— Он хорошо играет, — прошептала она. — Но до тебя ему далеко.
Ее губы коснулись уха Генри. Флоре хотелось задержаться подольше, вдыхая его аромат, или даже повернуть его за подбородок к себе и поцеловать в губы, всего один раз. Но она не стала. Этому не суждено случиться. Никогда.
Флора забрала из гардероба пальто и вышла на улицу. Дождь лил как из ведра, поэтому она сразу раскрыла зонт и уже почти дошла до машины, когда заметила нечто ужасное: все четыре колеса спустило. Несколько минут Флора смотрела на автомобиль, не зная, что делать дальше: поймать такси или дойти до дома пешком. Прогулка обойдется бесплатно. Едва она решилась отправиться в путь, сзади раздались шаги. Оглянувшись, она увидела Генри, Итана и парня примерно их возраста. Девушка куда-то подевалась.
— Похоже, у тебя колесо спустило, — сказал Генри.
— А то и все четыре, — ответила она.
— Мы на машине, можем подвезти, — предложил он. — Вообще без вопросов.
— Нет, спасибо, я лучше пройдусь.
— Флора, уже почти полночь, и дождь идет. Ты до нитки вымокнешь.
— Чепуха. — Она подняла зонт повыше и прижала к себе сумочку. Идти всего пару километров. Даже на высоких каблуках прогулка займет не больше двадцати минут. Да и после ее признания садиться к ним в машину было бы опасно.
— Позволь нам тебя подбросить. — В глазах Генри светилась мольба.
— Спасибо, но нет. — Она развернулась и зашагала в сторону дома. Туфли придется выбросить, и сама она умрет от простуды, зато сохранит гордость. Этого ей достаточно. Желая поскорее уйти от Генри, она ускорила шаг.
Глава 33
Смерть не стала возвращаться в особняк Торнов, а обернулась черной кошкой и жалобно мяукала, пока старушка не впустила ее в дом. Бабушка Флоры аккуратными стежками шила лоскутное одеяло. Игра игрой, но время этой женщины пришло, и никто, даже Любовь, не станет обвинять Смерть в ее убийстве. Старушка почти закончила одеяло, которое лежало на столе перед ней: буйство красок и лоскутов, годами вырезаемых из старых платьев и мешков из-под муки, теперь казалось упорядоченным и напоминало цветущие хризантемы.
Отчасти кошачья душа Смерти хотела броситься на стальную иголку и продетую в нее нить, которая змеилась по пальцам швеи. Смерть не поддалась бы этому желанию, но все равно подкралась ближе и уставилась на бабушку Флоры своими загадочными черными глазами.
— Вижу, что ты там, смотришь на меня, — сказала Марион. — Не думай, что я этого не знаю.
Смерть лизнула лапу и почесала себя за ухом.
— Когда доживаешь до моих лет, — пробормотала Марион, заканчивая еще один маленький стежок, — лучше видишь суть всего.
Смерть опустила лапу.
— Конечно, нет смысла об этом говорить. — Марион внимательно оглядела результат своего труда и сделала еще несколько стежков. — Люди сочтут, что у тебя не все дома, если ты им расскажешь. Не ожидала, что ты будешь в таком облике, хотя была готова размозжить тебе черепушку, если ты как-то навредишь моей Флоре. Размозжить черепушку, слышишь? Может, даже вот этой лампой. — Она указала на тяжелую медную лампу в виде свистящего мальчика.
Махнув хвостом, Смерть подошла к креслу у окна, в котором Марион часто ждала возвращения Флоры домой. От кресла пахло старостью — сладковатый пудровый аромат. Смерть с легкостью обернулась человеком, чей облик, как она надеялась, порадует Марион.
Старушка выронила иглу.
— Вивиан?
— Нет, просто та, кто ее помнит. — Смерть пригладила складки платья — точь-в-точь такого же, как то, что было на дочери Марион, Вивиан, в ночь ее гибели. — Считайте это подарком вам.
