«Вот они, – сказал Крис, – врата, ведущие к потерянным городам». Наш катер, подпрыгивая на волнах, поднимался вверх по Вампу.
Главный герой книги Пола Теру «Берег Москитов» Элли Фокс проделал то же путешествие по книжной Рио‑Вампу в компании жены и трех детей. В поисках новой, счастливой жизни, подальше от находившейся, по его мнению, в упадке Америки, Фокс со своей семьей в конечном итоге поселился на небольшом участке речного берега. Они построили дом, посадили сад и вскоре услышали, что в глубине джунглей живет древнее индейское племя, не тронутое современной цивилизацией. «Манчи скрытно живут в джунглях в своих тайных городах, – рассказывал Фоксу один из местных стариков. – Они жили здесь еще до индейцев мискито, печ, тавахка и замбу… это были люди высокого роста, они строили пирамиды и были во всех отношениях благородной расой». Желая понять, как выглядит истинная свобода от нашей цивилизации, Фокс отправляется на поиски этого племени, но найти его ему так и не удается.
Мы заплатили тощему тавахка по имени Хименес $150, чтобы он подвез нас в верховья реки на своей пятиметровой металлической лодке, оснащенной сорокасильным «ямаховским» мотором. По словам гордого владельца, это была «самая быстрая лодка в этой части реки». Через три часа, когда мы оказались посреди кряжистых гор, неподалеку от того места на карте, где доктор Хесус Агилар Пас поставил свой знаменитый вопросительный знак с подписью «Белый Город», Хименес притормозил лодку и громко свистнул.
Он свернул в узкий, почти вызывающий приступ клаустрофобии приток реки, выключил двигатель и направил движущийся по инерции катер к покрытому топкой грязью берегу. Поначалу я подумал, что мы останавливаемся, чтобы проверить, не пострадала ли лодка за время нашего нелегкого путешествия вверх по реке, но тут парень показал на непроходимую стену растительности и сказал: «Она там… Ваша тропинка».
Никакой тропинки видно не было, но мы все‑таки выбрались из лодки. Когда я в шутку предложил ему пойти с нами, Хименес даже не улыбнулся. Он просто завел мотор, оттолкнулся от берега и снова оставил нас наедине с самими собой.
Я начал было пристегивать на ноги свои щитки, но потом решил, что сейчас для этого слишком жарко, а я настолько устал, что идти дальше в щитках буду просто не в силах. В этот момент над нашими головами затрещали ветви деревьев. Это была стая обезьян. На нас внезапно обрушился град из фруктов и сломанных веток. «Обезьяны нас атакуют!» – заорал Крис. Мы метнулись в укрытие, расчехлили свои мачете и двинулись на поиски потерянного города.
Миль через пять Панчо вдруг поднял руку, и мы увидели, как из лесного полумрака вышел какой‑то человек. В первое мгновение мне подумалось, что мы попали в засаду. Это был мужчина с грязными черными волосами, свалявшимися в жирные пряди, набыченный, словно регбист, пробивающийся через защиту противника. Лицо и джинсы у него были сплошь покрыты грязью. В одной руке он держал мачете, а на плече нес вещевой мешок.
Имени его мы не расслышали. Несмотря на совсем мальчишеское лицо с мутными, как взбаламученный омут, глазами, можно было угадать, что ему около тридцати, а может, и чуть больше. Он сказал, что живет в деревне к востоку от этого места, а вышел из нее еще до рассвета. Крис спросил, куда он направляется, и на лице мужчины мелькнули первые эмоции.
«У меня серьезно заболел сын, – ответил он. – Я иду навестить его в Катакамас». До Катакамаса было двое или трое суток пешего ходу. Он поднял взгляд к застилающим небо кронам деревьев, будто надеясь увидеть луч солнечного света. Но света не было, одни лишь тени.
Мужчина облокотился на мачете, воткнув его в землю, и поведал нам свою историю. Рассказывая, он время от времени делал глубокие вдохи, будто освобождая душу от тяжелого, гнетущего груза. «Малыш родился совершенно здоровым», – говорил он. Это произошло около месяца назад. Но потом ребенок заболел, у крошки поднялась высокая температура. «Caliente » [15], – сказал мужчина, показывая себе на лоб.
Взяв ребенка, они с женой пробились через джунгли, перебрались через реки, болота и горы, чтобы отнести его в больницу Катакамаса. Врач диагностировал один из штаммов гриппа. Через пару недель новорожденному вроде бы стало лучше, и отец, оставив его с женой в клинике, вернулся в свою деревню.
