В то самое время, когда я отказывалась давать против себя показания, президент Украины Порошенко представлял перед журналистами свою Стратегию-2020. Трансляция в прямом эфире шла по всем центральным украинским каналам. Спустя почти пять месяцев после выборов, глава государства наконец-то вспомнил про реформы. Причем весь спектр этих реформ в правоохранительной, силовой, судебной системы, медицинской отрасли, образовании, социальной, банковской системах и др. он намеревался провести в первую очередь. Все одним махом, но до 2020 года. «Хочу ли я войти в историю как президент-реформатор, конечно, хочу», – заявил журналистам он. Да никогда этого не будет!
Во-первых, он наверняка оставит след в истории, но только как кровавый президент, который отдал приказ одним гражданам страны убивать других граждан страны. Во-вторых, он действительно надеется, что будет долго президентом Украины? Какая Стратегия-2020? Да если он в качестве президента доживет до 2016 года, то это уже будет достижение. Вряд ли ему украинцы простят развал экономики, голод, холод, безденежье и, главное, братоубийственную войну. Сколько бы он не кричал про патриотизм и национальные интересы, про вступление в ЕС и помощь заграницы, но голую задницу фиговым листом не прикроешь и сказками о счастливом будущем в европейской семье сыт не будешь.
Но, видимо, Петру Алексеевичу все эти условности не интересны. В тот момент ему хотелось с помпой отметить свой день рождения, так, чтобы все увидели, какой он молодец. И в пятницу, 26 сентября, все новостные блоки украинских телеканалов начинались с главного – президент празднует день рождения, принимает поздравления и многочисленные подарки. Ну и, конечно же, супруга подарила любимому мужу подарок – секретную коробочку, в которой (о чудо!) рисунки детей Украины, в которых они просят президента о мире и поздравляют его с днюхой. Лучше бы она собрала и передала мужу письма от детей Донбасса, в которых мальчики и девочки проклинают президента Украины, за то, что он их убивает. Это бы точно было бы искренне и от души, без лести и показухи. Может быть, тогда хоть что-то дошло до этого гаранта.
Утром в пятницу ко мне на свидание сначала пришла Полина. Конечно, я была очень рада видеть дочь, но не могла скрыть, что дети меня очень расстроили тем, что накануне поссорились из-за ерунды, вместо того, чтобы думать о главном. «Полина, вы сейчас должны понимать и думать о том, что ваша мама в беде, семья наша в беде, нужно сплотиться как никогда, искать пути, как вытащить меня отсюда. Вместо этого вы ссоритесь с Данилом по пустякам. И еще, не верь никому. Никому. На самом деле мы с вами никому не нужны. У вас, кроме меня, никого нет. И у меня тоже надежды нет ни на кого», – пыталась объяснить я дочери насколько сейчас серьезная ситуация.
Я была очень сердита на детей, поэтому говорить о чем-то другом – погоде или природе, не получалось. Я объяснила Полине, что Данилу нужно ехать в Донецк, но не просто так, а чтобы там встретиться с первыми лицами ДНР и просить их, чтобы они таки обменяли меня. Я надеялась, что у сына хватит решимости достучаться до того, кто решает эти вопросы, чтобы они его услышали. Конечно, я опасалась, чтобы с ним в пути ничего страшного не случилось, ведь дорога в Донецк сейчас очень опасна, проверяют пассажиров и в поездах, и в автобусах дальнего следования, при этом бойцы нацгвардии не церемонятся с парнями с донецкой пропиской.
Да и в самом Донецке тоже небезопасно – от Путиловки, где мы живем, уже почти ничего не осталось, обстреливается район постоянно. Но ждать с моря погоды уже невыносимо. Когда до конца свидания с Полиной оставалось двадцать минут, пришел и Данил. Пришлось еще раз почитать нотации детям, потому что каждый из них был уверен, что именно он прав. Не знаю, возымели ли мои слова на них необходимое воздействие, но я очень на это надеялась.
Данилу я тоже объяснила, что согласна, пусть он едет в Донецк, но только при одном условии – он там сделает все возможное, чтобы меня обменяли, и будет там меня ждать. Вполне возможно, что ему там негде будет жить, хотя, по словам друзей сына, наш дом пока каким-то чудом уцелел, но в любой момент может и в него прилететь снаряд, как в соседние дома.
С учебой вроде тоже должно наладиться – с понедельника, 29 сентября, донецкий колледж, в котором учится Данил, возобновляет занятия. «Только обязательно сейчас позвони туда и сообщи, что вернешься на занятия. И здесь в колледже сообщи, что ты уезжаешь, возьми у администрации контактные телефоны, чтобы тебя потом не искали, – наставляла я сына. – Посчитай, сколько денег тебе надо на первое время. Приедешь – не трать куда попало, на ерунду всякую».