— О да, это подарок, — судорожно выдохнула Марион. Приподняла очки и смахнула набежавшие слезы. — Рада, что не только я ее помню. Но от этого, конечно, еще хуже. Когда умирает ребенок, никто не хочет бередить матери душу разговорами о нем, а потом, когда до матери это наконец доходит, время уже прошло и все забыли. Все, кроме тебя. — Она сняла очки, уже не пытаясь остановить слезы. — Позволь мне минутку тобой полюбоваться. — Найдя иглу, Марион закрепила ее в рукоделии. Вытерла лицо и прикрыла рот ладонью, сдерживая всхлип. Какое-то время помолчав, она произнесла: — Я так скучала по тебе, дитя мое.
Смерть не шевелилась, едва вынося эту сентиментальную часть. Но ничего, осталось недолго.
— Ты бы гордилась дочкой, — сказала Марион. — Она уже взрослая. Такая независимая. И поет, но не так, как ты, а по-другому. А еще она летает на самолете и мечтает перелететь через океан, хотя я знаю, что это верная смерть. — Она осеклась, вспомнив, с кем говорит. Надела очки и, приподняв одеяло, спросила: — Если можно, один шкурный вопрос: могу я закончить шитье? Осталось совсем чуть-чуть.
Смерти очень хотелось слегка изменить внешность, чтобы выглядеть не полной копией Вивиан, а скорее походить на ее несуществующую сестру. В такие минуты принимать облик близкого умирающему человека казалось несколько назойливым. Но Смерть сдержала этот порыв, не желая убивать в старушке надежду.
— Шейте, конечно, — кивнула она. — Я вам не помешаю.
— Спасибо. Терпеть не могу незавершенные дела. — Марион воткнула иголку в ткань и снова подняла глаза на Смерть. — Знаете, у вас не получилось передать цвет ее глаз.
— Так и есть. — Смерть пожала плечами. — Моя задача требует особого видения, поэтому глаза всегда остаются неизменными.
Женщины сидели в тишине, пока минутная стрелка часов на каминной полке не сделала еще один полный оборот. Полночь. Раздался первый из двенадцати ударов. Марион вздохнула.
— Разумная женщина уже бы десятый сон видела, но я как знала, что должна сегодня закончить рукоделие. Точно знала. — Под бой часов она сделала еще три стежка, вновь остановилась и приложила руку к сердцу. — Я знала, что ты придешь. Сердцем чуяла.
— Поздно уже, — сказала Смерть на третьем ударе часов и положила руки на подлокотники, готовясь встать.
— Я так и не закончу. — Марион окинула взглядом одеяло: миллионы крошечных стежков, воплощающих миллионы минут, которые никогда не вернуть.
Смерть покачала головой.
— Жизнь, в которой все дела закончены — слишком осторожно прожитая жизнь. — Смерть верила в то, что говорила. Она бы никогда и никому не стала лгать в такой обстановке. — Идем.
Марион глянула на дверь, и Смерть нахмурилась.
— Шерман не придет, как и Флора. А если вы побежите, я вас все равно догоню.
— Да не в этом дело, — сказала Марион почти с улыбкой. — Побежать... подумать только! Я просто пыталась представить, как это воспримет Флора. Может, есть какой-то способ...
— Увы, нет. — Смерти действительно было по-своему жаль. Она не могла избавиться от тела — от этого Флоре стало бы только хуже.
На десятом ударе часов Смерть встала. Остановив время для всех, кроме себя и Марион, она, все еще в облике Вивиан, пересекла уютную гостиную. На нее нахлынули непрошеные воспоминания о жизни Вивиан, и Смерть с горечью поняла, что Флора была слишком маленькой, чтобы запомнить мать. Марион в последний раз провела руками по одеялу, пересела на диван и похлопала по месту рядом с собой.
— Посиди со мной немножко, — попросила она.
Усевшись на диван, Смерть почуяла запах души Марион, и на нее накатил ужасный голод.
— Как это работает? — спросила Марион.
