«Неужели тебе не будет одиноко в джунглях?» – спросила как‑то вечером перед сном моя дочка Скай.
«Со мной все будет хорошо», – ответил я.
Мы лежали у нее на кровати, и я видел, как в темноте поблескивают ее глазки.
«Ты же там будешь совсем один», – сказала она.
«Там много‑много всяких животных, – заметил я, – они и составят мне компанию».
«Но они же могут тебя съесть!» – она испуганно села в постели.
«Это точно, – сказал я, – у них острые‑преострые зубы».
Услышав это, она засмеялась.
«Надеюсь, ты сможешь подружиться с попугаями, – решила она, серьезно обдумав проблему. – Они красивые и умеют петь песенки».
«Да, это было бы здорово», – согласился я, и мы вместе представили себе, как это будет.
Покупая авиабилет в Гондурас, я подумывал, не отправиться ли туда в одиночестве. Мне казалось, что тогда путешествие будет гораздо весомее, так я смогу найти самого себя. В теории все это было очень романтично, но через некоторое время я все‑таки сообразил, что лететь туда самостоятельно будет не слишком практично. Испанским я владел слабо, а дорожных атласов дикой сельвы не существовало. Я не боялся заблудиться в джунглях или оказаться в одиночестве, а опасался, что буду ходить кругами, не приближаясь к своей цели.
Я сказал Скай, что надеюсь найти себе в путешествие партнера. «Я поеду с тобой», – вызвалась она.
Я засмеялся, пожелал ей спокойной ночи, а потом, вернувшись за компьютер, еще час гонял над гондурасскими джунглями гугловский спутник и конкретизировал планы своего путешествия.
Я не врал о партнере. Буквально через несколько дней археолог Крис Бегли предложил мне стать моим проводником по джунглям. Мы уже несколько недель обсуждали с ним легенду о Белом Городе и записки Морде. Когда в телефонном разговоре я упомянул, что взял билет в Гондурас на начало июля, он заметил, что к тому времени будет работать там инструктором‑проводником на рафтинговом туре. «Как только освобожусь, смогу провести тебя через джунгли, – сказал он. – Это не проблема».
Мне повезло!
Больше десяти лет своей жизни Крис продирался через джунгли Гондураса, жил в палатках и спал в гамаках, изучая легенды о давно забытых древних мирах. Это был сорокалетний «мировой парень» из Теннесси с хорошей головой на плечах (кандидатская степень в Университете Чикаго и Фулбрайтский грант в Эль‑Сальвадоре). На посвященной Крису страничке официального сайта Университета Тран‑сильвания, Кентукки, где он читает антропологию, его описывают следующим образом: «Наш университетский Индиана Джонс вечно бродит по джунглям Центральной Америки в поисках канувших в лету древних городов». Лучшего знатока Гондураса найти было трудно. Даже местные гондурасские ученые порой обращались к нему с вопросами относительно тех или иных белых пятен в истории своей страны.
Наша первая встреча состоялась зимним вечером в какой‑то дешевой бруклинской рюмочной. Он приехал в Нью‑Йорк на модное мероприятие, которое устраивала его жена‑модельер. В толпе тощих, вечно невыспавшихся бруклинских хипстеров‑малолеток, предпочитающих одеваться во все черное, а на голове носить угловатые набриолиненные прически, Крис выглядел белой вороной, словно выпрыгнул из иллюстрации к какой‑нибудь статье в National Geographic. Это был почти двухметровый мужчина с мускулистыми руками и по‑военному коротко подстриженными седеющими каштановыми волосами, одетый в песчаного цвета непромокаемые штаны с великим множеством карманов и белую рубаху‑сафари. Очки в металлической оправе, казалось, были изготовлены из особо прочных материалов.
Крис извинился за опоздание, объяснив, что по ошибке сел в подземке в поезд‑экспресс, который провез его мимо нужной станции и первую остановку сделал только через 33 квартала от бара, где мы договорились встретиться. Тем не менее, вместо того чтобы сесть на обратную электричку и проехать несколько остановок назад, как сделал бы я, он поднялся на поверхность и пошел пешком. Крис, как выяснилось со временем, оказался полной моей противоположностью: он обожал походы и палатки, не боялся сырости, ему было совершенно наплевать на насекомых. «Когда я оказываюсь там, – говорил он, прикладываясь к бутылке «Bud Light», – у меня в голове как будто крутятся одновременно два разных фильма. В одном я вижу самого себя в джунглях, а во втором мне показывают дом, где жена и дети занимаются какими‑то своими делами. Знаешь, в этом фильме, – он, словно объявляя о начале первого акта голливудского шоу, показал на нас с ним, сидящих в полутемном баре, – нереально угадать, чем все может закончиться».
