Тысячи и тысячи эмвама кричали, навечно похороненные здесь, навечно отгороженные от своего родного солнца. Целая эпоха страданий сжалась в единый вопль…
Вместе с ними кричала Мимара.
Клирик приблизился к присмиревшим охотникам, плывя в вертикальном черном пятне, словно в капле дегтя, пролитой на невидимую воду. Его лицо и руки утонули в дряхлых чертах нелюдского короля.
— Голод, — стенал голос, разносясь по всему основанию горы, — голод гложет меня… раскалывает, как истлевший камень.
Ахкеймион надрывался так, что капельки слюны забрызгали его спутанную бороду. Хотя Мимара стояла рядом, ей был слышен только вопль миллионов глоток.
Невзирая на слабость, волшебник с силой дернул ее назад, подальше от приближающегося морока.
— Как же так? — стенал голос сквозь все корни мира. — Как может Бог быть голоден?
Над головой у них взлетели из земли фонтаны расплавленного камня, выплевывая струи оранжевого, золотого и зловеще багрового цветов. Один из охотников растворился в воздухе. Рядом с Мимарой упала рука, невредимая ладонь с предплечьем, сожженным до обугленной головешки. Лорд Косотер, который до этого адского наваждения упрямо не сходил с места, наконец, развернулся и побежал.
Весь отряд, вернее его остатки, бросился прочь.
Нечеловеческий смех. Она уже достаточно слыхала его, чтобы узнавать этот особенный звук, вначале глубокий и заливистый, с призвуками, уводящими в пучины мерзостей, недоступных человеческому пониманию.
Нечеловеческий смех, идущий из легких самой горы.
Бежали через скелет дракона, навстречу нарастающему ветру, и казалось чудом, что они в состоянии продраться сквозь него, что их не сдувает с ног и не несет по земле, как тряпки, назад, в тот ужас, что восставал у них за спиной.
Они ползком пробрались в другой коридор. Холод пронзал их, от него ныла каждая косточка. Карабкались навстречу ветру, не слыша его завывания.
Обреченные взывали к ним, стеная от голода, который выкручивает внутренности, душит, множит и без того невыносимые страдания…
Изнемогает от желания накинуться на новых жертв.
Оно вошло в коридор вслед за ними. Он вошел.
Тварь из Горы. Король Нелюдей.
Мимара как глиняный кувшин, внутренности полощутся, как створожившееся молоко. Достаточно будет одной трещины, и она расколется надвое, расплещет свое содержимое по полу. Мимара была на грани обморока. Она почувствовала это, когда попыталась позвать за собой волшебника. Остальные уже ушли вперед, так что до них уже едва доставал свет Суриллической Точки.
Все ушли, даже Сома.
Душа искала силы в некой внутренней молитве самой себе: Мимара, взывающая к Мимаре, — и вдруг она почувствовала действие порошка, который раздал им Клирик — квирри. Как будто нащупала ногами в воде устойчивые камешки.
— Давай! Ну же! — кричала она на волшебника.
Но ветер срывал слова с ее губ, словно листья с осенних ветвей.
Адское завывание растоптало их в прах.
Они перешли границу, за которой кончался выщербленный камень, тонущий во мраке, и начинался ровный пол. Но легче идти не стало. Ветер измучил Ахкеймиона до полного бессилия. Она буквально тащила его. И видела, видела, как вскипает по ту сторону черноты, приближается к ним бездна преисподней.
Старик что-то крикнул. Она не слышала звука, но знала, что именно он кричит…
«Оставь меня».
«Оставь меня. Дочка, брось, прошу тебя…»
Она не слушалась.
Странный древний гость… Что же он такое?
Почему она должна тягаться с исчадиями ада?
Теперь она тащила его за руку, рыдая навзрыд. Ахкеймион лежал на спине, и она волочила его вперед, методичными рывками, зная, что все уже бесполезно.
