В задней части конюшни стрелок обнаружил крошечную темную комнатушку с какой‑то машиной из нержавеющей стали, похожей на маслобойку. Ее не тронули ни ржавчина, ни порча. Слева торчала хромированная труба, а под ней было отверстие водостока. Стрелок уже видел такие насосы в других засушливых местах, но ни разу не видел такого большого. Он себе даже не представлял, как глубоко нужно было бурить этим людям (которых давно уже нет), чтобы добраться до грунтовых вод, затаившихся в вечной тьме под пустыней.
Почему они не забрали с собой насос, когда покидали станцию?
Наверное, из‑за демонов.
Внезапно он вздрогнул. По спине пробежал холодок. Кожа покрылась мурашками, которые тут же исчезли. Он подошел к переключателю и нажал кнопку «ВКЛ». Механизм загудел. А примерно через полминуты струя чистой, прохладной воды вырвалась из трубы и устремилась в водосток, в систему рециркуляции. Из трубы вылилось, наверное, галлона три, а потом насос со щелчком отключился. Да, зверь‑машина, такая же чуждая этому месту и времени, как и истинная любовь, и такая же неотвратимая, как Суд Божий. Молчаливое напоминание о тех временах, когда мир еще не сдвинулся с места. Вероятно, машина работала на атомной энергии, поскольку на тысячи миль вокруг электричества не наблюдалось, а сухие батареи уже давно бы разрядились. Ее сделали на заводе компании под названием "Северный Центр позитроники". Стрелку это совсем не понравилось.
Он вернулся и сел рядом с мальчиком, который спал, подложив одну руку под щеку. Симпатичный такой мальчуган. Стрелок выпил еще воды и скрестил ноги на индейский манер. Мальчик, как и тот поселенец у самого края пустыни, у которого еще был ворон (Золтан, внезапно вспомнил стрелок, – ворона звали Золтан), тоже утратил всякое ощущение времени, но человек в черном, вне всяких сомнений, был уже близко. Уже не в первый раз стрелок призадумался: а не подстроил ли человек в черном очередную ловушку, позволив догнать себя. Вполне вероятно, что он, стрелок, играет теперь на руку своему врагу. Он попытался представить себе, как это будет, когда они все же сойдутся лицом к лицу, – и не смог.
Ему было жарко, ужасно жарко, но в остальном он себя чувствовал вполне сносно. В голове снова всплыл давешний детский стишок, но на этот раз он думал уже не о матери, а о Корте, о человеке с лицом, обезображенным шрамами от пуль, камней и всевозможных тупых предметов. Шрамы – отметины войны и военного ремесла. "Интересно, – вдруг подумал стрелок, – а была ли у Корта любовь. Большая, под стать этим шрамам. Нет. Вряд ли". Он подумал о Сюзан, о своей матери и о Мартене, об этом убогом волшебнике‑недоучке.
Стрелок был не из тех людей, которые любят копаться в прошлом; если бы он был человеком менее эмоциональным и не умел смутно предвосхищать будущее, он был бы упертым и непробиваемым дубарем, лишенным всяческого воображения. Причем дубарем очень опасным. Вот почему он и сам удивился своим неожиданным мыслям. Каждое новое имя, всплывавшее в памяти, вызывало другое: Катберт, Алан, старый Джонас с его дрожащим голосом; и снова – Сюзан, прелестная девушка у окна. Все подобные размышления неизменно сводились к Сюзан, и к великой холмистой равнине, известной как Спуск, и к рыбакам, что забрасывали свои сети в заливах на краешке Чистого моря.
Тапер из Талла (тоже мертвый, как и все остальные жители Талла, сраженные им, стрелком) тоже был там, в Меджисе. Шеб обожал старые песни, когда‑то играл их в салуне под названием "Приют путников", и стрелок фальшиво замурлыкал себе под нос:
Любовь, любовь беспечная,
Смотри, что ты наделала.
