Мистрис Пирибингль и Незнакомец — красивый молодой человек, уже снявший седой парик и бороду, показываются в дверях из коридора в переднюю.
Незнакомец. Спасибо, спасибо (целует руку).
М‑с Пирибингль. Ну, идем (увидела, что он без парика). А парик?
Незнакомец. Ах да парик (оба смеются; она помогает ему надеть парик).
М‑с Пирибингль. Пора — идем (входя в первую комнату). Едем, Джон. Где же ты.
Тэкльтон (за окном). Не вздумайте прибегнуть к насилию. Это бесполезно и опасно. Вы сильный, здоровенный парень: вы можете убить человека, прежде чем сами опомнитесь (скрываются).
М‑с Пирибингль. Покойной ночи, Мэй. Покойной ночи, Берта. Тилли, давай сюда крошку. Прощайте, мистер Тэкльтон… Что же это, наконец… Куда девался Джон?
Тэкльтон (появляясь в дверях). Он ушел вперед. — Он идет пешком.
М‑с Пирибингль. Джон, голубчик. Что это значит? Пешком. В такую темень.
ЗАНАВЕС
{73} Картина четвертая
1. Джон (один).
Джон. «Вы можете убить человека, прежде чем сами опомнитесь», — сказал Тэкльтон. Какое же это будет убийство, — если дам негодяю возможность схватиться со мной в рукопашную. Тот ведь моложе. Тот моложе. Да. Какой-нибудь прежний… старая зазноба… человек, покоривший сердце, которого я не мог покорить. Избранник ее юности, тот, о ком она мечтала, по ком она тосковала, когда воображал, что она счастлива… со мной… Какая мука думать об этом теперь (снял со стены ружье). Убей, убей его сонного в постели (крадется с ружьем к комнате Незнакомца. — Из камина появляется фея-сверчок).
Джон и Сверчок.
Фея. Джон, Джон!
Джон оглянулся кругом, подошел к камину, заплакал.
Фея (Сверчок). «Я люблю его, люблю за то, что столько раз его слушала, за те мысли, которые поднимала во мне его безобидная песенка».
Джон. Она это говорила. Да, да, этими самыми словами.
Фея. «Твой дом был для меня счастливым домом, Джон, и я люблю за это сверчка».
Джон. Он был счастливым, Бог свидетель. Он делал его счастливым… всегда — до нынешнего дня.
Фея. Такая кроткая, милая… Всегда заботливая. Такая веселая хлопотунья… Такая чистая сердцем!..
Джон. Правда. Все правда, иначе я не мог бы любить ее, как любил.
Фея. Как люблю.
Джон. Как любил.
Фея. Во имя твоего прошлого счастья, твоего домашнего очага.
Джон. Который она опозорила.
Фея. … который она — и как еще часто — освещала своим присутствием, который без нее был лишь простой грудой кирпичей и ржавого железа, а с нею стал алтарем твоего дома, алтарем — где, забывая будничный заботы, ты ежечасно приносил чистую жертву ясной души, безграничной веры и переполненного любовью сердца. Во ими твоего прошлого счастья, среди мирного святилища твоего очага, где тебя обступают дорогие воспоминания. Во ими твоего прошлого счастья. Выслушай ее. Выслушай меня. Прислушайся ко всему, что говорит тебе языком твоего дома…
Джон. И говорит за нее.