Прошло еще несколько недель, и вчера жена послала ему по радио сообщение: «Она сказала, что нашему сыну опять стало совсем худо. Она попросила, чтобы я пришел к ним как можно скорее». Мужчина развел руками, словно пытаясь найти смысл там, где никакого смысла нет, а потом сказал: «Боюсь, он умрет».
На этом наш разговор закончился. Он просто повернулся и пошел дальше, а мы последовали за ним вверх по крутому руслу ручья, утопая по колено в грязной жиже. Мужчина шел все быстрее и быстрее, расстояние между нами становилось все больше и больше, и через час путник, наконец, скрылся из виду.
«Им было приказано стрелять»
«По пути я посматривал в заднее окно», – написал Морде, вспоминая, как его везли на встречу с немецким послом.
Опасаясь, что за ним будут следить другие агенты, искавшие встречи с представителями враждебной стороны, он приказал шоферу на большой скорости промчаться по улицам Стамбула, выехать на загородную дорогу, а там поднажать еще. Морде то и дело оборачивался, но сзади никого не было.
С собой у него была маленькая полупрозрачная желатиновая пластинка. На ней микроскопическим шрифтом был напечатан секретный план убийства или похищения Гитлера. Обнаружить текст удалось бы только при помощи мощного увеличительного стекла. На окраине города автомобиль затормозил у посольства Германии. Открывая дверь, Морде с подозрением посмотрел на человека, сидящего в машине на другой стороне улицы, – кто это такой? – а потом быстро пошел к воротам дипмиссии.
Оказавшись внутри, он проследовал за охранником в гостиную, из окон которой открывался вид на Босфор. Единственным бросавшимся в глаза украшением комнаты был ростовой портрет Гитлера в нацистской униформе. Именно в этот момент, как он написал в своем официальном рапорте, который будет рассекречен через много лет после войны, Морде осознал, что находится за линией фронта.
В те времена фон Папен считался одной из самых выдающихся политических фигур Германии. В прессе его нередко называли «хитрым старым лисом». В 1932 году, при рейхспрезиденте Пауле фон Гинденбурге, он занимал пост рейхсканцлера Германии. За годы до этого, во время Первой мировой войны, его выслали из Соединенных Штатов за организацию нескольких взрывов в Нью‑Джерси. Когда к власти пришел Гитлер, он увидел в фон Папене серьезного соперника, и тот был разжалован в вице‑канцлеры, а потом и вовсе отправлен на дипломатическую работу. В этом качестве он участвовал в аннексии Австрии нацистской Германией. Летом 1934 года, во время печально знаменитой чистки, получившей название «Ночи длинных ножей», вместе с сотнями других людей нацистским режимом были убиты и многие союзники фон Папена. Тем не менее его самого не тронули. Несмотря на то что со временем он вернулся в круг особо приближенных к Гитлеру лиц («Нам нельзя расставаться, пока не закончены великие дела», – сказал ему однажды фюрер), фон Папен чувствовал себя просто ходячим трупом.
«Я пришел к вам в качестве доверенного лица своего высшего руководства», – сказал Морде послу и объяснил, что журналистом называется только «для прикрытия». Его присутствие в Стамбуле – «абсолютная тайна», и он не докладывал о своем прибытии в город никаким официальным лицам.
«Мистер Мордэ», – сказал посол с сильным немецким акцентом.
Судя по фотографиям, морщинистое лицо фон Папена не выдавало никаких эмоций. Это был человек с высоким плоским лбом, жесткими ухоженными усами, холодным взглядом и терпеливой пустой улыбкой палача.
«Человек в моем положении несет огромный груз ответственности и сталкивается с большим количеством неприятностей, – сказал посол Морде. – Я пережил уже не одно покушение на свою жизнь». В последний раз он чудом избежал смерти всего год назад, во время взрыва, устроенного агентами советской разведки.
Инстинкты подсказывали фон Папену видеть в Морде врага. Если этот визит не был каким‑нибудь хитроумным трюком американцев, он вполне мог быть агентом гестапо, получившим задание его ликвидировать.
Фон Папен предложил посетителю турецкую сигарету, мужчины расположились в креслах и начали беседу. После недолгого разговора на общие темы Морде почувствовал, что посол «избавился от подозрений». Теперь они могли разговаривать открыто. Морде запустил руку в карман и достал секретный документ. «Здесь содержится некая информация, которая может показаться вам интересной, – сказал он фон Папену. – Но в отношении истинности представленных в этом письме предложений вам придется полагаться только на мое слово»
Посол, взяв увеличительное стекло, начал читать секретную депешу, а Морде с изумлением увидел, как на его лице заиграли эмоции. «В какой‑то момент мне показалось, что у него на глазах появились слезы», – с истинным облегчением отметил он в своем рапорте.