Он рассмеялся, сам себе поражаясь. "Я последний из того мира зелени и теплых красок". Он тосковал по былому. Но не жалел себя, нет. Мир беспощадно сдвинулся с места, но его ноги еще не отказываются ходить, и человек в черном уже близко. Стрелок задремал.
V
Когда он проснулся, уже почти стемнело, а мальчик исчез.
Стрелок поднялся – в суставах явственно хрустнуло–и подошел к двери конюшни. В темноте, на крыльце постоялого двора мерцал огонек. Он направился прямо туда. Его тень, длинная, черная, растянулась в коричневато‑желтом свете заходящего солнца.
Мальчик Джейк сидел возле зажженной керосиновой лампы.
– Там в лампе был керосин, – сказал он, – но я побоялся зажигать огонь в доме. Все такое сухое…
– Ты все правильно сделал. – Стрелок уселся, не обращая внимания на многолетнюю пыль, что взвилась у него из‑под задницы. Вообще удивительно, как крыльцо не обвалилось под их общим весом. Отсветы пламени из лампы окрасили лицо паренька в теплые полутона. Стрелок достал свой кисет и свернул папироску.
– Нам надо потолковать, – сказал он.
Джейк кивнул и улыбнулся, его рассмешило слово "потолковать".
– Ты, наверное, уже догадался, что я гонюсь за тем человеком, которого ты здесь видел.
– Хотите его убить?
– Я не знаю. Мне нужно заставить его кое‑что мне рассказать. И, может быть, отвести меня кое‑куда, в одно место.
– Куда?
– К Башне, – ответил стрелок. Он прикурил, поднеся папиросу к открытому краю лампы, и глубоко затянулся. Легкий ночной ветерок относил дым в сторону. Джейк смотрел ему вслед. На лице мальчика не отражалось ни страха, ни любопытства, ни воодушевления.
– Стало быть, завтра я ухожу, – продолжал стрелок. – Тебе придется пойти со мной. Мясо еще осталось?
– Совсем чуть‑чуть.
– А кукурузы?
– Побольше, но тоже немного.
Стрелок кивнул.
– Есть тут какой‑нибудь погреб?
– Да. – Джейк поглядел на него. Его зрачки были такими большими, что казались невероятно хрупкими. – Он открыт, нужно лишь потянуть за кольцо в полу, но я не спускался вниз. Побоялся, что лестница может сломаться, и я не сумею оттуда выбраться. И там плохо пахнет. Это – единственное здесь место, откуда хоть как‑то пахнет.
– Завтра мы встанем пораньше и посмотрим, не найдется ли там чего, что может нам пригодиться. Потом пойдем потихоньку.
– Хорошо. – Помолчав, мальчик добавил: – Хорошо, что я не убил вас, пока вы спали. Тут есть вилы, и у меня была мысль… Но я не стал этого делать, и теперь я уже не боюсь заснуть.
– А чего ты боялся?
Мальчик угрюмо взглянул на него.
– Привидений. И что он вернется.
– Человек в черном, – сказал стрелок, и это был не вопрос.
– Да. Он плохой?
– Это как посмотреть, – рассеянно отозвался стрелок. Он поднялся и бросил окурок на твердый сланец. – Ладно, я спать.
Мальчик застенчиво поднял глаза.
– А можно, я лягу с вами в конюшне?
– Конечно.
Стрелок стоял на ступеньках, глядя на небо. Мальчик подошел и встал рядом. Вон – Старая Звезда, а вон – Старая Матерь. Стрелку вдруг показалось, что стоит только закрыть глаза и он различит кваканье первых весенних древесных лягушек, запах зелени и почти летний запах только что подстриженного газона, услышит, быть может, ленивый перестук деревянных шаров, что доносится по вечерам из восточного крыла, когда сумерки перетекают во тьму и благородные дамы, одетые только в сорочки, выходят поиграть в шары. Он едва ли не воочию увидел Катберта и Джейми, как они выныривают из пролома в живой изгороди и зовут его покататься на лошадях…
Это совсем на него не похоже – так много думать о прошлом.
