Внутри свет был ярче. Рельсы сходились, сливались друг с другом посредством сложной системы стрелок. Здесь даже работали некоторые сигнальные фонари, перемигиваясь извечными огоньками: красными, зелеными и янтарными.
Они прокатились между двумя каменными возвышениями типа пирсов, бока которых давно почернели от прохождения сотен и сотен рельсовых экипажей, и оказались в громадном зале наподобие вокзала. Стрелок прекратил качать рычаг. Дрезина медленно остановилась, и они огляделись по сторонам.
– Похоже на нашу подземку, – сказал парнишка.
– На что похоже?
– Да нет, это я так. Вы все равно не поймете. Я сам уже не понимаю, о чем говорю.
Мальчик взобрался на бетонную платформу. Они со стрелком оглядели брошенные киоски, где когда‑то продавались газеты и книжки, обветшавшую обувную лавку, оружейный магазинчик (стрелок, испытавший внезапный прилив возбуждения, пожирал глазами винтовки и револьверы, выставленные в витрине, но, присмотревшись получше, он с разочарованием обнаружил, что их стволы залиты свинцом. Он, однако, взял лук и колчан с практически никуда не годными, плохо сбалансированными стрелами). Был здесь и магазин женского платья. Где‑то работал кондиционер, безостановочно перегоняя воздух уже не одну тысячу лет, – и, видимо, время его подходило к концу. Внутри у него уже дребезжало, напоминая о том, что мечта человека о вечном двигателе, даже при поддержании самых благоприятных условий, все равно остается мечтой идиота. В воздухе чувствовался какой‑то металлический привкус. Шаги отдавались в пространстве глухим, блеклым эхом.
– Эй! – выкрикнул мальчик. – Эй…
Стрелок обернулся и подошел к нему. Мальчик стоял перед книжной лавкой и смотрел сквозь стекло как завороженный. Внутри, в самом дальнем углу, сидела мумия. На ней была синяя форма с золотым кантом – судя по виду, форма кондуктора или проводника. На коленях у мумии лежала древняя, но на удивление хорошо сохранившаяся газета, которая, однако, рассыпалась в пыль, когда стрелок к ней прикоснулся. Лицо мумии напоминало старое сморщенное яблоко. Стрелок осторожно коснулся иссохшей щеки. Взвилось легкое облачко пыли, и в щеке образовалась дыра, через которую можно было заглянуть мумии в рот. Во рту блеснул золотой зуб.
– Газ, – пробормотал стрелок. – Раньше умели производить газ, который так действовал. То есть так говорил Ванни.
– Учитель, который учил вас по книгам.
– Да. Он.
– Они воевали, – мрачно проговорил мальчик. – И убивали друг друга этим самым газом.
– Да. Похоже, ты прав.
Были здесь и другие мумии. Не то чтобы много, но были. Всего около дюжины. Все, кроме двух или трех, были одеты в синюю форму с золотой отделкой. Стрелок решил, что газ пустили, когда на станции не было карет с пассажирами. Возможно, в незапамятные времена эта станция приняла на себя удар какой‑нибудь армии, давно канувшей в вечность – как и причина самой войны.
Эти мысли его угнетали.
– Давай‑ка лучше пойдем отсюда. – Стрелок направился обратно к десятому пути, где стояла их дрезина. Но на этот раз мальчик его не послушался и остался стоять на месте.
– Я никуда не пойду.
Стрелок в изумлении обернулся.
Лицо у мальчика перекосилось. Его губы дрожали.
– Вы все равно не получите то, что вам нужно, пока я жив. Так что я лучше останусь тут. И сам попробую выбраться.
Стрелок уклончиво кивнул, ненавидя себя за то, что он сейчас сделает – что собирается сделать.
– Ладно, Джейк, – сказал он очень тихо. – Долгих дней и приятных ночей.
Он отвернулся, подошел к краю платформы и легко спрыгнул вниз, на дрезину.