Смерть взяла ее за руку. Марион обняла Смерть за плечи и наклонилась к ней, коснувшись лбом лба. В это мгновение воспоминания хлынули буйным потоком, и матери, и дочери, разделенные, но сшитые вместе...
И тут глаза Смерти побелели: жизнь Марион устремилась в нее, утоляя бесконечный голод, пока Смерть не почувствовала, что вот-вот лопнет.
С коротким «О!» Марион испустила дух. Тело обмякло. Смерть высвободилась из объятий покойницы и уложила тело на диван. Подложила под голову подушечку для иголок, сняла со старушки все еще теплые тапочки и аккуратно поставила на пол. Сняла с Марион очки, но глаза оставила открытыми.
Смерть посмотрела на одеяло, затем на часы и снова на одеяло. Взяла иглу, завороженная тем, что такой маленький острый предмет способен соединить так много лоскутов. Смерть вдохнула успокаивающий запах хлопка, детской присыпки и пчелиного воска, которым Марион натирала нить.
Смерть принялась за шитье, сначала с непривычки медленно, но потом, когда немного набила руку, все быстрее. Затем, так же внезапно, как начала шить, она встала и вновь запустила время. Часы пробили последние три удара, и Смерть исчезла.
Глава 34
Генри взял из «кадиллака» зонт и помахал на прощание Итану и Джеймсу, решив пойти за Флорой и проследить, чтобы она без помех добралась домой. Если он будет идти за ней шаг в шаг, она даже ни о чем не догадается.
Ему нравилось смотреть, как она идет, как зонт лежит на ее плече, как юбка обвивает ноги, как уверенно стучат каблуки по тротуару. Цок-цок-цок в ритме сердца, приглушенные нежным шепотом дождя.
Время от времени Флора то замедляла, то ускоряла шаг. Генри давно привык подстраиваться под ритм других музыкантов, поэтому ему не составляло труда выдерживать ее темп. Но, миновав несколько кварталов, Флора остановилась, чем несказанно его удивила. От гаража отдалось эхо его собственных шагов. Флора стояла, словно прислушиваясь, и Генри ждал, что она обернется. Но она не стала.
Когда Флора пошла дальше, Генри последовал за ней, но, пройдя немного, она исполнила танцевальное па, которое он не сумел повторить. На этот раз, услышав его шаги, она повернулась.
— Мне показалось, что я слышала тень.
— Самую шумную из теней за всю историю. Извини, если напугал.
— Должно быть, ты спутал меня с какой-то другой девушкой, которая может испугаться прогулки.
— В полночь? Под дождем?
Флора высунулась из-под зонта и изобразила, что капли дождя ее ранят.
— Можешь так и идти следом, а можешь пойти рядом. Правда, сегодня у меня нет с собой имбирного пряника.
Она помнила тот день из детства, когда в город прибыл Чарльз Линдберг! От удовольствия Генри забыл о своей обиде. Не время помнить о ней, шагая рядом с Флорой, думая о ее голосе, умирая от желания узнать ее мнение о сегодняшнем концерте. В жизни Генри не было никого, с кем можно было обсудить значение музыки. До этого дня он и не понимал, как жаждал подобного общения.
Зонтики столкнулись, обдав хозяев ливнем капель, и Флора рассмеялась.
— Под моим хватит места для двоих. Иди сюда.
Она приподняла зонт, а Генри закрыл свой. Флора взяла его под руку. А она не такая высокая, как ему запомнилось. Ее макушка на пару сантиметров не доходила до его плеча. Но у нее все равно идеальный рост. Генри мог бы легко обнять ее за талию...
— Что, язык проглотил? — Флора подняла на него глаза.
— Проглотил? — Как хорошо, что она не умеет читать мысли. — Что думаешь о сегодняшнем концерте?
— Один из лучших контрабасистов на моей памяти, но не самый лучший.
Сердце Генри забилось быстрее, но тут они повернули на улицу, где жила Флора. Генри хотелось узнать, кто же лучший, хотелось, чтобы лучшим по ее мнению оказался он, и от этих мыслей ему стало неловко.