Он обернулся и поднял лампу.
– Пойдем спать, – сказал он.
И они вместе пошли в конюшню.
VI
Наутро он обследовал погреб.
Джейк был прав: пахло там отвратительно. Это был влажный болотный запах, и после стерильного, лишенного всякого запаха воздуха пустыни и конюшни стрелку стало нехорошо. Его подташнивало. Голова кружилась. В подвале воняло перегнившей капустой, репой и картошкой с длиннющими ростками. Однако лестница с виду казалась прочной. Стрелок спустился вниз.
Пол в погребе был земляной. А потолок – очень низкий, стрелок едва не задевал его головой. Здесь, внизу, все еще жили пауки – огромные пауки с серыми в крапинку телами. И почти все – мутанты. У одних были глазки на ножках, у других – по шестнадцать, не меньше, лап.
Стрелок огляделся, дожидаясь, пока глаза не привыкнут к темноте.
– С вами там все в порядке? – нервно окликнул его Джейк.
– Да. – Он сосредоточил внимание на дальнем углу. – Тут какие‑то банки. Консервные. Подожди.
Пригнувшись, он осторожно двинулся в тот угол. Там стоял ветхий ящик с отодранной стенкой. Консервы, как выяснилось, были овощными – зеленая фасоль, бобы… и три банки тушенки.
Он сгреб их в охапку, сколько сумел унести, и вернулся обратно к лестнице. Поднявшись до середины, протянул банки Джейку, который встал на колени, чтобы было сподручнее их забрать. Стрелок отправился за остальными.
А когда он пошел в третий раз, он услышал какой‑то стон. Откуда‑то из стены.
Он обернулся, вгляделся во тьму и вдруг ощутил, как его окатило волной смутного ужаса. Он почувствовал слабость и пронзительное отвращение.
Своды подвала были сложены из больших блоков песчаника, которые, надо думать, лежали ровно, когда эту станцию только построили. Теперь эти блоки перекосились, вздыбились под разными углами. И поэтому стены казались исписанными иероглифами – странными и беспорядочно нагроможденными. И в одном месте, где соединялись два блока, из стены текла тонкая струйка песка, как будто что‑то силилось прорваться с той стороны с надрывным, отчаянным упорством.
Снова раздался стон, теперь – громче. Стоны уже не прекращались. Пока весь подвал не наполнился звуком – живым воплощением немыслимой боли и чудовищного напряжения.
– Поднимайтесь! – закричал Джейк. – Боже мой, мистер, поднимайтесь скорее!
– Отойди от люка, – спокойно велел стрелок. – Выйди на улицу и считай. Если я не вернусь, когда ты досчитаешь до двух… нет, до трехсот, беги отсюда без оглядки.
– Поднимайтесь! – снова выкрикнул Джейк.
На этот раз стрелок не ответил. Правой рукой он расстегнул кобуру.
В стене уже образовалась дыра размером с монету. Сквозь завесу подступившего страха стрелок различил звук удаляющихся шагов Джейка. Потом струйка песка иссякла. Стоны вдруг прекратились, но зато послышалось сбивчивое, тяжелое дыхание.
– Кто ты? – спросил стрелок.
Нет ответа.
И Роланд повторил свой вопрос – на Высоком Слоге, и его голос, как встарь, был исполнен уверенной громовой властности:
– Кто ты, демон? Говори, если тебе есть что сказать. У меня мало времени, и еще меньше – терпения.
– Не торопись, – раздался протяжный и сдавленный голос. Голос из стены. Стрелок почувствовал, как сгущается этот кошмарный и мутный ужас, становясь таким плотным, почти осязаемым. Это был голос Элис, женщины, с которой он был в Талле. Но она умерла. Он сам убил ее. Он своими глазами видел, как она повалилась на землю с дыркой от пули точнехонько промеж глаз. Он как будто погружался в бездонную пропасть. – Не торопись, стрелок, иначе рискуешь ты в спешке пройти мимо тех, кого надо извлечь. И остерегайся тахина. Пока с тобой идет мальчик, человек в черном держит душу твою у себя в руках.
