Сексуальная стратификация

Была рождена целая раса, отличающаяся, не­смотря на все патриархальные «но», от распутни­ков прошлого. С конца восемнадцатого века и до наших дней, они проникли во все закоулки наше­го общества; их всегда травили, но не всегда закон­но; часто они находились под замком, но не всегда в тюрьмах; возможно, они и были нездоровыми, но в той же степени и скандальными и опасными жертвами; они поклонялись своему странному злу, которое иногда носило имя порока, а иногда — преступления. Они были не по летам мудрыми детьми, рано созревшими девочками и сомнительными школьниками, подозрительными слугами и препо­давателями, жестокими или маниакальными му­жьями, одинокими коллекционерами, праздноша­тающимися с эксцентрическими повадками. Они наполняли исправительные дома, колонии, трибу­налы и психиатрические лечебницы, они шли со своим бесчестием к врачам и со своей болезнью к судьям. Это была огромная семья извращенцев, которые были на короткой ноге с преступниками и чем-то походили на сумасшедших.

Мишель Фуко

Индустриальные трансформации в Западной Европе и Северной Америке принесли с собой новые формы социальной стратификации. Сформировавшееся в результате неравенство классов хорошо извест­но и изучено во всех деталях в русле более чем вековой научной тради­ции. Строение современных систем расизма и этнической несправед­ливости также хорошо задокументировано и критически осмыслено. Феминистская мысль проанализировала наиболее распространенные формы организации тендерного угнетения. И хотя специфические эро­тические группы, такие как воинствующие гомосексуалисты и работ­ники секс-индустрии, проводили значительную агитацию против дур­ного отношения к ним, не было сделано ни одной адекватной попыт­ки обнаружить частные различия в сексуальных преследованиях в рамках более общей системы сексуальной стратификации. Тем не ме­нее такая система существует, и в своей современной форме она так­же является следствием западной индустриализации.

Сексуальное законодательство является наиболее мощным ин­струментом сексуальной стратификации и эротического преследова­ния. Государство обычно вторгается в область сексуального поведе­ния в той степени, какая была бы недопустима в любой другой обла­сти социальной жизни. Большая часть людей даже не осознает, на­сколько широка сфера полномочий сексуального законодательства, не осознает суть и количество типов нелегального сексуального по­ведения и карательный характер санкций закона. Хотя федеральные агентства могут быть привлечены к делам о непристойности и про­ституции, большая часть законов о сексе работает на государствен­ном и муниципальных уровнях и используется преимущественно полицией на местах. Тем не менее, выясняется ужасающее количе­ство вариаций в законах, когда они начинают работать в конкрет­ных местах. Более того, сила законов о сексе драматически изменя­ется в зависимости от локального политического климата. Несмотря на эти законодательные дебри, все же сильно искушение делать качественные обобщения. Сразу же отмечу, что мои рассуждения о сексуальном законодательстве не относятся к законам о сексуальном принуждении, о сексуальном нападении или насилии. Они относят­ся по преимуществу к тысячам тех случаев, когда речь идет о добро­вольном сексе в сочетании с «законодательным» преступлением, таким как, например, условное «законодательное» изнасилование.

Законы о сексе суровы. Наказание за насильственный сексуаль­ный акт определяется пропорционально причиненному социально­му или индивидуальному ущербу. Отдельный же акт добровольного, но недозволенного секса, такого, например, как прикосновение гу­бами к гениталиям согласного на это партнера, наказывается во мно­гих штатах более сурово, чем изнасилование, оскорбление действи­ем или убийство. Каждый такой генитальный поцелуй, любые не­пристойные ласки, являются отдельным преступлением. Вот поче­му до горечи легко совершить целую группу преступлений, проведя один-единственный вечер нелегальной страсти. Когда же кого-то об­виняют в сексуальном нарушении, каждое повторение того же само­го акта становится основанием для преследования его как рециди­виста, и в этом случае наказание будет еще более суровым. В некото­рых штатах человек считается рецидивистом даже в случаях, когда он занимался любовью с мужчинами в двух разных местах. Когда эротическая активность преследуется законами о сексе, вся мощь государства направлена на то, чтобы обеспечивать подчинение цен­ностям, которые отражены в этих законах. Законы о сексе принима­ются с примечательной легкостью, поскольку законодатели не намерены миндальничать с пороками. А когда они уже приняты, требуется огромное количество усилий для того, чтобы их отменить.