— О-о-о, стой! — воскликнула Флора. — Слушай — полночь.
Генри замер рядом с ней, чувствуя, как поля ее шляпы касаются его плеча, как подол платья задевает ноги, как Флора дышит. Сквозь шум дождя донесся звон колоколов церкви вдали. Время замедлилось, и не осталось ничего, кроме мурашек по коже от перезвона. Когда колокола замолчали, Генри смог выдохнуть.
Склонив голову, Флора посмотрела на свой дом.
— Странно. В гостиной горит свет. Обычно в такое время бабушка уже спит.
Дойдя до крыльца, Флора выскользнула из-под зонта, взбежала по ступенькам и, найдя в сумочке ключи, отперла дверь. Ворвалась в дом, оставив дверь нараспашку. Генри колебался, стоит ли ему заходить. И тут Флора закричала.
***
Генри поспешил в дом, готовый драться с грабителем, но увидел, что Флора стоит на коленях перед диваном и плачет. Ее бабушка лежала с широко открытым ртом, губы посинели, но именно открытые глаза давали понять, что она умерла.
Генри застыл на месте. Звать доктора уже поздно. Полиция ничего не сможет сделать. Он чувствовал себя лишним, но не мог оставить Флору одну. Только не это. Он сел рядом с ней и молчал, пока спустя несколько минут Флора сама к нему не повернулась.
— Может, позвонить кому-нибудь?
Флора покачала головой.
— У дяди нет телефона.
— Друзья? Священник?
— Никого, кому можно позвонить в столь поздний час.
— Может, Итан? Я могу ему позвонить, и он приедет. — Остается надеяться, что трубку снимет он, а не кто-то из его родителей. Те станут задавать вопросы, на которые Генри не хотелось бы отвечать.
— И что потом?
Генри тут же замолчал.
— По крайней мере коронеру позвонить надо.
— Подожди немного. Хоть чуть-чуть посидеть рядом с ней. — Флора расправила простое домашнее платье бабушки и осторожно закрыла ей глаза.
Потом прислонилась к дивану, сняла шляпку и положила на пол. Генри задумался, что скажут люди, узнав, что он был здесь, у Флоры дома, после полуночи и наедине. Если его волнует их репутация, надо уходить. Генри с трудом сглотнул. Некоторые вещи намного важнее общественного мнения.
***
Генри уже видел смерть. Сначала сгорели в лихорадке его мать и сестра. Накануне они были здоровы, а наутро проснулись с температурой. Затем несколько ужасных дней он бессильно наблюдал, как им становилось все хуже, как трескались их губы и мутнели глаза. Перед тем, как испустить дух, его мама вслух грезила о месте, где в детстве проводила каникулы. Она словно беседовала с кем-то, кто давно покинул этот мир.
Как выглядит внезапная смерть, он узнал, когда отец вышел из дома без шляпы по причинам, которые семилетний Генри еще не понимал. «Отец вернется, когда поймет, что забыл шляпу, — думал он. — Подожду его у двери, и он порадуется, что я ее нашел».
Генри сидел на стуле в прихожей, держа на коленях отцовскую шляпу, когда в дверь позвонили. Со шляпой в руках он вскочил, недоумевая, почему отец просто не зашел в дом. Генри открыл дверь, готовый сказать: «Папа! Смотри, что ты забыл!»
Но на крыльце стоял не отец, а два серьезных полицейских, которые также держали шляпы в руках. Усатый попросил Генри привести маму.
— Не могу, сэр, — вздохнул мальчик.
— Это очень важно, — сказал второй полицейский.
— Она умерла, сэр, — ответил Генри. — Как и моя сестра. Мы с папой остались вдвоем. Слуг пришлось уволить после биржевого краха.