– Что ты хочешь сказать? Объясни!
Но дыхание исчезло.
Он постоял еще пару секунд, не в силах сдвинуться с места, а потом один из этих кошмарных серых пауков упал ему на руку и быстро взобрался на плечо. Невольно вскрикнув, стрелок смахнул паука и заставил себя подойти к стене. Ему не хотелось этого делать, но обычай суров и непоколебим. Если мертвые что‑то дают, то бери, как говорится в старой поговорке. Только мертвые изрекают истинные пророчества. Он подошел к дыре, образовавшейся в стене, и ударил по ней кулаком. Песчаник по краям легко раскрошился, и, почти безо всякого напряжения, стрелок просунул руку в пролом.
И прикоснулся к чему‑то твердому, в буграх и выступах. Он вытащил непонятный предмет наружу.
Оказалось, что это – кость. Челюстная кость, подгнившая в месте соединения верхней и нижней частей. Неровные зубы торчали в разные стороны.
– Ладно, – сказал он негромко, небрежно засунул челюсть в задний карман и вернулся обратно к лестнице, неуклюже прижимая к груди последние консервные банки. Люк он оставил открытым. Солнце проникнет туда и убьет пауков‑мутантов.
Джейк дожидался его посреди двора, съежившись на потрескавшемся, раскрошенном сланце. Увидев стрелка, он вскрикнул, отступил на пару шагов, а потом бросился к нему со слезами на глазах.
– Я думал, оно вас поймало, что оно вас поймало, я думал…
– Нет, не поймало. – Стрелок крепко прижал к себе мальчика, ощутив у себя на груди жар от его пылающего лица и горячие сухие руки, крепко‑крепко его обнимавшие. Уже потом, вспоминая об этом, он понял, что именно в это мгновение он полюбил мальчугана – разумеется, так и было задумано. Все это было подстроено человеком в черном. Ибо какая ловушка сравнится с капканом любви?
– Это был демон? – Голосок звучал глухо.
– Да. Говорящий демон. Нам больше не нужно туда возвращаться. Пойдем. Скорее.
Они вернулись в конюшню. Стрелок скатал из попоны, под которой спал ночью, подобие тюка. Она была жаркая и колючая, но другой просто не было. Потом он наполнил свои бурдюки из колонки с насосом.
– Один бурдюк понесешь ты, – сказал он Джейку. – На плечах – вот так. Видишь?
– Да. – Мальчик взглянул на стрелка с искренним благоговением, но тут же отвел глаза и взвалил на плечи бурдюк.
– Не тяжело?
– Нет. Нормально.
– Лучше скажи мне правду. Сейчас. Я не смогу нести и тебя тоже, если с тобой случится солнечный удар.
– Не случится. Все будет окей.
Стрелок кивнул.
– Мы пойдем к тем горам, да?
– Да.
Они отправились в путь под палящим солнцем. Джейк, чья голова едва доставала стрелку до локтя, шел справа и чуть впереди. Завязанные сыромятными ремешками концы бурдюка у него на плечах свисали почти что до самых голеней. Стрелок нес еще два бурдюка, закинутых за плечи крест‑накрест, и запасы провизии – под мышкой, прижимая тюк к телу левой рукой. В правой руке он держал дорожную сумку с патронами.
Они прошли через задние ворота станции и снова вышли на заброшенный тракт с исчезающими колеями. Они прошагали минут пятнадцать, потом Джейк обернулся и помахал рукой двум строениям, оставшимся позади. Они, казалось, жмутся поближе друг к другу в беспредельном пространстве пустыни.
– Прощайте! – выкрикнул Джейк. – Прощайте! – Потом повернулся к стрелку и сказал: – У меня странное чувство. Как будто за нами кто‑то наблюдает.
– Может быть, – согласился стрелок.
– Там что, кто‑то прячется? И он все время был там?
– Я не знаю. Нет, вряд ли.
