 1990), М.В. Фёдоровой (Федорова М.В., Следы финно-угорского населения на территории Белгородской области. – Истоки, вып.1, Белгород, 1990) и А.П. Никулова (Никулов А.П., Оскольский край. Старый Оскол, 1997). Разумеется, их отрадно восприняли не только историки и краеведы, но и каждый интеллигентный, духовно полноценный житель Белгородчины. И, тем не менее, это лишь начало, которое еще не выводит нашу область на уровень не только Воронежской, но и Липецкой.
Стремясь внести свою толику в разработку топонимии родного края, остановимся и мы на некоторых её проблемах. Исключительный интерес в этом деле представляют гидронимы, особенно названия крупных рек, потому что они наиболее устойчивы, долговечны, и от них получили наименования другие географические объекты – более мелкие речки, леса и урочища, а также многие населённые пункты. Не будем упоминать здесь вековые легенды, которыми обросли речные названия, потому что народная этимология, как правило, беспочвенна, а властна только наука, точнее, стык трёх наук: лингвистики, географии и истории – три корня, питающие относительно молодую ветвь научного древа – топонимику.
Хотя некоторые гидронимы Белгородчины упоминались в трудах ряда крупных историков и топонимистов (Кудряшов К.В., 1948; М. Фасмер 1964-1987; Рыбаков Б.А.; Мурзаев Э.М., 1984; Никонов В.А., 1966; Попов А.И., 1973; Загоровский В.П., 1973; Прохоров В.А., 1977 и др.), однако, смысл и происхождение большинства этих названий до сих пор остаются не вполне выясненными. Важнейшей причиной тому является очень сложная их этимология, обусловленная историко-географическими особенностями нашего края. Когда по степному «коридору» Русской равнины на протяжении тысячелетий бесконечным потоком шли и шли в основном с востока многочисленные орды кочевников, они задевали своим правым крылом и нашу лесостепь. Это обстоятельство оказывало сильное влияние как на формирование, так и на смену географических названий. Задерживаясь здесь до прихода очередной волны пришельцев, предыдущая успевала давать имена значительным природным объектам на своём языке. Речное имя, данное одним этносом, со сменой его другим всякий раз перерабатывалось новой языковой средой. В результате в гидронимии края отложились четыре крупных лингвистических пласта: наиболее древний – иранский, затем - тюрко-монгольский, финно-угорский и, наконец, славянский.
В такой последовательности они расставлены нами в зависимости от времени появления их носителей на юге Русской равнины. Так, памятники ираноязычных скифов нам известны здесь, по крайней мере, с V-IV вв. до н. э. Но допускаем возможность, что этот иранский языковый пласт может быть ещё более удревнён до киммерийцев (VIII-IX вв. до н. э.) или даже до срубников (XV – IX вв. до н. э.).
Носители следующего языкового пласта появились в южнорусской степи в IV в. н. э. Советский историк В. В. Каргалов сообщает: «Первыми пришельцами из Азии, резко изменившими обстановку в причерноморских степях, были кочевники – гунны. В состав союза гуннов входили многочисленные монгольские и тюркские племена Центральной Азии, Сибири и Средней Азии, а также финно-угорские и аланские племена… На долгие годы не только степная, но и часть лесостепной зоны Восточной Европы оказались во власти кочевников». Вослед гуннскому нашествию в VI в. н. э. туда же нахлынули аварские орды, и опять с тем же конгломератом племён – тюрками, монголами, финно-уграми.
Этим азиатским вторжениям противостоял встречный процесс: «Усилившиеся славянские племена, объединившиеся в VI веке в мощные племенные союзы, успешно отбивали наступления кочевников. Многочисленные славянские земледельческие поселения возникали в непосредственной близости от степей» и потому «шёл процесс ассимиляции кочевников славянской земледельческой средой» (Каргалов В.В., Древняя Русь и кочевники. – «Преподавание истории в школе», №3, 1966). В последующие века эта среда продолжала ассимилировать хазар, печенегов, половцев. Таким путём в нашем крае на активные этнические процессы накладывались языковые пласты, закрепляясь в географических названиях, особенно в гидронимах.