– Вы заключили какую‑то сделку! – крикнул мальчик ему вслед. – С кем‑то вы договорились! Я знаю!
Стрелок молча снял с плеча лук и осторожно уложил его за Т‑образный выступ в полу дрезины, чтобы случайно не повредить его рычагом.
Мальчик сжал кулаки, его лицо превратилось в маску боли.
"Да, маленького обмануть легко, – угрюмо подумал стрелок. – Сколько раз его замечательная интуиция – дар соприкосновения – подсказывала ему эту мысль, но ты все время сбивал его с толку. А ведь, кроме тебя, у него нет никого, то есть вообще никого".
Внезапно его поразила простая мысль, больше похожая на озарение: всего‑то и нужно, что бросить все это к чертовой матери, отступиться, повернуть назад, взять с собою парнишку и сделать его средоточием новой силы. Нельзя прийти к Башне таким унизительным, недостойным путем. Пусть мальчик вырастет, станет мужчиной, и тогда можно будет возобновить этот поход – потому что они вдвоем сумели бы отшвырнуть человека в черном со своего пути, как дешевенькую заводную игрушку.
"Ну да, разбежался", – цинично подумал стрелок.
Потому что он понял, осознал с неожиданным хладнокровием, что сейчас повернуть назад означает погибнуть – обоим. Или еще того хуже: быть погребенными заживо под толщей гор, в компании недоумков‑мутантов. Медленное угасание, умственное и физическое. И может быть, револьверы его отца надолго переживут их обоих и превратятся в тотемы, хранимые в загнивающем великолепии, как та бензоколонка.
"Прояви мужество", – лицемерно сказал он себе.
Стрелок взялся за рычаг и принялся качать. Дрезина двинулась прочь от каменной платформы.
Мальчик закричал: "Подождите!" – и бросился наперерез дрезине, к тому месту, где она снова должна была въехать во тьму тоннеля. Стрелок едва не поддался внезапному искушению прибавить скорость и бросить мальчика здесь – в одиночестве, но хотя бы в спасительной неизвестности.
Но вместо этого он подхватил мальчика на лету, когда тот спрыгнул с платформы на движущуюся дрезину. Джейк прижался к нему. Сердце парнишки под тонкой рубашкой бешено колотилось.
Выход был уже близко.
Конец был близко.
ХIII
Рев реки стал теперь очень громким, заполнив своим мощным грохотом даже их сны. Стрелок, скорее из прихоти, нежели из каких‑то иных соображений, время от времени передавал рычаг мальчику, а сам посылал в темноту стрелы, предварительно привязав к каждой по прочной нити.
Лук оказался совсем никудышным. Хотя с виду он сохранился совсем неплохо, тетива не тянулась совсем, и прицел был сбит. Стрелок сразу понял, что тут уже ничего не исправишь. Даже если перетянуть тетиву, как подновить трухлявую древесину? Стрелы улетали недалеко, но последняя вернулась назад мокрой и скользкой. Когда мальчик спросил, сколько там до воды, стрелок только пожал плечами, но про себя он отметил, что если придется стрелять из лука по‑настоящему, то реально можно рассчитывать ярдов на шестьдесят – да и то если очень повезет.
А рев реки становился все громче, все ближе.
Во время третьего периода бодрствования после того, как они миновали станцию, впереди опять показался призрачный свет. Они въехали в длинный тоннель, прорезающий толщу камня, отливавшего жутковатым свечением. Влажные стены тоннеля поблескивали тысячей крошечных переливчатых звездочек. Мальчик назвал их из‑купаемыми. Все вокруг приобрело налет какой‑то тревожной ирреальности, как это бывает в комнате ужасов в парке аттракционов.
