Черная кошка проскользнула в приоткрытую дверь и потерлась о ноги Флоры. Та приложила ладонь к груди, борясь с головокружением. Наверное, слишком много курицы и солнца и мало чая со льдом. Она отогнала кошку, и та переметнулась к бабушке.
— Опять эта кошка, — вздохнула бабушка. — Клянусь, она послана мне на погибель.
Флора покачала головой. Мысль о том, чтобы взять Генри в группу, отдавала безумием. Но на удивление ей хотелось его принять. Непонятно почему, но Флора была уверена, что ей ничего в жизни так не хотелось. Поэтому она обязана сказать твердое «нет». Им обоим только хуже будет, если он сыграет плохо. После такого Флора больше никогда не сможет смотреть ему в глаза.
— Прости, — обратилась она к Генри. — Просто…
— Просто что? Думаешь, я играть не умею? — Он бросал ей вызов, и Флоре хотелось отступить.
— Да не в этом дело.
— Она говорит, — растолковал Шерман, — что это меньшее из зол. Есть еще вопрос твоего возраста. Если тебе уже восемнадцать, то я монашка-жонглер. Придется потолковать с Вагоном на тему, кого он пускает в клуб.
— Флоре нет восемнадцати, — заметил Генри.
— Флора владеет клубом, поэтому на нее правила не распространяются. Иди домой, парень.
— Флора… — Генри расслабил галстук. — Можно мне хотя бы пройти прослушивание?
То, как он произносил ее имя, задевало в душе потаенные струнки. Люди, переживавшие в своей жизни ужас, поняли бы ее чувства. Флора шагнула назад и наступила кошке на хвост. Та зашипела и юркнула во двор.
И Флора произнесла слова, которые ей очень не хотелось говорить:
— Прости, но ты нам не подходишь. — Она отвернулась и, спускаясь по ступенькам, услышала бабушкин голос.
— Может быть, съедите кусочек курицы? Я сама жарила.
|
|
Генри вежливо отказался, и его тень на ширме пропала.
***
Он поспешил на улицу, пытаясь не ударять футляром инструмента об углы. Флора даже не захотела его послушать, а такого он себе не представлял и теперь не мог в это поверить. Да, было неслыханной наглостью умолять о прослушивании. Но он талантлив и играл песни Флоры с того самого дня, как впервые увидел ее на сцене. Он так долго репетировал, что на подушечках пальцев образовались мозоли, а она прогнала его без объяснений.
Он думал, что между ними что-то есть. То, как они встретились в детстве. То, как их дорожки снова пересеклись на взлетной полосе и в парке, словно судьба сама подталкивала их навстречу друг другу. То, что они оба понимали язык музыки. То, как она была в его объятиях, когда они вальсировали на крыше под безлунным и беззвездным, но все равно таким полным света небом.
Между этими минутами с Флорой и тем, как он чувствовал себя с Хелен за семейным ужином у Торнов, существовала огромная разница. Выбрать Хелен было бы правильно по многим причинам, но в том, что имело для Генри значение, этот выбор был ошибочен. И тут появилась эта возможность выступать с Флорой на одной сцене — да, благодаря трагедии, но появилась. И Генри был готов ей воспользоваться. Он предложил свою кандидатуру, а Флора сказала «нет». Как он мог быть таким дураком?
Если ей так угодно, он примет ее решение. Отпустит ее. Даст Хелен еще один шанс. Возможно, он ошибался по поводу любви. Возможно, Хелен научит его любить по-другому.
Он поставил футляр рядом с машиной Итана, открыл заднюю дверь и уже собирался положить инструмент на заднее сидение, когда воробей прочирикал мелодию, над которой Генри так напряженно трудился. Возможно, совпадение или просто игра воображения. Так или иначе, пальцы зазудели. По рукам и груди поползли мурашки, и справиться с ними можно было только одним способом.
|
|
Он закрыл дверь машины, вытащил контрабас из футляра, поправил смычок и нашел на обочине лоскуток дерна, в который можно было воткнуть шпиль. Да, он уйдет, но оставит Флоре воспоминание о себе. Он повернулся к забору вокруг ее дома, прижал к себе инструмент и проверил, все ли струны настроены.