Я еще долго пыталась объяснить чуть ли не на пальцах, что же на самом деле сыну надо сделать в Донецке, ведь напрямую я это ему объяснить не могла – на свидании, как обычно, присутствовал конвоир. Понял ли меня сын? Не знаю. Но я на это очень и очень надеялась и очень переживала за Данила – справится ли? Надеюсь, что справится. «Мама, все будет хорошо. Мне с четверга на пятницу приснился сон – значит, сбудется, что мы с тобой в Донецке, в нашей квартире, ты уехала на машине на работу», – уверенно сказал сын.
В субботу, 27 сентября, после завтрака, мне показалось, что кто-то в коридоре поет. Причем это не радио, которое включают, чтобы на прогулке невозможно было переговариваться заключенным. Это был живой мужской голос, довольно громко, но фальшиво затягивающий: «Там, где клен шумит над речной волной, говорили мы о любви с тобой… А любовь, как сон, стороной прошла». Вот это интересно, что же это могло произойти, чтобы сбушный конвоир запел, да еще на работе. Это же явное нарушение инструкции. А когда пришли контролеры, чтобы вывести меня на прогулку, то я увидела нарушителя дисциплины – розовощекий здоровяк, открывший мне дверь, усердно жевал мятную жвачку, стараясь перебить запах алкоголя, при этом он широко улыбался, не в силах скрыть свою радость.
«А что это вы поете? Праздник какой, или вы отмечаете день рождения президента?» – спросила я его, пытаясь выведать правду. «Запоешь тут с вами», – загадочно, пьяно улыбаясь, ответил контролер, к которому в другом конце коридора присоединился еще один конвойный. «А хотите, я вам скажу, что у меня за праздник, хотите?! – конвойного аж распирало от радости. – У меня сегодня сын родился! Мальчик! Казак! Украинский, а не донецкий!» «Я рада за вас! Берегите сына, а особенно жену», – искренне порадовалась я за него, заходя в прогулочный дворик. И хотя в этот день я больше не видела счастливого молодого отца (видимо, от работы его заботливые товарищи отстранили), но периодически то с внутреннего двора, то с верхнего этажа можно было услышать: «Там, где клен шумит…» Ну, не знаю, мне кажется, что сейчас украинцам лучше радоваться рождению дочерей, а не сыновей. Как-то так. Не то нынче время, чтобы радоваться рождению новых солдат.
Начиная с понедельника, 29 сентября, на всех телеканалах Украины появилась политическая реклама. Кому война, а кому – избирательная кампания в парламент. Причем первой свои ролики запустила Юлия Тимошенко. Она призывала бороться с непонятными врагами украинцев, которых называла «они», и главным героем от ВО «Батькивщина», конечно же, была пленная летчица Савченко. Все остальные партии и кандидаты тоже не отличались оригинальностью, спекулируя на войне и «героях» батальонов, которых включили в списки своих полит-сил.
Но что действительно отличало нынешнюю избирательную кампанию, так это методы борьбы с конкурентами – такого еще не то что Украина, но и мировая практика не припомнит. С конкурентами расправлялись просто, нагло и бескомпромиссно. Нет, их не убивали, не напрягались особо на сборе компромата. Отнюдь. Просто нанимали бандитов в балаклавах, которые устраивали кандидатам так называемую народную люстрацию, заключавшуюся в одном – погружении человека в мусорный бак под улюлюканье толпы. При этом милиция, как правило, или отсутствовала, или молча наблюдала за беспределом. Единственный, кто не побоялся этих головорезов и не позволил посадить себя в мусорный бак – это депутат Нестор Шуфрич, который приехал в Одессу на пресс-конференцию. Да, рядом с ним была охрана – человек пять, да потом, когда эта охрана начала шмалять в воздух, прибежали и менты, но депутату при этом сильно досталось, его реально избили до крови, до сотрясения мозга, до больничной палаты. И это они называют правовым государством?
