А в нашем случае, как могло быть с письмом? Видимо, Сталин должен был написать в наркомат иностранных дел (Молотову) с просьбой оказать содействие Бунину, через советское посольство во Франции. Ответ же, Толстому, мог носить краткий характер, что письмо получено и будет принято положительное решение об оказании материальной помощи Бунину. В отношении его возвращения на родину, соответствующие организации возьмутся за решение этого вопроса, если Бунин напишет советскому послу во Франции заявление с соответствующей просьбой. Если бы письмо не носило такой доверительный характер, то Сталин мог, просто, дать указание секретариату подготовить надлежащий ответ адресату. Но, как мы видим, ничего сделано не было. Ни личного послания, ни ответа через секретариат Толстой не получил. Следовательно, Сталин, данное письмо не читал. Представленное письмо взято из архива писателя. Разумеется, можно выпустить в меня критическую стрелу, что все то, что приведено выше, еще ни о чем не говорит, что со Сталиным что-то случилось в эти дни? Но мое возражение будет таким: а есть хоть одно письмо вождю в период с 18 июня по 24 июня 1941 года включительно, чтобы он ответил адресату? Я выстроил свою гипотезу и для меня, даже маленький кирпичик, кладущийся в ее основание, будет укреплять позицию. Впрочем, покритиковать автора, желающие всегда найдутся. Но, давайте, подумаем. Началась война, и неужели, из известных людей, все как в рот воды набрали. Почему не захотели поделиться со Сталиным своими думами, как разбить врага? Или что? на почте мешки закончились, и не в чем стало переправлять письма вождю? Опять вопросы без ответов. Итак, понятно, что данный механизм обработки писем дал сбой.
|
|
Кроме того, несколько строк о самом авторе письма Сталину. Знает ли читатель, что в 1942 году «Указом Президиума Верховного была образована Чрезвычайная государственная комиссия по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков с широкими полномочиями по сбору материалов»? Ее возглавил писатель Алексей Николаевич Толстой. Когда до краха гитлеровской Германии осталось всего ничего, 23 февраля 1945 года (обратите внимание на дату) он умер. Хочу заметить, что Алексей Николаевич присутствовал на раскопках Катынских захоронений в 1943 году, вместе с Николаем Ниловичем Бурденко. Кстати, уважаемый Главный хирург Красной Армии, ненамного пережил знаменитого писателя и умер 11 ноября 1946 года, как раз с окончанием Нюрнбергского процесса, где нам так и не дали возможность ярко осветить Катынскую проблему. Международный суд дал гитлеровским палачам возможность увильнуть в сторону от содеянного преступления. Кроме того, Бурденко являлся важным свидетелем по странной смерти генерала Ватутина, так как сам ставил диагноз по его ранению. Так что, ссылка на возраст Бурденко, может быть и не причем?
Что сказать в заключение данной главы? Как видите, довольно занятными оказались эти три дня в июне 1941 года.
Глава 28. Когда же Молотов получил ноту от Германского посла?
Мы как-то оставили в покое Вячеслава Михайловича в связи с его выступление по радио, а надо снова подступиться к нему с расспросами о том, трагическом для нашей страны, дне. Очень хорошо это удавалось делать писателю-поэту Феликсу Чуеву. Чудесной души был человек — вечная ему память! Вот как он описывает свои разговоры с Молотовым именно по данной теме.
|
|
«… Много раз за семнадцать лет наших встреч разговор возвращался к 22 июня. В целом, со слов Молотова получилась такая картина.
Семнадцать лет Феликс Иванович «пытал» твердокаменного Вячеслава Михайловича и вот, всего-то на пару страниц машинописного текста набралось воспоминаний. Можно понять и Вячеслава Михайловича: «слово не воробей, вылетит — не поймаешь!» Своих, из верхнего эшелона власти, не сдаст никогда. Ведь, рядом с ним его дети, внуки. А ну, как их, за дедовские откровения, от Кремлевской кормушки, да, по шее. Уж лучше жить по пословице: «Слово серебро, а молчание — золото».