Он начал с сюиты Баха, написанной изначально для виолончели, но пригодной к исполнению на контрабасе опытным музыкантом. Хорошая пьеса для разогрева, ненавязчивая и плавная. Не останавливаясь, он перешел к «Саммертайм», соединив два произведения интересным переходом. Этот кусок он исполнил так, словно никуда не торопился, а затем, почти закончив, отпустил смычок и пальцами заиграл джазовое пиццикато.
Генри играл все настойчивее. Он желал, чтобы Флора услышала его и поняла свою ошибку, но музыка его поглотила, и теперь ему хотелось только играть, а не причинять боль.
Время достаточно замедлилось, чтобы он смог превратить свои чувства в ноты. Прядь волос скользнула по лбу, разгоряченная кожа вспотела, но руки оставались легкими и быстрыми. Генри играл так, словно не может ошибиться, что ему суждено судьбой стоять на этой обочине и заниматься тем, для чего он был рожден. Его тело, земля и небо больше не были отдельными материями, а оказались связанными так, как три ноты, из которых можно составить бесконечное множество аккордов.
|
|
Генри не заметил, что из-за забора показались лица музыкантов из группы. Мужчины поразились, увидев, кто извлекает из инструмента эти чарующие звуки. Слушая его, они сняли шляпы и в конце концов переглянулись. Никто не проронил ни слова.
Генри играл, пока не доиграл до конца. Рубашка прилипла к спине, а капля пота со лба упала на тротуар. Он поднял глаза и увидел, что нашел слушателей. Флора стояла на крыльце, нервно прижимая руку к груди.
— Генри, подожди, — охрипшим голосом попросила она и поспешила к калитке.
Генри не стал ждать. Он убрал контрабас и смычок в футляр. Положил его на заднее сидение, закрыл дверь и, не оглядываясь, сел на водительское место, завел двигатель и поехал домой.
Глава 29
Суббота, 5 июня 1937 года
Контрабас Генри нетронутым стоял в гараже целых три недели. Заключив временное перемирие с математикой, Генри лежал на кровати, подложив руки под голову, и изучал трещину в потолке, когда в дверь постучал Итан. Генри не стал отвечать; Итан в любом случае вошел бы.
— Как думаешь, старик или медвежья задница? — спросил Генри.
Итан недоуменно на него посмотрел, и Генри указал на потолок.
— Определенно, медвежья задница. — Итан закрыл учебник Генри и отодвинул его в сторону, чтобы присесть на стол. — Однажды тебе придется встать.
Генри хмыкнул. Однажды. Это слово теперь казалось безнадежно испорченным.
В недели, прошедшие после отказа Флоры, Хелен была к нему добра. Она взяла в привычку приносить Генри тарелки с едой и сидеть у него в комнате, пока он ел. Генри льстил ее интерес к нему, его жизни и его мнению по поводу разных важных вещей. Он не жаловался на ее бутерброды. Пока что ему не хотелось переходить к поцелуям, но, возможно, в конце концов это случится.
Он заставлял себя ходить в школу и играть в бейсбол. Ему повезет, если удастся сдать грядущие экзамены, а на площадке его уже перевели из основного состава на скамейку запасных. Когда он рассеянно шел по школьным коридорам, ученики расступались, словно разбитое сердце — это заразно.
Вчера, когда Генри выходил из часовни, его позвал директор.
— До меня дошли тревожные сведения, — сказал мистер Слоун, почесывая жидкую бородку прокуренными пальцами. — Мы ожидали от тебя более значительных результатов, чем ты показываешь в классе и на площадке.
Желудок Генри сжался.
— Простите меня, сэр, я постараюсь исправиться.