В это же время в Харькове устроили новую провокацию – из укрТВ следовало, что харьковчане в понедельник собрались на митинг в центре города на площади Свободы и снесли самый большой в Европе памятник Ленину. Опять же милиция не мешала, ее просто не было рядом, а оказавшийся вдруг в это время на месте митинга советник министра МВД Антон Геращенко (нынче советники главней министров) заявил журналистам, что милиция с народом и поэтому не препятствует его волеизъявлению. Кстати, там же на митинге тоже, наверное, случайно оказался депутат от «Свободы» Игорь Мирошниченко (в недавнем прошлом – спортивный тележурналист). Да и сами жители Харькова, дававшие комментарии журналистам, говорили исключительно на чистой українській мові и были просто у захваті (в восторге) от случившегося. Правда, почему-то уже на следующий день появились и другие харьковчане, возмущенные этим актом вандализма. Да и мэр Харькова Геннадий Кернес, в отличие от губернатора Игоря Балуты, успевшего посреди ночи подписать приказ о сносе памятника, пообещал, что памятник Ленина будет восстановлен.
Меня же больше всего на тот момент беспокоил другой вопрос, добрался ли мой сын в Донецк. Судя по тому, что перечень вещей на передачу в понедельник был заполнен Полиной (обычно в понедельник передачу приносил Данил), то я поняла, что сын уехал из Киева. Что с ним, я могла узнать только от адвоката или на свидании с дочкой. И это произойдет не раньше, чем к концу недели. Мне ничего не оставалось, как опять ждать.
Неожиданно в среду после обеда пришел донецкий адвокат. Конечно, я была очень рада его видеть. Он сообщил, что, несмотря на предварительную договоренность, следователь перенес следственные действия со 2 октября пока на неделю. «Мне он сказал, что не успевает подготовить материалы. Но ты должна понимать, что вполне возможно, что тебе могут переквалифицировать подозрение на другую статью, и тогда он предъявит нам новую «пидозру» или к этой статье добавят еще другую», – предположил защитник. Я согласилась, что такое вполне возможно, ведь что бóльшая часть вопросов следователя касается моей журналистской деятельности, поэтому они могут еще что-то мне приписать. Тогда следствие может еще затянуться, хотя и не факт.
Мы с ним также обсудили возможный дальнейший ход действий. Понятно, что рассчитывать на справедливость суда глупо, мое дело – политический заказ, и они сделают все, чтобы было так, как они запланировали. Конечно, хотелось бы, чтобы проблема была решена раньше иными способами – или амнистия, или обмен. Но здесь тоже не все так просто. Закон об амнистии до сих пор не подписан спикером Верховной Рады Турчиновым, как-то не разберутся они в вариантах документа, за который сначала голосовали, потом подавали на подпись. Да и с обменом не все так просто. По одной информации, которую подтверждает и адвокат, мое имя внесли в список, но этот список он лично не видел и где его взять – непонятно.
В свою очередь, сбушники мне на встрече после допроса говорят, что нет меня в списке по обмену, по их версии днровцы не хотят меня вносить, потому что считают, что я их предала. «Ты знаешь, я думаю, что если даже мое имя и есть в списке, то сбушники это скрывают, чтобы не менять меня. Им это не выгодно. Да и моральное давление они таким образом оказывают. Мол, видишь, не меняют тебя, не нужна ты им, так что сдавай всех, раз они тебя не хотят выручать», – предположила я. «Вполне возможно, Лена. Я хочу, чтобы ты понимала, что я не хочу тебя в этом пока обнадеживать. Мы работаем по всем направлениям, но здесь у меня пока нет какой-либо информации. Поэтому мы будем рассматривать все варианты. Получится раньше тебя вытащить - замечательно, но только на этом концентрировать свою работу не стоит. Поверь, мы делаем все возможное, все от нас зависящее. Но давать тебе пустые, ничем не подкрепленные надежды, чтобы ты только об этом и думала, с ума сходила тут, я не буду», – пояснил он свою позицию, и, конечно, был прав. Нужно продумывать и просчитывать все варианты, даже самые плохие, но надеяться только на лучшее.
К сожалению, адвокат ничего не знал о моем сыне, хотя накануне и общался с Полиной. Не знаю почему, но она не сказала ему, что брат уехал из Киева, не рассказала ему, как Данил добрался в Донецк, что с ним. Конечно, меня это не могло не тревожить, поэтому я попросила донецкого защитника, чтобы Лиля сегодня же, в среду, 1 октября, встретилась с Полиной, выяснила всю информацию о Даниле и завтра постаралась прийти ко мне и рассказать о сыне. Ведь я же – мать, я очень переживаю, что с моим ребенком!
Тем более что эти переживания были небезосновательны. Как раз в среду утром был обстрелян Киевский район Донецка – один снаряд попал в 57-ю школу, а второй – на остановку «Полиграфическая», что на Киевском проспекте, то есть совсем недалеко от нашего дома. В результате погибли люди, были раненные. Где в это время был Данил, что с ним, доехал ли он в Донецк, где живет? Одни вопросы, ответы на которые жизненно важны для меня. Мое материнское сердце разрывалось, однако я не могла ничего поделать. Опять ждать…
Итак, в четверг, 2 октября, очередного допроса не было, а я с нетерпением ждала, что придет Лиля и принесет новости от Данила. Но получилось как в фильме «Формула любви», помните перевод знаменитой песни, которую исполняли Фарада и Абдулов? В общем, ждала я целый день, ждала, пока не дождалась. Что там произошло, почему ко мне никто не пришел, оставалось только догадываться.