Сексуальное законодательство не является идеальным зеркалом превалирующих в обществе моральных ценностей сексуальной жиз­ни. Сексуальные девиации per se гораздо более пристально контро­лируются профессионалами по ментальному здоровью, массовой иде­ологией и условно легальными социальными практиками. Приме­чательно, что некоторые из наиболее «отвратительных» эротических стратегий, таких, как фетишизм или садомазохизм, не удостаива­ются такой удушающей опеки со стороны системы криминального правосудия, как менее запретные практики, наподобие гомосексуа­лизма. Каждая конкретно взятая сфера сексуального поведения по­падает под бдительный надзор закона только в случаях, когда она становится объектом социальной обеспокоенности или политических нападок. Каждый страх по поводу сексуальности или кампания в защиту морали устанавливает новые регуляторы с таким уверенным видом, как будто они только что списаны с древних скрижалей. Легальный осадок при этом оказывается наиболее весомым. И сексу­альное законодательство пользуется своими великими потенциями в таких сферах, как непристойность, деньги, несовершеннолетние или гомосексуальность.

Законы, направленные на непристойность, подключают могу­щественные табу на прямую репрезентацию эротической активнос­ти. Текущее рассмотрение путей, на которых сексуальность попада­ет в фокус социального внимания, делает весьма небесполезной кри­тику этих запретов. Одно дело создавать сексуальные дискурсы в форме психоанализа или в контексте крестового похода морали. И совсем другое — графически изображать сексуальный акт или ге­ниталии. Первое иногда является социально дозволенным, зато вто­рое — нет. Когда разговор заходит о сексе, речь становится насыщен­ной умолчаниями, эвфемизмами и общими местами. Свобода говорения о сексе является бросающимся в глаза исключением, существу­ющим только благодаря Первой Поправке, которая некогда даже не рассматривалась как приложимая и к чисто сексуальным утвержде­ниям.

Законы против непристойности также формируют группу зако­нодательных предписаний, которые делают практически всякую коммерческую деятельность, связанную с сексом, нелегальной. Сек­суальное законодательство содержит очень строгий запрет на то, что­бы смешивать секс и деньги какими-либо иными способами, кроме брака. В дополнение к регуляторным актам о непристойности, существуют и другие законы, атакующие сексуальную коммерцию. К ним относятся законы против проституции, регуляторы алкогольного бизнеса и распоряжения, регулирующие местоположение и функци­онирование «взрослого» бизнеса. И секс-индустрия, и гей-экономи­ка пытались защититься от действия этих законодательных актов, но этот процесс не был ни легким, ни простым. Подразумевающаяся криминальность секс-ориентированного бизнеса держала его в мар­гинальном статусе, не способствуя его развитию, делала его извра­щенным. Таким образом, секс-бизнес мог действовать только в зако­нодательных дырах. Это не способствовало инвестициям и ограни­чивало коммерческую активность целью не попасть в тюрьму, под­меняя ею цель обеспечить клиентов товарами и услугами. Это также способствовало эксплуатации работников сферы сексуальных услуг и плохим условиям их труда. Если бы сексуальная коммерция была легальной, работники сферы сексуальных услуг получили бы воз­можность организовываться и требовать более высокой оплаты, луч­ших условий труда, большего контроля и меньших запретов.

Что бы там ни полагали насчет ограничений капиталистичес­кой коммерции, такое экстремальное исключение из процесса ры­ночных отношений едва ли стало бы социально приемлемым в дру­гих областях человеческой активности. Представим, например, что было бы, если бы обращение денег в сферах медицинского страхова­ния, фармакологической помощи и психологического консультиро­вания было бы объявлено незаконным. Медицинская помощь ока­зывалась бы в гораздо менее удовлетворительных формах, если бы доктора, медсестры, аптекари и терапевты видели перед собой перс­пективу попадания в тюрьму — вот он, сценарий локальной катаст­рофы. Но это как раз та ситуация, в которой очутились проститут­ки, работники секс-индустрии и сутенеры.