— Как высоко взнеслась его решимость![12]— У мистера Слоуна были припасены цитаты из Шекспира на все случаи жизни. Он кашлянул в ладонь и похлопал Генри по плечу. — Дашь знать, если что-то не так? Если тебе нужна помощь? Может, новая бритва?
— Конечно. — Генри отказывался сбривать едва пробившиеся усики.
— До окончания школы осталось всего ничего, мистер Бишоп. Знаю, с неуверенностью трудно бороться, но прошу вас не терять сосредоточенность перед финишной прямой. — Мистер Слоун расправил плечи и протянул Генри руку.
Генри ее пожал.
— Не буду, сэр. Спасибо, сэр. — Он не мог себе представить, что просит у директора совета в сердечных делах.
«Видите ли, сэр, есть одна девушка, которая поет в джазовой группе, и я хотел устроиться к ним контрабасистом, но у нас с ней разный цвет кожи, поэтому она отказала, и после этого в моей груди возникла черная дыра, которая медленно всасывает в себя мою душу».
Мистер Слоун был знатоком литературы, а не жизни. В любом случае невозможно представить взрослого человека страдающим от несчастной любви.
— Рад слышать, Генри, рад слышать. Потому что нам совсем не хочется лишиться стипендии так близко к выпуску.
От предупреждения у Генри мороз пошел по коже. Он отставал по многим предметам, возможно, безнадежно. Он помогал Итану с письменными работами, но никак не мог написать свои, а вместо этого рисовал на листах, раскидывал их по столу и засовывал в книги.
Итан скомкал лист дорогой папиросной бумаги и кинул получившийся шарик в Генри.
— Видишь? — сказал он, когда Генри его поймал. — Все с тобой нормально, можешь вставать. Между прочим, я тут узнал о новом клубе. Там играют джаз.
Генри спрятался под подушкой.
— Только не говори, что бросаешь музыку, — предупредил Итан. — Закрытие старого доброго «Домино» не означает, что больше негде послушать джаз. Джеймс говорит, что новый клуб ничем не хуже. — Итан всегда делал паузы, когда упоминал свой источник в Гувервилле.
Генри убрал с лица подушку и приподнялся на локте.
— Значит, Джеймс так сказал?
Итан напустил на себя безразличный вид, и Генри не понял, что именно друг скрывает.
— Статья получилась несколько сложнее, чем я думал. Отец не дает мне времени, но я хочу довести дело до ума. Поэтому я взял у Джеймса еще несколько интервью, и мы немного узнали друг о друге, в личном смысле. — Итан подошел к окну и выглянул на улицу. Генри мог бы поклясться, что кончики его ушей покраснели.
В последние несколько недель Генри почти не думал о вечерних прогулках Итана. Он полагал, что друг ездит в «Гатри» или в какую-нибудь закусочную для полуночников вроде «Золотой монеты». Итан явно пахал как вол, и Генри еще сильнее мучила совесть за уклонение от работы.
— Не могу, — отказался он. — Мне столько всего нужно нагонять.
— Слушай, — Итан повернулся к Генри, — ты мне так и не сказал, что тебя гложет, поэтому я ничем не могу тебе помочь. Но ты уже несколько недель не играл на контрабасе и не слушал музыку, а она для тебя как вода для растений.
— Что ж, я по ней скучаю, — признался Генри. — Но с чего ты так заинтересовался музыкой? Раньше мне приходилось чуть ли не силком тащить тебя на концерты.
Итан потупился и почесал затылок, словно выгадывая время.
— Знаешь, музыка мне всегда нравилась. Может, я и не играю, но зато постоянно слушаю радио. — Он пригладил волосы. — Работая над статьей, я в том числе обсуждал с Джеймсом и музыку, и он как-то раз сказал, что хотел бы сходить что-нибудь послушать, поэтому я его пригласил пойти с нами. Надеюсь, ты не против.
— Конечно, не против. — Генри замолчал, не в силах представить, почему Итан так стеснялся своего нового друга. Возможно, потому что тот жил в Гувервилле. Внезапно в голову пришла мысль. — А у нас найдется для него костюм?
