Подвести итог событиям 21 и 22 июня 1941 года, которые произошли в Германии, хотелось бы воспоминаниями Валентина Михайловича Бережкова, бывшего в ту пору первым секретарем нашего посольства в Берлине. Мы с ним уже встречались по данной теме. Разумеется, данные мемуары «препарированы» советской цензурой и наиболее значимые места искажены или удалены, но в свете того, что нам уже известно многое, этот текст, все равно, хорошо дополнит все то, о чем мы говорили выше. Если чего Валентин Михайлович и упустил, мы его вовремя подправим. Тем более что у него есть еще и «демократический» вариант издания.
«В субботу 21 июня из Москвы пришла срочная телеграмма. Посольство должно было немедленно передать германскому правительству упомянутое выше важное заявление».
Уже говорилось о том, что при получении Молотовым германской ноты, мы должны были послать запрос в свое посольство в Берлине, которое должно было подтвердить правомочность подобного заявления. А вдруг, Шуленбург провокатор, — который хочет поссорить народы Германии и СССР? В данном случае, речь, как бы идет о другом, и в посольстве, явно «не понимают» происходящего.
«Мне поручили связаться с Вильгельмштрассе и условиться о встрече представителей посольства с Риббентропом. Дежурный по секретариату министра ответил, что Риббентропа нет в городе. Звонок к первому заместителю министра, статс-секретарю Вейцзеккеру также не дал результатов. Проходил час за часом, а никого из ответственных лиц найти не удавалось. Лишь к полудню объявился директор политического отдела министерства Верман. Но он только подтвердил, что ни Риббентропа, ни Вейцзеккера в министерстве нет.
— Кажется, в Ставке фюрера происходит какое-то важное совещание. По-видимому, все сейчас там, — пояснил Верман. — Если у вас дело срочное, передайте мне, а я постараюсь связаться с руководством…
|
|
Я ответил, что это невозможно, так как послу поручено передать заявление лично министру, и попросил Вермана дать знать об этом Риббентропу…»
Это очень сложный момент в понимании происходящего. Если бы наши историки и дипломаты не врали, относительно происходящего момента, тогда можно было бы предположить, что германская сторона решила схитрить. Посол Шуленбург, ноту о разрыве дипломатических отношений, Молотову вручил, а, аналогичное уведомление, уже нашему послу в Берлине Деканозову, вручено не было. Молотову, в тот момент, действительно, не позавидуешь: полная сумятица в голове. Как понять, насколько правомочным было вручение ноты Шуленбургом? Наркомовцы пытаются связаться с Берлином, а связи нет. Могло же так быть? Сейчас тяжело это проверить (но, при желании, можно). События специально запутаны, чтобы трудно было понять, в какой день это происходит: 21-го или 22-го июня? Поэтому Бережков бодро и пишет, что
«из Москвы в этот день несколько раз звонили по телефону. Нас торопили с выполнением поручения. Но сколько мы ни обращались в министерство иностранных дел, ответ был все тот же: Риббентропа нет, и когда он будет, неизвестно. Часам к семи вечера все разошлись по домам. Мне же пришлось остаться в посольстве и добиваться встречи с Риббентропом. Поставив перед собой настольные часы, я решил педантично, каждые 30 минут, звонить на Вильгельмштрассе».
|
|
Хочется верить написанному, но гложет сомнение. На протяжении всего рассказа о пребывании в Германии Бережков ни разу не назвал фамилии нашего посла. Почему? Столько привел описаний разных лиц, а своего непосредственного начальника Деканозова Владимира Георгиевича не упомянул ни разу, отделавшись лишь нейтральным словом «посол». Может это связано с тем, что когда Хрущев совершил переворот, то в числе первых, кто попал под пули заговорщиков, был именно, бывший посол СССР в Германии В.Г.Деканозов. Ему ли не знать, что было на самом деле 21 июня? А курировавший легально разведывательную сеть в Германии и находящийся при посольстве Александр Михайлович Коротков, тоже многое мог бы порассказать, но, как пишет Бережков, «в конце 50-х годов скоропостижно скончался на теннисном корте в Москве». Наверное, теннисный мяч попал в Александра Михайловича и «повредил жизненно-важные органы» нашего замечательного разведчика?