Но я, естественно, накрутила себя до того, что наверняка с сыном что-то случилось, поэтому мне не хотят об этом говорить. И тут вечером я услышала возле своего окна чириканье птички. Я не знаю, что это была за птица, ведь стекла на окнах молочно-тонированного цвета, но само появление хоть какой-то птицы в этом холодном колодце двора СИЗО СБУ уже казалось чудом – здесь даже в жаркое время, когда окна были открыты, мухи редко летали, а тут – птица. Я отчетливо слышала, как она чирикала возле моего окна, как будто что-то хотела мне сказать. Это было совсем недолго, может, всего минуту или даже меньше, но мне ее голос показался таким радостным, таким веселым и жизнеутверждающим, что мне тоже стало радостно, настроение мое резко улучшилось! Я сразу подумала, что эта птичка как бы принесла мне хорошие новости, что с моими родными и близкими все в порядке, что сын мой жив, здоров и вне опасности, что все будет хорошо!
Вообще, в последнее время я стала жутко сентиментальной. В четверг утром по Первому национальному ТV показывали документалку о поездке на Донбасс украинского журналиста Мустафы Наема и певицы Русланы Лыжичко. Признаюсь, тогда я старалась не смотреть подобную хрень, меня уже от украинской пропаганды тошнило. Но тут повелась на то, что съемки велись именно в Донецке во время очередного обмена военнопленными – вопрос для меня более чем актуальный. Я не ожидала, что покажут хотя бы часть того, что же на самом деле происходит на Донбассе, что думают и говорят настоящие дончане, а не виртуальные безликие жители «оккупированных террористами городов», рассказывающих украинским журналистам по телефону об ужасах бандитов, которых активно тиражируют в новостных блоках.
Более того, основного собеседника, который сопровождал группу украинцев в Донецк, я знаю лично, и мне было так приятно увидеть, хотя бы по телевизору, знакомое лицо человека, который говорит правду о том, что у нас дома происходит без этой идеологической патриотической ерунды. А когда стали показывать улицы Донецка, площадь Ленина, на которой и сейчас катаются дети на маленьких машинках, спортивный комплекс «Юность», наполовину разрушенный, но живой, то мимо воли на мои глаза навернулись слезы, и я ничего не могла с собой поделать.
Я смотрела на эти кадры и тихонечко плакала, сердце мое разрывалось от боли. Мне так хотелось тоже пройтись по этим улицам и площадям, поговорить с родными по духу дончанами, просто послушать, что они говорят. Еще больше мне захотелось, чтобы при этом рядом со мной были мои любимые дети. И пусть в Донецке сейчас война, стреляют, гибнут люди, вместе мы все это переживет, и у нас опять все будет хорошо!
Пятница, 3 октября – маленький неприятный юбилей – два месяца в заключении. За это время мой организм привык к местному режиму и распорядку дня, тело тоже приспособилось к таким мелочам, как отсутствие горячей воды, железная жесткая кровать и сон при свете одной из трех лампочек. После отбоя я засыпала, а утром просыпалась уже без напоминая конвоя – «Подъем!».
Да и почти со всеми тюремными контролерами у меня сложились нормальные отношения (тем более, что куда-то делся злобный гоблин Коля, который больше всех меня гнобил). И хотя по именам я их так и не узнала, но изучила их привычки, чувствовала настроение, знала, о чем можно перекинуться во время короткого общения. Может, поэтому и контролеры стали ко мне относиться лучше, уже не говорили, что я сепаратистка, не отбирали «на тумбочку» расческу, крем и другие предметы гигиены, старались положить в тарелку кусочки повкусней («а то вдруг вы тут похудеете»). Более того, если я вдруг засыпала до отбоя, то не они будили меня, чтобы забрать кипятильник, а просто выключали две лампочки. Вот это, я считаю, высшая степень доверия с их стороны.
Но, конечно, все это ерунда, душа моя болела и страдала в неволе так же, как и два месяца назад. Сердце не обманешь ничем, даже если посадят в самую замечательную тюрьму на свете, прямо «аll inclusive», все равно это будет неволя. Нет, не так. НЕволя!!! Вот так будет правильно, причем главное в этом слове приставка «не». Без вариантов.