Полицейские на большой патрульной машине отвезли его в участок. Посадили за старый деревянный стол. Кто-то принес из закусочной бумажный пакет, и пока Генри ел жирный пончик, усатый полицейский сообщил ему о смерти отца. Подробности Генри узнал только через несколько лет, услышав тихий разговор родителей Итана. С тех пор он жутко боялся высоты.
Генри вздрогнул, выныривая из воспоминаний. Флора смотрела на камин.
— Тебе холодно? — Ему хотелось чем-то себя занять.
— Холодно? — переспросила Флора. — Может быть.
Генри нашел растопку и спички, и вскоре в камине уже пылал огонь. Было не то чтобы очень холодно, но занятие помогло Генри успокоиться, да и пламя внушало умиротворение. Он зажег в гостиной свет, прогоняя ночь, а потом сел рядом с Флорой почти вплотную, чтобы чувствовать ее тепло.
— Она пекла лучшие в мире имбирные пряники, — прошептала Флора.
— Помню, — кивнул Генри.
Она подвинула руку ближе к нему.
— Надо было тебе попробовать ее жареного цыпленка. А сейчас... — Она не договорила, боясь, что снова заплачет.
— Жаль, что я не успел, — тихо сказал Генри. — Жаль, что я...
— Жаль, что я тогда тебе отказала, — вздохнула Флора. — Я не хотела говорить «нет». Удивилась, что ты пришел, да еще с контрабасом, а я себя ужасно чувствовала из-за того, что мы сделали, и из-за Грэди, и просто не могла... — Она взялась мизинцем за его мизинец, и сердце Генри едва не выскочило из груди.
— Забудем об этом, — выдавил Генри. — Я явился без приглашения. Понимаю, что свалился как снег на голову. И у нас нет... В общем, давай забудем. — Он хотел сказать, что она ему ничем не обязана, что он понимает, почему ее семья не хочет, чтобы Флора связывалась с парнем вроде него.
— Нет, — покачала головой Флора и спрятала лицо в ладони. — Прости меня. Все это... Не могу объяснить. Не хочу быть жестокой. Во мне уже давно что-то сломалось, и лучше тебе держаться от меня подальше.
Генри оцепенел. Сгорать от любви к ней и не иметь взаимности — лезвие бритвы причиняет меньшую боль.
— Ты проголодалась? Я могу пожарить яичницу или еще что-нибудь. — Он встал.
— Не думаю, что смогу проглотить хоть кусочек. Но если ты голоден, пожалуйста, поешь. — Флора проводила его в кухоньку и села за стол на безопасном расстоянии, сворачивая и разворачивая салфетку, пока Генри хозяйничал.
Он нашел противень, положил на него ломтики бекона и сунул в духовку. Пока бекон жарился, Генри взял из ледника яйца, разбил в миску шесть штук, взбил венчиком и долил сливок. Поставил сковороду на слабый огонь и вылил в нее яйца.
— Ты готовишь совсем как бабушка, — улыбнулась Флора.
— А что, яичницу можно приготовить как-то по-другому? — Помешивая яйца деревянной ложкой, Генри задумался, как бы снова вернуть разговор к теме музыки. Ему хотелось задать Флоре миллион вопросов, узнать ее мнение о миллионе вещей. Но он молчал — время не то. Возможно, сейчас они в последний раз вдвоем, но даже если так, покой Флоры был для него важнее всего.
О музыке заговорила сама Флора:
— Знаешь, Пичез неплохо играет. Но ты лучше держишь ритм и играешь смелее.
Генри попытался скрыть радость.
— А их певица, как бишь ее, тебе и в подметки не годится. Хотя...
— Руби? Сегодня она была не в форме. Обычно поет восхитительно. — Флора снова занялась салфеткой.
Закончив готовить, Генри оглянулся в поисках тарелок. Флора читала его намерения, как ноты с листа.
— Второй шкафчик от раковины.
Он кивнул, нашел тарелки, разложил по ним яичницу и сверху пристроил ломтики бекона. Выглядело не очень изысканно, и петрушкой он не стал украшать, как делала Глэдис в доме Торнов, но пахло все так, как должно.