ИРАНИЗМЫ
Донец. Рассмотрим на примере главной реки Белгородской земли
Северского Донца, как данное одним народом речное название перерабатывалось новой языковой средой на свой лад в связи с отмеченными выше условиями.
Здесь без труда обнаруживается славянская словообразовательная модель, произведённая от неславянского (ираноязычного) корня «дон» с помощью нашего уменьшительного суффикса -ец. То же происхождение имеет определение «Северский», указывая, что исток реки находился в Северской земле. Следовательно, формант -ец и определение «Северский» - это в данном речном названии элементы более позднего славянского горизонта. Но сама основа гидронима неславянская. Давно и прочно установлено, что корень «дон» произошёл от иранского danu – (река, вода). Когда это могло произойти? Можно уверенно утверждать, что не на скифской стадии эволюции языка, а позже. О.Н. Трубачёв допускает при этом возможность аланского (осетинского) перехода an-on и появление таким путём чисто осетинской формы don (в том же значении). Географическая карта современной Северной Осетии богата двукоренными гидронимами со вторым корнем «-дон-» в значении «река»: Ардон, Гизельдон, Урсдон и т.д.
Этот смысл был вложен и в собственное название известной реки Дон ираноязычными племенами, появившимися на его берегах свыше 2,5 тысячелетий назад. Пространство за Доном уже в скифское время было занято кочевьями других ираноязычных племён сарматов, в том числе и аланов. Впоследствии сарматы вытеснили скифов и заняли их территорию в Подонье, Поосколье и в верховьях Северского Донца. Всё это могло способствовать закреплению в гидронимии края иранизмов в их более поздних аланских формах, которые продолжали эволюционировать дальше к современным осетинским. Результаты этой эволюции могли уже воспринять славяне и переработать их на свой лад. Такой вывод можно сделать, опираясь на исследования О.Н. Трубачёва.
Потудань. Итак, гидроним «Северский Донец» есть ославяненный иранизм, к тому же не единственный в Белгородском крае. У топонимистов, например, нет расхождений в толковании этимологии второго корня названия реки Потудань (Загоровский В.П., 1973; Прохоров В.А., 1977). Действительно, трудно не видеть, что здесь «высвечивается» всё тот же корень -don. И это подтверждается документально: в пору составления «Книги Большому Чертежу» (нач. XVII в.) эта река официально называлась Потудон. Здесь налицо иранский элемент ещё в одном речном названии. Однако дать полную расшифровку имени Потудань исследователи пока не решаются. Читаем об этом у В.А. Прохорова: «Название - иранское. Ясна в нём только вторая часть «дон» - «река, вода» (Прохоров В.А., 1977, с. 143). В поисках ответа на вопрос, что таит в себе первая часть слова, обратимся опять к трём китам топонимики – языкознанию, географии и истории. Очень важную информацию даёт по этому вопросу археология (Либеров П.Д., 1965; Рыбаков Б.А., 1979).
Когда на рубеже VIII-VII вв. до н. э. на юго-востоке Европы появились скифы, интересующая нас область Среднего Дона вскоре была занята особой группой так называемых «воронежских скифов», отделившихся по неизвестным пока причинам от общей массы скифских племён, занимавших Крым, Северное Причерноморье и Приазовье. По крайней мере, с тех пор здесь зазвучала иранская речь, и её многовековое господство не могло не закрепиться в местных географических названиях. Следовательно, уже тогда могло появиться название «Потудань» («Потудон»). Столь длительное сохранение его в не закрытом последующими лингвистическими пластами виде, очевидно, можно объяснить местонахождением этой реки на стыке разных ландшафтных зон, влиявших как на формирование, так и на разграничение различных исторических общностей.
№ 8 (86) МАЙ 2003 Выходит 2 раза в месяц Страницы: [1] [2] [3] [4][5][6]