— А, это. — Итан снова уставился в окно. — Джеймс сказал, что у него все есть. Только давай не будем говорить Хелен, ладно?
В коридоре скрипнула половица.
— Что вы тут собрались от меня утаить? — Хелен прислонилась к косяку и принялась подпиливать ноготь указательного пальца. — Мне показалось, вы тут что-то замышляете. С вами уже несколько недель скучно, как на кладбище. Если мне придется начищать еще один подсвечник вместе с твоей мамой, Итан, я кого-нибудь убью. — Она отставила палец, чтобы полюбоваться результатом.
Итан бросил взгляд на Генри.
— Мы хотим удостовериться, что тебе там понравится, прежде чем тащить тебя туда.
Не знай Генри своего друга, он бы поверил в эту ложь. Происходило что-то неладное, что-то, открывающее в Итане уязвимые места. Генри поднял бумажный шар и принялся разглаживать бумагу. Было бы галантно пригласить и Хелен тоже, но между дружбой и обходительностью он всегда выбирал первое. Генри продолжил теребить лист, зная, что битва уже проиграна.
Хелен закатила глаза:
— Я ничего не боюсь. Уже стоило бы понять. — Она занялась следующим ногтем, и несколько секунд тишина в комнате нарушалась только шуршанием пилки.
Итан потер руки, словно чтобы их очистить.
— Тогда договорились. Поедем все вместе. Ты как, Генри?
Генри кивнул. Его удивило, что Итан поддался, но с другой стороны, друг всегда был джентльменом.
— Как здорово! — Хелен повернулась к лестнице и напоследок посмотрела на парней через плечо. — Знатно повеселимся.
Оставшись один, Генри положил смятый лист бумаги на стол, понимая, что с ним уже ничего не сделаешь, но не в силах его выбросить. Он положил лист в книгу, зная, что и это не спасет положение, но по крайней мере бумага больше не будет мозолить глаза.
Глава 30
Позже тем вечером, разделавшись с последними упражнениями по математике и дописав эссе, в котором сравнивал Афины и Спарту с Севером и Югом в Гражданской войне, Генри впервые за три дня побрился. Он не спеша взбил мыльную пену, размазал ее по подбородку и шее и начал водить опасной бритвой. На шее пульсировала жилка яремной вены. Всего лишь тонкий слой кожи отделял ее от лезвия. Один порез — и прощай жизнь. Но Генри ни за что это не сделает. Одно дело грустить так, что хочется умереть, и совсем другое — лишиться разума настолько, чтобы покончить с собой. При этой невеселой мысли ему стало лучше, а то, что он собирался слушать музыку, было достаточным доказательством его отличия в этом смысле от отца.
Закончив бритье, Генри смыл остатки пены с ушей и шеи и нанес на щеки лосьон после бритья. Затем оделся, навел порядок на столе и выглянул в окно. Днем было облачно, и закат казался медленным погружением во мрак. Ущербная луна бледным серпом проглядывала из-за туч. Собирался дождь, но это в Сиэтле не редкость. Небо долгие дни могло вынашивать грозу.
Итан вышагивал у подножия лестницы, силясь застегнуть запонки.
— Помочь? — предложил Генри.
— Что? Нет. — Итан поднял глаза. — Просто расходую энергию.
— Смотри всю не израсходуй. — Хелен вышла из комнаты в белом платье, подчеркивающем все достоинства ее фигуры. Руки до локтя обтягивали черные атласные перчатки, а на плечах лежала горжетка, причем изготовитель оставил голову животного на месте. Потайная застежка соединяла пасть и хвост, а вставные глаза жестоко сверкали. Генри был рад, что вымылся. Он предложил Хелен руку. Спускаясь рядом с ней по лестнице, он уловил аромат ее духов и вспомнил, почему этот запах ему неприятен: на скромных похоронах отца из цветов были только лилии. Генри так и не понял, разорение ли было причиной того, что бывшие друзья отвернулись от отца, или же его самоубийство. Но с тех пор лилии всегда напоминали ему об отчаянии.