— Хотя что? — Флора положила салфетку на колени.
Генри поставил перед ней тарелку.
— Хотя ты можешь еще лучше. Мне так кажется.
Флора настороженно на него посмотрела.
— Может быть. — Она со вздохом перевела взгляд на тарелку. — Наверное, надо попытаться поесть. Предстоит длинный день, и вряд ли мне удастся поспать.
— Только если ты правда хочешь есть, — сказал Генри. — Мне просто нужно было чем-то себя занять. Да и бекон я обожаю.
Часы пробили один раз. Флора поднесла вилку ко рту. По щеке покатилась слеза. Флора сглотнула и вытерла лицо.
— Я осталась совсем одна.
— Неправда. — Как бы ему хотелось найти правильные слова! — У тебя есть дядя.
— Это не то. Бабушка ведь меня вырастила.
Генри хотелось пообещать всегда быть рядом, но он не мог произнести эти слова. Она сама должна захотеть.
— Я останусь с тобой, пока нужен, — сказал он.
— До приезда коронера. Мило с твоей стороны. — Она вздохнула и отодвинула тарелку. — Пойду ему позвоню.
Она подошла к нише, где стоял телефон. Набрала телефонистку, которая соединила ее с участком. Флора быстро сообщила о произошедшем. Ее голос только раз сорвался, и у Генри защипало в глазах, когда он это услышал.
Флора вернулась за стол, доела и начала мыть посуду. Генри последовал за ней.
— Расскажи о своей бабушке. — Он взял у нее мокрую тарелку и начал вытирать, думая о своей жизни после смерти матери и сестры. Отец не разрешал ему о них говорить. Сказал, что слова ничего не изменят.
А после смерти отца никто не хотел о нем упоминать из-за того, что он добровольно ушел из жизни. Из-за этого замалчивания Генри казалось, что его родные никогда не существовали где-то вне его памяти. Прошло так много лет, что он уже начинал сомневаться, случилось ли это все на самом деле, правда ли у него были родители и обожаемая сестренка и он был для кого-то самым важным человеком в мире.
— Что бы ты хотел узнать? — спросила Флора.
— Все, что ты хочешь помнить.
Пока они прибирали в кухне, Флора рассказывала ему одну забавную историю за другой. Однажды бабушка положила крем в банку из-под майонеза, и Флора приготовила сэндвичи с курицей и кремом, думая, что это майонез. В другой раз Флора добавила в кукурузный хлеб соли вместо сахара, но бабушка все равно съела свою порцию и сказала, что ничего вкуснее в жизни не пробовала.
— И еще она шила лоскутные одеяла, — продолжила Флора. — Когда у кого-то из знакомых рождался малыш или просто так, когда ткань была. Этому научила ее бабушка, которая с помощью лоскутных одеял передавала шифровки беглым рабам. Они придумали целую систему сообщений и часто вывешивали одеяла на заборы или занавешивали ими окна.
Генри глянул на одеяло на столе в гостиной.
— А в этом тоже есть послание?
— Уверена, что да. Бабушка всегда прятала его в своих одеялах, каждый раз одно и то же.
— И какое?
— Ну, это может показаться глупым... — засмущалась Флора.
— Не хочешь — не говори. — Генри убрал тарелки в шкафчик и принялся натирать стакан.
— Да в нем нет никакой тайны. Просто... в общем, бабушка в каждом одеяле говорила, что меня любит. Она всегда вшивает — вшивала — куда-нибудь маленькое сердечко.
— Здорово, тайное послание, — восхитился Генри, ничуть не считая это глупым. Тайные послания использовались веками, чтобы завоевывать сердца и побеждать в войнах. Спартанский полководец Лисандр получал шифровки на поясе[13]. Это единственное, что заинтересовало Генри, когда на уроке истории им рассказывали про Пелопоннесскую войну. — Давай его найдем.
— Бабушка не закончила одеяло.
— Давай просто посмотрим, — предложил Генри. — Ничего ведь не случится.
