А теперь – внимание на сцену! Это очень важно: если ген изучается по выборке только из одной местности, то упускается возможность увидеть, как он работает в другой (иными словами, мы не узнаем, вдруг в иных условиях ген будет как-то иначе регулировать признак). И таким субъективным, искусственным образом преувеличится объем генетического вклада. Чем больше экземпляров из разных местообитаний окажется в выборке, тем больше будет обнаруживаться еще не встреченных эффектов окружающей среды, что тем самым снизит уровень наследуемости.
В своих исследованиях ученые прикладывают огромные усилия для контролирования условия среды, это необходимо, чтобы минимизировать влияние посторонних факторов, которые будут мешать надежной интерпретации результатов – например, все растения в выборке должны быть измерены в одно и то же время года. Оценки наследуемости вследствие этого завышаются, потому что вы не можете знать, как посторонние факторы повлияют на признак; возможно, они не такие уж и «посторонние»[234]. Следовательно, эти оценки говорят о том, какая часть изменчивости признака объясняется влиянием генов в данных условиях. И если исследование передвинется в другие условия, то уровень наследуемости снизится. Данную проблему отметил Бушар: «Приведенные выводы [о генетике поведения] можно, безусловно, распространить и на другие популяции, но лишь существующие в тех же диапазонах условий, что и исследованные»{425}.
В примере с растениями из пустыни и влажного леса мне пришлось сгустить краски, иначе не была бы очевидна бессодержательность раздельных оценок наследуемости. В действительности редко бывает так, что какой-то вид растений встречается и во влажном лесу, и в пустыне. В реальных ситуациях вы скорее встретите в одном влажном лесу растения высотой 1, 2 и 3 см, а в другом – высотой 1,1, 2,1 и 3,1 см. Тогда уровень наследуемости будет меньше 100 %, но все же близкий к ним.
Обычно гены отвечают за изрядную долю изменчивости признаков, потому что виды обитают в ограниченном диапазоне условий: капибару встретишь только в тропиках, а белых медведей – только в Арктике. Все рассуждения относительно завышения величин наследуемости актуальны лишь для гипотетических случаев, скажем, для вида, населяющего тундры и пустыни, существующего при различных плотностях популяции или ведущего и кочевой, и оседлый образ жизни в сельской местности или в каменных джунглях.
Да, мы говорим о человеке. При переходе от контролируемых экспериментальных ситуаций к полному диапазону условий местообитаний оценки наследуемости признаков у человека проседают больше, чем у любого другого вида. Просто задумайтесь, как уменьшилась оценка наследуемости признака «ношение сережек» с его гендерным разделением с того самого 1958 г.
А вот еще одно обстоятельство, усложняющее дело.
Взаимовлияние ген/среда
Вернемся к нашему растению. Представим, что с каждым из трех вариантов гена в среде А оно вырастает всегда до 1 см, а в среде В – всегда до 10 см. И если эти данные совместить, то получится нулевая наследуемость: среда целиком определяет изменчивость роста растения.
А теперь по-другому: поместим растение в среду А и получим распределение роста 1, 2 и 3 см; затем в среду В – и там тоже 1, 2 и 3 см. Наследуемость 100 %-ная, вся изменчивость объясняется генетическими вариациями.
В следующей гипотетической ситуации наше растение в среде А сможет вырасти до 1, 2 и 3 см, а в среде В – до 1,5, 2,5 и 3,5 см. Наследуемость получится между 0 и 100 %.
Но давайте рассмотрим совсем другой случай. В среде А рост 1, 2 и 3 см, а в среде В – 3, 2 и 1 см. И для этого случая весьма затруднительно говорить об уровне наследуемости, потому что в разных средах эффекты аллелей меняются на противоположные. Таким образом, перед нами пример центральной концепции генетики – взаимовлияния ген/среда, генов и среды. В соответствии с ней меняются не столько количественные, сколько качественные проявления гена. Вот простое изложение этой концепции. Вы изучаете определенную поведенческую реакцию в двух различных обстановках. И вас спрашивают: «В какой мере данная поведенческая реакция зависит от генов?» А вы отвечаете: «Это зависит от среды». Тогда вас спрашивают: «В какой мере данная поведенческая реакция зависит от среды?» И вы отвечаете: «Это зависит от генов». Здесь ключевым является словосочетание «это зависит», и оно выражает взаимовлияние генов и среды.