А вот что прикажите делать нам, товарищ Молотов, пытающихся узнать правду о войне? Приходиться брать Ваши воспоминания и просеивать их, как в сите, на предмет обнаружения, какого-нибудь слова или намека, которые смогли бы помочь разгадать все то, о чем Вы молчали все последние годы после смерти Сталина. Получается, как у старателей, которые промывают в реке золотосодержащий песок. Промывают, промывают, — вдруг, раз! Блеснула чешуйка золота, — есть удача! Так и у нас, получается. Просматриваем текст бесед с Вячеславом Михайловичем, — а вдруг, где и обмолвится? Скажет, «лишнее» слово? Как чешуйку золота рассматриваем, найденное в тексте. А вдруг повезет и будет дан ход новому поиску! Что делать? Такова наша история и реальная действительность. Ну что, читатель — в новый путь! Не устал еще продираться вместе с автором, сквозь дебри лживых мемуаров, подложных документов и прочего авторитетного вранья? Помните, в фильме «Подвиг разведчика» с Павлом Кадочниковым в главной роли? «Терпение, мой друг, терпение! И ваша щетина превратится в золото!». Так и у нас! Будет еще и на нашей улице праздник! Рассматриваем полученную от Молотова «картинку». Речь идет об утреннем звонке Сталину 22 июня.
|
|
Вячеслав Молотов. — То ли Жуков ошибается, то ли я запамятовал. Позвонил Жуков. Он не сказал, что война началась, но опасность на границе уже была. Либо бомбежка, либо получили другие тревожные сведения. Вполне возможно, что настоящей войны еще не было, но уже накал был такой, что в штабе поняли: необходимо собраться…
Значит, Жуков позвонил именно, на дачу Сталина, где были члены Политбюро и Молотов в том числе (иначе, как понимать «штаб»?), и сообщил о напряженном положении на границе? Не на дачу же Молотова он звонил, надо понимать? Почему позвонил? Чего хотел? Время было около часу ночи, и нет никаких спящих генералов у телефона. Хорошо, запомним. И еще. Я умышленно оборвал фразу Молотова: к ней вернемся, чуть ниже.
Феликс Чуев. — Но Жуков пишет, что разбудил Сталина и доложил, что бомбят. Значит, уже в час ночи бомбили?
В.М. — Подождите… В этой части, он, может быть, не точен. Жуков и Тимошенко подняли нас: на границе что-то тревожное уже началось. Может, кто-то раньше сообщил им о какой-то отдельной бомбежке, и раньше двух началось, это уже второстепенный вопрос.
По-Молотову, отдельная бомбежка нашей территории — это второстепенный вопрос. Время опять «плавает». Но вполне возможно, что бомбить немцы начали раньше официального срока принятого у нас — 3.30. Видимо, это было связано с бомбежкой наших военно-морских баз.
— Мы собрались у товарища Сталина в Кремле около двух часов ночи, официальное заседание, все члены Политбюро были вызваны. До этого, 21 июня, вечером мы были на даче у Сталина часов до одиннадцати-двенадцати. Может быть, даже кино смотрели, в свое время мы часто так делали вечером — после обеда смотрели кино.
Иногда, трудно понять наше руководство. То рвут рубашку на груди, доказывая, что только и делали, как трудились весь день и всю ночь на благо страны, думая как защитить страну от супостата, а то «кино» крутят, — решили развлечься в такое-то время, война же «на носу». Понятно, что Вячеслав Михайлович боится сказать правду, поэтому и пытается показаться забывчивым.
— Потом разошлись, и снова нас собрали.
Очень похоже на то, как пионеры-ленинцы в Кремле (или все же на подмосковной даче у Сталина?) обсуждают важные пионерские дела. К концу дня старший пионерский вожатый собрал их на построение. После вечерней поверки звучит команда: «Отбой!» Кремль (или дача) с пионерами погружается в сон. Но нехорошие дяденьки не дают отдохнуть пионерам-ленинцам.
— А между двумя и тремя ночи позвонили от Шуленбурга в мой секретариат, а из моего секретариата — Поскребышеву, что немецкий посол Шуленбург хочет видеть наркома иностранных дел Молотова.
Вячеслав Михайлович путается и сам себе противоречит. Чуть ниже он даст пояснение, что «послы министрам иностранных дел по ночам не звонят», а сам, тем не менее, не выказал никакого удивления по поводу случившегося. Кроме того, даже не перезвонил в свой секретариат и не выяснил причину просьбы о столь позднем визите Шуленбурга. Это нехорошо. Пионер, своим поведением должен показывать пример для окружающих.