Было бы намного проще, если бы он хотел Хелен. Но хотя ее кожа была светлой и гладкой, а в декольте виднелись изящные ключицы, это лишь напоминало ему, что под плотью скрывается скелет. Ему хотелось любви, но при взгляде на Хелен в голову шли только мысли о смерти.
— «Мажестик» не очень далеко, — сказал Итан. — Можно даже дойти пешком, но сначала нам надо кое-кого забрать.
— Девушку? — поинтересовалась Хелен. — У Итана появилась подружка?
Итан покачал головой и усмехнулся:
— Что, хочется о чем-то посплетничать с моей матушкой? Но нет, это деловой контакт, связанный с газетой. Хотя вряд ли ты поймешь. Я работаю с ним по заданию отца. Можешь у него спросить, если хочешь.
— Не то чтобы я не могла понять, мне просто совершенно неинтересно. — Хелен открыла сумочку и вытащила сигарету из серебряного портсигара.
— Здесь не курят, — предупредил Итан. — Ты знаешь, что скажет мама.
— А Итан никогда не делает того, что не понравится родителям. — Хелен отняла от губ незажженную сигарету. — Идеальная марионетка. Сядь, Итан. Иди сюда, Итан. Поклонись нам, Итан.
— В машине тоже нельзя курить, — продолжил Итан, игнорируя ее слова. — Еще прожжешь обивку.
Хелен закатила глаза и убрала сигарету в портсигар. На фильтре остался отпечаток красной помады, что показалось Генри одновременно отталкивающим и притягательным.
Вечерний воздух был влажным и прохладным, и, вдохнув его, Генри почувствовал, что в голове проясняется. В тусклом лунном свете, пробивающемся сквозь облака, Хелен выглядела как ожившая картина. Генри только не понимал, приятно ли ему на нее смотреть или тревожно.
— Что еще мне сегодня нельзя делать? — поинтересовалась Хелен.
— Тебе весь список огласить? — фыркнул Итан. — Развивай воображение.
— О, оно у меня и так неплохое. — Она подождала Генри и потянулась к нему, но Итан вклинился между ними и повел ее к задней дверце.
— Генри, ты ведь не против поехать впереди?
— Совершенно не против. — Генри ценил, что Итан пытается его жалеть, но не был уверен, что нуждается в жалости. На заднем сидении Хелен играла с зажигалкой, то зажигая огонь, то гася. Генри ожидал, что она закурит, но Хелен не стала.
Она никак не хотела оставлять Итана в покое.
— За кем мы едем? Я его знаю?
— Нет. — Итан включил радио. Передавали новости о том, что Невилла Чемберлена избрали премьер-министром Великобритании.
— Фу, какая скукота, — запротестовала Хелен.
— Это международные новости, Хелен. Полезно интересоваться событиями, формирующими будущее человечества.
— Я уже на тысячу жизней вперед наслушалась, — надулась Хелен.
Генри посмотрел в окно, желая остаться в стороне от перебранки. Итан выключил радио. Впереди показался Гувервилль, освещенный кострами, от которых в воздухе разливался густой запах горечи. Итан остановился. Из темноты вышел Джеймс Бут в чистом сером костюме. Так мог бы выглядеть любой из их одноклассников. Возможно, сейчас у него появились деньги, и Генри совершенно точно знал, откуда. Итан вышел и пожал Джеймсу руку. Открыл заднюю дверь, и Джеймс, широко улыбаясь, сел рядом с Хелен.
— Это шутка, что ли? — Хелен посмотрела на Джеймса как на бродячего пса.
— Не будь снобом, Хелен, — пожурил ее Итан. — Это мэр Гувервилля. Родись он в богатой семье, мог бы через несколько лет стать мэром Сиэтла. Он прирожденный политик и генератор умных идей.
В зеркале заднего вида Генри увидел, что Хелен закурила сигарету и выдохнула дым Джеймсу в лицо.