Приведу несколько классических примеров, относящихся к поведению{426}.
Болезнь фенилкетонурия возникает из-за мутации в одном-единственном гене. Если не вдаваться в детали, дело обстоит так: данная мутация портит фермент, который превращает фенилаланин – поступающее с пищей нейротоксичное вещество – в нечто безвредное. Поэтому, когда человек с фенилкетонурией ест обычную еду, то фенилаланин накапливается, что приводит к повреждениям в мозге. Но если больной сидит на «бесфенилаланиновой» диете с рождения, то с мозгом все в порядке. Подумаем теперь, как данная мутация влияет на работу мозга. Это зависит от режима питания человека. Какова роль диеты в развитии мозга? Это зависит от наличия данной (редкой) мутации.
Другой пример такого взаимовлияния генов и среды касается депрессии – недомогания, связанного с нарушением серотонинового баланса{427}. Есть такой ген, называется 5HTT, он кодирует транспортер, удаляющий серотонин из синапса. Так вот, один особый вариант (аллелей) этого гена увеличивает риск депрессии… но только если у человека была детская травма[235]. Спросим: каков риск получить депрессию, если у человека имеется тот особый вариант гена 5HTT? Это зависит от детских травм. Каков риск депрессии, если в анамнезе есть детская травма? Это зависит от присутствия того самого аллеля гена 5HTT (да еще от кучи других генов, но принцип, надеюсь, понятен).
Еще один пример связан с геном FADS2, он участвует в жировом обмене{428}. Один из аллелей этого гена ассоциирован с повышенным IQ, но только у тех, кого вскармливали грудным молоком. И мы снова можем увидеть ту же пару взаимозависимостей в системе ген/среда.
И последний пример: он приводится в важном исследовании, опубликованном в 1999 г. в журнале Science. Оно появилось в результате сотрудничества трех генетиков, изучающих поведение: первый – сотрудник Орегонского университета науки и здоровья, второй – Университета Альберты, а третий – Нью-Йоркского университета в Олбани{429}. Исследователи изучали линии мышей, которые различались генетическими вариантами, ассоциированными с поведенческими отклонениями – такими как тревожность и склонность к выработке зависимостей. Для начала ученые удостоверились, что линии мышей во всех трех лабораториях соответственно генетически идентичны. В каждой из лабораторий в клетках у мышей было крутящееся колесо, с его помощью проверяли мышиные поведенческие реакции.
Ученые постарались выравнять все условия, какие только можно. Например, одни мыши родились в лаборатории, а другие прибыли от производителей, поэтому рожденных в лаборатории покатали на автомобиле, чтобы имитировать процесс перевозки, – вдруг это важно? Животных тестировали в одном и том же возрасте, в один и тот же день, начинали эксперименты в один и тот же час по местному времени. Мышат переводили с материнского молока на общий стол одновременно, они жили в одинаковых клетках, спали на одинаковых соломенных подстилках, которые им меняли в одно и то же время. Их вынимали из клеток синхронно и одинаковое число раз, и лаборанты были в одинаковых перчатках. Были предусмотрены одинаковые еда, освещение и температура. Трудно вообразить более сходные условия, разве только трое ученых еще должны были быть однояйцовыми тройняшками, разлученными при рождении.
И что же в итоге наблюдалось? Некоторые аллели продемонстрировали мощный эффект взаимовлияния ген/среда: в разных лабораториях они сработали по-разному.
Вот, например, такой набор данных. Тестируется линия 129/SvEvTac на предмет влияния кокаина на активность. В Орегоне кокаин усилил активность мышей таким образом, что за 15 минут мышиные движения увеличили амплитуду на 667 см. В Олбани – на 701 см за, естественно, то же время. А в Альберте? Больше чем на 5000 см! Это примерно как если бы тройняшки, которые одинаково тренировались и питались, которые ведут одинаковый образ жизни, у которых одни и те же снаряжение и марки одежды, выполняли прыжки с шестом на разных стадионах, – при этом первый близнец взял бы высоту 5,49 м, второй – 5,51 м, а третий – аж 33 м!