Я спросил, что впервые привело его в Гондурас, и Крис ответил: он начинал свою исследовательскую деятельность в Боливии, но боливийские плоскогорья были уже вдоль и поперек исхожены учеными. «Мне хотелось найти место, где я мог бы работать сам по себе, – объяснял он. – Понимаешь, меня привлекала мысль искать что‑то доселе неизвестное, а там этого с избытком».
Когда Крис произносит «там», он всегда имеет в виду джунгли. Еще он любит повторять, что в джунглях факты иногда сложно отличить от вымысла. «Очень трудно понять, что правда, а что неправда, – говорил он. – Там совершенно другие стандарты истины. Слова «мне эту историю дедушка рассказывал» имеют в джунглях такой же вес, как неоспоримые доказательства в нашем мире».
Крис способен часами говорить о земляных курганах, «центрах силы» (древних столицах) и космологии аборигенов. Несмотря на весьма скептическое отношение к легенде о Ciudad Blanca и рассказам Теодора Морде, он считает эту историю одной из величайших детективных тайн нашего мира. Однажды в разговоре со мной Крис даже произнес загадочную фразу о том, что Белый Город «может существовать, лишь оставаясь навеки потерянным».
Пару десятков лет назад его, одержимого поисками забытых городов, считали чудаком и эксцентриком. «Я только‑только начал заниматься исследованиями в этой области, как кто‑то спросил одного моего приятеля, зачем я трачу столько сил там, где нельзя ничего найти», – хохотнув, вспомнил он. Люди были уверены: искать что‑либо в этом регионе бесполезно. Но Крис не обращал на скептиков никакого внимания. «Долгое время считалось, что цивилизация просто не может возникнуть и развиваться в тропических дождевых лесах, – с улыбкой продолжал он. – Но теперь‑то мы уже знаем, что это не так. Это вовсе не кажущийся раем ад, о котором все так много говорили».
Здесь он имел в виду споры, которые вела в 1960‑х археолог Бетти Меггерс. Она заявила, что, несмотря на иллюзию плодородности, в реальности джунгли были вечно дождливой, удушливой, болотистой преисподней, не позволявшей поднять сельское хозяйство на уровень, необходимый для выживания крупных цивилизованных обществ. Меггерс предположила, что в такой враждебной среде могут существовать только крошечные группы охотников‑собирателей, то есть племена, неспособные осесть в одном конкретном месте.
Однако в последние годы такие археологи, как Кларк Эриксон из Университета Пенсильвании и Майкл Хекенбергер из Университета Флориды (фигурировавший в книге Дэвида Гранна «Потерянный город Z»), исследовавшие Амазонку, начали активно опровергать эти заявления. В ходе полевых исследований ученые обнаружили свидетельства существования древней жизни в виде «черных земель», то есть возделанных и удобренных участков земли, показывающих, что некогда в этих регионах велись весьма продвинутые сельскохозяйственные работы. По словам Криса, он постоянно сталкивался с таким скептицизмом в отношении древних цивилизаций Гондураса, пока сам в 1990 году не начал искать и документально фиксировать доказательства их существования. «Мне пришлось изрядно побродить по стране», – сказал он.
За прошедшие с того момента годы он нашел сотни стоянок древних аборигенов, между многими из которых наблюдались явные связи, а сотни других подобных мест нанес на топографические карты. Он целых пять лет жил с индейцами племени печ и спал на земляном полу в их хижинах, а еще дольше скитался по джунглям. За все это время он даже не приблизился к завершению изучения региона. «В действительности пока это никому не светит», – заметил он.
Когда мы в тот вечер вышли из бара, Крис сказал, что немедленно начнет разрабатывать план нашего путешествия, а по прибытии в Гондурас наймет двух местных носильщиков. «Чувствую, будет очень интересно», – произнес он на прощание.
«Я потерял разум»
За тонкие ножки, на которых покоилось колоссального размера тело Джорджа Хея, индейцы прозвали его «Isatigibis» – «Тонконогий». Весил этот человек под 140 килограммов, шея его была толщиной с уличный пожарный гидрант, на груди всегда красовалась золотая цепочка от карманных часов, а в уголке рта почти постоянно висела сигара. Деньги ему достались от отца, нефтепромышленника, продавшего свой бизнес Джону Д. Рокфеллеру. Хей ездил на «Роллс‑Ройсе» и регулярно светился в самых шикарных ночных клубах Нью‑Йорка, чаще всего, как сказал один из его приятелей, «между двух блондинок за столиком с ведерком шампанского». Еще задолго до его решения взяться искать потерянный город люди говорили, что Хей «коллекционирует вагонами», имея в виду его стремление прибрать к рукам все попадающие в поле внимания артефакты культуры коренных американцев, не разбирая их ценности и значимости. Но некоторые звали его расхитителем могил, поскольку иногда его деятельность граничила с откровенным мародерством.