Заклинание она услышала, только когда оно с оглушительным треском отшвырнуло ветер назад и ударило ей в спину, так что она упала на колени. Колдовской напев не могли заглушить заполонившие все вокруг хлопание ветра и грохот…
Рушится все. Валятся вниз комья земли. Гора сжимается и оседает.
Ветер кончился.
В тумане висит свет.
В ушах звенит. Всплывает звук…
Кашель. Кашляет старик. Она видела его силуэт, проступающий сквозь пыль. Потрепанная старая тень.
— Надо двигаться дальше, — сказал сдавленный голос. — Я не уверен, что это его остановит.
Глаза саднили и слезились. Собственный голос отказывался ее слушаться.
— Надо двигаться дальше, — продолжил волшебник извиняющимся, но твердым голосом. — А то он выследит нас, идя вдоль полосы дерьма, которая протянулась за мной на милю, не меньше.
Она обнимала его, смеялась и всхлипывала:
— Акка… Акка!
— Пока все хорошо, — нежно сказал он и погладил ее по волосам, и она тотчас обхватила его, как ребенок. — Мимара…
— Я… я подумала… я подумала, что т-ты…
— Тише. Надо идти.
Держась под руку, они прошли разрушенную систему коридоров, придерживаясь дорожки, которую протоптали в пыли пробежавшие охотники. После стольких ужасов, бояться чего-то еще было нелепо, и все же у Мимары перехватывало дыхание от нового свербящего предчувствия.
— Как так вышло? — спросила наконец она. — Свет был у нас… Как они сумели забежать без нас так далеко?
— Потому что видели вот это, — ответил Ахкеймион, кивнув на темноту впереди.
Теперь увидела и Мимара: полукруглые очертания выхода, залитые бледно-голубым светом. До него было еще далеко, но даже здесь ее охватила всепоглощающая радость узнавания, ее обессиленную душу окатил восторг. Ей знаком был этот свет, и знание это было древнее, чем ее сознательная память. Под ним рождались ее предки от начала времен…
Свет неба.
Через выход скользили тонкие тени. Она услышала чей-то голос, который звал ее. Сома. Невзирая на всю усталость, в ней мгновенно запылал гнев. Так занимаются огнем дрова, даже если промокли и перепачканы грязью.
Словно прочитав ее мысли, волшебник сказал:
— В таких местах, как это, все люди — предатели…
Когда она глянула на него, прибавил:
— Сейчас не время выносить приговоры.
В отблесках потустороннего сияния его лицо выглядело изможденным до крайности. Сеть мелких морщинок и глубоких борозд очерчена черной пылью, пыль на щеках и на висках — по всей коже, изъеденной солью. Но в очах, как прежде, сверкали ум и решимость, к ним даже прибавлялся едва заметный оттенок мрачного юмора. Прежний Ахкеймион вернулся, пусть даже его, как и Мимару, поддерживал квирри. Он вернулся с тропы мертвых.
Среди оставшихся в живых Шкуродеров тоже царило оживление, так что на какое-то мгновение у Мимары появилось нелепое чувство, что она стоит среди театральной труппы, одетой в костюмы и загримированной для представления о разбитой артели скальперов. Но не только снадобье Клирика придавало им бодрость, но и счастливый поворот судьбы.
Они выбрались из Кил-Ауджаса.
— Я знаю это место, — проговорил волшебник. — Даже среди нелюдей оно вызывало изумление.
— Клирик назвал его Осью, — сказал Галиан, вместе с остальными неотрывно глядя наверх. С многодневной щетиной на подбородке, он выглядел другим, не таким циничным острословом, и больше походил на своих собратьев. — Великой Срединной Осью.