— Хелен, — Джеймс протянул ей руку, — Итан так много о вас рассказывал.
— Забавно, а о вас ни слова не говорил. — Хелен едва коснулась кончиков его пальцев. Пепел с зажженной сигареты угрожал упасть ему на ладонь.
— В истории у вас имеется знаменитая тезка, — сказал Джеймс. — Из-за ее красоты в бой отправилась тысяча кораблей. Из-за вашей точно сразилась бы дюжина, и это комплимент. Современные военные корабли значительно больше древних. — Он забрал у Хелен окурок и затушил его в пепельнице. — Вот так. Не хочется что-либо поджечь.
— Посмотрим, — усмехнулась Хелен.
Генри глянул на Итана, думая, а не встречались ли Хелен и Джеймс раньше. Их взаимная неприязнь казалась странно знакомой.
— Хелен, веди себя прилично, — одернул ее Итан. — Да, у Джеймса немного денег, но у него есть идеи и дар убеждения, которые в современном мире можно назвать богатством.
— О, для таких, как он, у меня уйма названий, — фыркнула Хелен.
— Так перечислите. — Джеймс откинулся на спинку сидения и взялся руками за голову, словно наслаждаясь унижением. — Я весь внимание.
Хелен смерила его взглядом.
— Для начала, моя тезка из вашей истории предала своего мужа.
— Согласно тем мифам, которые я читал, она была дочерью богини, которую у мужа похитили.
— Но она ничуть не возражала.
— Вы это своими глазами видели?
— А что, если да?
— Тогда я скажу, что вы неплохо сохранились.
— Как мило с вашей стороны это заметить, — ядовито отозвалась Хелен. — И в продолжение истории, после того, как муж ее вернул, она долго не прожила. Смерть жестока к влюбленным, не так ли?
— Любовь ужасна, если из-за нее начинается война на десять лет, — вздохнул Итан. — Что в сравнении с войной предательство.
Генри жалел, что мало знаком с этой историей. Мифологией и философией всегда больше интересовался Итан. Однако стоило признать правоту Итана: Джеймс оказался весьма умным человеком.
— Нет такого понятия, как ужасная любовь, — возразил Джеймс, подвигаясь ближе к Хелен.
— Вся она ужасна, — отчеканила Хелен, отодвигаясь от него.
— Мне на ум идет кое-что похуже, — почти что прошипел Джеймс.
Они успокоились, когда Итан вежливо кашлянул и вновь включил радио. Генри с облегчением вздохнул. Новостная программа закончилась, и теперь ведущий рассказывал историю о женщине, ее служанке и любви, которая стала возможной благодаря мылу «Айвори».
— О, а вот и реклама про тебя, Хелен, — усмехнулся Итан и процитировал песенку: — «С нашим мылом Хильда не похудеет, но сердце Генри покорить сумеет».
— Хильда! — воскликнула Хелен. — Надо написать на радио возмущенное письмо, чтобы они исправились. Или так, или Генри придется объяснить, что это за Хильда.
Они приехали в «Мажестик». Генри думал, что поведет Хелен внутрь, но Итан и Джеймс обступили ее с двух сторон, оставив его одного.
Ну и хорошо. Они дали ему шанс перевести дух и повнимательнее рассмотреть освещенный вход и грозовое небо. Вышибалы не было, поэтому Хелен, Джеймс и Итан сразу вошли внутрь, а Генри остался на тротуаре, радуясь, что может пару минут побыть один. Воздух пульсировал энергией, и будь Генри ребенком, он непременно захотел бы пробежаться по улице, вопя во все горло, просто чтобы избавиться от возбуждения. А сейчас, как бы это желание движения ни досаждало, оно помогало справиться с печалью.
Начался дождь. Едва на лицо Генри упали первые капли, в воздухе что-то изменилось. Генри платком утер капли с лица и глубоко вдохнул, наслаждаясь загадочным ароматом мокрой земли. По тротуару раздались легкие шаги. Он повернулся и увидел ее.