Хей помешался на индейских артефактах в 1897 году во время деловой поездки в Аризону. Окончив Высшую горно‑техническую школу при Колумбийском университете, он отправился туда работать на строительстве железной дороги. Десять месяцев Хей жил в палатке, а по вечерам ходил в гости к работавшим на него индейцам. «Однажды ночью я заметил, что жена одного из моих бригадиров‑индейцев сидит и кусает какой‑то большой кусок кожи, – вспоминал он. – Поинтересовавшись, зачем она это делает, я выяснил, что она жует швы мужниной замшевой рубахи, чтобы поубивать вшей. Я купил эту рубаху, заинтересовался обычаями аборигенов и стал при любой возможности скупать и отправлять домой другие объекты их культуры. С этой‑то рубахи и началась моя коллекция. Разумеется, как только у меня появилась рубаха, мне сразу же захотелось иметь еще и ритуальные погремушки с мокасинами. После этого меня окончательно поразил вирус собирательства, и я совсем потерял разум». Да, это было чувство, вполне близкое и понятное как Морде, так и Мюррею.
В некоторых других источниках Хей объяснял свою страсть к коллекционированию высокой целью – попыткой разгадать «великую тайну происхождения до‑исторических рас Восточного полушария». Тем не менее критикам его мотивы виделись гораздо менее возвышенными. «Хей покупал все эти объекты исключительно ради обладания ими, – сказал в 1960 году в опубликованном журналом New Yorker биографическом очерке о коллекционере неназванный профессор археологии. – Во многом именно благодаря своей мономании он смог создать такую великолепную, блестяще организованную коллекцию».
К моменту первой встречи с Морде в Нью‑Йорке Хей уже воистину потерял разум. Ему было 63 года, и ради строительства своего нового музея он бросил все – сначала инженерный бизнес, а затем и работу на Уолл‑Стрит. «Джордж покупал себе новый лимузин и со скоростью 150 километров в час отправлялся в очередное паломничество по континенту, – вспоминал тот же профессор. – Он останавливался в приглянувшихся ему городках, разыскивал гробовщика и редактора местной газетенки и выпытывал у них, у кого из недавно умерших или находящихся при смерти могли иметься артефакты индейской культуры, достойные его коллекции».
Когда Хей не ездил на поиски сам, он нанимал и отправлял в поездки по Америке целые армии антропологов и авантюристов. «Джордж отбирал лучших специалистов в области антропологии, – продолжал профессор. – У его бригады всегда было достаточно денег, чтобы выкопать или выкупить то, что все прочие из нас просто не могли себе позволить». Поначалу он хранил свою коллекцию в шикарном особняке на Мэдисон‑авеню, где жил с женой, настоящей светской львицей (первой из трех; вторая супруга, утомленная его постоянными отлучками и бесконечными артефактами, в свое время выгонит его из собственного дома и подаст на развод), и двумя детьми, но в 1939 году перевез их в Гарлем, в четырехэтажное здание на пересечении 155‑й улицы и Бродвея, получившее название Музея американских индейцев. (В 1989 году вся его коллекция, превратившаяся к этому моменту в самое большое собрание артефактов культуры коренных американцев на планете, была выкуплена Смитсоновским институтом.)
Хей заинтересовался потерянным городом, вероятнее всего, благодаря безвестному врачу из Нового Орлеана, который продал ему инкрустированную драгоценными камнями каменную фигурку броненосца. Коллекционер считал этот объект одним из самых потрясающих экспонатов своего собрания. В соответствии с предоставленными врачом документами броненосец был найден в удаленном районе северо‑восточного Гондураса, неподалеку от того места, где, по слухам, располагался Ciudad Blanca.