{74} Фея. Нет, что говорит языком твоего дома, твоего домашнего очага — должно говорить за нее. Нет на свете ни одного гадкого, злого, лукавого существа, которое могло бы похвастаться дружбой с ней, которое посмело бы сказать, что знает ее. Одна только я — веселая маленькая фея — я одна знаю, чего она стоит. Вот она сидит у огня за работой, она шьет и тихонько напевает: милая, веселая, прелестная Малютка. Это ли ветреная жена, которую ты оплакиваешь? За дверьми послышались голоса, музыка, громкий говор и смех. В комнату ворвалась толпа молодежи — женщин и мужчин. Малютка лучше их всех и не старей любой из них. Они пришли звать ее с собой танцевать, но в ответ на их приглашение она только засмеялась, покачала головой и показала на огонь, где стояла ее стряпня, так она отпустила их ни с чем, и когда молодые люди стали выходить один за другим, она кивала им головой с таким веселым равнодушием… А между тем равнодушие совсем не в ее характере. О нет. Когда вслед затем на пороге показался один знакомый нам извозчик, Боже мой, как радостно бросилась она его встречать. Это ли жена, которая тебе изменила? Она качает детскую колыбельку, тихонько напевая и положив голову на плечо рослого человека. Она стоит с ребенком, весело болтающая посреди кучки опытных старых матрон. Она стоит солидно, опираясь на руку мужа, добросовестно притворяясь такой же опытной матроной, как эти старухи (это она-то) и стараясь изо всех сил уверить, что она навеки отреклась от суеты мирской и что быть матерью — совсем для нее не новость. Это ли жена, которая обманула тебя?
Исчезла. На сцене начинает светлеть до полного рассвета. Джон спит в кресле. Когда рассвело — стук в дверь. Джон просыпается не сразу; встает, прячет ружье, открывает дверь. Входит Тэкльтон, парадно одетый со свадебным цветком в петлице.
Джон и Тэкльтон.
Тэкльтон. Джон Пирибингль. Мой добрый друг, как вы себя чувствуете после вчерашнего?
Джон. Я провел очень тяжелую ночь, мистер Тэкльтон, я был вчера расстроен. Но теперь все прошло. Можете вы уделить мне полчасика времени? Мне нужно с вами поговорить.
Тэкльтон. Я нарочно затем и приехал. О лошади не беспокойтесь. Я ее привязал вожжами к столбу, вы только подбросьте ей охапку сена. (Джон и Тэкльтон ушли).
Слоубой входит с кувшином и полотенцем, стучит в дверь к Незнакомцу, немного подождав, 2‑й раз. Возвращаются Тэкльтон и Джон.
{75} 3. Джон, Тэкльтон, Слоубой.
Джон. Вы ведь венчаетесь не раньше двенадцати.
Тэкльтон. Да, ровно в двенадцать. Времени довольно впереди: успеем поговорить.
Слоубой. С вашего позволения, сэр, я никак не могу достучаться. Я надеюсь, что никто здесь не ушел и не умер, с вашего позволения.
Тэкльтон. Не постучаться ли мне. Это становится любопытно. (Начинает стучать. После двух-трех попыток достучаться, пробует заперта ли дверь. Дверь открывается. Тэкльтон, за ним Слоубой скрываются в ней и сейчас же возвращается). Джон Пирибингль — я надеюсь, что в эту ночь у вас здесь не случилось ничего… ничего страшного. Дело в том… дело в том, что его там нет и окно стоит настежь. Правда, я не заметил следов чего-нибудь такого… и окно почти в уровень с садом, но все-таки я испугался… подумал… не вышло ли у вас тут потасовки. А?
Джон. Успокойтесь. Вчера вечером он вошел в эту комнату цел и невредим, и с тех пор никто к нему не входил. Он ушел по своей доброй воле, и я могу сказать только одно: я сам бы с радостью вышел навсегда в эту дверь, если б я мог изменить этим прошлое и сделать так, чтоб он никогда сюда не входил. Но он был и ушел, и мой расчет с ним кончен.
Слоубой ушла.
Джон, Тэкльтон.
Тэкльтон. Да. Значит он дешево отделался — вот все, что я на это могу сказать.
Джон. Вчера вечером, благодаря вашим стараниям, я имел возможность убедиться, что моя жена… моя жена, которую я люблю… тайно…
Тэкльтон. … и нежно…
Джон. Что моя жена помогает этому человеку обманывать людей своими переодеваниями и доставлять ему случай видеть ее наедине. Чего бы я не дал, чтоб никогда не видеть того, что я видел вчера. Чего бы я не дал, чтоб не иметь вас посредником в этом деле.
Тэкльтон. У меня, признаюсь, всегда были на этот счет подозрении. За это-то, вероятно, меня и не любили в вашем доме.