— Флора. — Генри шагнул к ней, но тут же взял себя в руки. Она стояла одна под черным зонтом.
— Генри. Я… — Она закрыла рот, и по ее виду было ясно, что больше всего на свете ей хочется исчезнуть.
Спустя секунду она отвела взгляд, а Генри понял, что готов позволить ей миллион раз разбить ему сердце, если она взамен разрешит каждый день видеть ее лицо.
— Что ты там застрял, Генри? — В дверях «Мажестика» стояла Хелен и поглаживала голову горжетки. — Мы все тебя ждем.
Генри сглотнул и сказал Флоре:
— Прости.
Он вошел в клуб, зная, что она идет следом и наблюдает за ним, но не мог себе позволить оглянуться или снова с ней заговорить. Он пришел сюда с Хелен и отнесется к ней с уважением. А еще он не подпустит к ней Флору, ведь Хелен может сказать что-то не то. Да и Флоре он не нужен, поэтому лучше сохранять достоинство и держаться от нее подальше.
***
Генри хотелось раствориться в музыке. Группа исполняла сложную композицию в размере пять четвертей в рваном ритме, которому казалось безумно тяжело следовать. Но Хелен и Джеймс опять завели разговор о Троянской войне и жертвах предательства Елены: гибели Ахилла и его возлюбленного Патрокла, самоубийстве Аякса, бесконечном странствии Одиссея. Они перекрикивали музыку, а мрачный Итан изредка вмешивался, чтобы охладить их пыл.
— Этих людей сгубила любовь, — настаивала Хелен.
— Их убила война. Война. — Джеймс допил свой коктейль. — Война — это орудие смерти.
— Но война началась из-за любви. — Хелен взяла сигарету и наклонилась к Итану за огоньком.
— Вы говорите о любви так, словно она корень всех зол, — заметил Джеймс.
— А у вас не вышло доказать, что это не так. — Генри удивился, увидев в ее лице одновременно обиду, злость и страх. Что случилось с Хелен, что она так себя чувствует?
Итан подал знак официанту, чтобы тот принес еще коктейлей, но Хелен покачала головой:
— С меня хватит. — Она встала.
— Хелен, ну не будь такой, — сказал Итан. Генри хотелось поддержать друга, но он не смог.
— Какой? — отозвалась Хелен. — Это просто дружеский спор. Мистер Бут считает, что любовь — это нечто волшебное, а я утверждаю, что она — скорейший путь к смерти.
— Рад, что вы с кузеном расходитесь во мнениях, — заметил Джеймс.
— Д-давайте послушаем м-музыку, — заикаясь, предложил Итан, но Хелен была непреклонна.
— Спасибо, что познакомил с другом. — Она взяла сумочку. — Он очарователен. Но мне пора домой.
Итан встал. Джеймс положил руку ему на плечо.
— Я о ней позабочусь. Чувствую, что это я повинен в столь неловкой ситуации.
— Позвольте мне. — Генри встал.
— Нет, я ее отвезу, — сказал Итан. Официант бросился к ним, словно боясь, что компания уйдет, не заплатив.
— Сядьте, оба, — велела Хелен. — Меня может проводить мистер Бут, хотя я сомневаюсь, что ему есть чем заплатить за такси.
— Есть-есть, верите или нет, — кивнул Джеймс.
Генри попытался отойти от стола и проводить Хелен, но ноги словно приросли к полу. Забавное ощущение. Он глянул на Итана, который пожал плечами и отпил коктейля. Хелен и Джеймс, продолжая пререкаться, вышли из клуба.
— Забудь о них, — вздохнул Итан. — Устроили тут балаган. Хелен всегда портит все веселье, всю жизнь так. Прости, дружище.
Потрясенный Генри плюхнулся на стул рядом с ним и залпом допил свой напиток. Какой странный вечер, странный и ужасный.