Уверовав, что в тех местах еще остались сокровища, Хей начал посылать туда одного исследователя за другим. До Мюррея самым известным из них был Фредерик Митчелл‑Хеджес, побывавший в Гондурасе сначала в 1930‑м, а потом в 1931 году. Пресса обожала писать о его приключениях. Когда Митчелл‑Хеджес уехал в свое второе путешествие, New York Times посвятила ему большую статью, в которой говорилось, что он отправился «искать в джунглях Америки колыбель человеческой цивилизации». Из первой экспедиции в Ла‑Москитию Фредерик вернулся полным надежд. «Насколько мне удалось выяснить, – хвастался он, – в этом регионе есть руины гигантских городов, где еще не ступала нога исследователя, и индейские племена, о которых не известно практически ничего». Изучение древних развалин, предположил он, «может привести к полному перевороту научных представлений о коренных расах Центральной и Южной Америки». Одним из самых важных открытий Митчелла‑Хеджеса был обнаруженный в глубине белизских джунглей огромный город Лубаантум, построенный некогда индейцами майя. Именно во время его раскопок он нашел хрустальный череп, названный им «хрустальным черепом Богини Смерти». По его словам, верховные жрецы майя использовали такие черепа, чтобы «усилием воли» убивать своих врагов.
Тем не менее, несмотря на все эти громкие заявления, спустя полгода Митчелл‑Хеджес вернулся из второй экспедиции, не найдя никаких следов потерянного города. Двумя годами позднее Хей послал в Гондурас Уильяма Дункана Стронга, археолога из Колумбийского университета. Он смог обнаружить на берегах Рио‑Патука группу больших могильных курганов, которые назвал Могильниками Флоресты. Чувствуя, что до великого открытия осталось уже совсем чуть‑чуть, за ним последовали и Мюррей, и другие исследователи. Но город найти так и не удалось.
Теперь Мюррей сделал Хею подарок в виде Теодора Морде. Встретившись в Нью‑Йорке, мужчины сразу же понравились друг другу и очень быстро обо всем договорились. Гигант Хей с энтузиазмом схватил и пожал руку Морде: теперь все зависит от тебя, сказал он ему. Ведомо это было Теодору или нет, но вся предшествующая жизнь готовила его именно к этому моменту. Путешествие, последовавшее за двумя попытками Мюррея, получит название Третьей гондурасской экспедиции. Как и его предшественникам, Морде была поставлена задача составления карт до сих пор по большей мере не исследованных внутренних областей страны, изучения племен местных индейцев и сбора артефактов. Но высшей целью, конечно, были поиски потерянного города.
Переворот
28 июня, то есть за пару недель до запланированной мною даты вылета в Гондурас, в стране произошел военный переворот, поставивший под угрозу все мое путешествие. Утром этого дня в столице Гондураса Тегусигальпе две сотни солдат ворвались в президентский дворец. Вооруженные люди в масках заковали в наручники и увели с собой еще не до конца проснувшегося президента Хосе Мануэля Селайя Росалеса, известного в народе под кличкой Мел.
Мела, словно опасного преступника, загрузили в бронированный фургон, отвезли на базу военно‑воздушных сил, посадили в самолет и отправили в коста‑риканский Сан‑Хосе. Там он, все еще одетый в пижаму, вышел из самолета под объективы телекамер и заявил о нелегитимности действий путчистов. «Я остаюсь президентом страны», – сказал он. В его отсутствие конгресс Гондураса в срочном порядке рассмотрел якобы подписанное Мелом прошение о добровольной отставке (позднее обнаружилось, что это фальшивка; на письме даже дата была указана неправильно) и привел к присяге нового президента, человека по имени Роберто Мичелетти.
Первые несколько дней после переворота я больше всего боялся, что Эми, узнав о нем, запретит мне лететь. Я завороженно рассматривал появляющиеся в Интернете и газетах визуальные свидетельства царящего там хаоса: вооруженные люди на задымленных улицах, колонны военной техники в городах, перепуганные гондурасцы, не понимающие, чего ждать от будущего.
Выдворенный президент, очевидно, сам загнал себя в такую ситуацию, восстановив против себя деловую и политическую элиту страны неуемным популизмом и слишком тесными контактами с венесуэльским диктатором Уго Чавесом. Мел происходил из весьма богатого клана ранчерос [7]и славился в стране своим внешним видом, то есть высоченным белым стетсоном, ковбойскими сапогами и пышными усами.
Судя по всему, в некоторых весьма влиятельных кругах решили, что Мел «кинул» своих друзей, предал их интересы, подняв минимальный уровень зарплаты в стране и запретив приватизацию нескольких очень соблазнительных индустриальных объектов, а также что он замышляет переписать конституцию, чтобы продлить срок своего пребывания у власти. В результате старые друзья решили, что Мел должен за все это заплатить.