Воспользовавшись этим удобным моментом, Морде изложил план, позволявший в короткий срок закончить войну. Еле справляясь с волнением, он сказал, что немцам пришло время самостоятельно «избавиться от Гитлера» и что союзники не прекратят бомбардировок до тех пор, пока фюрер не будет «захвачен в плен или ликвидирован».
Морде сказал, что его план предполагает создание в Германии подпольной группы союзников, которая в подходящий момент сможет поднять восстание и схватить Гитлера. Он хотел, чтобы руководство всей операцией взял на себя фон Папен. Ему нужно было подобрать необходимых людей внутри Германии и проследить за всеми этапами выполнения плана. После поимки, сказал Морде, Гитлера «можно будет самолетом вывезти из Германии на территорию, находящуюся под контролем американцев».
Фон Папен кивнул, смотря Морде прямо в глаза.
Потом он начал задавать вопросы. Что будет с Гитлером, поинтересовался фон Папен, если он попадет в руки американцев: «Получит ли он статус военнопленного?»
Этого Морде не знал, но предположил, что «отношение к нему будет определяться его статусом бывшего главы государства, а содержаться он будет в каком‑нибудь безопасном месте».
Посол сказал, что ему нужно время, чтобы все обдумать. Провожая Морде, фон Папен положил ему на плечо руку и, наклонившись прямо к уху, негромко сказал: «Вы даже не представляете, какое сильное впечатление произвела на меня эта беседа». Такого эмоционального признания Морде от него никак не ожидал. Показав на стоящий напротив посольства автомобиль, фон Папен вдруг добавил: «В этой машине сидят люди, чья задача – защищать меня. Им было приказано стрелять, если бы вы попытались меня убить».
В ту ночь Морде вернулся на конспиративную квартиру и приготовился ждать момента, когда фон Папен, обдумав предложение, сможет озвучить свое решение.
В шпионской работе ждать приходится часто и подолгу, и в эти периоды Морде нередко возвращался мыслями в потерянный город. Вспоминал далекий Гондурас, полумрак, царящий в зеленых дебрях джунглей, европейцев и американцев, бежавших на берега тамошних рек из мира, охваченного войной, в которой теперь участвовал и он.
Что стало с лагерем Улак? А с Берком? Как дела на банановой плантации «немцев»? Как поживают индейцы тавахка?
Год шел за годом, и Морде не переставал беспокоиться, что в его отсутствие город найдет кто‑нибудь другой. Ему нужно было как можно скорее вернуться. Он следил за новостями, чтобы не пропустить сообщения о новых экспедициях. Тем временем до него дошли слухи, что и его друг Лоренс Браун тоже стал участником этой страшной войны.
В первом из трех писем, направленных в адрес Клуба исследователей, Морде написал: «Я намерен вернуться в Гондурас, как только позволит сложившаяся в мире обстановка. Там еще очень многое надо сделать».
Тем не менее, несмотря на воспоминания о древних руинах и все разговоры о грядущем возвращении в Гондурас, он все глубже и глубже погружался в свою шпионскую работу. Дело в том, что, позволяя себе отвлекаться на посторонние мысли, любой агент в военное время ставил под угрозу собственную жизнь.
Бездна отчаяния
Уже наступила ночь, а мы все карабкались вверх по склону горы. Рассказанная незнакомцем история произвела на нас гнетущее впечатление, и последние часы мы почти не разговаривали друг с другом, снова и снова прокручивая ее в головах. Потом Панчо нагнулся и показал на отпечатавшиеся в грязи следы звериных лап. «Ягуар», – сказал он. Судя по всему, хищник был неподалеку. Жара высосала из меня все силы, и я плелся в самом хвосте нашей группы. Через некоторое время мои спутники стали один за другим исчезать из виду. Сначала пропал Панчо, потом – Анхель. Вскоре куда‑то подевался и Крис.
Я на минуту остановился, и меня разобрал истерический хохот. Внезапно я оказался совершенно один в этих поганых джунглях, и ситуация виделась мне совершенно естественным результатом всего, что я делал до сих пор.