Свирепый рев подземной реки летел им навстречу по гулкому каменному тоннелю, который служил как бы естественным усилителем. Но вот что странно: звук оставался всегда неизменным, даже тогда, когда они стали приближаться к точке пересечения, которая, как был уверен стрелок, – должна находиться впереди по ходу – судя по тому, что стены тоннеля начали расступаться. Угол подъема сделался круче.
Рельсы, залитые призрачным светом, уходили прямо вперед. Стрелку эти скопления из‑купаемых напоминали трубки с болотным газом, которые иногда продавали в качестве украшений на ярмарке в честь Большой Жатвы; мальчику – неоновые лампы, протянувшиеся в бесконечность. Но в этом мерцающем свете они оба разглядели, что стены тесного тоннеля действительно расступаются и обрываются впереди двумя зазубренными длинными выступами над провалом тьмы – пропастью над рекой.
Пути продолжались и над неведомой бездной – по мосту возрастом в вечность. А на той стороне, в невообразимой дали, маячила крошечная точка света: не призрачное мерцание камней, не отраженное свечение, а настоящий, живой свет солнца – точечка, крошечная, как прокол от булавки в плотной черной материи, и все же исполненная пугающего смысла.
– Остановитесь, – попросил мальчик. – Пожалуйста, остановитесь. На минуточку.
Стрелок безо всяких вопросов отпустил рычаг. Дрезина остановилась. Шум реки превратился в непрестанный рокочущий рев. Неестественное свечение, исходящее от влажных камней, стало вдруг отвратительным и ненавистным. Только теперь, в первый раз, стрелок почувствовал прикосновение омерзительной лапы клаустрофобии и настоятельное, неодолимое побуждение выбраться отсюда, вырваться из этой гранитной могилы.
– Нам придется проехать здесь, – сказал мальчик. – Он этого хочет? Чтобы мы поехали на дрезине над этой… над этим… и упали туда?
Стрелок знал, что ответ будет – нет, но сказал так:
– Я не знаю, чего он хочет.
Они спустились с платформы и осторожно подошли к краю провала. Камень под ногами продолжал подниматься, пока внезапно не оборвался крутой отвесной стеной, уходящей в пропасть. А рельсы бежали дальше – над чернотой.
Стрелок опустился на колени и глянул вниз. Он разглядел замысловатое, почти неправдоподобное сплетение стальных распорок и балок, теряющихся в темноте, в водах ревущей реки. Эти балки служили опорой грациозно изогнутой арки моста, проходящего над пустотой.
Он представил себе, что могут сделать со сталью вода и время в своем убийственном союзе. Сколько осталось действительно прочных опор? Мало? Всего ничего? Считанные единицы или, может, вообще ни одной? Перед его мысленным взором вдруг возникло лицо той мумии, и ему вспомнилось, как плоть, казавшаяся с виду прочной, рассыпалась в пыль, едва он прикоснулся к ней пальцем.
– Пойдем пешком, – сказал он, внутренне приготовившись к тому, что мальчик опять заупрямится, но тот первым ступил на пути и уверенно зашагал по стальным плитам моста, поверх которых были положены рельсы. Стрелок двинулся следом, стараясь держаться поближе к парнишке, чтобы успеть подхватить его, если Джейк вдруг оступится.
Стрелок чувствовал, как его кожа покрывается липкой испариной. Эстакада давно прогнила. Настил моста бренчал у него под ногами, легонько покачивался на невидимых тросах, сотрясаемый бурным потоком, что гремел внизу. "Мы – акробаты, – подумал он. – Смотри, мама, тут нету сетки. Смотри, я лечу".
Один раз он даже встал на колени и внимательно осмотрел шпалы, по которым они шагали. Шпалы прогнили, а рельсы были изъедены ржавчиной (и по вполне очевидной причине: теперь стрелок чувствовал на лице токи свежего воздуха, который, как известно, друг всякой порчи. Значит, поверхность уже совсем близко). Стрелок ударил по ним кулаком, и проржавелый металл затрясся. В какой‑то момент у него под ногами раздался предостерегающий скрежет. Ощущение было такое, что стальное покрытие вот‑вот проломится. Но стрелок уже миновал опасное место.