Маркс рассматривал капиталистический рынок как революци­онную, хотя и ограниченную силу. Он утверждал, что капитализм был прогрессивен в своем отторжении докапиталистических отно­шений, предрассудков и ограниченности традиционных жизненных стратегий. «Вследствие великого цивилизующего влияния капита­ла, он породил такое состояние общества, по сравнению с которым все более ранние стадии кажутся лишь локальным прогрессом и по­клонением природе». Отстранение секса от реализации позитивных эффектов рыночной экономики едва ли делает его социалистическим. Законы особенно непреклонны в утверждении границы между детской «невинностью» и «взрослой» сексуальностью. Вместо того, чтобы признавать сексуальность молодежи и относиться к ней с должным уважением, наша культура отрицает и карает эротический интерес и активность всех, кто не достиг совершеннолетия. Число законов, призванных защищать молодых людей от преждевремен­ной вовлеченности в сексуальность, ошеломляет.

Первичным механизмом, удостоверяющим отделение сексуаль­ных поколений, является возраст совершеннолетия. Связанные с этим законы не делают при этом различий между грубым изнасило­ванием и нежным романом. 20-летний, застигнутый за сексуальным контактом с 17-летним, предстанет перед лицом закона практичес­ки в каждом штате, вне зависимости от природы этих взаимоотно­шений. Несовершеннолетние не допущены к «взрослой» сексуаль­ности, в какой бы форме она не выражалась. Им запрещено видеть книги, фильмы или телевизионные программы, в которых сексуаль­ность «слишком» откровенно изображена. Закон не запрещает молодым людям видеть откровенные сцены насилия, но запрещает ви­деть откровенные изображения гениталий. Сексуально активных молодых людей запирают в специальных интернатах или наказыва­ют за их «преждевременную зрелость».

Взрослых же, чье поведение слишком сильно отклоняется от конвенциональных стандартов сексуального поведения, также зача­стую лишают контактов с молодым поколением, даже если речь идет об их собственных детях. Законы об опеке позволяют государству забирать детей у любого, чья эротическая активность видится сомни­тельной судье, председательствующему в суде по делам семьи. Бес­численное количество лесбиянок, геев, проституток, садомазохистов, работников секс-индустрии и «гулящих» женщин были лишены ро­дительских прав вследствие такого подхода к проблеме. Профессио­нальные учителя и преподаватели также находятся под пристальным наблюдением на предмет появления признаков морального разложе­ния. В большинстве штатов законы по сертификации персонала тре­буют, чтобы учителя, арестованного за сексуальное домогательство, лишали работы и кредитования. В некоторых случаях учитель мо­жет быть уволен только потому, что о его неконвенциональном сти­ле жизни становится известно школьному директорату. Амораль­ность является лишь одним из многих законных оснований для пре­кращения академического срока преподавания в высших учебных заведениях. Чем большее влияние на подрастающее поколение име­ет человек, тем меньшей свободой он пользуется и в поведении, и в выражении своего мнения. Эта принуждающая сила законов способ­ствует передаче консервативных сексуальных ценностей вместе с описанными формами контроля над родителями и учителями.

Только один вид сексуального поведения приветствуется во всех без исключения штатах — речь идет о помещении пениса в вагину на супружеском ложе. Уложения, касающиеся секса без принужде­ния, только закрепляют эту ситуацию почти в половине штатов. В большинстве штатов суровые уголовные наказания ожидают и за добровольную содомию, и за краткие гомосексуальные контакты, и за адюльтер, и за соблазнение, и за инцест взрослых. Законы о содо­мии очень различны. В некоторых штатах они прилагаются в рав­ной мере и к гомосексуальным, и к гетеросексуальным партнерам вне зависимости от брачного статуса. Некоторые суды штатов поста­новили, что пары, заключившие брак, имеют право заниматься та­ким сексом в частном порядке. В некоторых штатах именно гомо­сексуальная содомия нелегальна. Некоторые законодательные акты о содомии запрещают и анальный секс, и орально-генитальный кон­такт. В других штатах термин «содомия» применим только к аналь­ному сношению, в то время как оральный секс подпадает под другие законы.