Шел день за днем, и ситуация в стране, судя по новостным выпускам, становилась все опаснее и опаснее. Госдепартамент посоветовал американцам воздержаться от поездок в Гондурас, а некоторые обозреватели с беспокойством заговорили о том, что страна находится на грани гражданской войны.
Все эти репортажи только раззадоривали ту безрассудную часть моего существа, которая вечно искала опасных приключений. Меня стали посещать эгоистичные мысли о том, каким эффектным фоном для статей о моих приключениях будет военный переворот… не говоря уже о том, насколько острее из‑за него окажутся мои персональные впечатления от путешествия. Но в то же время я начал подумывать, не играет ли это во мне простое подсознательное стремление к смерти.
Когда мне удалось дозвониться до Криса Бегли, он сказал: «Прилетай, все должно пройти нормально».
«Должно?»
«Ну, тут не угадаешь, – со смехом сказал он. – В этой стране мало в чем можно быть уверенным».
Гондурас, страна с населением около 7 млн человек и по размерам сравнимая с Калифорнией, является одним из самых слаборазвитых государств на территории обеих Америк. По уровню бедности в Западном полушарии он уступает только Гаити. Из 14,5 тысяч километров дорог в Гондурасе замощены и заасфальтированы всего около 18 %. Это страна, наполненная жестокостью и отчаянием. По оценкам Transparency International, Гондурас – одно из самых коррумпированных государств мира. У международных организаций вызывает большое беспокойство неуклонный рост уровня насилия в этой стране, о чем они часто упоминают в своих отчетах.
Гондурас считается самой опасной страной мира. Только в 2011 году здесь было зафиксировано 7 тысяч убийств, то есть каждый день погибало 18 человек. В большинстве случаев найти и наказать виновников не удается. Например, за последние 17 лет тут было убито 108 американских граждан, и почти все эти преступления остались нераскрытыми. Позднее один из местных жителей скажет мне: «Убить человека в Гондурасе ничего не стоит. Кто тебя потом будет ловить? Уж точно не полиция!»
Гондурас граничит с Гватемалой, Республикой Эль‑Сальвадор и Никарагуа. Все эти страны за последние 30 лет хотя бы однажды пострадали от гражданской войны. Военных переворотов в Гондурасе не было с 1982 года, хотя за четверть века, предшествующую этой дате, их случилось с полдюжины. На протяжении ХХ столетия над этим крошечным кусочком земли нависает зловещая тень Соединенных Штатов. Началось все с прихода американских банановых компаний, которые немедленно взялись диктовать свои правила управления государством. Как сказал некогда бывший глава United Fruit Company, «в Гондурасе купить осла выходит дороже, чем конгрессмена».
В 1980‑х, в разгар «холодной войны», американские военные развернули в джунглях Гондураса лагеря подготовки мятежных никарагуанских «контрас», воевавших с находившимися у власти социалистами‑сандинистами. Некоторые считают, что американцы так никуда и не ушли из страны и до сих пор держат под колпаком гондурасских политических деятелей и военных начальников. Степень участия Соединенных Штатов в этом военном путче установить, конечно, невозможно. Но если говорить о публичной позиции, то администрация Обамы твердо осудила путчистов и потребовала вернуть Мелу всю полноту власти. США не признали нового президента страны (впрочем, его вообще мало кто в мире признал) и даже занесли его самого и прочих заговорщиков в черный список, навсегда запретив им, таким образом, въезд на свою территорию.
В любую свободную минутку я садился к компьютеру и следил в Интернете за развитием обстановки в Гондурасе. К началу второй недели улицы и площади городов заполнились возмущенными сторонниками Мела – его поддержали члены профсоюзов, учителя и особенно кампесинос – крестьяне. В города вошли танки, в сети появились фотографии взрывающихся в толпах протестующих гранат со слезоточивым газом и полицейских с дубинками и автоматами, заряженными резиновыми пулями.
В конце концов скрывать все это от Эми стало уже невозможно. Как‑то днем я зашел в гостиную и застал ее за чтением New York Times. В передовице приводилась вся хронология драматических событий.
«Это полное безумие, – сказала жена. – Ты же и сам это понимаешь, да?»
«Все не так плохо, как кажется», – заверил я ее.
«Там все идет к войне».
«Да, но… наверно, до этого не дойдет», – сказал я.
«И ты все‑таки полетишь?»
«Рейсы до сих пор не отменяют, – сказал я, – значит, все не так уж плохо». Последние слова прозвучали не очень‑то убедительно, и она это прекрасно понимала.
«Но это не значит, что тебе обязательно надо туда лететь».