Может, ученые не знали, что на самом деле творится у них в лабораториях, может, дела там велись как бог на душу положит? Но нет, вариабельность обстановки в каждой из лабораторий была низкой, условия оставались стабильными. И что еще важнее, другие линии мышей не показали такого взаимовлияния ген/среда, выдав единообразный результат во всех трех лабораториях.
И как же истолковать полученные различия? А вот как: многие варианты генов настолько чувствительны к окружающим условиям, что взаимовлияние генов и среды проявляется даже при минимальных внешних отклонениях, даже в таких надежно выравненных (но не абсолютно идентичных!) условиях, что были в тех лабораториях. Мельчайшие отклонения среды существенно изменили то, что делали гены.
У генетиков упоминать взаимовлияние ген/среда считается освященным веками клише{430}. Мои студенты закатывают глаза, когда я им об этом говорю. И я сам закатываю глаза, когда приходится им об этом говорить. Поэтому в соответствующих ситуациях сосчитайте до десяти, закройте глаза и оттарабаньте заученную фразу: «Если ген и среда взаимно влияют друг на друга, то трудно количественно оценить их относительный вклад в проявление конкретного признака». Отсюда следует весьма дерзкий вывод: бессмысленно спрашивать, что делает данный ген, нужно спрашивать, что делает данный ген в таких-то и таких-то условиях. Это было замечательно сформулировано уже упоминавшимся Дональдом Хеббом: «Фраза наподобие “признак А больше зависит от природы, чем от воспитания” по смыслу практически аналогична заявлению, что… “площадь прямоугольника больше зависит от длины, чем от ширины”». А суть заключается в том, что необходимо разобраться, от чего больше зависит изменчивость площадей в популяции прямоугольников – от длины или от ширины. И именно в популяции, потому что для каждого отдельного прямоугольника такой вопрос бессодержателен.
Итак, мы можем подытожить часть 2 этой главы несколькими ключевыми положениями:
а) Влияние гена на среднее значение признака (т. е. наследуется признак или не наследуется) отличается от влияния гена на наследуемость признака в группе особей.
б) Говоря о признаках с жесткой наследственностью – скажем, у признака «количество пальцев на руке человека» среднее значение узко определено как 5, – нельзя иметь в виду строгую генетическую детерминацию признака даже в этом очевидном со всех сторон случае. И все потому, что эффект работы гена формируется не только самим геном, но и контекстом, который регулирует эту работу.
в) Та или иная оценка наследуемости относится исключительно к тем условиям среды, в которых она была получена. Чем шире выборка условий, тем, по всей вероятности, будет ниже оценка наследуемости.
г) Взаимовлияние ген/среда проявляется всегда и всюду и может оказаться чрезвычайно заметным. Поэтому нельзя в действительности сказать, что «ген делает то-то и то-то», а только «ген делает то-то и то-то в данных условиях» – тех, в которых это действие изучалось.
Современные исследователи вовсю взялись за изучение взаимовлияния генов и среды{431}. Вот чудесный пример. Наследуемость различных признаков, характеризующих развитие умственных способностей у детей, весьма высока – для IQ она составляет около 70 %, – но только для детей из семей с высоким социоэкономическим статусом, а у детей из семей с низким СЭС она, напротив, довольно низкая, составляет примерно 10 %. Следовательно, условия высокого СЭС позволяют генам проявить свое влияние в полную силу, а в условиях бедности их действие ограничивается. Другими словами, гены практически не влияют на развитие интеллекта, если человек растет в нищете – ее издержки берут верх над генетикой[236]. Так же и с алкоголем: оценки наследуемости по признаку «употребление алкоголя» оказываются ниже у религиозных, чем у нерелигиозных людей. То есть гены не играют большой роли, если речь идет о человеке, принадлежащем религиозному сообществу с запретом на употребление алкоголя. На подобных показательных примерах нетрудно уяснить мощный потенциал классической генетики поведения.
Часть 3: Действительно, в какой мере гены определяют поведение (о котором здесь идет речь)?