Затхлый запах влажной каменной кладки. Голоса звенели, отражаясь от воды и камня. Охотники стояли на уступе, высеченном вдоль изогнутых стен, которые вырисовывались в переменчивом мерцании зажженного Ахкеймионом света, образуя правильный цилиндр, уходящий вверх насколько хватал глаз и заканчивающийся яркой белой точкой. Поверхность его опоясывали вытянутые письмена, некоторые высотой в человеческий рост, другие вырезанные в рамках размером не больше ладони. От уступа спиралью поднималась в туманную высоту лестница шириной с галеотскую колесницу. Внутреннее пространство блестящим столбом пронизывала вода, падавшая с неведомых высот в озеро, которое черной зеркальной плоскостью лежало внизу. На секунду Мимаре представилось, что она смотрит вверх со дна какого-то немыслимого колодца, так что даже закружилась голова, — Мимара почувствовала себя паучком, сидящим на стенке этого колодца, пока боги не пришли зачерпнуть воды. Невозможно было поверить, что эта шахта проходит гору насквозь, что единое сооружение в состоянии связать небеса и преисподнюю у них под ногами.
— Несколько дней уйдет, — пробормотала Мимара.
— По крайней мере, вода у нас есть, — сказал Поквас. Он высунулся за край уступа, все еще неустойчиво стоя на ногах, так что Ксонгис и Сома ухватили его за отделанный стальными пластинками пояс. С закрытыми глазами танцор меча наклонился к ближайшей из серебряных нитей и зажмурившись, стал смывать с лица въевшуюся грязь и кровь. Прежде чем отойти от открытого края, он жадно пил воду. Остальных он потом предупредил, что вода коварна — «Так быстро падает, что зубы сломать может!» — но клялся, что она чистая и вкусная. Ниспосланная Богом.
Все начали подходить по очереди: каждый следующий держал за пояс или за кольчугу предыдущего.
Взволнованный Ахкеймион то и дело вглядывался в черные глубины пещеры, из которой они только что выбежали.
— У нас нет времени, — напомнил он лорду Косотеру.
Тот лишь молча посмотрел на него, и Мимара с облегчением вздохнула.
Вода вдруг оказалась единственной мыслью. Сколько времени прошло с тех пор, как ей удалось попить? Никогда в жизни, даже на корабле работорговцев, который продолжал преследовать ее в ночных кошмарах, никогда она не испытывала таких лишений. Квирри работал, поддерживал ее в вертикальном положении, как незримая внутренняя рука, помогал скованным мышцам, но тело, которое он подкреплял, балансировало на грани полного упадка сил. Когда действие квирри закончится…
Обязательно надо попить.
Возможно, заметив жажду в ее глазах, Сома уступил ей место в недлинной очереди. Она неохотно поблагодарила его, не в состоянии забыть вид его поспешно удаляющейся спины, всего несколько минут назад, когда она одна тащила Ахкеймиона по коридору. Что такого есть в подобных местах, глубоко спрятанных от солнца, что в один момент они могут пробудить храбрость, а в другой — начисто ее лишить? Неужели она, Мимара, настолько отличается от Сомандутты?
Он придержал ее за пояс, она наклонилась за край уступа и подняла лицо к серебряному потоку. Было больно, как и предупреждал Поквас. Холод щипал так, что кожа немела. Мимара ополоснула все лицо, подставила его под струи — утонченная пытка: вода била по голове кинжалами. Потом раскрыла губы навстречу хрустальному водопаду, и жизнь полилась в нее ледяной рекой. Зубы ломило так, что они чуть не трескались, но вкус был чист, как любовь ребенка. Она пила. Когда тело исстрадалось от жажды, вода словно молоко. Сквозь пелену слез она увидела высоко наверху голубую звездочку, и сердце подпрыгнуло, убедившись: это небо — небо! Они прошли сквозь Кил-Ауджас, вырвались из зубов дьявола. Они прошли по краю Ада. А теперь предстояло преодолеть еще один долгий путь и очутиться на пороге свободы… Небо!
Небо и вода.
С онемевшим, как маска, лицом, она отодвинулась от водопада, глядя, как стекают с нее ручейки, добавляя новые концентрические круги к тем, что уже беззвучно спорили на поверхности черного озера. Она заметила там, внизу свое отражение — тень, обрамленная светом.