Я сказал ей, что буду в джунглях, вдалеке от всего, что связано с переворотом.
«Все это происходит в городах, – сказал я, – а в джунглях – тишина и покой!»
Через день я прочитал в Интернете, что полиция начала расстреливать демонстрантов.
«До Ла‑Сейбы осталось 949 миль»
Апрель 1940 года. Морде поехал ночным поездом из Нью‑Йорка в Новый Орлеан, чтобы оттуда отправиться на корабле в Гондурас. Сгорбившись, он сидел на жестком, но отнюдь не неудобном сиденье пульмановского вагона и смотрел в запыленное окно. За стеклом стремительно сменяли друг друга пейзажи, но в вагоне было тихо, что позволяло думать. А поразмышлять было о чем: что он сможет увидеть и найти, каким он вернется?
К этому моменту Морде уже стукнуло 29 лет. Он превратился в человека вполне «амбалистых» пропорций и предпочитал эффектно наряжаться в белые костюмы с широченными лацканами и галстуки‑ленточки. Теодор стал высоким и широкоплечим молодым мужчиной с колючими синими глазами и стройным, мускулистым телом бегуна на длинные дистанции. Волнистые каштановые волосы он, обильно набриолинив, как правило, зачесывал назад. Его звучный, низкий голос был буквально создан для радио, и ему об этом не раз говорили знакомые. Для фотографий Морде иногда позировал с ружьем в руках, но в каком бы образе этот человек ни появлялся на снимках, по его глазам всегда было видно, что он витает в каких‑то далеких мирах.
Вокруг него на своих сиденьях развалились другие пассажиры: мужчины в галстуках‑селедках и женщины в пышных платьях. Они потягивали напитки, прятали усталые лица за ширмами газет и книг и подслеповато щурились в тусклом свете. За последние 11 лет многие из них лишились своих рабочих мест, домов и надежд на будущее. Теперь, на самом пике Великой депрессии, у всех появился еще один повод для беспокойства – очередная война в Европе. Они знали, что этой весной сталинская Советская Армия захватила Польшу и Финляндию, слышали, что Гитлер готовится напасть на Францию и Великобританию. Рискнет ли фюрер пойти через Атлантику? По радио крутили военные сводки, новостные программы полнились сообщениями о хаосе и разрушениях в Европе. Люди боялись, что страна снова окажется втянутой в военный конфликт, и гадали, как это повлияет на их и без того тяжелую жизнь.
Все они старались не терять надежды, веря обещаниям президента Франклина Делано Рузвельта не становиться в очередной раз спасителем мира и не вступать в битву.
Морде было очень трудно усидеть на месте. Он уезжал и оставлял все эти проблемы за спиной. За несколько дней до отъезда из Манхэттена он написал в Массачусетс родителям, рассказав, что отправляется «туда, где еще не ступала нога белого человека», в дикие джунгли Берега Москитов, для которых не было ни карт, ни даже достоверных описаний. Морде уезжал туда на четыре месяца, и все крупные телеграфные агентства пристально следили за этим самым громким путешествием текущей эпохи и за ним – человеком, намеревающимся найти исчезнувшую с лица земли древнюю цивилизацию. В те времена для прессы это событие было равноценно полету человека в космос.
Несколько веков назад исследователям еще предстояло открыть больше половины нашего мира. Но теперь путешественники уже исходили, увидели и описали почти все, что можно было исходить, увидеть и описать на нашей планете. Корабли не раз обошли вокруг света. Люди добрались до Северного и Южного полюса, пробурили морское дно, вскарабкались на горы. Не было больше в мире неназванных континентов. Но Морде оставался мечтателем. Он стал приверженцем вечной и неубиваемой идеи о том, что где‑то еще существует место интереснее, чем Нью‑Бедфорд, в котором он провел детство, просторнее, чем море, которое он наблюдал с палубы многочисленных судов, прекраснее, чем все дальние страны, которые ему уже довелось увидеть… место, где можно будет познать самого себя, способное даже сделать нас лучше. Он верил, что сможет его найти.