Джон. Но так как к несчастью, так как вы постарались устроить, чтоб я видел, ее — мою жену, которую я люблю… чтоб я видел ее в таком невыгодном для нее свете, то справедливость требует, чтоб вы теперь взглянули на нее моими глазами и узнали, что думаю об этом {76} я. Потому что мое мнение теперь окончательно и ничто не может его поколебать.
Тэкльтон. Разумеется, так или иначе обидчика надо наказать…
Джон. Я грубый простой человек. Во мне нет ничего такого, что подкупало бы в мою пользу. Я не умен, как вам известно. Я не молод. Я крепко люблю мою Малютку и в этом вся моя заслуга. Я полюбил ее за то, что знал ее ребенком — ведь она выросла на моих глазах, и за то еще, что я видел, какое она сокровище. Она была моей жизнью все эти годы… уж я не помню, с каких пор… На свете много мужчин и лучше и умнее меня, но ни один из них, я уверен, не мог бы полюбить мою Малютку так, как я ее люблю. И вот, любя ее, я начал все чаще думать о том, что хотя я и не стою ее, но что я мог бы все-таки быть ей добрым мужем, сумел бы, может быть, оценить ее лучше, чем всякий другой. Так-то мало-помалу я и приучил себя к мысли, что это возможная вещь и что отчего бы нам и не пожениться. И в конце концов так оно и вышло, мы поженились.
Тэкльтон. Гм.
Джон. Я много думал, прежде чем решился; я испытывал себя и хорошо изучил свое сердце. Я знал, как крепко я люблю ее и какое счастье она мне принесет, но я забыл… Теперь я это чувствую… я не подумал о ней.
Тэкльтон. Конечно, конечно. Легкомыслие, ветреность, жажда поклонения. Об этом вы забыли… Упустили из вида… да, да.
Джон. Вы лучше не перебивайте меня, пока не поймете, как следует, а вы еще очень от этого далеки. Если вчера я был способен убить первого, кто бы осмелился сказать дурное слово о ней, то сегодня я такого человека раздавил бы ногой, как гадину, будь он мне хоть брат родной. Женясь на ней, подумал ли я, что в ее годы, с ее красотой, я отрываю ее от всего, что было ей дорого — от молодых подруг, от веселого общества, которого она была украшением, отрываю от всего этого, чтобы запереть в мой скучный дом на всю жизнь и дать ей в товарищи мою скучную особу? Правда, я любил ее, но разве это было заслугой с моей стороны, когда все, кто ее знает, не могут ее не любить. Подумал ли я об том? Нет, ни на одну минуту. Молодая, почти ребенок, — что могла она понимать в жизни (Входит м‑с Пирибингль, за ней Слоубой — остаются в глубине так, что Тэкльтон и Джон их не видят). Я воспользовался ее неопытностью, я женился на ней. Чего бы я ни дал теперь, чтобы этого никогда не случилось. Ради нее, не ради себя. Сколько надо было мужества с ее стороны, сколько силы душевной, чтобы скрывать от мена изо дня в {77} день, как она несчастна. И она скрывала. Бедное дитя. Бедная Малютка. Как мог я не понимать. Разве я не видел, как глаза ее наполнялись слезами, как только заговорили о таких неравных браках, как наш. Видел, видел, — и ничего не подозревал до вчерашнего дня. Бедная девочка. И как я мог когда-нибудь надеяться, что она меня полюбит. Как я мог поверить, что она любит меня.
Тэкльтон. Она сама старалась всех в этом уверить, до такой степени старалась, что это-то признаться и подало первый повод к моим подозрениям. Моя невеста, Мэй Фильдинг, в этом отношении…
Джон. Она хотела, я только теперь начинаю понимать, как горячо она хотела и старалась быть мне послушной и верной женой. Только я один знаю, как она была добра, как много она для меня сделала, какое у нее мужественное, нежное сердце. Пусть счастье, которое я узнал под этой кровлей, будет свидетелем, что я не лгу. Воспоминание об этом счастьи будет поддерживать и утешать меня, когда я останусь один.