Так вот, в тот описываемый момент, секретарь Бережков названивает в министерство иностранных дел Германии на протяжении, как пишет, всего дня, а о действиях нашего посла — ни слова.
«Трудно было отделаться от мысли, что ходивший по Берлину слух, в котором фигурировала последняя дата нападения Гитлера на Советский Союз — 22 июня, на этот раз, возможно, окажется правильным. Казалось странным и то, что мы в течение целого дня не могли связаться ни с Риббентропом, ни с его первым заместителем, хотя обычно, когда министра не было в городе, Вейцзеккер всегда был готов принять представителя посольства. И что это за важное совещание в ставке Гитлера, на котором, по словам Вермана, находятся все нацистские главари?..»
|
|
Иной раз напишут такое, наши доктора исторических наук, что с трудом поддается осмыслению. (Кстати, Валентин Михайлович имел, именно, эту ученую степень). Я, имею в виду, те, слухи, которые распространялись по Берлину, относительно даты нападения на нашу страну.
Не в том месте находился Р.Зорге, а то бы прислал в радиограмме более точную дату нападения. А, может наша разведка (тот же Коротков, например?) эти слухи «распространяла»? Знала же, что в Москве к их сообщениям «Сталин относится скептически» и подумала, что может Бережков, как-то поможет, передаст? Может, «за слухи», Короткову и «залепили» теннисным мячом на корте насмерть? В отношении странностей, я уже сказал выше. Кроме телефона в посольстве был и автотранспорт, так что можно было и колеса размять, скатав для приличия в министерство иностранных дел Германии, чтобы, лично убедиться, в чем там дело? Да, к тому же, и бумагу соответствующую передать секретарю, своему же собрату по дипломатической работе или еще, что-нибудь сделать, что положено в таких случаях. А насчет Ставки Гитлера, — сплошное убожество. Ему ли, Бережкову, не знать обстоятельства этого дела. Сам рассказывал о наших разведчиках в Германии, в одной из глав своих воспоминаний. А здесь, прикидывается первоклассником на уроке в школе. Что, уж и Кейтеля не читал в оригинале, что ли? — когда готовил мемуары, или, при защите докторской диссертации пошел на поводу у оппонентов?
Правда, в более поздних изданиях своих воспоминаний, ему дали возможность «вспомнить» о Деканозове, более подробно. Вот как это выглядит в современном виде, изданном в девяностые годы.
«Начальник имперской канцелярии Отто Мейснер сразу же после прибытия в Берлин в декабре 1940 года нового советского посла Владимира Георгиевича Деканозова завел с ним дружбу. Ясно, что она была санкционирована самим Гитлером, который познакомился с посланцем Сталина, когда тот сопровождал Молотова в его поездке в столицу рейха и присутствовал при переговорах в кабинете фюрера. Деканозов — маленького роста, но плотного телосложения, с бочкообразной грудной клеткой, лысеющей головой и густыми рыжими бровями — при новом назначении сохранил свой пост заместителя наркома, что подчеркивало особое доверие, которым он пользовался у «вождя народов».
Когда меня в конце декабря назначили первым секретарем посольства СССР в Германии и я приступил к своим обязанностям, Владимир Георгиевич встретил меня очень любезно. Часто приглашал на ужин, брал с собой на все важные переговоры, хотя в посольстве имелся специальный переводчик. Деканозов знакомил меня не только со всеми телеграммами, касавшимися отношений с Германией, но и с документами, которые ему присылали из Москвы как члену Центрального Комитета партии. За бутылкой грузинского вина он любил поговорить о том, что они со Сталиным земляки, ибо оба карталинцы (одна из кавказских народностей). Но прежде всего он был человеком Берии, да и перешел в Наркоминдел из органов безопасности. Видимо, все это учитывали в рейхсканцелярии, благословляя особые отношения между Деканозовым и Отто Мейснером».
Ведь, можно же, при желании, поведать читателю настоящую правду о нашем после в Германии? И не только о нем. Давайте ознакомимся с отрывком из последней книги В.Бережкова с несколько шокирующим названием: «Я мог убить Сталина». Это, видимо, надо понимать как воспоминания о не сбывшейся мечте, так что ли?