Но для меня эта пятница была особенной еще и потому, что в этот день точно должно быть свидание с детьми, ну или только с дочкой, которая уж точно мне расскажет, что там с сыном. Это уже тоже сложилось традиционно за два месяца: в понедельник я писала на имя следователя клопотання о свидании, оно через канцелярию уходило из СИЗО в управление СБУ, где следователь его получал, принимал решение и давал разрешение на свидание, которое через неделю получали дети. То есть, если я 16 сентября написала клопотання, то числа 21-22 дети получили разрешение и к следующей пятнице смогли попасть на свидание.
Обычно они приходили по утрам, сразу после завтрака. Вот и в этот день, в пятницу 3 октября, мне сообщили, что сейчас будет свидание. Пока мы шли по длинному коридору в комнату для свиданий, сопровождающая меня контролерша сочувственно сказала, что опять пришли дети, переживают за меня. Я даже переспросила: что – пришли и сын и дочка, думая про себя, неужели Данил не уехал из Киева. Контролерша тут же осеклась, понимая, что сказала что-то лишнее. Но когда мы вошли в комнату для свиданий, и я увидела только Полину, то у меня отлегло от души. И конечно, первым делом я бросилась спрашивать, что с Данилом. Дочка меня заверила, что все в порядке, он в Донецке и, успокоив немного, стала рассказывать все по порядку.
Как оказалось, сейчас из Киева в Донецк можно добраться только автобусом, поезда же ходят лишь в Мариуполь. И хотя единственный междугородный перевозчик «Шериф» и увеличил количество ежедневных рейсов с одного до трех, купить билет на автобус очень сложно. Правда, детям повезло – на субботний рейс кто-то сдал назад билет, который они и выкупили для Данила. В Донецк он добрался только в понедельник, ехали через Красноармейск, но потом пришлось сделать хороший крюк, чтобы въехать в город со стороны Мариупольской трассы, ведь через Пески никак не проедешь. По дороге не обстреливали и сильно не шмонали.
В Донецке Данила встретили наши друзья и даже в первый же день обеспечили встречу с нужными людьми. «Е его очень хорошо встретили и сказали, что они все переживают за тебя и ждут, когда ты вернешься. Так и сказали, что ты там нужна», – успела сказать Полинка, но на этих словах ее прервала контролерша, сделав замечание, что на эти темы разговаривать нельзя, а то прекратят свидание. Но, впрочем, самое главное дочка мне сообщила.
Потом Полинка сказала, что в первый день Данил даже был дома и с понедельника на вторник ночевал на Путиловке. «Представляешь, только он приехал, сразу же наша соседка бабушка пришла, накормила его обедом. Оказывается, все соседи знают про тебя и очень переживают, – рассказывала Полинка дальше, не касаясь запретных тем. – Цветы в квартире, конечно, завяли, на полу и мебели слой пыли, стекла на балконе (застекленная веранда) разбиты от взрывов, а так окна целые. Но на второй день, когда опять начался сильный обстрел в Киевском районе со стороны аэропорта, наш друг переселил его ближе к центру города, к своим приятелям в однушку. «Там в квартире еще два взрослых парня живут, а не малолетки, как Данил. Как они там втроем помещаются – непонятно», – сказала она.
Еще Полина рассказала, что на второй день Даня со своим другом Егором пошли гулять по Донецку и, в первую очередь, фотографироваться у памятника Ленину. «Они тут же выложили фотки в социальной сети», – смеясь, отметила Поля, при этом я добавила, что скоро это останется единственный памятник Ленину в Украине, пока в Украине. Что касается учебы, то в колледже, конечно, идут занятия, но студентов, так же как и преподавателей меньше обычного.
Среди особенностей быта военного Донецка – высокие цены в магазинах, но при этом курс гривны по $15 в обменниках, закрытые торговые центры, но зато и монополия на покупателей у оставшихся коммерсантов, тех, которые не испугались временных трудностей и не уехали из Донецка. Люди приспосабливаются к сложившимся условиям, и те, кто остался, не собираются уезжать. Более того, постепенно возвращаются дончане, особенно те, кто уезжал от войны в Украину – не слишком-то ласково их там принимали.