Объединение генетики поведения и молекулярной генетики
В генетике поведения наступил резкий подъем, когда подключились молекулярные методы, – после наблюдений за близнецами и приемными детьми, выявления их сходства и различий все занялись поиском генов, определяющих эти сходства и различия. И в результате применения данного мощного подхода были определены различные гены, связанные с поведенческими признаками. Но с оговорками, как у нас принято: а) не все выводы однозначно повторяются; б) эффект влияния генов обычно невелик (т. е. ген участвует в формировании признака, но не в значительном объеме); в) для большинства интересующих нас признаков доказано взаимовлияние ген/среда.
Изучение генов-кандидатов
Есть два подхода в поиске генов, существенных для того или иного признака: «кандидатный» и «полногеномный ассоциативный» (остаемся на линии!). В первом случае требуется список «подозреваемых», т. е. тех генов, связь которых с конкретным поведением уже известна. Например, если изучается поведение с участием серотонина, то очевидными кандидатами будут гены, кодирующие ферменты синтеза или разложения серотонина, затем вещества, удаляющие его из синапса, а также рецепторы серотонина. Выберите какой-нибудь один ген и изучите его работу с помощью, например, молекулярного приема, когда создаются линии мышей с тем или иным выключенным геном, или другого приема, когда создаются трансгенные линии мышей с дополнительной чужеродной копией гена. Можно сделать так, что эти манипуляции затронут лишь отдельные части мозга и сработают лишь в определенное время. А после можно будет наблюдать, какие появятся изменения в поведении. И когда вы убедитесь, что сдвиги определенно есть, то дальше задайтесь вопросом: в какой мере аллельное разнообразие данного гена объясняет индивидуальную изменчивость признака в человеческом поведении? Я начну данный раздел с темы, которая привлекла наибольшее внимание; она про хорошее и плохое, в основном про плохое.
Серотониновая система
Как гены, связанные с серотонином, могут повлиять на хорошие и дурные поступки? Самыми разными способами.
В главе 2 было ясно обрисовано, как низкий уровень серотонина вызывает импульсивное антисоциальное поведение. У людей с подобным поведенческим профилем регистрируется пониженный по сравнению со средним уровень продуктов распада серотонина в крови, а у животных – понижен сам уровень серотонина в лобной коре. И что более убедительно, препараты, снижающие «серотониновый фон» (уменьшающие либо количество серотонина, либо чувствительность серотониновых рецепторов), усиливают импульсивную агрессию, а те, которые этот фон поднимают, производят противоположный эффект.
Отсюда выводятся некоторые простые следствия – все, что приводит к снижению серотонина или его работы, должно приводить к росту импульсивной агрессии; это делают, в частности, все нижеперечисленные гены:
а) низкоактивные варианты гена триптофангидроксилазы (ТГ), которая участвует в синтезе серотонина;
б) высокоактивные варианты гена моноаминоксидазы-А (МАО-А), которая разлагает серотонин;
в) высокоактивные варианты гена транспортера серотонина (5HTT), который выводит серотонин из синапса;
г) варианты генов серотониновых рецепторов, которые имеют пониженную чувствительность к серотонину.
Обширная литература показывает, что для каждого из этих генов, взятых по отдельности, результаты ненадежны и в большинстве случаев срабатывают в направлении, противоположном классическому представлению «низкий серотонин = агрессия». Ух!
Исследования генов ТГ и серотониновых рецепторов являются примером путаницы и непостоянства{432}. А ситуация с 5HTT – геном транспортера серотонина – совсем другая: там направленность реакций неизменно противоположна ожидаемой. Есть два варианта гена серотонинового транспортера, один из которых производит меньшее количество белка-транспортера, что означает более медленное удаление серотонина из синапса[237]. Ожидания вновь не оправдались: тот вариант, который приводит к большему количеству серотонина в синапсе, ассоциируется с большей импульсивной агрессией, а не с меньшей. Следовательно, из этих данных выводится закономерность «больше серотонина = агрессия» (понятно, что это упрощенно-укороченная формулировка).
И самые четкие и контринтуитивные результаты касаются МАО-А. Они стали широко известны благодаря мощной статье, опубликованной в Science в 1993 г.{433} В ней изложены материалы исследования одной голландской семьи с мутацией в МАО-А, вообще отключающей этот белок. Следовательно, серотонин не разлагается, а накапливается в синапсах. И в противовес ожидаемой реакции эта семья представляла собой компанию буянов и антисоциальных личностей.