Мальчик, само собой, весил на добрую сотню фунтов меньше стрелка, и для него переход должен быть относительно безопасным – если дальше не будет хуже.
Брошенная дрезина уже растаяла во мраке. Каменный пирс – тот, что слева, – протянулся еще футов на двадцать вдоль рельсов: дальше, чем правый. Но и он тоже быстро закончился, и теперь они шли над пропастью безо всяких боковых ограждений.
Сперва им казалось, что крошечная точка дневного света на той стороне нисколько не приближается, а остается все такой же дразняще далекой (если вообще не отступает прочь с той же скоростью, с какой они продвигаются к ней – это было бы настоящее волшебство), но постепенно стрелок осознал, что пятно света становится шире и ярче. Пока оно еще было вверху, но рельсы неуклонно шли на подъем.
А потом вдруг мальчик вскрикнул и отпрянул в сторону, взмахнув руками. Какой‑то миг он балансировал на самом краю, но этот миг показался стрелку невообразимо долгим, а потом снова шагнул вперед.
– Она едва подо мной не обвалилась, – сказал он тихо и совершенно безучастно. – Там дырка. Вы переступите, если не хотите грохнуться вниз. Саймон говорит: сделать гигантский шаг.
Стрелок знал эту игру, только у них она называлась "Матушка говорит". В детстве они часто в нее играли: он, Катберт, Джейми и Ален. Но он не стал ничего говорить, а просто переступил через опасное место.
– Возвращайтесь назад, – сказал Джейк без улыбки. – Вы забыли сказать: "А можно мне?"
– Прошу прощения, я не подумал.
Шпала, на которой оступился мальчик, почти полностью отлетела и раскачивалась теперь над пропастью на проржавелой заклепке.
Вверх. По‑прежнему – вверх. Эта дорога была как кошмарный сон: она казалась намного длиннее, чем была на самом деле. Даже воздух как будто сгустился и стал как патока; у стрелка было странное ощущение, словно он не идет, а плывет. Снова и снова его преследовала безумная, навязчивая мысль о жуткой пустоте между прогнившим мостом и рекой внизу. Ему представлялись яркие живые картины, как это будет: скрежет металла, уходящего из‑под ног, тело клонится в сторону, руки пытаются ухватиться за несуществующие перила, подошвы со скрипом скользят на предательской проржавелой стали, а потом он срывается вниз и летит, переворачиваясь на лету. Теплая струя заливает пах – это подвел мочевой пузырь. Ветер хлещет в лицо, треплет волосы, оттягивает веки, так что даже глаза не закроешь. Он мчится навстречу темной воде… быстрее, еще быстрее… опережая свой собственный крик…
Металл под ногами заскрежетал, но стрелок решительно шагнул вперед, он не ускорил шага и старался не думать о пропасти внизу, о том, сколько они уже прошли и сколько еще осталось пройти. Он старался не думать о том, что парнишкой придется пожертвовать и что теперь наконец цена его чести почти что определена. Договоренность почти достигнута, и скорее бы уж все разрешилось!
– Тут не хватает трех шпал, – спокойно сообщил мальчик. – Я буду прыгать. Давай, Джеронимо! Вперед!
В солнечном свете, пробивавшемся с той стороны, стрелок увидел его силуэт, на мгновение словно зависший в воздухе в неуклюжей, распластанной позе, с раскинутыми в стороны руками. Как будто мальчик готовился полететь, если он вдруг не сможет допрыгнуть. Он приземлился, и вся конструкция покачнулась. Металл протестующе заскрежетал, и что‑то упало далеко‑далеко внизу: сперва раздался грохот, а потом – всплеск.
– Ну что, перепрыгнул? – спросил стрелок.