Пытаясь не паниковать, я наконец сдвинулся с места и побрел дальше, по щиколотку утопая в чавкающей грязной жиже и надеясь вот‑вот снова увидеть спины своих товарищей. Некоторое время я шел достаточно быстро, стараясь поддерживать себя позитивными мыслями и уверенностью в том, что мне вполне по силам шагать, не падая лицом в грязь. Но тут я неожиданно для самого себя очутился в зарослях трехметровой травы с острыми, как бритва, краями, отрезавших меня от всего внешнего мира. Сколько я ни надеялся, что с минуты на минуту выйду на простор, заросли все не заканчивались и не заканчивались. Я поскользнулся и упал, намочив штаны и набрав полные ботинки жидкой грязи, порезал руку об острый камень и порвал на груди рубашку. Москиты превратили мое тело в месиво из кровавых волдырей, жутко чесалась отрастающая борода. Я попытался перепрыгнуть через большую лужу, но вместо этого споткнулся и рухнул в воду.
Именно в этот момент я понял, что не могу идти дальше. Я упал под высоким махагониевым деревом и начал звать Криса, Панчо и Анхеля. «Ау!» – кричал я, но мой голос тонул в пульсирующем гипнотическом гудении миллионов насекомых. Я не дождался ни эха, ни ответа. Мне было трудно дышать. Я так устал, что не мог подняться на ноги. Я вообще не чувствовал своих ног. Веки словно налились свинцом.
Сидя в грязи, я снова и снова вспоминал молодого человека, торопившегося повидаться со своим умирающим сыном. Наверно, ему не доведется отпраздновать первый день рождения малыша… а я только что пропустил четвертый день рождения своей дочери. Я вспоминал мертвеца, увиденного на дороге несколько недель назад. Агрессивное одиночество джунглей давило на меня тяжеленным камнем. Пираты, змеи, малярийный воздух, кровожадные ягуары… я постоянно рисковал здесь своей жизнью, но ради чего? Мне вспомнилось, как Эми когда‑то сказала: «Нам нужно вместе создавать для себя воспоминания».
В душе у меня царила полная разруха. Чем дальше я уходил в джунгли, тем больше отрывался от своей семьи. А они без меня прекрасно обходились… Что же я наделал? Я открыл свой блокнот на чистой странице и, нацарапав «я дошел до точки», начал плакать и смеяться одновременно.
«Никогда еще я не получал от жизни такого удовольствия»
Предложение встретиться еще раз поступило от фон Папена уже на следующее утро. Он сказал Морде, что будет ждать его в частном доме на острове Принкипо. На катере до этого острова, расположенного в Мраморном море, можно было добраться приблизительно за час. Прибыв на место, шпион обнаружил, что в доме никого, кроме посла, нет. Он сказал, что приехал на своем персональном катере, чтобы встретиться с глазу на глаз и избежать слежки. Всю прошлую ночь фон Папен обдумывал сделанное ему предложение. Свои мысли он изложил на трех листах бумаги, которые намеревался уничтожить сразу же по окончании встречи.
Он разрешил Морде делать записи, но попросил «не показывать их никому, кроме самого президента».
Говорил посол торопливо, словно любая пауза могла стать поводом для серьезных сомнений. «Американцы думают, что все немцы поддерживают нацистов, – записал Морде его слова в своем официальном отчете, – но это неправда».
Фон Папен сказал, что если и возьмется за выполнение плана, то только при соблюдении определенных условий. Операция Морде предполагала создание в Германии революционного подполья, и, по словам посла, его «друзья» не пойдут на это, не получив гарантий мира для страны, а также обещаний, что она сохранит статус лидера в послевоенной Европе.
Обсуждая придуманный Морде эндшпиль с похищением и вывозом Гитлера из страны, фон Папен сказал, что «нацисты еще способны на всякие хитрости» и могут представлять большую опасность. Он боялся, что выполнение этого плана поставит под удар и его самого, и всех членов его семьи.
Но пойдет ли он на это? Морде не отступал: «Готовы ли вы сделать все возможное, чтобы избавить страну от Гитлера?»
Фон Папен поерзал в кресле, а потом, подавшись вперед, наконец, сказал: «Да. Передайте вашему президенту, что я отправляюсь в Германию переговорить со своими людьми. Скажите ему, что я должен предложить им какие‑то конкретные гарантии. Передайте ему, что я буду стараться изо всех сил».
Они договорились оставаться на связи, и посол дал Морде секретный код для расшифровки телеграмм. Действовать им нужно было предельно аккуратно. «[Фон Папен] сказал, что доверяет мне, и посоветовал вести себя очень осторожно, – объяснял Морде в совершенно секретной радиограмме в агентство. – Он, в свою очередь, заверил меня, что никому и ни при каких условиях не раскроет содержания наших с ним разговоров». Когда Морде собрался уходить, посол пожелал ему удачи. Мужчины договорились об очередной встрече через пять‑шесть недель.