Чтобы смоделировать ситуацию в голландской семье, были использованы линии мышей с выключенным геном МАО-А. И с мышами получили то же самое: увеличенный уровень серотонина в синапсах и сверхагрессивных животных с усиленной реакцией страха{434}.
Этот результат, очевидно, связан с мутацией МАО-А и вызванным ею полным отсутствием соответствующего белка. И следующие исследования сконцентрировались на низкоактивных вариантах гена МАО-А, которые приводят к повышению серотонина[238]{435}. У людей с этим вариантом гена уровень агрессии обычно повышен, у них в тесте с рассматриванием устрашающих лиц больше активируется миндалина и зона островка и меньше – префронтальная кора. А это предполагает сценарий, при котором начавшуюся реакцию страха лобная кора контролирует лишь в ограниченном режиме; в итоге данная реакция становится бурной и агрессивной. В сопутствующих исследованиях у таких людей показана пониженная активация лобной коры во время выполнения задач на внимание, а в ответ на социальное неодобрение регистрируется усиленная активация передней поясной извилины.
Таким образом, по результатам исследований, в которых измерялось количество продуктов распада серотонина в крови или уровень серотонина менялся с помощью препаратов, выводится такое правило: низкий серотонин = агрессия{436}. А по результатам генетических исследований, в особенности относящихся к МАО-А, выводится другое правило: высокий серотонин = агрессия. И как это противоречие объяснить? Вероятно, в первую очередь следует учесть, что действие препаратов длится от нескольких часов до дней, а генетическое влияние продолжается всю жизнь. Еще возможны такие объяснения:
а) Низкоактивные варианты МАО-А вовсе не приводят к накоплению серотонина в синапсах, потому что там работают белки 5HTT, с высокой интенсивностью изымая его из оборота и таким образом компенсируя и даже сверхкомпенсируя избыток серотонина. Причем для данной версии имеются кое-какие доказательства, что только усложняет жизнь исследователя.
б) При хронически увеличенном уровне серотонина в синапсах постсинаптические нейроны адаптируются и компенсируют и даже сверхкомпенсируют избыток серотонина за счет снижения числа серотониновых рецепторов, снижая вследствие этого чувствительность к серотонину. И в пользу данной версии ответа тоже находятся некоторые аргументы.
в) Различия в генах, регулирующие серотониновые сигнальные пути, в отличие от коротких эффектов разных препаратов, приводят к далеко идущим последствиям; к ним относятся структурные изменения в развивающемся мозге. На это имеются свои доказательства. Они, например, свидетельствуют о том, что если у взрослого грызуна заглушить препаратами на какое-то время активность МАО-А, то импульсивная агрессивность снизится, а если то же самое проделать с эмбрионами грызунов, то у выросших животных будет повышенный уровень агрессии.
Как же все сложно! Почему бы не пройти мимо всех этих мучительных объяснений и вывертов? Потому что тогда мы минуем компанию нейрогенетиков, весьма заинтересовавших и публику, и массмедиа сообщением о низкоактивном варианте МАО-А, получившем как от науки, так и от журналистов громкое имя «ген воина»[239]{437}. А еще больше усугубляет ситуацию то, что МАО-А расположен на Х-хромосоме, поэтому его эффект четче проявляется у мужчин, чем у женщин. И вот что поразительно – в двух случаях для убийц были уменьшены сроки тюремного заключения, потому что, как было сказано в суде, носители «гена воина» неизбежно подвержены неконтролируемой агрессии. О боже-боже!
Нейрогенетики-первооткрыватели застыли от ужаса, увидев, что этот ни на чем не основанный генетический детерминизм просочился в залы суда. Ведь на самом деле эффект «гена воина» крошечный. И действие МАО-А неспецифичное: он разлагает не только серотонин, но и норадреналин. А главное, что специфичности нет и в том, как разные его аллели влияют на поведение. Все знают, что основополагающая статья по МАО-А, запустившая волну публичного любопытства, констатировала агрессивное поведение (в одном авторитетном обзоре, где упоминалась голландская семья с той самой мутацией, сообщалось, что некоторые мужчины в этой семье отличались постоянной взрывной агрессией). Между тем нелишне напомнить, что члены этой семьи характеризовались и низким интеллектом, граничащим с умственной отсталостью. И более того, если некоторые носители низкоактивного варианта МАО-А были сущими исчадиями ада, то другие ограничивались антисоциальными акциями типа эксгибиционизма и поджогов. Поэтому вероятно, что в этой голландской семье проявления крайне реактивной агрессии действительно объясняются данным геном. Но и к эксгибиционизму он с той же уверенностью пристегивается. Другими словами, с равным правом этот «ген воина» можно назвать «геном расстегнутых штанов».