– Может быть, стоит вернуться. Проверить…
– Нет. Раз ушли, значит, ушли.
– Хорошо, – быстро проговорил Джейк.
Они пошли дальше. Вдоль проезжего тракта громоздились гребни спрессованного песка. Когда стрелок оглянулся, станция уже скрылась из виду. И снова кругом была только пустыня. Одна лишь пустыня.
VII
Три дня миновало с тех пор, как они покинули станцию. Горы стали как будто ближе, но это было обманчивое впечатление. Хотя глаз уже различал, как пустыня впереди поднимается к каменистым предгорьям. Первые голые склоны. Коренная порода, прорвавшаяся сквозь кожу земли в угрюмом, разрушительном триумфе. Чуть повыше ландшафт снова выравнивался, и в первый раз за многие месяцы, если не годы, стрелок увидел зелень – настоящую живую зелень. Траву, карликовые ели, может быть, даже ивы. Их питали ручьи, текущие из ледников на вершинах. Дальше опять начинались голые скалы, вздымающиеся в исполинском, хаотичном великолепии до ослепительных снежных шапок, сияющих белизной. Слева открывалось ущелье, рассекавшее горную твердь, оно вело к другому горному кряжу, поменьше, образованному выветренными утесами из песчаника, к высоким плато и крутым курганам. Над этой дальней грядой дрожала, мешая обзору, серая завеса дождя. Вечером, до того, как заснуть, Джейк еще пару минут посидел, завороженно глядя на всполохи далеких молний, белых и фиолетовых, таких пугающе ярких в прозрачном ночном воздухе.
Мальчик держался прекрасно. Он был вынослив, но самое главное – он умел бороться с усталостью посредством спокойной концентрации воли; – эту его способность стрелок оценил по достоинству. Джейк говорил немного и не задавал никаких вопросов. Не спросил даже про челюсть, которую стрелок непрестанно вертел в руках во время вечернего перекура. У стрелка сложилось впечатление, что их дружба льстит мальчугану. Может быть, даже приводит мальца в восторг. И это его беспокоило. Мальчик не просто так появился у него на пути. Это было подстроено. Пока с тобой идет мальчик, человек в черном держит душу твою у себя в руках – и даже то, что Джейк выдерживает его темп и не замедляет его продвижение, наводило на нехорошие мысли о перспективах зловещих и мрачных.
Они шли вперед и постоянно наталкивались на симметричные кострища, оставленные человеком в черном через равные промежутки, и стрелку каждый раз казалось, что теперь эти кострища свежее. А на третью ночь он увидел вдали слабое мерцание пламени – где‑то у первых уступов предгорий. Он столько ждал этого мига, но никакой радости почему‑то не было. Ему вдруг вспомнилось одно из присловий Корта: "Остерегайся того, кто прикидывается хромым".
На четвертый день, примерно в два часа пополудни, Джейк споткнулся и чуть не упал.
– Ну‑ка давай‑ка присядем, – сказал стрелок.
– Нет, со мной все в порядке.
– Садись, я сказал.
Мальчик послушно сел. Стрелок примостился на корточках рядом – так, чтобы его тень падала на парнишку.
– Пей.
– Я не хотел пить, пока..
– Пей.
Мальчик сделал три глотка. Стрелок смочил уголок попоны, которая теперь стала намного легче, и обтер влажной тканью Джейковы запястья и лоб, горячие и сухие, как при очень высокой температуре.
– Теперь каждый день в это время мы будем делать привал. На пятнадцать минут. Хочешь вздремнуть?
– Нет.
Мальчик пристыженно посмотрел на стрелка. Тот ответил ему мягким, ласковым взглядом. Как бы невзначай стрелок вытащил из патронташа один патрон и начал вертеть его между пальцами. Мальчик смотрел на патрон, как зачарованный.
– Здорово, – сказал он.
Стрелок кивнул.
– А то. – Он помолчал. – Когда мне было столько же лет, как тебе, я жил в городе, окруженном стеной. Я тебе не рассказывал?
Мальчик сонно покачал головой.