Спустя несколько дней Морде был доставлен армейским самолетом в Вашингтон. По поводу его плана немедленно разгорелись ожесточенные споры, поссорившие двух пользовавшихся безоговорочным доверием Рузвельта руководителей разведывательных служб.
Роберт Шервуд, возглавлявший Управление военной информации, уговаривал президента отказаться от операции и даже отрицал участие государства в его разработке. Он заявил, что Морде вышел из‑под контроля, действовал самовольно и «стал источником определенных проблем».
Что же касается непосредственного начальника Морде дикого Билла Донована, то он советовал Рузвельту рассматривать этот план в качестве вероятного способа быстро закончить войну. «Я прошу вас внимательно ознакомиться с этим документом, – писал он президенту в совершенно секретной служебной записке. – В нем содержится идея, которую вам, обладающему фантазией и опытом, будет нетрудно доработать… Если операция будет проведена успешно, если доставленные в страну преступники будут надлежащим образом осуждены и казнены, если результатом этого станет безоговорочная капитуляция Германии, ваша моральная позиция за столом мирных переговоров будет значительно усилена».
Рузвельт отклонил план, даже не встретившись с Морде, и не дал по этому поводу никаких объяснений. Но решение, видимо, было принято из опасений, что такая односторонняя подпольная операция могла разрушить не только шаткий альянс со Сталиным, но и договоренности союзников, в соответствии с которыми война могла быть закончена лишь после безоговорочной капитуляции Германии, предполагавшей полное уничтожение нацизма и построенной им военной машины.
Конечно, люди до сих пор задаются вопросом, каким бы был наш мир, если бы удалось ликвидировать Гитлера. Успешная акция такого рода могла спасти миллионы человеческих жизней, но при этом восстановить Россию против США, что привело бы к распространению войны на новые территории.
До сих пор так и остается тайной, кто же все‑таки был инициатором Стамбульского заговора – OSS или сам Морде? Донован никогда никому этого не расскажет. Будет молчать и Морде.
Что же до посла, то Морде с ним больше не встретится. «Ему пришли от фон Папена два или три сообщения, – вспоминал глава Каирского отдела OSS Джон Тулмин, – но мы не смогли их расшифровать и не знаем, что в них говорилось». В результате никто так и не узнает, удалось ли фон Папену набрать людей в группу по поимке или устранению фюрера.
Позднее посол будет пленен в Германии американскими военными. По словам одного из солдат, в момент ареста фон Папен пробормотал: «Скорее бы уже закончилась эта кошмарная война». После победы союзников он станет одним из обвиняемых на Нюрнбергском процессе, но будет оправдан.
Морде тем временем переведут в Морской отдел OSS, где он и проработает до конца войны.
«Я в завязке », – написал он в рапорте из итальянского города Ливорно, расположенного на Средиземном море невдалеке от Генуи. Некоторое время назад он начал пить, но теперь, опасаясь покатиться по наклонной, решил расстаться с алкоголем.
Ливорно лежал в руинах. Мосты были взорваны, дороги разбиты, залив напоминал кладбище погибших кораблей, побережье усеяно неразорвавшимися минами.
Здесь, как и в джунглях, часто шли дожди, и жизнь снова казалась Морде кромешным адом. «Спать мы ложимся прямо среди развалин на полуразрушенных пирсах, половину людей свалила простуда», – написал он однажды.
Воздух был пропитан запахом дыма. Большую часть времени Морде проводил в море, где когда‑то и начинал свои странствия. После перевода в Морскую разведку он был назначен командиром 25‑метрового патрульного катера. Теперь он гонялся за подводными лодками, забрасывал за линию фронта агентов, устанавливал под водой мины, собирал разведывательные данные для флота и разрабатывал диверсионные операции на море и суше. К 1945 году Морде стал одним из руководителей OSS.
Иногда он вспоминал свою жизнь в Штатах и задумывался, как хорошо, наверно, завести где‑нибудь место, которое в кои‑то веки можно будет называть своим домом. В написанном той зимой письме в Клуб исследователей он говорил: «Война дала мне возможность пережить множество интересных приключений, а также совершить (за последний год) еще одно кругосветное путешествие. Моложе я, однако, не становлюсь и поэтому с радостью жду возможности несколько месяцев спокойно пожить в Соединенных Штатах».
Тем не менее, тогда как другие агенты жаловались на отсутствие нормальных условий жизни на своих базах, бесконечные переезды, плохую погоду и постоянное чувство опасности, Морде ждал каждого нового приключения с нетерпением. «Никогда еще я не получал от жизни такого удовольствия», – написал он как‑то в отчете Вашингтонскому бюро.