Но главное, отказаться от бессмысленного генетического детерминизма нужно по вполне предсказуемой на сегодняшний день причине – влияние МАО-А подвержено сильным взаимодействиям ген/среда.
И теперь, согласно логике изложения, мы переходим к исключительно важному исследованию (одному из моих самых любимых), опубликованному в 2002 г. Авшаломом Каспи с коллегами из Университета Дьюка{438}. Авторы опирались на внушительную выборку детей с их генетическими данными, проследив и условия их воспитания от рождения до 26 лет, и особенности их поведения уже когда они стали взрослыми. Будет ли влиять на их взрослое поведение тот или иной аллельный вариант МАО-А? (Поведение оценивали по комплексным стандартным психологическим тестам и наличию судимостей.) Нет, не будет этого влияния. Однако ведь тот или иной вариант гена сопряжен кое с чем не менее действенным. Если у человека есть низкоактивный вариант МАО-А, то вероятность агрессии утраивается, но только… у тех, кто пережил издевательства в детстве. А если в детском анамнезе такого не было, то и варианты МАО-А не привносили никакой определенности. И в этом сущность взаимовлияния ген/среда. В какой мере тот или иной вариант МАО-А предсказывает антисоциальное поведение? Это зависит от среды. Тоже мне «ген воина».
В этом исследовании важна не только принципиальная демонстрация взаимовлияния генов и окружающих условий, но и конкретика: вот определенный аллель, вот детские травмы и вот как они срабатывают при совместном действии. В одном из внушительных обзоров на данную тему написано было по этому поводу так: «Если у мужчин с геном МАОА-L [так называется низкоактивный вариант, тот самый «ген воина»] были здоровые условия воспитания, то у них и повышенная боязливость, и низкий эмоциональный контроль, и долгая память о страшных событиях проявляются лишь в виде вариаций темперамента в пределах “нормы” (или доклиническом диапазоне). Однако те же самые личностные черты у людей, испытавших жестокое обращение в детстве, – для него характерны постоянная неуверенность в происходящем, подстерегающие всюду опасности, недостаточность моделей поведения в разных социальных обстоятельствах, отсутствие обязательного вознаграждения за просоциальные поступки – сигнализируют о предрасположенности к выраженной агрессии и спонтанному насилию у взрослых». В том же ключе интерпретируется связь низкоактивного транспортера серотонина с агрессивностью у взрослых… но опять только в том случае, если у человека было несчастное детство{439}. И это целиком подтверждает выводы предыдущей главы.
С тех пор исследования взаимосвязи МАО-А и жестоких условий в детстве были не единожды повторены и даже проверены в отношении агрессивности у макак-резусов{440}. И также оказались найдены некоторые элементы срабатывания данного взаимовлияния: промотор МАО-А регулируется стрессом и глюкокортикоидами.
Варианты МАО-А имеют и другие важные стороны взаимовлияния ген/среда. Например, в одном из исследований показано, что низкоактивный вариант МАО-А предсказывает вероятность правонарушений, но лишь при условии высокого уровня тестостерона (и это согласуется с тем, что у гена МАО-А имеется промоторный участок, чувствительный к андрогенам). В другой работе исследовали поведение носителей низкоактивного и высокоактивного МАО-А в экономических играх: если другие игроки использовали «низкоактивных» в своих целях, то те проявляли мстительную агрессию, а «высокоактивные» оказывались существенно менее агрессивными… но только если проигрыш был значителен. В случае мелкого проигрыша разница в поведении сглаживалась. Также еще в одном исследовании была показана бо́льшая агрессивность носителей низкоактивного варианта – но только в условиях отторжения обществом. Поэтому эффекты данного генетического варианта можно понять исключительно в контексте других, негенетических факторов индивидуальных обстоятельств – таких как трудное детство и провоцирующие действия во взрослой жизни{441}.