«Мама, там наши друзья сильно переживают за Данила, говорят, что он еще ребенок совсем, чтобы жить самостоятельно, тем более на войне. Ему будет лучше вернуться в Киев. Но он меня не послушает. Может, ты ему передашь какие-то слова, чтобы он послушал и уехал из Донецка?» – попросила Полина. Конечно, я прекрасно понимала, что сейчас Донецк – не самое безопасное место для сына. Понимала, что мои друзья боятся, что если с ним что-то случится, то ни я, ни они сами этого себе не простят. Но при этом я тоже понимала, что он вряд ли вернется в Киев. «Поля, не думаю, что он вернется. Лучше попроси его, пусть он достанет и отправит тебе по электронке или еще как-нибудь, что меня внесли в список по обмену», – я специально пропускала слова «документ», «доказательство» и т.п., а потом, пользуясь тем, что контролерша уткнулась в газету, набралась наглости и открытым текстом стала говорить. – Если у него это получится, то тогда я здесь могу действовать, ведь получается, что они не выполняют Минские договоренности по обмену. Понимаешь? Или пусть привезет сюда. Только так он согласится приехать».
На этом я решила больше не наглеть, главное я сказала, да и контролерша уже навострила уши. Мы еще поговорили с дочкой про общих знакомых, родных и близких, которые в основном переживали за нас и предлагали свою помощь, но они точно не могли в данной ситуации помочь. Я попросила дочку еще принести мед, лимоны и теплые вещи, ведь с каждым днем в камере становится все холоднее, я жутко мерзну и не хочу болеть.
Полинка рассказала, что уже ушла с прошлой работы и даже успела устроиться на новую. По ее словам, по деньгам она нисколько не теряла, и профиль был тот же, но начинать надо было практически с нуля, и официальное устройство никто не обещал. Уже потом я узнала, что на самом деле её попросили уволиться с прежнего места работы и именно потому, что её мать сидит в тюрьме по обвинению в терроризме.
Сны и грезы
В выходные, 4 и 5 октября мое самочувствие резко ухудшилось. Причем это была не простуда и ОРВИ, которые мне регулярно диагностировали местные эскулапы. Конечно, с понижением температуры воздуха на улице в камере не становилось теплее, но самое ужасное – это холодная железная кровать, на которой приходилось спать. И хотя я поверх тоненького матраса постелила и тюремное одеяло и свой шерстяной плед, все равно от железа так тянуло, что по утрам выкручивало все суставы. Ну а больше всего это отражалось на моем женском организме. В субботу вечером так сильно разболелся живот, что было такое ощущение, будто кто-то бил его ногами. У меня оставалась последняя таблетка обезболивающего «Нурофена», которую пришлось выпить на ночь, иначе бы я вообще не уснула.
А в воскресенье к вечеру меня так скрутило, что терпеть уже не было сил, и я попросила вызвать скорую помощь. У меня болело все тело, все кости, крутило все суставы, особенно ноги и спина, а живот вообще как будто одна большая болячка. Приехавший на вызов доктор был вежлив и внимателен непривычно фальшиво, как я уже привыкла видеть при общении с врачами в этом заведении. Он добросовестно меня осмотрел, проверил давление, температуру, пульс, послушал легкие, посмотрел горло, пощупал живот, после чего честно признал, что в моем случае необходима консультация гинеколога. Конечно, доктор сделал мне обезболивающий жаропонижающий укол, и я, придя в камеру, уснула, и мне даже снились сны.
Интересно, что в последнее время я стала не только каждый день видеть увлекательные цветные сюжетные сновидения, но и запоминать их (ну иначе бы я не утверждала, что их вижу). Самое главное, что во сне было все хорошо, не было войны, я была дома с моими родными и близкими. Конечно, иногда снились и неприятные сны, но не кошмары. Так, один раз мне приснилось, что к нам от соседей могут перебраться крысы, причем они, эти крысы, были такие противные, мерзкие. Но даже в этом сне я была уверена, что крысы ко мне и к моим детям не доберутся.
Но, чаще всего снились хорошие сны. Например, море – чистое, теплое, солнечное, ласковое, или бассейн, аквапарк. Вообще очень часто снились сны, связанные с водой. Насколько я знаю и верю, это – к очищению. Очищению жизни, души, кармы, к возрождению, ведь все люди, прежде чем появиться в этом мире, пребывают временно в таком уютном и теплом состоянии.
А еще стала сниться еда, которая в обычных условиях меня вряд ли интересовала. Конечно, однообразное меню не могло сказаться на моем подсознании, но я сама недоумевала, когда вдруг во сне я выпекала утку в духовке, а затем нарезала на порции еще горячую, со скворчащей шкуркой утиную грудку. Или вдруг снилось, что я покупаю большой жирный беляш в татарском ресторане и с огромным удовольствием съедаю его весь. Нет, в обычной жизни я тоже и беляши ела, но только домашние, собственного приготовления, и птица (конечно, это курочка во всех ее вариантах) тоже постоянно была в меню, и в этом не было ничего особенного. А теперь эти обычные вещи мне снились только во сне.