На другом конце зала он заметил Флору. Она только что поставила пустой бокал шампанского и заметила, что Генри на нее смотрит. Но как только он улыбнулся и помахал, закрыла глаза. Но он не расстроился, поскольку имел возможность смотреть на нее, и для нее это что-то значило. Она так красива, когда поет. Так красива. И никогда не будет ему принадлежать.
Глава 31
Обреченные провести вечность вместе, Любовь и Смерть никогда не действовали как союзники. Но покидая «Мажестик», они преследовали одну цель — удержать людей внутри клуба, пусть и каждый по своим причинам. Смерть замедлила ход времени, а Любовь повлиял на сердца Генри и Итана, чтобы те послушно остались на своих местах. Выполнив эту миссию, Любовь и Смерть снова встали по разные стороны баррикад.
— То, что ты творишь с этим парнем, — сказала Смерть, — просто позорно и безответственно.
— С Генри? Это ты играешь с ним, как кошка с мышью.
— Я имела в виду Итана, — прошипела она. — Не думаешь, что он уже на грани?
— Я веду Игру. Итан любил Генри. Теперь он любит меня. Ты же рвешься убивать. Это ужасно. Никогда в истории Игры…
— Не думаю, что ты вправе предъявлять такие обвинения, — перебила Смерть. — Я взяла на себя те смерти, чтобы избавить тебя от этой ноши. Для нее ты недостаточно силен.
Любовь притих, и Смерть продолжила уже мягче:
— Зато я пока не преуспела в любовных делах. Генри почти на меня не смотрит. Только подумать, а я ведь сделала ему по меньшей мере тридцать семь бутербродов.
Услышав это признание, Любовь рассмеялся, и Смерть вместе с ним. С неба полило еще сильнее. От плеч обоих валил пар, смешиваясь с ночным туманом. Любовь обнял Смерть за плечи.
— Иди домой. Обсушись, выпей чего-нибудь теплого.
— Домой — это куда? — уточнила она.
— К Итану, конечно. Если ты сейчас исчезнешь, Джеймсу Буту прямой путь на виселицу.
— Не искушай меня. — Ее веселье обрадовало Любовь, пусть Смерть ликовала по поводу его возможной гибели. — Но я не могу отправиться домой сразу. Сначала нужно кое-что сделать. — Ее глаза потемнели, и она исчезла, прежде чем он успел спросить, что именно.
Стараясь не тревожиться поспешным уходом Смерти, он подошел к машине Флоры. Сначала подумал открыть капот и вытащить какую-нибудь важную деталь — испачканную маслом шестеренку или один из этих искрящихся поршней, благодаря которым железное чудище ревет. Но для того, чтобы замысел сработал, повреждения должны быть видимыми.
Остерегаясь свидетелей, Любовь изменил внешность. Теперь его брюки и пиджак были черными, как и шляпа, скрывающая светлые волосы. Любовь вынул из кармана складной нож — в Гувервилле все носили оружие — и по очереди проколол все колеса. Стоя на мощеной булыжником мостовой, он несколько минут понаблюдал, как из шин выходит воздух. Когда дождь полил еще сильнее, Любовь поднял лицо к звездам, которые всегда есть в небе, даже когда их не видно. Звездам, которые пылают и сгорают в холодном одиночестве космоса, рассеивая тьму так долго, как могут.
Глава 32
Флора услышала все, что нужно. Пичез играл неплохо, но недостаточно хорошо для «Домино», по крайней мере в долгосрочной перспективе. Возможно, получится уговорить Дока иногда одалживать им контрабасиста, пока они ищут нового постоянного участника в группу. Флора решила завтра же дать объявления и впервые со дня смерти Грэди почувствовала себя хорошо. Ясность решения в сочетании с пузырьками шампанского в животе подарила ей смелость — ту самую дерзость, с которой она выписывала петли над озером Вашингтон.
На пути к выходу она прошла мимо столика Генри. Его спутница куда-то ушла — вероятно, в дамскую комнату. Флора до последнего притворялась, что не замечает Генри, но когда он поднял на нее глаза, остановилась и наклонилась к его уху, положив руку в перчатке ему на плечо.