Тэкльтон. Один. Ого. Так, значит, вы таки намерены принять эту историю до некоторой степени к сведению.
Джон. Я намерен сделать для нее лучшее, что я смогу, искупить мою вину перед ней…
Тэкльтон. Искупить вашу вину перед ней? Должно быть, я что-нибудь недослышал: вы верно не то хотели сказать.
Джон. Слушайте, что я буду говорить. Слушайте в оба и зарубите себе на носу то, что услышите. Слушайте же. Ясно ли я говорю?
Тэкльтон. Совершенно ясно.
Джон. И как человек, который решился исполнить то, что он говорит.
Тэкльтон. Да, по крайней мере, очень похоже на то.
Джон. Так слушайте же. Всю ночь я просидел у этого очага. За эту ночь я вызвал в своей памяти всю ее жизнь день за днем. Я перебрал в своем уме все ее поступки, все слова, во всех мельчайших, случаях за все время нашего совместного житья, и клянусь душой, она невинна, если только есть Бог на небесах, чтобы судить невинных и виновных. Нет во мне больше ни недоверия, ни гнева… ничего кроме сознания моего горя. В несчастную минуту какой-нибудь прежний… милый ей сердцу юноша, гораздо больше меня подходящий к ее вкусам и возрасту, покинутый ради меня, быть может против ее воли — возвратился к ней. В несчастную минуту пораженная его неожиданным появлением, не успев даже хорошенько обдумать, что она делает, она сделалась соучастницей его обмана… скрыла его от меня. Вчера вечером виделась с ним. Мы были {78} свидетелями этого свидания. Конечно, это было дурно. Но кроме того, ни в чем другом она невинна, если только есть правда на земле…
Тэкльтон. Если таково наше мнение…
Джон. Так пусть же она будет свободна. Пусть уйдет от меня, напутствуемая моими благословеньями за те дни светлого счастья, которые она мне дала, и моим прощением за ту боль, которую она мне причинила. Сегодня годовщина того дня, когда я взял ее из родного дома. Сегодня же она возвратится домой и я не буду ее больше тревожить. Ее отец и мать возьмут ее опять к себе. Где бы она ни была — там или в другом месте — я всегда могу положиться на нее. Она уходит от меня с чистым сердцем и незапятнанной совестью; так будет жить и дальше — в этом я верен. Когда я умру — я могу умереть, когда она будет еще молода — она узнает, что я никогда ее не забывал и любил до последнего вздоха. Я все сказал. Теперь вы знаете, к чему я пришел. Ну, и довольно. Кончено.
М‑с Пирибингль. Нет, Джон, не кончено. Не говори еще, что кончено. Подожди говорить. Я слышала твои благородные слова. Я не могла уйти, притворившись, что не слыхала того, что так глубоко меня тронуло. О, Джон, если б ты знал, как я тебе благодарна. Но не говори, что все кончено. Не говори пока часы пробьют еще раз.
Джон. Никакие часы работы рук человеческих не пробьют для меня тех минут, которые миновали. Чтобы мы с тобой ни сказали друг другу, это не делает разницы. Но пусть будет по-твоему, дорогая. Часы скоро пробьют. Я рад сделать и не такую уступку, чтобы доставить тебе удовольствие.
Тэкльтон. Ну, мне однако пора: к тому времени, как часы начнут бить, я должен уже быть по дороге в церковь. Прощайте, Джон Пирибингль. Очень жалею, что приходится лишиться удовольствия видеть вас на моей свадьбе. Жалею одинаково, как о потере для меня лично, так и о том, что вызвало эту потерю.
Джон. Ясно ли я говорил?
Тэкльтон. Вполне.
Джон. И вы не забудете, что я сказал?
Тэкльтон. Гм. Если вы уж непременно требуете, чтобы я вам ответил, извольте: то, что вы мне сказали, было для меня так неожиданно, что вряд ли я когда-нибудь забуду ваши слова.
Джон. Тем лучше для нас обоих. Прощайте, желаю вам счастья.