Дофаминовая система
Глава 2 познакомила нас с ролью дофамина при ожидании награды и целенаправленном поведении. Большое число исследований посвящено тому, чтобы понять, какие гены подключены к обслуживанию этой роли. И они в целом продемонстрировали, что аллели, ответственные за пониженную активность дофаминовых сигнальных каскадов (в результате чего получается меньше дофамина в синапсах, меньшее число дофаминовых рецепторов или более низкая их чувствительность), сопряжены с поиском острых ощущений, рискованным поведением, проблемами внимания, экстравертностью. Люди с такими качествами вынуждены искать более сильных ощущений, чтобы скомпенсировать низкий уровень дофамина в системе.
Большинство исследований сосредоточено вокруг дофаминовых рецепторов, а точнее, одного из них. Имеется по меньшей мере пять различных типов таких рецепторов (они находятся в разных частях мозга и связываются с дофамином с разной силой и продолжительностью), и каждый из них кодируется своим геном{442}. Исследования нацелились в основном на рецептор D4 и его ген DRD4, который наиболее активен в нейронах коры и прилежащего ядра. И он исключительно изменчив, человеческий ген DRD4 имеет по меньшей мере десяток оттенков. Один из участков этого гена повторяется несколько раз, и число таких повторов варьирует. Бывает, в частности, форма гена с семью повторами (форма 7R), и рецептор, произведенный с формы 7R, сравнительно слабо реагирует на дофамин. Носители данного варианта рецептора сочетают сходный набор личностных качеств – стремление к поиску нового и сенсационного, экстравертность, снижение родительского понимания, порывистость, склонность к алкоголизму, случайным половым связям и финансовому риску, а также им неизменно присущ СДВГ.
В отношении хороших и плохих поступков это палка о двух концах: человек с 7R способен вдруг стащить у старушки аппарат для диализа почки, а может отдать свой дом семье бездомных. Чувствуется близкое дыхание парочки ген/среда. Например, дети с 7R менее щедрые, чем большинство других. Но только если у них неустойчивые отношения с родителями. А если отношения с родителями нормальные, то такие дети становятся даже щедрее остальных. Следовательно, 7R имеет какое-то отношение к щедрости, но эффект контекстно зависимый. В другом исследовании ученики с вариантом 7R продемонстрировали пониженный интерес к организациям, защищающим общественные интересы, но ситуация менялась на прямо противоположную, когда перед тестами им создавали религиозный настрой[240]. И еще одно: носители 7R хуже справлялись с тестами на отложенное удовольствие, но лишь если они росли в стесненных условиях. Повторяем наше заклинание: «Нельзя спросить, что делает данный ген, а нужно спрашивать, что делает данный ген в конкретных условиях»{443}.
В следующей главе будет рассказано о том, что в разных популяциях частота аллеля 7R варьирует очень резко. А это весьма любопытно и может многое рассказать об истории человеческих миграций, равно как и о разнице между культурами индивидуализма и коллективизма{444}.
Теперь перейдем к другим частям дофаминовой системы. Как упоминалось в главе 2, после того как дофамин связался с рецепторами в синапсе, он должен быть оттуда удален{445}. Для этого существует несколько способов, и один из них предусматривает расщепление дофамина с помощью фермента катехол-О-метилтрансферазы (СОМТ, англ. catechol-O-methyl transferase). Среди нескольких аллельных вариантов гена данного фермента один имеет повышенную активность. «Более активный» – читай «быстрее расщепляет дофамин» – читай «меньше дофамина в синапсе» – читай «ниже активация дофаминовых сигнальных каскадов». Так вот, среди носителей этого высокоэффективного варианта СОМТ чаще встречаются экстраверты, буяны, преступники и люди с расстройствами поведения. Да еще взаимовлияние ген/среда будто сыграно по нотам МАО-А: высокоэффективный СОМТ связан с проявлениями злобы, но только если в детской истории имелось сексуальное насилие. Что интересно, данный аллель, по-видимому, имеет отношение к «лобной» регуляции поведения и когнитивным функциям, особенно во время стресса.