В понедельник, 6 октября, на обходе я напомнила офицеру, что плохо себя чувствую и что врач «скорой» рекомендовал консультацию гинеколога. Конечно, быстрой реакции на жалобы и рекомендации я не ожидала, поэтому очень удивилась, когда вместо прогулки меня пригласили к врачу. В кабинете тюремного Айболита меня ждала крупная дама с короткими обесцвеченными перекисью волосами с отросшими черными корнями. Да «ничего страшного» у меня не обнаружила. Ну, подумаешь, боли в животе, ну, конечно, есть небольшое воспаление, выписала какие-то противовоспалительные свечи, и на этом ее миссия была завершена. Что на самом деле она должна была сделать, о чем они там договаривались с администрацией и вообще, почему это так быстро пришел гинеколог, я тогда понять не могла. Конечно, я еще раз пояснила, что проблемы со здоровьем вызваны, скорее всего тем, что я уже два месяца сплю почти на голом железе, прикрытым тонким матрасиком. Но эти мои жалобы в очередной раз пропустили мимо ушей.
Непривычно рано в этот день принесли и передачу – фактически сразу после посещения врача. А во второй половине дня дежурный, обратившись ко мне по имени-отчеству(!), сообщил, что со мной хочет пообщаться начальник СИЗО. Вот не зря я была уверена, что мы еще увидимся. Помимо начальника, в кабинете опять за столом сидел его заместитель, и на этот раз полковник был – сама любезность.
«Здравствуйте, будьте добры, присаживайтесь, пожалуйста», – разве что не подскочил и ручку не протянул. По словам начальника, он обеспокоен тем, что я опять себя плохо чувствую и хотел бы лично со мной поговорить, чтобы выяснить, чем можно мне помочь. «Вы поймите, мы же здесь не намерены создавать для вас невыносимые условия, как-то специально вредить вам и вашему здоровью. Во время нашего первого разговора вы тоже говорили о плохом самочувствии, и вот опять у вас проблемы. Может быть, вы подскажете, как можно решить эти проблемы», – прямо отец родной, обнять и плакать.
Услышав о моем желании пройти обследование у своего специалиста, потому что не своим я не доверяю, начальник тут же сказал, что это вообще не проблема. «Надо просто договориться со следователем, чтобы он дал разрешение, и тогда, хоть в условиях СИЗО, хоть на выезде, но в сопровождении конвоя, меня обследует тот специалист, которому я доверяю. Пожалуйста», – заверил меня начальник. Он продолжал меня удивлять, кровать жесткая, да тоже не проблема, прямо сегодня мне найдут еще один матрас, лишь бы это помогло, и мне стало лучше. «Конечно, ортопедический матрас мы вам дать не можем, но обычный еще один найдем», – заверил начальник. О как! Два месяца не могли найти, потому что с матрасами была напряженка, а сейчас вдруг – без проблем. Тут явно было что-то не так, но что – я никак не могла понять.
Дальше – больше. Я-то думала, что на этом разговор исчерпан – о здоровье моем поговорили, как решить эту проблему – выяснили, любезностями обменялись, так что и не держим друг на друга зла. О чем еще говорить? Ан, нет, тут Остапа опять понесло поговорить за жизнь, за политику, ну и за то, что происходит в Украине.
«Я вот, Елена Владимировна, хотел у вас поинтересоваться как у человека, который находился в гуще событий в Донбассе, человека грамотного, образованного. Вот у нас сейчас в стране как бы идет война, погибают люди, мирные люди. Но надо же как-то заканчивать конфликт. Мне интересно, как вы видите для себя выход из этой ситуации? Что, по-вашему, нужно сделать, чтобы прекратить войну?» – в принципе полковник говорил с искренней интонацией, ему, наверно, действительно было интересно, что я думаю по этому поводу. Но я точно также понимала, что эти люди просто так такие разговоры не начинают, подобное делается только с определенной целью. Поэтому я, конечно же, поддержала этот разговор, но старалась быть предельно осторожной.
Скажу честно, говорить с полковником было не просто. Он очень долго и нудно выражал свои мысли, пытаясь при этом нецензурно не выражаться. Его слова были путаны и витиеваты, но с другой стороны, сказывалась природная косноязычность, вызванная, в том числе и тем, что подобные дискуссии и интеллектуальные дуэли в его практике случаются не часто. Конечно, он старался выглядеть умником, но при этом, начав какое-либо предложение, к завершению фразы сбивался с мысли и с трудом заканчивал начатую минуту назад фразу. Для того чтобы не увязнуть в его сложных деепричастных оборотах, из которых он мог и не выпутаться, я вынуждена была приходить к нему на помощь и вытаскивать из его же словоблудия, чему полковник был безумно рад.