– Ну так вот. Там был один человек. Очень плохой человек…
– Тот священник?
– Ну, если честно, мне иногда тоже так кажется, – отозвался стрелок. – Если бы их было двое, они могли бы быть братьями. Или вообще близнецами. Но я ни разу не видел их вместе. Ни разу. Так вот, этот плохой человек… этот Мартен… он был чародеем… как Мерлин. Там, откуда ты, знают про Мерлина?
– Мерлин, король Артур и рыцари Круглого стола, – сонно пробормотал Джейк.
Стрелок почувствовал, как по телу прошла неприятная дрожь.
– Да, – сказал он, – твоя правда, за правду – спасибо. Артур Эльд. Я был совсем маленьким…
Но мальчик уже уснул – сидя, аккуратно сложив руки на коленях.
– Джейк?
– Да!
Казалось бы, самое обыкновенное слово, но когда мальчик его произнес, стрелку вдруг стало страшно. Но он никак этого не показал.
– Когда я щелкну пальцами, ты проснешься. И будешь бодрым и отдохнувшим. Ты понял?
– Да.
– Тогда ложись.
Стрелок достал кисет и свернул себе папироску. Его не покидало гнетущее ощущение, что чего‑то не хватает. Он попытался понять, чего именно, и после усердных раздумий наконец сообразил: исчезли это сводящее с ума ощущение спешки и страх, что в любое мгновение он может сбиться со следа, что тот, кого он так долго преследовал, скроется навсегда, и останется только бледнеющий след, ведущий в никуда. Теперь это чувство пропало, и постепенно стрелок преисполнился непоколебимой уверенности, что человек в черном хочет, чтобы его догнали. Остерегайся того, кто прикидывается хромым.
И что будет дальше?
Вопрос был слишком расплывчатым для того, чтобы вызвать у стрелка интерес. Вот Катберта он бы точно заинтересовал, причем живо заинтересовал (и он бы наверняка выдал по этому поводу неплохую шутку), но Катберта больше нет, как нет и Рога Судьбы, и теперь стрелку только и остается, что идти вперед. А ничего другого он просто не знает.
Он курил, и смотрел на парнишку, и вспоминал Катберта, который всегда смеялся – так и умер, смеясь, – и Корта, который вообще никогда не смеялся, и Мартена, который изредка улыбался – тонкой и тихой улыбкой, излучавшей какой‑то тревожный свет… точно глаз, открытый даже во сне, глаз, в котором плещется кровь. И еще он вспоминал про сокола. Сокола звали Давид, в честь того юноши с пращой из старинной легенды. Давид – и стрелок в этом ни капельки не сомневался – не знал ничего, кроме потребности убивать, рвать и терзать, и еще – наводить ужас. Как и сам стрелок. Давид был вовсе не дилетантом: он был в числе центровых, ведущих игроков.
Разве что в самом конце уже – нет.
Внутри все болезненно сжалось, отдаваясь пронзительной болью в сердце, но на лице у стрелка не дрогнул ни единый мускул. И пока он смотрел, как дымок от его самокрутки растворяется в жарком воздухе пустыни, его мысли вернулись в прошлое.
VIII
Белое, безупречно белое небо, в воздухе – запах дождя. Сильный, сладостный аромат живой изгороди и распустившейся зелени. Конец весны. Время Новой Земли, как его еще называли.
Давид сидел на руке у Катберта – маленькое орудие уничтожения с яркими золотистыми глазами, устремленными в пустоту. Сыромятная привязь, прикрепленная к путам на ногах у сокола, обвивала небрежной петлей руку Берта.
Корт стоял в стороне от обоих мальчишек – молчаливая фигура в залатанных кожаных штанах и зеленой хлопчатобумажной рубахе, подпоясанной старым широким солдатским ремнем. Зеленое полотно рубахи сливалось по цвету с листвой живой изгороди и дерном зеленой площадки на заднем дворе, где дамы еще пока не приступили к своей игре.
– Приготовься, – шепнул Роланд Катберту.