За спиной с кем-то спорил Ахкеймион, объясняя, что волшебники не летают, они только ходят по отражениям земли на небе.
— Если внизу на земле яма, — наставлял он, — то и в небе тоже будет яма!
А потом она — почувствовала… Почувствовала?
Сома вытянул ее обратно, на безопасный уступ, но она задержалась на краю, вглядываясь вниз, в темные воды.
И почувствовала, как оттуда поднимается нечто.
Она видела в глубине мерцание, похожее на молнию в далекой темной туче.
— Акка? — прошептала она, но было уже слишком поздно. Она сама поняла это. В памяти всплыла картина, когда Ксонгис, опершись на колено перед Обсидиановыми Вратами, — кажется, это было целую жизнь назад, — выцарапывал знак Шкуродеров рядом со знаками других пропавших артелей.
Всегда оказывалось слишком поздно. Из Черных пещер не выходит никто.
Сквозь темную воду поднимался сам Ад в обличье огромного сакрального знака, похожего на щит, сплошь покрытый черепами и живыми лицами, которые кругами вились вокруг давно почившего короля нелюдей. У самой поверхности он остановился. Замерли в воде вялые конечности. По стенам снизу вверх запульсировали черные прожилки. Нечто вгляделось в пространство по другую сторону границы воды и воздуха, мысля о неизреченном, затем прикоснулось губами к зеркальному отражению на поверхности и выдохнуло наружу вопль и муку, которыми дышало.
Остальные слышали его как ужас, нутряной и идущий ниоткуда, как будто он был погребен у них внутри, как сами они были погребены в Кил-Ауджасе. Мимара обернулась на внезапно наступившую среди них тишину. В мимолетном порыве безумия ей почудилось, что у каждого она видит сквозь грудную клетку сердце, открывающиеся глаза…
Ахкеймион упал на колени, схватившись за грудь. Он смотрел на Мимару с мольбой и ужасом. Лорд Косотер отступил назад, обратно к коридору. Кто-то спрятал лицо в ладони, кто-то пронзительно закричал. Сома стоял в нерешительности. Сарл хохотал и голосил, зажмурив глаза так, что они превратились в две черточки между покрасневшими морщинами.
— Ничего не вижуууууу! — блажил старик. — Смотрю-смотрю, смотрю-смотрю…
Нечестивый Знак, блестя, воздымался из воды, извергая струйки огня. Вот уже порождение Ада гневно возвышалось над ними. Оно ревело, и звук раздавался так близко, как будто у них внутри, казалось, они находятся в глотке Бога-Демона. Голос хлестал их души, он был столь громок, что кровь выступала через поры кожи.
Врата больше не охраняются.
Мимара тоже упала на колени, кричала, как все, но пальцы нашарили кошель, стали ощупывать его, стиснули Хору, которая чуть не убила волшебника. Мимара съежилась перед зловещим видением — ребенок под рушащейся городской стеной. Она обхватила себя руками, чтобы загородиться от невыносимой мольбы крохотных ртов, от стенающих толп обреченных…
И из последних сил воздела к небу Слезу Бога.
Она не знала, что делает. Она помнила только то, что ей мельком удалось увидеть в пещере рабов, в тот единственный бесконечный миг света и откровения. Она помнила, что именно видела Оком Судии.
Хора горела у нее в пальцах, как солнце. Рука светилась, как бокал красного вина, внутри темнела тень кости, но взгляд не отшатывался в испуге, а притягивался к ней. Это был свет, который не ослепляет.
— Я охраняю их! — выкрикнула она сквозь рыдания, хрупкое существо перед огромным белесым Знаком. — Я держу Ворота!