В свое последнее шпионское задание в июле 1945 года Морде отправился на занятый японцами остров Вейчоу, находящийся в 37 километрах к югу от Тонкинского залива. На это время приходился сезон дождей, и море сильно штормило. Морде с двумя своими людьми боролся с высокими волнами на подходе к острову, когда их маленькая рыбацкая лодка попала под перекрестный огонь, открытый из 24 невесть откуда взявшихся японских джонок.
Ему, наверно, следовало бы отступить и уйти восвояси, но вместо этого он целых два дня повторял попытки прорваться на остров. В конце концов на море лег плотный туман, и под его прикрытием Морде удалось проскользнуть мимо врага и высадиться на берег. Мужчины разбили лагерь и разошлись в разных направлениях в поисках разведывательных данных. Морде обнаружил взлетно‑посадочную полосу, на которую могли бы приземлиться самолеты ВВС США, расчистил ее от мусора и вернулся в лагерь с одним из своих людей. Там они нашли обезглавленный труп третьего участника группы. Это была засада. Под огнем японцев мужчины бросились к своей лодке, но находящегося рядом с Морде оперативника буквально разрезало напополам пулеметной очередью.
За эту операцию Морде получил Бронзовую Звезду. Но воспоминания о пережитом на острове будут преследовать его до конца жизни. По окончании Второй мировой войны он уволился из OSS, отметив в секретном рапорте, что «не пропустил ни дня службы даже по болезни».
В последнем письме секретарю Клуба исследователей Дональду Б. Апхэму, написанном зимой 1945 года, Морде вспоминал пять лет службы за океаном и с ноткой усталости сказал, что теперь все его планы висят в воздухе. Он просто не знал, чем займется дальше. «Надеюсь, скоро наступит время, когда я смогу регулярно появляться в Клубе, – мечтательно писал Морде Апхэму, намекая, что хотел бы встретиться с другими путешественниками и придумать план возвращения в потерянный город. – Возможно, я снова вернусь в ряды исследователей, но сейчас говорить об этом еще слишком рано».
Путешествие к крестам
Меня спас человеческий голос.
«Ты в порядке?» – это был Крис. Он заметил, что меня нет, и вернулся назад. Я посмотрел на него. Сколько прошло времени, сказать было трудно. Лицо его было перемазано грязью, стекла очков запотели от жары и влажности.
«Ненавижу это все», – сказал я, а потом перечислил все, что ненавижу. Я ненавидел пешую ходьбу. Я ненавидел энергетические батончики. Я ненавидел рис с бобами. Я ненавидел два комплекта своей одежды. Я ненавидел радиоприемник Панчо, из которого мы узнавали только скверные новости о путче и смертях. Я ненавидел воду с йодом. Я ненавидел малярийный туман у себя в голове. Я ненавидел джунгли. Я ненавидел долбаный потерянный город.
«Понимаю. Это тяжело», – кивнул Крис.
Мне нестерпимо захотелось дать ему в морду.
Я поднялся на ноги, и некоторое время мы стояли без движения. Вернулись и Анхель с Панчо. Оказывается, Крис уже давно говорил Панчо, что мы идем не в ту сторону, и тот наконец сообразил, что мы на протяжении нескольких часов ходили вокруг горы вместо того, чтобы подниматься по ее склону.
«Надо идти дальше, – сказал Крис. – Скоро стемнеет».
Я глубоко вздохнул, закрыл глаза, пытаясь задавить в себе ненависть, и заставил себя двинуться в путь. Еще пять или шесть часов мы шлепали по жидкой грязи, как всегда разыскивая взглядом змей и ягуаров.
Наступила ночь. В какой‑то момент я попросил сделать привал, но Панчо вдруг забеспокоился на предмет бандитов.
Чувствуя, что во мне снова начинает закипать ненависть, я попытался представить себя в каком‑нибудь другом месте… на пляже, на озере или просто дома на диване. Мне хотелось создать внутри себя ощущение комфортной, стабильной и даже заурядной жизни, но джунгли вторгались в мои мысли, словно враг, стремящийся добить тебя, хотя ты уже смертельно ранен и вот‑вот все равно испустишь дух. Во время спуска в глубокий каньон я зацепился за сучок и чуть не потерял лопнувшие по шву штаны. Через пару минут я оступился на кочке и рухнул прямо в болото. Теплая жидкая грязь забилась мне в нос, в рот, под исподнее, под рубашку, пропитала бороду и волосы на голове. На зубах хрустнул панцирь какого‑то крупного насекомого, и я почувствовал его гадкий вкус. Встав на ноги, я сделал еще пару шагов, а потом снова упал, до краев наливаясь ненавистью.