Такие законы криминализуют сексуальное поведение, которое выбрано свободно, и более того, которое является единственно же­ланным. А идеология, которая просвечивает сквозь них, отражает иерархию ценностей, о которой шла речь выше. Вот почему некото­рые сексуальные акты рассматриваются как настолько дикие, что никто и ни при каких обстоятельствах не может быть допущен к их совершению. Тот факт, что индивидуумы согласны их практиковать или предпочитают практиковать именно их, принимается в расчет лишь в качестве дополнительного доказательства их порочности. Эта система законодательных актов о сексе очень похожа на ту, что легализовала расизм. Государственный запрет на сексуальные контак­ты с представителями одного пола, на анальные сношения, на ораль­ный секс, делают гомосексуалистов криминальной группой, которой отказано в привилегиях полного гражданства. При таких законах моральное обвинение подразумевает вполне конкретное наказание. Даже когда эти законы и не выполняются со всей строгостью, как это обычно имеет место, члены криминализованных сексуальных сообществ все равно остаются беззащитными перед возможностью произвольного ареста и особенно беззащитными в те периоды, когда они становятся объектами социальной паники. В периоды же такой паники законы прекрасно работают, а полиция всегда скора на расправу. Далее спорадические колебания общественного мнения яв­ственно напоминают гомосексуалистам, что они являются членами запретной популяции. Возможность случайного ареста за содомию, непристойное поведение, сексуальное домогательство или оральный секс держит людей в страхе, нервирует их и настораживает их.

Государство поддерживает сексуальную иерархию и при помо­щи бюрократических средств. Иммиграционные власти все еще пре­пятствуют проникновению в Соединенные Штаты гомосексуалистов (как и других людей с сексуальными «девиациями»). Военные влас­ти запрещают гомосексуалистам службу в армии. Даже тот факт, что геи не могут легально вступить в брак, значит, что они не могут на­слаждаться такими же законными правами, какие положены гете­росексуальным парам, включая право наследования, «семейного» налогообложения, право защиты от необходимости давать показа­ния на суде, право получения гражданства иностранным партнером по браку. Таковы некоторые из тех путей, на которых государство отражает и утверждает социальные отношения сексуальности. За­кон поддерживает структуры власти, коды поведения и формы пред­рассудков. В своих наихудших проявлениях законы о сексе и акты, регулирующие сексуальность, являются ни чем иным, как сексуаль­ным апартеидом.

В то время как законодательный аппарат все еще пребывает в метаниях по сексуальному вопросу, каждодневный условно легаль­ный социальный контроль не дремлет. Менее формальные, но очень эффективные социальные санкции навязываются членам «низмен­ных» сексуальных популяций.

В своей замечательной этнографической работе, посвященной жизни геев в 60-х, Эстер Ньютон отмечала, что гомосексуальные по­пуляции разделены на тех, кого она называла «открытыми», и на «скрывающихся». «Вся трудовая и нетрудовая жизнь «открытых» происходила в гомосексуальной общине, в то время как «скрываю­щиеся» проводили там лишь свое свободное время». В период вре­мени, исследованный Ньютон, найти работу в гей-общинах можно было лишь вследствие большого везения (в отличие от того, как об­стоят дела сейчас), в то время как работодатели вне гей-общины были обычно весьма нетерпимы к гомосексуализму. При этом всегда существовали счастливчики, которые могли себе позволить открыто жить как геи и в то же время получать достойное жалование. Но все же основная масса гомосексуалистов была ограничена выбором меж­ду честной бедностью и тяжкой ношей по содержанию «парадной личины» гетеросексуала.

Хотя эта ситуация сильно изменилась, дискриминация в отно­шении геев свирепствует по-прежнему. Для основной массы гей-на­селения получить работу попрежнему невозможно. Существует общее правило — чем более важной и высокооплачиваемой является работа, тем меньше толерантности будет отпускать общество в отно­шении откровенных сексуальных девиаций человека, претендующе­го на это место. Для геев достаточно трудно найти такую работу, где для них не будет необходимости притворяться, и это вдвое и втрое верно для людей с более экзотической сексуальностью. Садомазохи­сты оставляют свои фетиши и наряды дома, они знают, что должны быть особенно осторожными в сокрытии своей реальной идентично­сти. Педофилы также вероятнее всего будут предаваться своим при­страстиям где-нибудь вдали от офиса. Но сохранять такую абсолют­ную конспирацию достаточно тяжело. Даже те, кто достаточно осто­рожен в конспирации, могут быть раскрыты благодаря чистой слу­чайности. Таким образом те, кто исповедует эротическую неконвенциональность, рискуют остаться без работы или без карьеры в избран­ной области.

