Наконец-то, мы подошли к важному свидетельскому показанию прихожанки Зои Вениаминовны Пестовой, жены профессора Н. Е. Пестова. Пестов Николай Евграфович, доктор химических наук, проректор Московского Химико-технологического института им. Д.И.Менделеева. Кроме того известный богослов. Им написаны книги: «Пути к Совершенной радости» в 8 томах, «Над Апокалипсисом», «Жизнь для вечности».
Зоя Вениаминовна вспоминает:
«Начало войны застало нас в Москве. Накануне, в субботу 21 июня, я была у всенощной в Елоховском (Богоявленском) соборе. Служил отец Николай Кольчицкий. Служил и плакал, а после окончания богослужения сказал, обратившись к народу, что завтра утром (т. е. 22 июня. — В.М.) будет отслужена последняя Литургия, после чего храм закрывается, и ключи сдаются в исполком. Дома я с плачем рассказала Николаю Евграфовичу о том, что узнала. Лицо мужа стало еще более серьезным. Он тяжело вздохнул, перекрестился и сказал: «На все Божья воля». Ночью он долго молился, стоя на коленях перед шкафом с иконами… На другой день (22 июня 1941 года — В.М.) рано утром я уже была в храме. Народу было немного. Все стояли грустные и печальные (Понятно, что им было жалко, что закрывают собор. — В.М.) После окончания Литургии (Видимо, эту службу и проводил митрополит Сергий (Страгородский). — В.М.) все ждали, что вот сейчас придут представители власти и собор будет закрыт. Но никто не приходил. Постепенно все стали расходиться. Ушла и я домой. Дома стала собирать вещи и продукты, чтобы ехать на дачу. Вернулся с работы и Николай Евграфович. Внезапно с лестничной площадки раздался шум. В дверь стучала соседка.
— Зоя Вениаминовна! Включите радио! Война! Через несколько секунд я услышала голос Левитана, извещавшего о начале войны с Германией».
|
|
Вот такая в заключение получилась грустная история про Богоявленский собор, про митрополита Сергия, про его домик в Бауманском переулке, про власти Москвы, и про начало войны с Германией в воспоминаниях прихожанки Зои Вениаминовны Пестовой. Сможет ли пытливый читатель найти во всем этом следы пребывания товарища Сталина? А как вам постановление Мосгорисполкома о закрытии Богоявленского собора 22 июня 1941 года? Нестыковка, видимо, у них произошла с Иосифом Виссарионовичем. А может наоборот? Дали же утреннюю литургию провести: и на том, как говориться, спасибо! Кстати, как видите, 26 июня собор не закрыли. Началась война и стало, к счастью для прихожан, не до закрытия церквей.
Вот такие чудные дела творились в Московской епархии с началом войны, прости, господи!
Глава 27. О «пропавших» днях. Куда, куда вы удалились…?
Не просто же так пропадают страницы из Журнала посещения Сталина? Тем более, что никто и никогда, не говорил об утери страниц Журнала за 19 апреля или 19 мая? Кроме того, никто словом не обмолвился о том, что исчезли страницы за 29 и 30 марта или 29 и 30 января? Промолчим о феврале, с его 28 днями. Может, это было характерно только для июня месяца? Вполне возможно, ибо в этот месяц, когда стоят самые продолжительные световые дни в году, люди могут быть очень рассеянными и вполне могут потерять страницы важных документов. Особенно, если это касается того периода, когда враг нападает на нашу страну. То, что исчезли страницы, сразу наводит на мысль, что это кому-то очень нужно было.
|
|
И все же отсутствие страницы за 19 июня никак не дает покоя. Кто же был в Кремле за три дня до войны, что пришлось уничтожить данные за это число? Как я уже отмечал выше, страницы за 29 и 30 июня могли быть удалены и для отвода глаз. Но подозрительно то, что эти два дня вместе. К чему бы это?
Но, все же, кто именно хотел замести следы за 19 июня? А ведь сам же, выше писал — «хрущевцы», но предположить, что именно сам Хрущев, как-то, сразу не догадался. Обратите внимание, что Хрущев-то, действительно, нигде в Журнале не отражен, в отличие от Жукова, которому, вроде бы, незачем было скрывать свое присутствие (или отсутствие). Он и так, везде фигурирует в Журнале. Тимошенко тоже, не скрывается. А если исходить из событий 1953 года? Кто явился инициатором и даже исполнителем убийства Сталина? И тень подозрения, тяжелым покрывалом ложится на голову нашего «дорогого Никиты Сергеевича».
Действительно, он, как-то затаился впервые дни войны. О нем никто и никогда не вспоминал. Только Жуков, выгораживая своего подельника, делал вид, что Хрущев все время, дескать, был в Киеве и только в конце дня 22 июня, по просьбе самого Сталина бросил все дела и приехал на аэродром встречать своего «лучшего друга», т. е. его любимого. Хрущев сам «темнит», с 22 июня и теми днями, что были ранее. Давайте-ка, почитаем, что он нам наговорил в своих мемуарах по этому поводу.
«Перед самой Великой Отечественной войной я находился в Москве, очень долго задержался там, буквально томился, но ничего не мог поделать. Сталин все время предлагал мне: «Да останьтесь еще, что вы рветесь? Побудьте здесь». Но я не видел смысла в пребывании в Москве: ничего нового я от Сталина уже не слышал. А потом опять обеды и ужины питейные… Они просто были мне уже противны. Однако я ничего не мог поделать. Наблюдал я за Сталиным, и на меня он производил плохое впечатление… Он находился в таком состоянии, которое не вносило бодрости и уверенности в то, что наша армия достойно встретит врага».
|
|
Что это за странное бездельничанье Хрущева в столице накануне нападения Германии? Как первый секретарь компартии Украины, чего же он ошивался в Москве, да еще и взваливает на Сталина вину за то, что тот, только тем и был озабочен, как бы накормить обедом и ужином своего «маленького Маркса »? Также не совсем понятна «тирания» Сталина, сдерживающая деятельный порыв Никиты Хрущева? Кроме того, не надо забывать, что 18 июня, как мы знаем теперь, Сталиным был отдан приказ в войска о приведении их в боевую готовность. А у Хрущева — сплошь «ужины питейные». Читаем дальше.
«…Я настойчиво добивался разрешения выехать в Киев и в конце концов прямо сказал Сталину: «Чего я сижу здесь, товарищ Сталин? Ведь война может разразиться в любой час и будет очень плохо, если я буду находиться в Москве или даже в дороге. Мне надо ехать, мне надо быть в Киеве». И он согласился: «Да, верно, езжайте». Такой ответ тоже свидетельствовал о том, что он и сам не знал, зачем меня задерживал. Понимал, что мне тут делать нечего и что мое место в Киеве, что я там нужнее, чем здесь. Вроде бы охотно согласился. Но, спрашивается, кто же меня задерживал? Это говорит о том, что он нуждался в присутствии как можно большего числа людей из своего окружения, с тем чтобы не оставаться одному, один на один с самим собой. Такая у него была тогда человеческая потребность».