«Сможешь сам выбраться?» – крикнул Крис.
К этому моменту грязь уже впиталась во все поры моей кожи. У меня не осталось ни сил, ни эмоций. Даже при желании я не смог бы ни заплакать, ни засмеяться, и уж тем паче я не мог больше двигаться.
Но тут я почувствовал прикосновение к шее: Панчо, в своей по‑прежнему идеально отглаженной синей рубашке, схватил меня за шиворот и одним движением вытащил из болота.
Не знаю, как мне удалось дотянуть до конца дня. Я подвязал разорванную штанину куском веревки и пошел дальше. Весь следующий час Панчо повторял, что слышит лай собак, а значит, где‑то недалеко живут люди, но я ничего не слышал и поэтому думал, что он просто‑напросто пытается вселить в меня надежду. Но он был прав. Через некоторое время мы вышли к крохотной деревеньке Cielo Azul, то есть Голубое Небо.
Деревня из пяти‑шести хижин стояла на дне долины. У первого же домика нас встретил ладино [16]лет пятидесяти в надвинутом на лоб сомбреро и с пистолетом на поясе. «Добро пожаловать», – сказал он и пригласил нас к себе на ужин. Я решил, что у меня начались видения.
Его жена подала нам обычное для них блюдо, и мы уселись есть эти чертовы бобы на грубой деревянной лавке рядом с домом. Панчо где‑то нашел батарейки для своего радио, и сырой ночной воздух снова наполнился новостями о военном перевороте. Никаких серьезных изменений в ситуации не произошло. Количество погибших увеличилось до семи, и в народе пошли слухи о том, что группа молодых армейских офицеров может взбунтоваться против лидера путчистов. Отключившись от новостей, я погрузился в свои мысли. Я был счастлив, что могу отдохнуть и что остался в живых. Даже бобы мне сейчас пришлись по вкусу.
На низком небе ярко блестели звезды, а гигантская белая луна заливала светом всю долину. Воздух был наполнен запахом сосен. Хозяин дома спросил, куда мы направляемся. Американцев в этих местах еще не видывали. Когда Крис показал на запад, мужчина сказал: «Las Crucitas» – Кресты. Он уточнил, что там находятся древние кладбища. «Мы туда не ходим», – подтвердила его жена, которая вышла из хижины в белом платье и шлепанцах и теперь стояла рядом с супругом. «Там странные вещи творятся», – сказала она.
На звук наших голосов, разносящихся эхом в ночной тиши, начали подтягиваться другие жители деревни. «Там везде большие земляные курганы. Вот такие высокие», – сообщил хозяин хижины, показывая на десятиметровую пальму по соседству с нами.
Из ночного мрака появился мужчина с мощными плечами, закрученными вверх усами и торчащей из‑за пояса грязных белых джинсов рукояткой девятимиллиметрового пистолета. «Там великаны жили, – сказал он. – Они эти курганы построили. Кто еще такие большущие камни смог бы таскать, если не великаны? А посуду видели, которая там везде валяется? Она огромная». Все уставились на него.
Он предположил, что великаны хоронили в этих курганах своих соплеменников, а потом махнул в сторону усыпанного звездами ночного неба, словно показывая запуск ракеты: «Из курганов вылетают зеленые огни, мы их иногда видим. Они улетают в небо и исчезают».
В эту ночь мы легли спать в гамаках рядом с ручьем. Неподалеку было просторное пастбище, и поэтому мне удалось поймать сигнал на спутниковом телефоне. Трубку подняла дочь, и я, услышав ее тонкий голосок, моментально вспомнил, в какую истерику впал несколько часов назад. Сказал ей, как мне жаль, что я пропустил ее день рождения, что слишком долго ее не видел, что каждый день думаю о ней и хочу скорее вернуться домой. Я был счастлив слышать ее голос! Но ей говорить обо всем этом было неинтересно.
«А змей ты уже видел?» – перебила она меня.
Я ответил, что видел.
«Они очень страшные, папочка? Как они выглядят? Они скользкие на ощупь?»
Я сказал, что видел одну оранжевую и что очень их боюсь.
«А обезьянок, как в мультиках, тоже видел?» – поинтересовалась она.
Трубку взяла Эми, и я машинально спросил: «Енот не возвращался?»
Жена ответила, что не возвращался, но спать в нашей комнате она так и не решается. Эми залепила окно монтажной лентой, а соседка сверху помогла ей привинтить на раму стальную решетку. По ночам она по‑прежнему везде включала свет: «Я сплю на надувном матрасе в комнате у Скай. Я очень устала».