Те, кто являются государственными служащими или занима­ют влиятельные посты в социальной сфере, особенно уязвимы. Сек­суальный скандал является беспроигрышным средством для уволь­нения кого-либо со службы и разрушения политической карьеры. Тот факт, что даже от влиятельных людей требуется соответствие стро­гим стандартам эротического поведения, отвращает многих людей, чье поведение нестандартно, от занятия высоких правительственных постов. Вместо этого эротические диссиденты занимают те посты, чье воздействие на мэйнстрим социальной активности или на обществен­ное мнение значительно более скромно.

Развитие гей-экономики, произошедшее в последние десять лет, обеспечило некоторое количество альтернативных рабочих мест и некоторое послабление в вопросе о трудовой дискриминации гомо­сексуалистов. Но большая часть рабочих мест, которые обеспечива­ет гей-экономика, имеют низкий статус и низко оплачиваются. Бар­мены, банщики, диск-жокеи — это совсем не то же самое, что слу­жащие банков или руководители компаний. Большое количество сек­суальных мигрантов, которых очень много в таких городах, как Сан-Франциско, имеют низкую мобильность. Они стимулируют интен­сивную борьбу за рабочие места. Прилив сексуальных мигрантов обеспечивает значительное количество дешевой и уязвимой для раз­нузданной эксплуатации рабочей силы для всех видов городского бизнеса — в том числе и для гей-бизнеса.

Семья также вносит свою жестокую лепту в насаждение сексу­ального послушания. Значительная часть социального давления, чья цель — лишить сексуальных диссидентов комфорта и ресурсов, обеспечивается семьей. Массовая идеология внушает людям, что семья не должна ни продуцировать, ни терпеть эротические девиации. Многие семьи отвечают на появление в своих рядах девиантов тем, что пытаются их «исправить», покарать или изгнать из семьи. Мно­гие сексуальные мигранты были буквально выброшены из своих до­мов, многие сбежали, не выдержав обращения с ними со стороны институций. В любой случайной компании гомосексуалистов вам расскажут ряд душераздирающих историй о той отверженности и несправедливости, которые характеризуют отношение к ним их соб­ственных запуганных пропагандой семей. Не удивительно поэтому, что Рождество — самый большой семейный праздник в Соединенных Штатах — время определенного напряжения в гей-общинах. Поло­вина их обитателей уезжает повидаться со своими семьями, а те, кто не могут осуществить такие поездки, остаются на месте, в гей-гетто, объятые злостью и печалью.

В дополнение к экономическим санкциям и семейным травмам, клеймо эротического диссидентства создает трения буквально на каждом шагу в повседневной жизни. Общество помогает карать эро­тическую неконформность, когда, в соответствии с внушенным им строем мыслей, домовладельцы отказывают гомосексуалистам в съё­ме жилплощади, когда соседи вызывают полицию и когда хулиган­ствующие подростки устраивают санкционированные побоища. Иде­ология эротической «низменности» и сексуальной опасности подры­вает силы сексуальных меньшинств и работников секс-индустрии в социальных взаимоотношениях любого рода. Они являются менее защищенными в отношении оскорбительного или криминального поведения со стороны других, лишь в малой степени они могут рас­считывать на защиту полиции, в суде им также приходится не слад­ко. Взаимоотношения с властями и бюрократией — в больницах, в полиции, в следственных органах, в банках, в государственных учреждениях — также сильно затруднены.

Секс — это направление подавления. Система сексуального по­давления проходит сквозь все остальные модусы социального нера­венства, сортируя людей и группы в соответствии со своими собствен­ными принципами. Она не редуцируется до и не может быть понята в терминах класса, расы, этнической принадлежности или гендера. Благосостояние, белая кожа, мужской пол и этнические привилегии могут лишь смягчить эффекты сексуальной стратификации. В сред­нем, богатый белый мужчина, склонный к перверзии, страдает от своего положения меньше, чем черная, бедная женщина нетрадици­онной сексуальной ориентации. Но даже самые привилегированные члены общества не имеют иммунитета против сексуального подав­ления. Некоторые из следствий системы сексуальной иерархии со­держат море нюансов. Другие являются гибельными. В своих наибо­лее серьезных манифестациях текущая сексуальная система — это кошмар Кафки, в котором несчастливые жертвы становятся стадом животных, квалификация, инспектирование, изучение и обращение с которыми обеспечивает работой и удовольствием от работы тысячи полицейских, служащих тюрем, психиатров и работников социаль­ной сферы.