Изо всех пыток ни одна не сравнится с подъемом по Великой Срединной Оси. Если шранки взимали с них кровь и жизнь, а Исчадье Горы, нечто, встреченное ими в таинственных глубинах, собрало свою дань их ужасом и твердостью духа, то бесконечные ступени Оси забрали все, что осталось: храбрость, силу и терпение — терпение прежде всего. Вверх. Вверх. Вверх. Держались за трещины, когда нащупывали дорогу через обрушившиеся куски стены. Стараясь побыстрее миновать сотни зияющих черных проемов. Запрокидывали голову, чтобы напомнить себе о небе, к которому стремились, и радовались, как оно ширится и прибывает.
Когда высокая синяя точка, к которой они восходили, в первый раз начала темнеть, все впали в отчаяние, страшась, что теперь они заперты, но потом поняли, что просто наступила ночь. Они так давно находились в этом склепе, что уже забыли о смене времени суток.
Порой, из-за непонятных иероглифов, выбитых в изгибах бесконечно поднимающихся стен, казалось, что они карабкаются по внутренней стороне скрученного свитка. Порой, когда Ось пересекалась с какой-то природной шахтой, иногда выложенной кирпичом, иногда просто вытесанной, Ахкеймион вспоминал каналы Момемна, где естественные рукава реки соединяли специально прорытыми каналами. Но каждый раз его поражала целеустремленность, соединение терпения и гордыни, которое позволило осуществить этот труд. Лестница поднималась на всю высоту горы. Было какое-то безумие в самом существовании Оси, которая затмевала даже знаменитые зиккураты Шайгека.
Два дня Мимара не говорила. Когда он пытался выудить из нее какие-то слова, она лишь молча смотрела на него. Губы у нее дрожали, иногда раскрывались, но слов не получалось, и тогда нечто вроде беспомощного сожаления туманило ей глаза. Ахкеймион немало времени потратил, пытаясь уяснить, что произошло, разгадать, что стояло за безумной картиной, когда она вышла с одной лишь Хорой в руке, с этим провалом в бытии, который сейчас несла у себя за поясом, как она съежилась от ужаса, который должен был бы поглотить ее целиком, от кончиков пальцев до последней искры ее души.
Он кое-что знал о демонах, сифрангах, знал, что при вызывании сифрангов Хора может уничтожить их телесную форму. Но вставшее на их пути существо возникло из нереального. С ним пришел Ад, тень Гин’йурсиса, последнего нелюдского короля Кил-Ауджаса, и он должен был забрать их всех, что с Хорой, что без Хоры.
Но кое-что случилось. Случилась она.
Анасуримбор Мимара, несущая на себе проклятие Ока Судии.
Ахкеймион жалел ее, но так или иначе, ее страданиям пришло облегчение. То, что она пришла к нему именно тогда, когда пришла, не могло быть простым совпадением. Тут не обошлось без уловок Божественной Шлюхи, без вероломства Судьбы. Чем больше он размышлял над этим, тем больше ему казалось, что появление Мимары было не случайным. Ему предопределено было добраться до происхождения аспект-императора, пролить свет на тьму, которая бежала впереди него. Кил-Ауджас разрешил этот вопрос.
Тяжелое время настало, когда действие квирри подошло к концу и сил хватало только на то, чтобы лежать и хватать воздух ртом. Каким-то образом удалось заснуть, а проснувшись, обнаружить, что все целы и невредимы. После этого подъем превратился в сущее мучение. Головокружение и тошнота. Сведенные судорогой руки и ноги. Кто-то падал в обморок от напряжения, их спасала только бдительность товарищей. Ахкеймиона несколько раз рвало.
По мере того как они поднимались все выше, дувший вниз ветер крепчал и был таким пронизывающим, что к Суриллической Точке, без которой они не видели бы опоры под ногами, Ахкеймион добавил согревающее воздух Хуритическое Кольцо — еще одна ноша для его и без того перегруженных душевных сил. То, что раньше было необозримым колодцем над головой, стало бездонной ямой внизу. Вскоре они увидели источник неиссякаемого потока воды, который сверху донизу прошил пространство за обрывом: лед и снег. Ими забиты были последние участки Оси, они сверкающими горбами поднимались на фоне голубой эмали безоблачного неба.