Я начал было извиняться, но она не дала мне договорить. «Слушай, – сказала Эми, – мы тут за тебя волновались».
Мое путешествие стало для нас яблоком раздора, но теперь у меня сложилось впечатление, что Эми за прошедшее время тоже о многом подумала и многое переоценила.
«У тебя все нормально?» – спросила она.
Я попытался рассказать ей обо всем случившемся, но не было времени. «Мне просто приятно тебя слышать», – сказала Эми. Мы поговорили минут десять, а потом я заявил ей, что собираюсь возвращаться домой. «Мы по тебе скучаем», – ответила она.
«Из журналиста, путешественника и шпиона он превратился в отца семейства»
Почему же Теодор Морде так и не вернулся больше в потерянный город? Когда его жизнь разладилась? Он покончил с собой или стал жертвой мести одного из своих врагов? Ответить на эти вопросы нет никакой возможности. Достоверно нам известно только одно: его жизнь пошла кувырком после знакомства с девушкой. Это произошло летом 1948 года на одной нью‑йоркской вечеринке.
Глория Густафсон была моделью. Как сказал тогда Морде своим родным, это была длинноногая блондинка с ослепительной, «притягивающей мужские взгляды» улыбкой. 22‑летняя Глория жила в то время в женском отеле «Барбизон» на пересечении Лексингтон‑авеню и 63‑й улицы. За долгие годы своего существования этот своеобразный пансион благородных девиц стал домом великому множеству прогрессивных молодых женщин, среди которых были, например, Грейс Келли, Джоан Кроуфорд и Лайза Миннелли.
В 1947 году Морде занял пост «консультанта» президента Египта Гамаля Абдель Насера. Вполне возможно, что он выполнял очередное неформальное разведывательное задание, однако ни подтвердить, ни опровергнуть это предположение теперь уже нельзя. Весь последний год Морде писал заказные статьи и радиопередачи, а позднее, когда разгорелся арабо‑израильский конфликт, снял в секторе Газа 28‑минутный черно‑белый документальный фильм «Пески скорби» о страданиях палестинцев в лагерях беженцев.
О чем разговаривали Морде с Глорией на той манхэттенской вечеринке, история умалчивает. Столь же мало известно об их недолгой совместной жизни. Родственники помнят только, что Морде увлекся Глорией Густафсон практически с первого взгляда, чего раньше с ним никогда не случалось. Всю свою жизнь он старался убежать в какие‑нибудь дальние страны, и всем казалось, что либо он забыл о существовании любви, либо любовь забыла о том, что он есть на свете. Но эта девушка привлекла его сразу же, и Теодор просто не мог оторвать от нее глаз. Ему нравилось, с каким восторгом все присутствующие в зале мужчины реагировали на ее стройную фигуру и ослепительную улыбку. «В этот уик‑энд я еду к друзьям в Хэмптонс, – сказал Морде, по сведениям родственников, девушке. – Не желаете присоединиться?»
Возможно, она засмеялась или немного смутилась, опустила глаза или, наоборот, окинула взглядом зал, набитый развлекающимися гостями. А быть может, она сразу сообщила ему неприятную новость и сказала, что не сможет поехать, потому что вот‑вот выйдет замуж.
Но Морде это не остановило. Он уже пылал от страсти и поэтому продолжал умолять девушку дать ему шанс.
«Вы, наверно, меня не поняли? – скорее всего, повторила она. – Я выхожу замуж».
Морде носил пошитые на заказ костюмы, никогда не появлялся на публике без плотно сидящего на шее галстука и, казалось, был знаком со всеми, кто имел в городе вес или влияние. Именно этим Теодор, по словам членов его семьи, особенно запомнился Глории Густафсон. По возвращении в Манхэттен он стал своим человеком в высшем свете Нью‑Йорка и почти всегда присутствовал на яхте Вандербильтов, когда они отправлялись на морские прогулки. Поговаривали, что общение со знатью входило в его шпионские обязанности, и после войны он просто не оставил этой привычки. Ему же, герою, умевшему поразвлечь публику интересной историей из своей жизни, эта компания тоже подходила как нельзя лучше. Может быть, именно по этой причине Глория в конечном итоге сменила гнев на милость. Она, должно быть, почувствовала, что этот человек коренным образом отличается от всех остальных потенциальных соблазнителей, которых ей довелось повидать немало. «Я поеду», – сказала девушка. Почему бы и нет, черт побери!
11 августа, то есть через три недели после знакомства, они сыграли свадьбу … но перед этим Морде счел необходимым рассказать невесте о своей непреодолимой тяге к стран