– Мы готовы, – самоуверенно проговорил Катберт. – Да, Дэви?
Они говорили друг с другом на низком наречии – на языке, общем для судомоек и землевладельцев; день, когда им будет позволено изъясняться в присутствии посторонних на своем собственном языке, наступит еще не скоро.
– Подходящий сегодня денек для такого дела. Чуешь, пахнет дождем? Это…
Корт рывком поднял клетку, которую держал в руках. Боковая стенка открылась. Из клетки выпорхнул голубь и на быстрых трепещущих крыльях взвился ввысь, устремившись к небу. Катберт потянул привязь, но при этом немного замешкался: сокол уже снялся с места, и его взлет вышел слегка неуклюжим. Резкий взмах крыльями – и сокол выправился. Быстро, как пуля, рванулся он вверх, набирая высоту. И вот он уже выше голубя.
Корт небрежной походкой подошел к тому месту, где стояли ребята, и с размаху заехал Катберту в ухо своим громадным кулачищем. Мальчик упал без единого звука, хотя его губы болезненно скривились. Из уха медленно вытекла струйка крови и пролилась на сочную зелень травы.
– Ты зазевался, – пояснил Корт.
Катберт попытался подняться.
– Прошу прощения, Корт. Я просто…
Корт опять двинул его кулаком, и Катберт снова упал. На этот раз кровь потекла сильнее.
– Изъясняйся Высоким Слогом, – тихо проговорил Корт. Его голос был ровным, с легкой хрипотцой, характерной для старого выпивохи. – Если уж ты собираешься каяться и извиняться за свой проступок, кайся цивилизованно, на языке страны, за которую отдали жизни такие люди, с какими тебе никогда не сравниться, червяк.
Катберт снова поднялся. В глазах у него стояли слезы, но губы уже не дрожали – губы, сжатые в тонкую линию неизбывной ненависти.
– Я глубоко сожалею, – произнес Катберт, изо всех сил пытаясь сохранить самообладание. У него даже дыхание перехватило. – Я забыл лицо своего отца, чьи револьверы надеюсь когда‑нибудь заслужить.
– Так‑то лучше, салага, – заметил Корт. – Подумай о том, что ты сделал не так, и закрепи размышления посредством короткого голодания. Ужин и завтрак отменяются.
– Смотрите! – выкрикнул Роланд, указывая наверх.
Сокол, поднявшийся уже высоко над голубем, на мгновение завис в неподвижном прозрачном весеннем воздухе, распластав короткие сильные крылья. А потом сложил крылья и камнем упал вниз. Два тела слились, и на мгновение Роланду показалось, что он видит в воздухе кровь… но, наверное, действительно показалось. Сокол издал короткий победный клич. Голубь упал, трепыхаясь, на землю, и Роланд бросился к поверженной птице, позабыв и про Корта, и про Катберта.
Сокол спустился на землю рядом со своей жертвой и, довольный собой, начал рвать ее мягкую белую грудку. Несколько перышек взметнулись в воздух и медленно опустились в траву.
– Давид! – крикнул мальчик и бросил соколу кусочек крольчатины из охотничьей сумки. Сокол поймал его на лету. Проглотил, запрокинув голову. Роланд попытался приладить привязь к путам на ногах у птицы.
Сокол вывернулся, как бы даже рассеянно, и рассек руку Роланда, оставив глубокую рваную рану. И тут же вернулся к своей добыче.
Роланд лишь хмыкнул и снова завел петлю, на этот раз зажав острый клюв сокола кожаной рукавицей. Он дал Давиду еще кусок мяса, потом накрыл ему голову клобучком. Сокол послушно взобрался ему на руку.
Парнишка гордо расправил плечи.
– А это что у тебя? – Корт указал на кровоточащую рану на руке у Роланда. Мальчик уже приготовился принять удар и стиснул зубы, чтобы невольно не вскрикнуть. Однако Корт почему‑то его не ударил.
– Он меня клюнул, – сказал Роланд.