Вскарабкавшись на первые заледеневшие ступени и поглядев вверх на крутые сугробы, завалившие лестницу, они поняли, что ноги не смогут нести их дальше. К унынию в потухших глазах примешивалась мрачная отрешенность, как будто все с самого начала знали, что Кил-Ауджас не выпустит их никогда. Без объяснений Ахкеймион приказал всем отойти ему за спину. Скрывшись за пеленой мерцающих заклинаний, он показал, на что способен колдун Гнозиса при свете дня. Лед трескался и крошился, обваливался гигантскими пластами и бился о стену его заклинаний так, что раскололись каменные ступени под ногами. Но он продолжал петь Абстракции, чистые излияния силы и света, четкие линии плясали, свивались, били и жгли. А когда он закончил, стало видно солнечные лучи, пробивающие висевшую в воздухе дымку и согревающие голый черный камень Энаратиола.
Для Шкуродеров это оказалось последней точкой, моментом истины. Они наконец осознали, какая бездонная пропасть отделяла их, охотников, от волшебника. Ахкеймион понял это по взглядам, которые украдкой бросали на него. За исключением Капитана, все начали смотреть на него с восторгом и почтением, которые раньше выпадали лишь на долю Клирика.
Но на фоне звенящей усталости он чувствовал какое-то беспокойство, неуловимое и мучительное… Он не сразу распознал в нем потихоньку прокрадывавшееся обратно чувство вины. Эти люди, эти чужаки, которых ему предстояло убить, сейчас были ему как братья.
Нешуточное дело — выбраться из пропасти, подняться из Ада к самой крыше мира. Глаза уже давно привыкли, но они еще долго стояли и щурились на укрытых снегом развалинах, которые обступили проход, ведущий к Великой Оси. Ахкеймиону, стоявшему рука об руку с Мимарой, представились первые люди, варвары равнин, которые терли глаза, видя перед собой то, что могли объяснить только как божье благословение.
Вместе со светом приходит жизнь. Вместе с небом приходит свобода.
Подземелья Кил-Ауджаса, страшные Черные пещеры, наконец отпустили их.
Ахкеймион посмотрел на остатки артели, зная, что сейчас они подошли к моменту принятия решения. Не считая лорда Косотера, только Сома, наделенный благословенной удачливостью всех простодушных, никак не пострадал. Сарл с виду остался невредим физически, но его поведение по-прежнему выдавало расстроенный ум — вот и сейчас он ухмылялся и покачивался на пятках. Поквас за время подъема окреп, несмотря на то что рана на голове не прекращала кровоточить. У остальных ветеранов-Шкуродеров, Ксонгиса, Сутадры и Галиана, были перевязаны руки и ноги, но в целом они выглядели вполне бодро. Из тех, кого Укушенные называли «молодняк», в живых осталось трое, все галеотцы: Конджер, Вонард и Хамерон — люди, с которыми до тяжкого подъема вдоль Оси Ахкеймион был незнаком. У Вонарда уже проявлялись признаки заражения, а Конджер скорее прыгал, чем шел. Хамерон плакал при первой возможности, как только лорд Косотер отворачивался.
С развевающимися на ветру волосами, лишившись всего, кроме кольчуг и мечей, отряд стоял, онемев перед открывшейся им красотой. Тяжелые испытания оставили на них свои следы и отпечатки: лиловые сгустки шранкской крови, ржавые пятна крови их собственной, бесчисленные мелкие порезы на голенях и костяшках пальцев, пестрая от пыли, пропитавшаяся потом кожа. Взгляды, хоть и мертвые от усталости, судорожно носились по раскинувшейся перед ними картине с нездоровым возбуждением.
Они стояли в самом сердце потухшего кратера Энаратиола, на островке, заваленном обломками колонн и развороченных стен. Замерзшее озерцо окружало их, поблескивая черным льдом в тех местах, где не было укрыто барханами снега. По стенам кратера тоже взбирались руины, целый город руин, одни стены громоздились на другие. Со стен отсутствующе глядели в пространство пустые окна, черные, как оставшийся внизу лабиринт. Над краем кратера поднимались более высокие пики, ярко-белые на синем фоне, и по ним стелились меловые потоки снега.