Морде прибыл в Новый Орлеан 3 апреля и сразу же отправился в порт, к пирсу на Пайети‑Стрит. Чувствуя, как щекочет ноздри соленый воздух, и уворачиваясь от встречных моряков и груженных бананами тележек, он побрел по шумным причалам в поисках своего корабля. Теодор привез с собой почти полтонны необходимых вещей и снаряжения, включая одежду, кастрюли и сковородки, свечи, керосиновые лампы, противомоскитные сетки, динамитные шашки, ружье и пистолет «люгер». Он взял с собой тетради, чтобы составлять карты рек и записывать впечатления от общения с аборигенами. Он привез фотокамеру, чтобы вести визуальную хронику своего путешествия. Кроме всего этого, чтобы легче пробираться через непроходимые джунгли, у него был с собой длинный (по грудь высотой) полированный деревянный посох, в верхней части которого красовалась надпись «Третья гондурасская экспедиция». Выйдя из гавани, корабль, носивший имя «Wawa», должен был спуститься вниз по Миссисипи до ее дельты, обойти барьерные острова, достичь Мексиканского залива и через него выйти в Карибское море. Через пять дней «Wawa» пришвартуется в гондурасской Ла‑Сейбе, и уже оттуда Морде доберется до Берега Москитов.
Теодор прекрасно знал о печальной судьбе своих предшественников. Он знал об опасностях, подстерегающих любого, кто отваживается раствориться во мраке джунглей… помнил о тысячах погибших только в процессе поисков Эльдорадо. Он слышал рассказы о призраках, воинственных индейцах и тропических болезнях. Он понимал, что тоже может не вернуться живым… но все‑таки не мог сопротивляться зову джунглей.
Город казался Морде не просто древним метрополисом, погребенным под многовековой толщей перегноя и покровом буйной растительности, а неким глобальным символом. Он представлял себе важный региональный центр, стоящий на пересечении многих дорог огромный столичный город с большими зданиями и просторными площадями, защищенный от разорительных набегов высокими стенами. Город в джунглях – это была идея грандиозная, даже дерзкая; она шла вразрез с убеждением, что никакое цивилизованное общество с собственной экономической, политической и религиозной системой не может возникнуть и развиваться в столь враждебной среде. Мало того, если такое общество существовало в действительности, то сразу же возникали и другие вопросы: каким образом оно пришло к краху и куда подевались его граждане?
Внутри этой загадки таилась еще одна, для Морде более близкая и личностная. Скоро ему исполнится 30 лет, и молодость вот‑вот скроется за горизонтом. Может быть, эта жажда странствий хотя бы отчасти была результатом подступающего кризиса возраста? Может быть, она была реакцией на давление социума, принуждающего своих членов смириться с общепринятыми правилами, остепениться и завести семью? Возможно, он просто смотрел на своих родителей, всю жизнь проживших в одном и том же доме в Массачусетсе, видел всю ограниченность их стабильной, монотонной жизни и понимал, что не хочет быть таким же, как они? Быть может, он надеялся, что это путешествие поможет ему лучше разобраться в собственной жизни и придаст всему миру идеальную, кристальную ясность, ощутить которую мечтает любой человек.
Стоя на палубе своего корабля, Морде наблюдал, как рабочие загружают в трюмы строительный лес, мешки цемента, ящики динамита и бочки с горючим. «Wawa», обшарпанный двухтрубный пароход водоизмещением в 1650 тонн, принадлежал Standard Fruit Company, в тандеме с United Fruit Company контролировавшей всю банановую торговлю между Гондурасом и Соединенными Штатами. (Через несколько десятилетий Standard Fruit переименуют в Dole Food Company, а United Fruit превратится в Chiquita Brands International.) Судно было грузовое, поэтому кроме Морде на нем плыли всего несколько других пассажиров, в частности коммерческий агент компании и торговец чугунным литьем.
Еще на борту был Лоренс Браун, которого Морде уговорил поехать вместе с ним. Браун, давнишний приятель, университетский одногруппник, был на год старше Морде и по сравнению с ним казался тихоней. Это был высокий, грузный человек со стриженными «под ежик» темными волосами и крючковатым носом, при взгляде на который думалось, что его не раз ломали в драках. В университете Браун изучал геологию и играл в студенческой футбольной команде. Он обладал не только острым умом, но и недюжинной физической силой. Когда Морде предложил ему отправиться в гондурасскую экспедицию, Браун работал на нефтяных месторождениях Техаса.
Приятели разместились в одном кубрике со всеми остальными пассажирами и поэтому старались не сводить глаз со своего имущества. Теснота в помещении, неспокойное море и ураганные ветра, бившие в борт корабля, всю дорогу не давали им возможности устроиться удобно и хоть немного поспать.
Около четырех часов дня экипаж наконец сбросил на причал толстые канаты, поднял якорь, и чадящая трубами «Wawa» отправилась в путь. Позднее, когда судно уже вышло из дельты Миссисипи на голубой простор Мексиканского залива, Морде сделал в своем дневнике первую запись: «До Ла‑Сейбы осталось 949 миль».