– Да, – сказал мальчик. – Но тут все насквозь прогнило. Как мысли некоторых людей. Меня еще, может быть, выдержит, но вас – уже вряд ли. Возвращайтесь. Возвращайтесь назад и оставьте меня.
Голос, мальчика был холодным, и все же в нем слышались истеричные нотки. Они колотились, как бешеный пульс; точно так же билось сердце парнишки, когда он спрыгнул на дрезину с платформы, и стрелок подхватил его на лету.
Стрелок легко перешагнул через пролом. Просто сделал шаг пошире, и все. Гигантский шаг. Матушка, можно мне? Да‑да, можно.
Мальчика била дрожь.
– Возвращайтесь. Я не хочу, чтобы вы меня убили.
– Ради любви Человека Иисуса, не стой, – рявкнул стрелок. – Иди. Эта штука точно обвалится, если мы будем стоять тут и препираться.
Теперь мальчик шел, пошатываясь, как пьяный, выставив перед собой дрожащие руки и растопырив пальцы.
Они поднимались.
Да, здесь все проржавело еще сильнее. Проломы шириной в одну, две, а то и три шпалы попадались все чаще, и стрелок начал уже опасаться, что в конце концов там будет такой широкий провал, что им придется либо повернуть назад, либо идти по самим рельсам, балансируя на головокружительной высоте над пропастью.
Стрелок смотрел прямо вперед, не отрывая глаз от пятна света.
Теперь сияние обрело цвет – голубой, – и по мере того как они приближались к источнику света, он становился все мягче, и свечение из‑купаемых на камнях постепенно бледнело. Сколько еще им идти? Пятьдесят ярдов? Сто? Понять было сложно.
Они шли вперед. Теперь стрелок смотрел себе под ноги, переступая со шпалы на шпалу, а когда снова поднял глаза, сияющее пятно превратилось в дыру: это был уже не просто круг света, а выход. Они дошли. Почти дошли.
Тридцать ярдов, не больше. Девяносто коротких шагов. Значит, не все потеряно. Может быть, они еще догонят человека в черном. Может быть, под ярким солнечным светом цветы зла у него в мыслях завянут и все станет возможным.
Что‑то заслонило собой свет.
Стрелок вздрогнул, поднял глаза к свету – так слепой крот выглядывает из норы – и увидел темный силуэт, перекрывающий свет, поглощающий свет: остались только дразнящие голубые полоски по контуру плеч и в разрезе между ногами.
– Привет, ребята!
Голос человека в черном прокатился грохочущим эхом по этой гулкой каменной глотке, придавшей звучавшему в нем сарказму дополнительную силу. Стрелок слепо пошарил рукой в кармане в поисках челюсти‑кости. Но ее не было. Где‑то она потерялась. Сгинула, исчерпав всю свою силу.
Человек в черном смеялся, и этот смех обрушивался на них сверху, бился, точно прибой о камни, заполняя собой пещеру. Мальчик вскрикнул и вдруг пошатнулся, взмахнув руками.
Металл под ними дрожал и гнулся. Медленно, как во сне, рельсы перевернулись. Мальчик сорвался. Рука взметнулась в воздухе, точно чайка во тьме, – выше, еще выше. А потом он повис над пропастью, и в его темных глазах, что буквально впились в стрелка, было знание – слепое, последнее, безысходное.
– Помогите мне.
И раскатистое, гремящее:
– Все, шутки в сторону. Поиграли и хватит. Ну иди же, стрелок. Иначе тебе никогда меня не поймать!
Все фишки уже на столе. Все карты открыты. Все, кроме одной. Мальчик висел над пропастью, как ожившая карта Таро: Повешенный, финикийский моряк, невинная жертва, потерянная душа в мрачных водах адского моря. Он еще держится на волнах, но уже скоро пойдет ко дну.
Подожди, подожди.
– Так что, мне уйти?
Какой у него громкий голос. Мешает сосредоточиться.