Сияло холодное и белое солнце.
Ксонгис заслонился от слепящего света перепачканной в крови ладонью.
— Туда… — равнодушно произнес он, показывая назад, на стену кратера по другую сторону отвесного жерла Оси, туда, где линия края кратера рисовала то ли акулу, то ли зуб шранка. — Я узнаю места, по которым мы подходили к горе… Туда — дом. — Он снова повернулся в ту сторону, куда они вышли, когда поднялись наверх. — А туда — Долгая сторона.
У Ахкеймиона перехватило дыхание.
Он не забыл своего сна, который приснился ему в чреве горы, сна, которого он тщетно ждал долгие годы. Не забыл, но и сам не вспомнил. Обстоятельства столь же легко способны сгладить всю значимость откровений, как и, наоборот, усилить ее. До осуществления ли страстных желаний, когда все вокруг — смерть и проклятие?
«Сохрани его, друг мой. Пусть он станет самой сокровенной твоей тайной…»
Но обстоятельства переменились. Когда Кил-Ауджас оказался позади, сквозь туман всех тягот снова засияли воспоминания об откровении. Он видел этот сон! На самом пороге Ада он видел во сне долгожданный ответ. Карту двухтысячелетней давности, которая дремала в руинах и запустении. Карта пути к Ишуалю и к правде об аспект-императоре.
«Сохрани его, — сказал в далекой древности верховный король. — Спрячь в Сокровищнице…»
В Мозхе Ахкеймион заговорил о Сокровищнице, как зверолов, который расставляет силки, использовав ее в качестве грубой простой приманки, чтобы завлечь грубых простых людей… А теперь…
Это была его ложь. Судьба превращала его ложь в правду.
Уцелевшие Шкуродеры глянули на Ксонгиса, потом сравнили два расстояния. Но в этот момент, понимал Ахкеймион, все уже было решено: на дороге перед ними не было развилок. Шлюха-Судьба гнала их, как гонит завоеватель пленных рабов к своей столице.
— Ага… — кашлянул и засмеялся Сарл. — А-гаа! Сокровищница, мальчики! Сокровищница, да!
Вот и все. Как-то все оказались рады, что сумасшедший подал голос и уладил вопрос. Глядя сквозь пряди серых волос, лорд Косотер сделал первый шаг вниз.
Сбившись в кучу под жаркими лучами, струящимися от багрового Хуритического Кольца, охотники вслед за Капитаном скатывались вниз по снежному склону на ледяной простор озера. Поначалу вокруг лежал тонкий ковер снега, поэтому замерзшие трупы под поверхностью льда они увидели только когда прошли значительное расстояние. Некоторые из древних мертвецов походили на тени, то ли оттого, что лед был мутный, то ли оттого, что лежали они глубоко. Другие парили в нескольких дюймах подо льдом, странно высохшие и потрескавшиеся, похожие на мертвых ос в коконах. Побелевшие слепые глаза выглядели как подушечки отрезанных фаланг пальцев. У всех были приоткрыты рты, как будто люди, по прошествии стольких веков, еще пытались добыть с неба глоток воздуха. Тела застыли в бесконечном разнообразии падающих поз. Все погибшие были женщинами или детьми.
Никто не проронил ни слова, когда они ковыляли вперед, ступая по трупам. Если у охотников и имелось когда-то любопытство, то жизнь давно уже выбила его, и страх стал их привычным спутником.
Они взбирались по ступенькам, которые попадались на пути, шли по руинам старинных увеселительных дворцов. Все те же мотивы и архитектурные изыски, то же невообразимое изобилие изображений, которое потрясло их в подземных галереях. Но оказавшись под открытым небом, когда развалились стены и рухнули потолки, эти фигуры почему-то выглядели скорбно и жалко. Искусство расы, которая потеряла разум, оттого что слишком пристально вглядывалась внутрь себя.