Флора подняла одеяло и начала рассматривать.
— Нашла?
— Нет. Бабушка все-таки его закончила. Она его целую вечность шила и наконец дошила.
Кто-то легонько постучал в дверь. Генри вышел в садик, а Флора открыла коронеру. Тучи слегка разошлись, и стали видны тоненький серп луны и россыпь звезд. Генри попытался читать по ним как по нотам, чтобы разобраться, какую песню поют небеса, но вариантов было столько, что он оставил это занятие. Вдохнул ночной воздух, чистый и полный надежд. Несмотря ни на что, Генри был спокоен, сознавая, что сделал для Флоры все, что мог.
Когда коронер ушел, Флора вновь позвала Генри в дом. Они сидели на кухне, не в силах перейти в гостиную. На диване все еще оставались вмятинки там, где лежало тело старушки, и Генри не мог даже представить, каково их потревожить. Флора все извинялась за слезы, и Генри хотел сказать, что все нормально и он ее понимает, но не был уверен, что стоит.
— Устала? — спросил он.
— До чертиков, — кивнула Флора. — Но я вряд ли усну.
— Мне уйти? Я...
— Останься, — попросила она. — Хотя бы до рассвета.
Она накрыла его руку ладошкой. Генри желал наклониться к ней, коснуться ее лица, прижаться губами к губам. Когда он об этом подумал, Флора засмущалась и опустила глаза. Ресницы затрепетали, отчего сердце Генри забилось еще быстрее. Ударила молния, грянул гром и снова полился дождь, словно буквы в жидкой книге.
Генри ее не поцеловал. Ему хотелось, но сдержанность была его подарком Флоре.
Они слишком устали, чтобы говорить, и поэтому просто сидели рядом, прижавшись друг к другу, и медленно проваливались в сон без сновидений.
Когда Генри проснулся, дождь уже прошел. За окном занимался рассвет. Флора уже встала и варила кофе. В центре стола стояла тарелка с тостами, но Генри не мог задерживаться. Нужно вернуться домой, пока Торны не заметили его отсутствия, а еще важнее уйти отсюда, пока его не увидел никто из соседей Флоры, иначе ее репутация будет погублена. Да и уроки начнутся всего через несколько часов.
— Тебе кто-нибудь поможет с машиной? — спросил он, вспомнив о спущенных шинах.
Флора пожала плечами и прижала пальцы к векам.
— Разберусь. Утром надо будет найти дядю. А днем я должна работать на аэродроме, но придется все отменить.
— Позвони, если что-то понадобится. — Он коснулся ее руки. — Сожалею о твоей бабушке. — Генри написал на листке бумаги свой номер телефона и одним глотком выпил обжигающий кофе, не обращая внимания на боль.
Несколько минут спустя он уже стоял в дверях. Флора так же легко коснулась его руки.
— Можно один вопрос?
— Конечно. — Сердце замерло.
— Ты все еще хочешь играть в группе? Ты... ты мог бы нам пригодиться.
Генри задумался. Да, она ужасно ранила его самолюбие. Вдобавок будет почти невозможно объяснить это Торнам, и он не знал, как совместить работу с учебой. Сказать «да» означает «нет» для всего того, что давало ему ощущение безопасности и защищенности.
Но он все равно сказал «да», зная, что жизнь больше никогда не будет прежней.
Глава 35
Как Любовь и надеялся, Итан не опечалился, когда Генри пошел за Флорой.
— Он такой, — сказал Итан, держа руку над головой в тщетной попытке защититься от дождя. — Всегда поступает правильно. Это не будет по-свински, если мы уедем? — Он открыл дверь и робко посмотрел на Любовь.
— Ни в коем разе. Не возражаешь, если я сяду вперед?
Итан кашлянул.
— Как тебе угодно.