Постарайся ничего не испортить. Возьми нескладную песню и сделай ее лучше…
– Помогите мне. Помогите мне, Роланд.
Мост продолжал крениться. Он скрежетал и разваливался на глазах, срывая крепления, поддаваясь…
– Стало быть, я пошел. Счастливо оставаться.
– Нет! Погоди!
И стрелок прыгнул. Ноги сами перенесли его оцепеневшее, парализованное внутренним смятением тело над парнишкой, повисшим над пропастью – настоящий гигантский шаг в безоглядном рывке к свету, что обещал указать путь к Башне, навеки запечатленной в его душе застывшим черным силуэтом…
К внезапной тишине.
Силуэт, закрывающий свет, исчез. Сердце стрелка на мгновение замерло в груди, когда мост обвалился и, сорвавшись с опор, полетел в пропасть, кружась в последнем медленном танце. Стрелок ухватился рукой за залитый светом край каменного проклятия. А у него за спиной, в устрашающей тишине, далеко‑далеко внизу мальчик явственно произнес:
– Тогда идите. Есть и другие миры, кроме этого.
Последние крепления сорвались. Моста больше не было. И ринувшись вверх, к свету, ветру и реальности нового ка, стрелок оглянулся назад, вывернув шею, и в пронзительном приступе неизбывной боли на миг пожалел о том, что он не двуликий Янус. Но там, за спиной, уже не было ничего, только гнетущая тишина. Мальчик, падая, не издал ни звука.
А потом Роланд выбрался наружу, на каменистый откос, у подножия которого раскинулась зеленая равнина, где посреди густых трав стоял человек в черном – стоял, широко расставив ноги и скрестив руки на груди.
Стрелок с трудом держался на ногах. Он шатался как пьяный. И был бледным как призрак. Глаза слезились на свету. Рубаху сплошь покрывала белая пыль – след от последнего, отчаянного рывка наверх. Он вдруг осознал, что это только начало – что впереди его ждет дальнейшая деградация духа, по сравнению с которой его сегодняшний подлый поступок покажется малозначительной мелочью, и все же он будет бежать от него всю жизнь – по коридорам и по городам, из постели в постель. Он будет бежать от лица мальчугана. Будет пытаться похоронить саму память о нем в неуемном разврате и в человекоубийстве, лишь для того, чтобы, ворвавшись в последнюю комнату, найти там этого мальчика, который будет смотреть на него над пламенем свечи. Он стал мальчиком. Мальчик стал им. Он сам, своими руками, превратил себя в оборотня. И отныне и впредь, в самых сокровенных глубинах снов, он будет опять и опять превращаться в парнишку и говорить на языке странного города, из которого пришел мальчик.
Это смерть. Да? Это смерть?
Пошатываясь на ходу, он очень медленно спустился по каменистому склону туда, где ждал его человек в черном. Здесь, под солнцем здравого мира, рельсы истлели, рассыпавшись в прах, как будто их и не было вовсе.
Человек в черном, смеясь, откинул капюшон.
– Вот, значит, как! – крикнул он. – Не конец всего, а всего лишь конец начала?! Ты делаешь успехи, стрелок! И большие успехи! Я тобой восхищаюсь!
Стрелок выхватил револьверы и выпустил все патроны. Двенадцать выстрелов подряд. Вспышки от выстрелов затмили само солнце, грохот пальбы отскочил оглушительным эхом от каменистых откосов у них за спиной.
– Ну‑ну, – рассмеялся человек в черном. – Ну‑ну. Мы с тобой вместе – великая магия. Ты и я. И когда ты стреляешь в меня, ты стреляешь в себя, вот почему ты меня никогда не убьешь.
Он попятился, с улыбкой глядя на стрелка:
– Пойдем. Пойдем. Пойдем. Матушка, можно мне? Да‑да, можно.
Стрелок, спотыкаясь на каждом шагу, двинулся следом за ним. Туда, где они наконец смогут поговорить.
Глава 5