Когда они достигли края кратера, все изменилось так резко, таким разительным оказался контраст с погребенными в глубине горы пещерами, что многим захотелось схватиться хотя бы за лед или камень. Перед ними открывалась хаотичная громада Оствайских гор, сурово всматривающихся в морозный свет высокого неба, — огромные заснеженные пики, уходящие за горизонт. Бескрайние пространства головокружительными высотами и пропастями окружили их со всех сторон, заставляя трепетать все внутри. В первые мгновения людям, родившимся заново, вынести это зрелище было выше их сил.
Но останавливаться надолго никто не собирался. Как ни старайся, вдохнуть полной грудью не получалось. Несмотря на тепло, льющееся от Хуритического Кольца, кожа у всех покраснела, а губы приобрели синий оттенок.
И мучил голод.
Но как только они собрались спускаться, Сома вскрикнул, указывая назад, туда, откуда они пришли, на руины, обступившие края Великой Срединной Оси. Ахкеймион подошел к остальным, всматриваясь вдаль, но старческие глаза могли разобрать только черную точку, движущуюся по заснеженной стальной поверхности замерзшего озера. Одинокую фигуру, пробиравшуюся по снегу вслед за ними…
Молчание прервала Мимара.
— Клирик, — сказала она.
Интерлюдия: Момемн
Ветер доносил звуки мятежа. Где-то на далеких улицах шумели беспорядки.
Кельмомас стоял, положив подбородок на перила балкона, и глядел, как над Имперскими пределами через поток лунного света торжественно шествуют облака. Сама луна стояла так низко над горизонтом, что ее видно не было. Мягкая синева, усеянная звездами, затянула небесный свод, сгущаясь до черноты с изнанки облаков.
Белый Гвоздь Неба ярко светил на землю с проплывающего над головой зенита. Далекий хор пронзительных вскриков и глухого рева предвещал вторжение очередной грубой толпы, освещенной факелами.
Кельмомас не мог выразить ликования. Дыхание было спокойным и глубоким. Устойчивым. Важна устойчивость посреди всеобщего столкновения. Невозмутимость души, выглядывающей наружу из тайного центра мира. Неподвижный движитель.
Незримый властитель.
По небу разносилась многоголосая песнь неповиновения, распадаясь на отдельные крики ярости, страха, смятения. Волнение сотен стычек. Лязг оружия.
«Это все ты, — прошептал голос. — Ты все это сделал».
— Иди сюда, что ты там делаешь? — позвала мать из темных дверей комнаты. Она убрала треножники, чтобы его было лучше видно.
— Мама, мне страшно.
Ее улыбка была слишком печальна, чтобы успокоить и ободрить.
— Не бойся. Ты в безопасности. Их не так много.
Она протянула к нему руки, и он упал в ее объятия, обхватив мать двумя руками за талию. Одно из многочисленных движений, которыми маленькие мальчики ластятся к мамочке. Они вместе пошли к постели, к свету единственного светильника. Остальные новая нянька Эманси уже задула.
Пламя было точкой, на которую больно смотреть, которую нельзя потрогать, она отбрасывала все тени назад, прочь из яркого круга освещенных предметов. На складках полуоткинутого покрывала блестела малиновая вышивка — утки, соединенные крыльями. Мозаика из танцующих медведей разноцветной дугой уходила в темноту потолка.
Мать откинула покрывало и нежно помогла Кельмомасу юркнуть в мягкие складки — еще одно удовольствие, которое он обожал до слез. Мать легла под одеяло вслед за ним, обняла его маленькое тельце своим теплым телом, будто укрыла в ладони. Она мысленно твердила себе, что так лучше для него, что потеря брата — тяжелое горе, но еще тяжелее потеря брата-близнеца. Вспомнить только, как сильна была связь между ними во младенчестве!