Его голос слегка дрогнул, и человек бы этого не заметил, но Любовь, умея тонко чувствовать, увидел, что все тело Итана словно вспыхнуло. Ему хотелось подвинуться ближе к этому прекрасному юноше, помочь ему понять, что вожделенной им любви не стоит бояться или стыдиться. Если Итан смирится с тем, что полюбил мужчину, он точно поймет чувства Генри к Флоре. Возможно, тогда они смогут бороться плечом к плечу, как братья, даже если против них будет весь мир.
Но он не потянулся к Итану. Не сейчас. Любовь включил радио, где как раз звучала реклама чистящего средства «Санбрайт». Люди и их страх перед грязью...
— Добро пожаловать на очередную встречу младшего сестринского корпуса «Санбрайт»! Наше собрание, как обычно, начнется с официального приветствия и гимна. Прошу всех встать! Отдайте честь и повторяйте за мной!
— Эх, как бы мне хотелось заиметь приемник в Гувервилле, — сказал Любовь, постукивая по приборной доске. — Хотя, конечно, у нас нет электричества, чтобы он работал. Но все равно, намного интереснее слушать радио, чем то, как мужики поют и гремят тазами.
— Сестры, вы, конечно, знаете, что все общества, клубы и ложи обладают внутренней информацией, которую нужно хранить в тайне от тех, кто в них не состоят. Возьмем для примера младший сестринский корпус «Санбрайт»....
— Вот только обойтись бы без глупой рекламы. Сестринский корпус. Тайны. — Он выключил радио. Неловкость, казалось, можно было потрогать, и Любовь пожалел о неизбежном расставании. Да, оно разобьет Итану сердце. Но такова цена Игры. Иногда она выше, чем человек способен вынести.
Любовь вытащил из кармана блокнот и венецианскую ручку.
— Я тут думал о статье, над которой ты работаешь, — произнес он, на полную мощность включая обаяние Джеймса Бута. — И вспомнил об этом отрывке из одного греческого философа. — Он притворился, что читает Итану слова философа. Будь парень понаблюдательнее, то заметил бы, что в такой темноте ни зги не видно. Но, как Любовь прекрасно понимал, разум Итана померк, подавленный чувствами. — Гомосексуальность, — он помолчал, чтобы Итан понял, о чем пойдет речь, — считают постыдной варвары и тираны. Эти же варвары и деспоты считают постыдной и философию. — Итан молчал, не сводя глаз с дороги. — Эти правители боятся идей, их страшит дружба и повергает в ужас страсть — три свойства, зачастую присущие гомосексуальным отношениям. Развращенные и нечистые на руку политики ругают результаты этих свойств, потому что те не в их интересах.
Итан вцепился в руль так крепко, что костяшки пальцев побелели.
— Не вижу никакой связи с нами. — Он остановил машину. — То, чем мы занимались, это не оно. Я не такой.
Любовь коснулся руки Итана, даря спокойствие, однако не смог освободить его от печали.
— Разве ты не видишь, что та же система понапрасну растрачивает таланты всех жителей Гувервилля, которые хотят просто честно работать? Эта система ставит послушание выше мыслей и идей. Власть имущие с легким сердцем посылают людей на фронт, где те становятся калеками или погибают, но если человек задаст вопрос, его тут же объявляют предателем. Эта система могла бы бороться с несправедливостью, но она предпочитает ругать нечто столь простое и жизненно важное, как поиск второй половинки. Мы все рождены любить. Какая разница, какой расы или пола твоя вторая половинка, если вы оба счастливы? — Любовь взял голову Итана в ладони и вытер его слезы. — Зачем нужно выбирать страх, а не любовь? В каком мире это имеет смысл?
Итан навалился на руль и всхлипнул:
— Я лучше умру, чем буду этим.
— Не говори так. — Если Итан умрет, Генри будет раздавлен. Это может стоить ему Игры, что означает и смерть Флоры. Любовь даже думать о таком не мог, как бы ему ни нравился Итан. Он положил руку парню на спину.
Почувствовал, как бьется его сердце, и заставил свое биться в том же ритме. Он станет этой второй половинкой для Итана, и к черту последствия.