Сексуальные конфликты

Моральная паника кристаллизует популяр­ные страхи и страсти. Чаще всего она даже не пы­тается искать реальные причины проблем и усло­вия, которые они обнажают, но ограничивается поиском «ведьм» в хорошо известных социальных группах («аморальных» и «дегенеративных»). Сек­суальность имеет особый статус в отношении такой паники, и сексуальные «девианты» давно стали всех устраивающими козлами отпущения.

Джеффри Викс

Сексуальная система не является ни монолитной, ни всемогу­щей. Продолжаются дебаты на предмет дефиниций, оценки, систе­матизации, иерархизации и «цены» сексуального поведения. Поли­тическая борьба в этой сфере принимает характерные формы.

Сексуальная идеология играет критическую роль в формирова­нии сексуального опыта. Следовательно, определение и оценка сек­суального поведения являются объектами горького соревнования. Конфронтация, возникшая на заре становления освобождения геев, между силами, которые ратовали за это, и психиатрическим истеб­лишментом представляет собой лучший пример такого рода борьбы, хотя стычки продолжаются и сейчас. На настоящий же момент бата­лии происходят преимущественно между основными поставщиками сексуальной идеологии: между церковью, семьей, психиатрами, медиа — и теми группами, на чей сексуальный опыт они указывают, искажают его и делают опасным.

Законодательная регуляция сексуального поведения является другим полем битвы. Лисандр Спунер проанализировал систему санкционированного государством морального принуждения более чем век назад в своих работах, чье появление было вдохновлено «кампа­ниями за умеренность». В работах «Пороки не являются преступлениями» и «В защиту свободы морали» Спунер утверждал, что пра­вительство должно ограждать своих граждан от преступлений, но глупо, несправедливо и жестоко принимать законы против порока. Он рассуждал о концепции, которая жива поныне и призвана защи­щать легализованный морализм, в соответствии с которой «пороки» (Спунер говорил об употреблении спиртного, но гомосексуализм, про­ституция или употребление легких наркотиков могут быть с легкос­тью добавлены к их списку) ведут к преступлениям и поэтому долж­ны быть искоренены, о концепции, в соответствии с которой люди, исповедующие «пороки», являются non compos mentis и поэтому должны быть защищены от саморазрушения государственными усили­ями, о концепции, в соответствии с которой дети должны быть изо­лированы от знания, которое считается вредным. Дискурс «преступ­ления без жертв» не слишком изменился за это время. Борьба с зако­нами о сексе будет продолжаться до тех пор, пока не будут гарантированы фундаментальные свободы сексуальной жизни. Это требует отмены большинства законов о сексе, кроме тех, которые имеют дело с действительным принуждением, а не таким, которое законодатель­но определяется как «наказуемое принуждение», хотя по факту при­нуждением не является. Это требует и роспуска «полиции нравов», чья работа состоит в том, чтобы принуждать к следованию законода­тельно одобренной морали.

Помимо борьбы за правильную классификацию и войны в зако­нодательной сфере, существуют также и менее заметные формы сек­суального политического конфликта, который я называю террито­риальными или пограничными войнами. Процесс формирования общин эротическими меньшинствами и силы, которые способству­ют этому процессу, приводят к борьбе за изменение сути и границ сексуальных гетто.

Диссидентные формы сексуальности являются более редкими и потому контролируются гораздо пристальнее в маленьких городах и сельских областях. Вот почему метрополии искони являются при­манкой для молодых людей с нестандартной сексуальной ориента­цией. Сексуальная миграция создает в городах избыток потенциаль­ных партнеров, друзей и знакомых. Это, разумеется, не способству­ет тому, чтобы гомосексуалисты вступали во взрослые типы взаимо­отношений, образовывали сообщества наподобие родственных. Однако никто еще не отменял барьеры, через которые должен перешаг­нуть сексуальный мигрант.