— Ну и тогда я пошел из кабинета Сталина наверх к себе, мы были в одном доме, на одном этаже, но на разных участках. Мой кабинет выходил углом прямо на Ивана Великого. Члены Политбюро оставались у Сталина, а я пошел к себе принимать Шуленбурга — это минуты две-три пройти. Иначе было бы так: если б на дачу мне позвонили, что просится на прием Шуленбург, то я должен был позвонить Сталину — послы министрам иностранных дел по ночам не звонят. И, конечно, в таком случае я без ведома Сталина не пошел бы встречать Шуленбурга, а я не помню, чтоб я звонил Сталину с дачи.
Что это значит? То ли «старость — не радость» или «ври, да не завирайся». Кабинеты находились «на одном этаже», но пошел «к себе наверх». Значит, Молотов сомневается в том, где он находился в ночь на 22 июня? На даче или в Кремле?
Позор таким пионерам! А еще ездил в Крым и был на пионерском слете в Артеке, где ему повязали на шею красный галстук. Таким пионерам не место в пионерской организации. Забыть, где был накануне войны? Стыдно, Вячеслав Михайлович.
— Но я бы запомнил, потому что у меня не могло быть другой мысли, кроме того, что начинается война, или что-то в этом роде.
Не надо оправдываться, дорогой ты наш, Вячеслав Михайлович. А путать понятие «война» или «что-то в этом роде » недостойное занятие даже для пионера, не то, что для наркома иностранных дел.
— Но звонил мне не Шуленбург, а чекист, связанный с Поскребышевым: Сталин дал указание собраться.
Тут надо серьезно подумать и вспомнить! Молотов, видимо, проговорился и назвал связующее звено: «чекист». В переводе это означает: «сотрудник органов внутренних дел». Помните, что Берия расставил всех своих людей в ожидании действия заговорщиков? Молотов, якобы, краем уха слышал? Но его это сообщение, по всей видимости, не взволновало. Очевидно, на уме были другие, более важные дела, чем какой-то заговор в Москве, тем более военных?
По месту пребывания Молотова трудно понять, где же он был на самом деле? Наверное, все же на даче у Сталина, а не в Кремле. Но почему такая система связи, — через НКВД? Значит, точно, что Кремль Берия заблокировал? То-то, Хрущев обеспокоился в 1953 году этой проблемой. Правда, очень трудно понять этот словесный ребус. Что же все-таки означает эта странная система связи? Может быть, это был кто-то из охраны Сталина или Берия, все-таки, уже ввел дополнительную охрану в Кремль?
— Шуленбурга я принимал в полтретьего или в три ночи, думаю, не позже трех часов. Германский посол вручил ноту одновременно с нападением. У них все было согласовано, и, видно, у посла было указание: явиться в такой-то час, ему было известно, когда начнется. Этого мы, конечно, знать не могли.
Разумеется, немцы очень дисциплинированные ребята. У них пунктуальность и обязательность в крови, что нередко с юмором обыгрывается в бесконечных анекдотах на заданную тему. То есть, если им сказали, что надо вручить ноту в такое-то время, — вручат; если сказали, что надо нападать в такое-то время, — нападут. Но у немцев дисциплина была и в организации рабочего дня. Молотов сам же говорит, что «послы министрам иностранных дел по ночам не звонят», тем более не ездят. Разумеется, в любом посольстве существует строгий распорядок дня, и с какой бы стати Шуленбург, вдруг ночью поехал бы к Молотову в Кремль вручать ему ноту. Что? Дня, что ли не хватило или страдал бессонницей? К тому же вручать такой важный документ ночью?! Очень сильное сомнение. К тому же, помните в мемуарах Жукова, когда Молотов, якобы вернулся от Шуленбурга, нет упоминания о ноте. Но, а уж о незнании того, что замышляли немцы, тут, конечно, Молотов сильно «загибает». Герхард Кегель — советский разведчик, работавший в немецком посольстве (!) в Москве вспоминает, что 21 июня ему
«надо было во что бы то ни стало передать Павлу Ивановичу (Куратор из разведки НКВД. — В.М.) эти важные сведения. Но в первой половине дня я не мог незаметно выйти из посольства. Это удалось лишь после обеда… Я позвонил не из дома, а из телефонного автомата с Центрального телеграфа на улице Горького, где всегда было много народа. Вечером состоялась экстренная встреча. Я самым настойчивым образом просил его передать своему руководству, что за точность сообщенных ему сведений ручаюсь головой».