Иногда в нашу беседу вклинивался и заместитель. У него с логикой мышления было получше, что хоть как-то разбавляло томительное изъяснение его шефа. Суть нашего разговора сводилась к тому, что мы понимали, что надо войну закончить, надо договариваться, но, по мнению полковника, президент Украины не должен договариваться с террористами. Я же утверждала, что это единственно правильный выход, но я, к сожалению, не вижу со стороны президента Украины этого стремления.
Через час нашей дискуссии заместителю надоело это переливание из пустого в порожнее, и он под каким-то предлогом вышел из кабинета. Томящаяся под дверью конвойная, которая меня привела к начальнику и должна была увести, похоже, тоже ушла. Уже и время ужина завершилось, за окном стало смеркаться, а неугомонный полковник все доказывал мне, что во всем виноват Путин и, что самое интересное, не мог ответить мне на тот же вопрос, который в надцатый раз задавал мне: так как же найти выход из сложившейся ситуации?
– Вы знаете, Украина ведь неплохая страна, богатая страна и природными ресурсами и техническим и научным потенциалом, но вот не везет ей с президентами, – я решила поговорить с полковником о том, насколько важен именно глава государства в судьбе страны и он, не замечая подвоха, повелся на мою уловку.
– Да, президенты нам действительно доставались какие-то не очень удачные, – согласился начальник.
– Ну не доставались, выбирали мы их сами, скажем честно. Вот вспомните, первого президента Кравчука. Ведь по сути, это с его подачи в Беловежской пуще был подписан документ о развале Союза. Это ему ведь захотелось стать «незалежным» от России. А к чему это привело? Начался развал в экономике, когда были разорваны десятилетиями налаженные связи между профильными предприятиями по всему Союзу. Люди оставались без работы, без средств к существованию, – напомнила я.
– Ну да, «кравчучки» тогда как раз и появились, как примета времени, – вспомнил полковник.
– А Кучма, красный директор! При нем же как раз предприятия прихватизировали, первые олигархи появились, армия начала разваливаться. Разворовали все, на металл продали корабли, самолеты, высокие технологии похерили, тот же Днепропетровский Южмаш при нем стали дерибанить, – продолжала я.
– Слушайте, я ведь начинал служить еще в Советской Армии и даже лучше вас знаю, как нам тяжело было тогда видеть, как разваливается мощная махина. Я хоть остался служить, пусть не там где раньше. А многие мои товарищи вынуждены были уйти в запас, поменять профессию, а это не так-то просто, – вспомнил про свое полковник, задело его за живое.
– А Ющенко и его оранжевая команда, которые и к власти пришли незаконно через третий тур, – начальник попытался возразить, но не сильно. – Вы помните, как народ тогда надеялся, что с ним начнутся европейские реформы, страна наконец-то заживет по лучшим мировым стандартам. А на деле что произошло? Вспомните, хотя бы реформу ГАИ, когда госавтоинспекцию вдруг взяли и отменили.
– Ну, там не совсем так было. Расформировали спецподразделение «Кобру» из-за того, что его начальник Яценюку (на тот момент председатель Кабинета министров, - авт.) фак показал. Хотя, по делу показал.
– Вот в 2010 году пришел Янукович, привел надежную команду профессионалов. Мы в Донецке тогда вздохнули с облегчением, думали, что наконец-то порядок по всей стране он наведет. Но, опять же, вместо того, чтобы на благо страны работать, он все больше на благо семьи работал, – честно призналась я, несмотря на то, что долго, в том числе и на выборах работала именно с Партией регионов.
– Это да, вроде такой авторитетный лидер был, но никак не мог нахапаться, все под себя сгребал, – согласился со мной начальник.
– А про Порошенко и говорить нечего, американская марионетка, готовый ради президентского кресла жизнь всего народа на кон поставить,– начальник попытался перебить меня и доказать обратное, но я попросила его дать мне закончить свою мысль.
– Вот я и говорю, что не везет Украине с президентами. А вот Путин для России хороший президент. С его приходом страна с колен поднялась!
Такое резюме нашего анализа президентов Украины было неожиданным для начальника СИЗО, ведь он со мной практически во всем соглашался и поэтому теперь поспешил тут же опровергнуть мои слова.
– Ну, это ненадолго!
– То есть, вы не отрицаете, что Путин хороший президент для России? – уже откровенно издеваясь над ним, спросила я, понимая, что наш разговор наверняка пишется.
– Я этого не говорил! – р<