Согласно пропаганде средств массовой информации и ряду мас­совых предрассудков, маргинальные сексуальные миры унылы и опасны. Их изображают как обнищавшие, гадкие и населенные пре­ступниками и психопатами. Новые мигранты должны иметь очень высокую мотивацию для того, чтобы быть в состоянии сопротивлять­ся таким отвращающим внушениям. Попытки заменить клевету бо­лее реалистической информацией обычно наталкиваются на цензу­ру. И до сих пор продолжается идеологическая борьба против такого модуса изображения сексуальных общин, который прижился в масс-медиа.

Информация о том, как найти, поселиться и жить в маргиналь­ных сексуальных мирах, также подавляется. Путеводители запуги­вают людей и являются неточными. Раньше обрывки слухов и все искажающих сплетен вкупе с «плохой репутацией» были наиболее доступными ключами к поиску месторасположения подпольных эро­тических сообществ. В конце 60-х и начале 70-х стала доступной бо­лее адекватная информация. А сейчас такие группы, как «Мораль­ное Большинство», требуют восстановить идеологические стены вок­руг сексуального андеграунда и сделать проницаемость этих стен настолько малой, насколько это в принципе возможно.

Миграция требует денег. Расходы на проезд, издержки на пере­езд и необходимость находить новую работу и жилье также являют­ся трудностями, которые мигрант должен преодолеть. Это наиболее значительный барьер для молодежи, для которой смена местожитель­ства является наиболее тяжелой. Существуют, однако, хоженые пути в эротические сообщества, которые обозначивают тропинку сквозь чащобу негативной пропаганды и обеспечивают убежище. Высшее образование является одной из таких дорог, но только для молодых людей из состоятельных семей. Несмотря на серьезные ограничения, информация о сексуальном поведении в большинстве колледжей и университетов распространяется лучше, чем где бы то ни было, боль­шинство колледжей и университетов являются приютами для неболь­ших эротических групп различной направленности.

Для молодых людей из малообеспеченных семей армия являет­ся наиболее доступным средством для того, чтобы легально сбежать из дому. Но армейский запрет на гомосексуализм делает эту дорогу весьма тернистой. Хотя молодые геи по-прежнему предпринимают попытки использовать вооруженные силы в качестве повода к тому, чтобы покинуть свое не слишком толерантное домашнее окружение, и как плацдарм для перемещения поближе к функционирующим гей-сообществам, они сталкиваются с опасностью разоблачения, военного суда и увольнения за аморальное поведение.

В то время, как в городах эротические популяции стараются образовывать нуклеарные структуры, занимать некоторые обычные, всем известные территории, церкви и другие силы по борьбе с поро­ком постоянно оказывают на локальные власти давление с целью ограничить такие области, уменьшить их известность или даже выселить их обитателей из города. Не редкость также и периодическое закручивание гаек, когда местная «полиция нравов» спускает собак на популяции, которые контролирует. Геи, проститутки и иногда трансвеститы, многочисленные и привязанные к своим территори­ям, вступают в схватки с полицией за отдельные улицы, парки и аллеи. Такие войны на границах обычно нерезультативны, но они при­водят к множеству жертв.

На протяжении большей части нашего века сексуальные под­польные миры были маргинальными и бедными, их обитатели тер­пели угнетение и нещадно эксплуатировались. Впечатляющий успех гей-бизнесменов в создании пестрой гей-экономики изменил каче­ство жизни в гей-гетто. Уровень материального комфорта и социаль­ной занятости, которого достигло гей-сообщество в последние пят­надцать лет, является беспрецедентным. Но очень важно помнить о том, что случилось с другим аналогичным экономическим чудом. Рост черного населения в Нью-Йорке в начале двадцатого века при­вел к Гарлемскому Ренессансу, но периоду расцвета наследовал пе­риод депрессии. Относительное благополучие и культурное процве­тание гей-гетто может быть настолько же хрупким. Как и черные, которые бежали с Юга на более развитый Север, гомосексуалисты просто сменили сельские проблемы на городские.