– Так ты же его разозлил, – пробурчал Корт. – Сокол тебя не боится, парень. И бояться не будет. Сокол – он Божий стрелок.
Роланд молча смотрел на Корта. Он никогда не отличался богатым воображением, и если в этом заявлении Корта скрывалась некая мораль, Роланд ее не уловил. Он был вполне прагматичным ребенком и решил, что это просто очередное дурацкое изречение из тех, которые изредка выдавал Корт.
Катберт подошел к ним и показал Корту язык, пользуясь тем, что учитель стоял к нему спиной. Роланд не улыбнулся, но легонько кивнул приятелю.
– А теперь марш домой. – Корт забрал у Роланда сокола, потом обернулся к Катберту: – А ты, червяк, поразмысли как следует о своих ошибках. И про пост не забудь. Сегодня вечером и завтра утром.
– Да, – ответил Катберт. – Спасибо, наставник. Этот день был весьма для меня поучительным.
– Да уж, весьма поучительным, – подтвердил Корт. – Вот только язык у тебя имеет дурную привычку вываливаться изо рта, как только учитель повернется к тебе спиной. Но я все‑таки не оставляю надежду, что когда‑нибудь вы оба научитесь знать свое место.
Он размахнулся и снова ударил Катберта, на этот раз – между глаз. Так сильно, что Роланд услышал глухой звук, какой раздается, когда поваренок на кухне вбивает затычку в бочонок с пивом деревянным молотком. Катберт навзничь упал на лужайку. Его глаза затуманились, но очень скоро прояснились и впились, полыхая злобой, в лицо наставника. Этот горящий взгляд был исполнен неприкрытой ненависти; зрачки превратились в два острых жала, ярких, как капельки голубиной крови. А потом Катберт кивнул. Его губы раскрылись в жестокой усмешке, которую Роланд ни разу не видел прежде.
– Что ж, ты еще небезнадежен, – проговорил Корт. – Когда решишь, что уже пора, тогда и придешь за мной, ты, червяк.
– Как вы узнали? – выдавил Катберт сквозь зубы.
Корт повернулся к Роланду так резко, что тот едва не отпрыгнул в испуге. И хорошо, что не отпрыгнул, а то лежать бы ему рядом с другом на сочной траве, орошая свежую зелень своей алой кровью.
– Я увидел твое отражение в глазах этого сопляка, – пояснил Корт. – Запомни, Катберт Оллгуд. Это последний урок на сегодня.
Катберт снова кивнул, все с той же пугающей усмешкой на губах.
– Я глубоко сожалею, – сказал он. – Я забыл лицо…
– Заткни фонтан, – оборвал его Корт, всем своим видом давая понять, как ему скучно. – Теперь идите. – Он повернулся к Роланду. – Вы оба. Если ваши тупые рожи еще хотя бы минуту будут маячить у меня перед глазами, меня, наверное, стошнит прямо здесь. А я хорошо пообедал.
– Пойдем, – сказал Роланд.
Катберт тряхнул головой, чтобы в ней прояснилось, и поднялся на ноги. Корт уже спускался по склону холма – ковылял своей криволапой развалистой походочкой. От него так и веяло некоей первобытной силой. Его гладко выбритая макушка поблескивала в ярком солнечном свете.
– Убью гада, – выдавил Катберт, по‑прежнему усмехаясь. У него на лбу уже наливалась большая багровая шишка, размером с гусиное яйцо.
– Нет. Ты его не убьешь, и я тоже его не убью, – сказал Роланд, вдруг расплывшись в улыбке. – Хочешь поужинать вместе со мной? В западной кухне. Повар даст нам чего‑нибудь пожевать.
– Он скажет Корту.
– Они с Кортом не слишком‑то ладят. – Роланд пожал плечами. – А если и скажет, то что?
Катберт ухмыльнулся в ответ:
– А, ладно. Пойдем. Мне всегда, знаешь, было интересно, как выглядит мир, если тебе свернут шею и голова торчит задом наперед и затылком вниз.