«21 июня 1941 года получили телеграмму от Сталина. Он опять предлагает встречу с Гитлером. Он понимает: война принесет несчастье двум народам, и, чтобы избежать этого, нужно немедленно начать переговоры, выслушать германские претензии. Он был готов на большие уступки: транзит немецких войск через нашу территорию в Афганистан, Иран, передача части земель бывшей Польши. Посол поручил мне дозвониться до Ставки Гитлера и передать все это. Но меня опередил телефонный звонок: нашего посла просили прибыть в резиденцию Риббентропа. Едем, настроение тревожное».
Разумеется, после получения ноты в Москве от Шуленбурга, Кремль обязан был отреагировать. Предполагалось выяснить через посла Деканозова, так ли всё на самом деле? Тут пристально всматриваясь, не можем разглядеть Сталина, а Бережков от него 21 июня депеши получает. Уже и Молотова оттерли, получается, от поста наркома иностранных дел? Кроме того, ясно же читается, что Бережкову предлагалось звонить в «Ставку Гитлера», то есть, в Растенбург. Или есть сомнения, что Берлинская имперская канцелярия, могла носить такое название? Но, смотрите, министр иностранных дел Германии Риббентроп вызывает нашего посла Деканозова. Разумеется, чтобы вручить ему соответствующую официальную бумагу. Дату вручения Бережков указал, как 21 июня 1941 года.
Но в первоначальном варианте советского издания, разумеется, даже это событие излагалось по-иному.
«Внезапно в 3 часа ночи, или в 5 часов утра по московскому времени (это было уже воскресенье 22 июня), раздался телефонный звонок. Какой-то незнакомый голос сообщил, что рейхс-министр Иоахим фон Риббентроп ждет советских представителей в своем кабинете в министерстве иностранных дел на Вильгельмштрассе. Уже от этого лающего незнакомого голоса, от чрезвычайно официальной фразеологии повеяло чем-то зловещим».
Полгода проработал в посольстве и вдруг, услышал незнакомый голос? Наверное, приняли «новенького» в министерство, чтобы напугал по телефону Бережкова. Еще момент. Риббентроп ожидает их в своем кабинете.
«Выехав на Вильгельмштрассе, мы издали увидели толпу у здания министерства иностранных дел. Хотя уже рассвело, подъезд с чугунным навесом был ярко освещен прожекторами. Вокруг суетились фоторепортеры, кинооператоры, журналисты. Чиновник выскочил из машины первым и широко распахнул дверцу. Мы вышли, ослепленные светом юпитеров и вспышками магниевых ламп. В голове мелькнула тревожная мысль — неужели это война? Иначе нельзя было объяснить такое столпотворение на Вильгельмштрассе, да еще в ночное время. Фоторепортеры и кинооператоры неотступно сопровождали нас. Они то и дело забегали вперед, щелкали затворами».
Уважаемый читатель. Мы с вами при исследовании, уже встречались со многими воспоминаниями. Как правило, у наших мемуаристов, всегда встречается расхожая фраза: «в голове мелькнула мысль — неужели война?» Не избежали подобной участи и мемуары Бережкова. У наших «героев» подобная мысль ни разу не мелькала в их головах, хотя бы за неделю, в крайнем случае, хотя бы за сутки до начала войны? Нет, тютелька в тютельку, в половине четвертого утра или, как у Бережкова, чуть-чуть попозже. Еще интересный момент: «Чиновник выскочил из машины первым и широко распахнул дверцу». Это чей же чиновник выскочил из нашей машины? Судя по всему, немецкий. Не стал бы, так называть Бережков, своего товарища по посольству. Тогда, как это понимать? А понимать это надо так, что посол Деканозов и сопровождающие его лица, скорее всего, были доставлены на пресс-конферецию, где официально было объявлено о начале войны Германии и СССР. Отсюда и появление в машине представителя немецкой службы безопасности. Машина была уже не наша, посольская, а представительская — министерства иностранных дел Германии. Наше посольство уже заблокировали, к этому времени, и выезд наших машин был запрещен. Факт вручения ноты о разрыве дипломатических отношений всегда знаменует собой, начало момента особых отношений. Думается, в данных мемуарах, время действия, как всегда «передернули».