Первые геи занимали центральные районы городов, но скоро были выжиты оттуда. Впоследствии они селились в более бедных рай­онах. Вскоре геи, особенно малоимущие, вступили в неявное соревно­вание с другими бедными категориями населения за ограниченное количество жилья, недорогого и доступного. В Сан-Франциско такое соревнование за дешевое жилье привело к вспышке расизма и гомофобии и стало причиной всплеска уличного насилия, направленного против гомосексуалистов. В отличие от изолированных и невидимых геев в сельской местности, городские геи теперь являют собой много­численные и явные мишени для городских фрустраций.

В Сан-Франциско бурное строительство в центре города небоск­ребов и дорогих кооперативных домов стало причиной невозможности найти доступное по цене жилье. Строительство стоимостью в миллионы долларов усиливает давление на всех жителей города. Таким образом, бедные геи, снимающие жилье, по-прежнему легко обнаружимы в бедных районах, чего нельзя сказать о мультимилли­онерах. Угроза «гомосексуального вторжения» — излюбленный ко­зел отпущения, который прекрасно отвлекает внимание от банков, комиссий по планированию, от политического истеблишмента, от алчных коммерсантов. В Сан-Франциско благополучие гей-общины было поставлено под сомнение политикой властей в области торгов­ли недвижимостью.

Экспансия центра коснулась всех эротических мирков, имев­ших свою территорию. И в Сан-Франциско, и в Нью-Йорке дорогос­тоящее строительство и обновление жилого фонда вторглись в тер­ритории, где процветала проституция, порнография, где ютились с/м бары. Бизнесмены давно зарятся на Тайме Сквер, на Тендерлуа, что расположен влево от Норт Бич, на южную часть Маркит. Идео­логия, направленная против секса, законы против непристойности, регуляция проституции и торговли алкогольными напитками — все они очень даже кстати в деле уничтожения не внушающего доверия «взрослого» бизнеса, секс- и с/м индустрии. В последующие десять лет большая часть этих районов будет выровнена бульдозерами и приготовлена под деловые и культурные центры, интернациональ­ные отели, штаб-квартиры корпораций и дома для богатых.

Но наиболее важным и существенным видом сексуального кон­фликта является то, что Джеффри Вике называл «моральной пани­кой». Моральная паника является «политическим моментом» сек­са, в котором рассеянные мнения канализуются в политическую ак­цию, а из нее — в социальное изменение. Истерия по поводу «бе­лых рабов» 80-х годов девятнадцатого века, травля гомосексуалис­тов в 50-х и паника по поводу детской порнографии в конце 70-х были типическими примерами моральной паники.

Поскольку сексуальность в западных обществах окружена та­инственностью и умолчанием, то и войны по ее поводу ведутся кос­венными средствами — телефонным террором, при помощи подстав­ных лиц и с интенсивным использованием символических средств. Сексуальная активность зачастую служит лишь обозначающим для персональной и общественной озабоченности, к которой секс не имеет прямого отношения. В периоды моральной паники такие страхи на­правляются на произвольные виды сексуальной активности или на целые популяции. Средства массовой информации начинают пылать праведным возмущением, масса ведет себя как бешеная стая, полиция приводится в готовность, а государство принимает все новые за­коны и регуляторные акты. Когда ужас проходит, обнаруживается, что некоторые эротические группы уже уничтожены. И тогда государ­ство направляет свою мощь на новые сферы эротического поведения.

Система сексуальной стратификации поставляет легких жертв, которым не хватает сил защитить себя, она же поддерживает и уже существующий аппарат контроля их движений и курирования их свобод. Запрет на сексуальное диссидентство делает их морально без­защитными. Каждая моральная паника откликается сразу на двух уровнях. Конечно, больше всех страдает популяция, избранная ми­шенью для расправы, но следующие за ней социальные и законода­тельные изменения ударяют по каждому.

Моральная паника лишь очень редко устраняет реальную про­блему именно потому, что направлена она лишь на химеры и на оз­начающие. Берется уже существующая дискурсивная структура, которая изобретает жертв, чтобы покарать «пороки» как преступле­ния. Криминализация безвредного поведения, такого, как гомосек­суализм, проституция, непристойность или потребление легких нар­котиков, рационализуется посредством изображения тех, кто прак­тикует это поведение, в качестве угрозы здоровью и безопасности женщин и детей, национальной безопасности, семьи или даже самой цивилизации. Даже когда всем известно, что некая активност