Прощание
«У меня такое чувство, будто ты на Луну улетаешь…» – сказала мне Эми в день, когда я отправился на поиски Белого Города. Это был невероятно жаркий день в начале июля. Я пошел к ожидающему меня у тротуара желтому такси, а жена с дочкой провожали меня взглядами с крыльца нашего дома.
Мне было не по себе, и я подумал, не так ли чувствовал себя во время прощания и Морде. К моменту моего отъезда Эми скрепя сердце смирилась с тем, что я отправлюсь в Гондурас, но беспокоиться не перестала. Она по‑прежнему считала, что я не ведаю, что творю… а я в глубине души понимал, что жена, наверно, права.
Когда я закинул сумку в багажник таксомотора, она спустилась ко мне со ступенек и спросила: «Ты точно ничего не забыл?»
Пару дней назад я разложил все свои вещи на полу гостиной: два комплекта «полевой одежды», то есть штаны и рубаха на день и еще такой же набор для ночевок; тайленол с кодеином; «Тигровый бальзам», чтобы снимать боль после ежедневных пеших марафонов; валиум, чтобы бороться с ночными страхами одиночества и полной оторванности от мира; лариам, чтобы не стать жертвой малярии; йод, чтобы дезинфицировать речную и ключевую воду и делать ее пригодной для питья, а также целый пакет разных антибиотиков.
Когда мы в тот вечер отправились спать, Эми сделала последнюю попытку уговорить меня отказаться от своих планов.
«Тебе совершенно не обязательно все это делать, – сказала она. – Можешь просто взять и не поехать…»
«Я должен», – ответил я.
«Ничего ты не должен!»
«Я думал, ты тоже хотела, чтобы я поехал».
«Ну да, но…» Она замялась, а потом повернулась ко мне лицом. Я обожаю ее зеленые глаза. В колледже, когда мы только начинали встречаться, я выставлял себя романтиком и однажды написал ей стихотворение, в котором назвал их «глазами глубины озерной». Тогда я писал ей много стихов, а потом перестал.
«Знаешь, – сказала жена, – не ты один пытаешься разобраться в себе».
Я ответил, что понимаю это.
«Нет, ты просто это знай».
Теперь, когда мы стояли на тротуаре перед домом, я ждал от нее какой‑нибудь шутки о курсах выживания и умении ставить палатки, но Эми молчала и кусала губы. Я понимал, что она беспокоится за меня, представляет себе, в какие я могу попасть неприятности теперь, когда в Гондурасе случился переворот. Но она ничего об этом не сказала, даже никак не показала своего огорчения. Эми просто покрутила на пальце прядь волос и произнесла: «Береги себя, ладно?»
Потом со словами «Люблю тебя, папочка» ко мне на руки прыгнула Скай, и я, обняв ее, подумал, что мог бы стоять так до бесконечности. «Берегись крокодилов, пап, – сказала она. – Не забывай, что у них очень острые зубы».
Мы попрощались, и я сел в машину. Когда водитель вырулил на улицу, я вдруг осознал: следующей встречи с Эми и Скай мне придется ждать целую вечность. Я почувствовал, что уже соскучился по ним, и впервые за все это время подумал: «Кажется, ты делаешь огромную ошибку и ломаешь все хорошее, что есть в твоей жизни».
Перед посадкой в самолет, пытаясь побороть возникшие сомнения, я бродил по аэропорту, ходил туда‑сюда по длинным коридорам мимо фастфудных кафе и сувенирных магазинчиков. В какой‑то момент я присел напротив ожидающего своего рейса семейства и услышал, что отец читает малышу‑сыну книжку «До свиданья, Луна». Я тоже читал эту книгу Скай, когда она была совсем маленькой. Семья, судя по всему, направлялась на какой‑то курорт, что, в принципе, лучше было бы сделать и мне, вместо того чтобы лететь туда, где практически уже началась граж‑данская война. У меня кружилась голова, сосало под ложечкой. Несколько мгновений я всерьез подумывал плюнуть на все и вернуться домой.
Я проглотил пару таблеток «Тайленола» и закрыл глаза, но погрузиться в свои мысли мне не удалось: совсем скоро женский голос по трансляции объявил, что пора идти в самолет. До Атланты я долетел без проблем, но когда пересел на 575‑й рейс «Дельты» в гондурасский Сан‑Педро‑Сула, оказалось, что в самолете почти нет пассажиров. Я выбрал стюардессу постарше и спросил ее, нормально ли это для текущего времени года. «Ну, те