Тэкльтон. Хотел бы я пожелать того и вам, но так как я этого не могу, то благодарствуйте. Между нами: не думаю, чтобы мой брак был менее счастлив от того, что Мэй не слишком ухаживала за мной и не навязывалась мне своими чувствами. Прощайте. Берегите себя (ушли оба).
{79} М‑с Пирибингль (плачет, смеется). Какой добрый какой чудесный человек Джон.
Слоубой. Ох, перестаньте. Пожалуйста, перестаньте. Вы до смерти уморите драгоценного крошку. Пожалуйста перестаньте, мэм.
М‑с Пирибингль. Тилли. Будешь ты носить его к отцу, когда мне нельзя будет больше жить здесь, когда я перееду в свой прежний дом?
Слоубой. Ох, перестаньте, пожалуйста перестаньте (заплакала). Ох, перестаньте. О‑ох. Что это такое все сделали со всеми, что все сделались такие несчастные. О‑о‑о‑о.
Вошли Калеб и Берта, увидав их, Слоубой с плачем убегает.
5. М‑с Пирибингль, Берта, Калеб.
Берта. Мэри, вы не на свадьбе?
Калеб. Я говорил ей, что вы не пойдете. Я слышал про вчерашнее, мне говорили. Но, голубушка моя, — пусть себе говорят, что хотят. Я ничему не верю. Я не герой, как вы знаете, но я скорее дам разорвать себя на клочки, чем поверю хоть одному дурацкому слову о вас. Берта не могла оставаться дома. Я знаю, ей было тяжело быть так близко к ним в день их свадьбы: она боялась расплакаться, когда услышит колокольный звон. Вот мы поднялись пораньше и прямо к вам. Знаете ли, я все думал о том, что я наделал. Простить себе не могу, что благодаря мне, моя бедная девочка переживает теперь такое горе. Не знаю просто, что мне и делать. Всю ночь промучился, все думал… И мне кажется, все-таки лучше всего будет, если скажу ей правду… но только при вас: один я не решусь. Вы мне поможете.
Берта. Мэри, дайте вашу руку, вот так. Я слышала вчера вечером как они шептались про вас, за что-то вас бранили. Но это неправда — я знаю.
Калеб. Неправда, Берта.
Берта. Я знала, я им говорила. Я и слушать не хотела, что они говорили. Бранить ее — мою Мэри. Чтоб я поверила чему-нибудь дурному о ней. Нет — я еще не настолько слепа. Я всех вас знаю гораздо лучше, чем вы думаете. Но никого я не знаю так хорошо, как ее, никого — даже тебя, отец. Из всех, кто меня окружает, никого я не представляю себе так верно, как ее, потому что она — сама правда. Если б я вдруг стала видеть, я узнала бы ее в целой толпе. Сестра моя. Дорогая.
Калеб. Берта, родная моя, мне нужно тебе что-то сказать. Меня мучит одна вещь… и лучше я скажу тебе теперь, пока мы здесь одни с ней. Выслушай меня и будь ко мне снисходительна. Я должен сделать тебе одно признание, моя дорогая.
{80} Берта. Признание, отец?
Калеб. Я изменил правде, дитя мое, и сделал зло тебе и себе. Я изменил правде, думая сделать лучше для тебя, и поступил с тобой жестоко.
Берта. Жестоко?
М‑с Пирибингль. Он слишком строго винит себя, Берта. Вы сами сейчас это скажете, вы поерва скажете ему это, я уверена.
Берта. Он — жесток ко мне?
Калеб. Неумышленно, дитя мое. Я не хотел быть жестоким и все-таки причинил тебе большое зло. Я и сам того не подозревал до вчерашнего дня. Милая моя, слепая дочка. Послушай меня и прости. Мир, в котором ты живешь, моя радость, тот мир, каким ты его представляешь себе с моих слов, не существует в действительности. Глаза, которым ты так верила, обманули тебя. Твой жизненный путь был очень тяжел, и я думал сгладить его для тебя. Я переделал все, что тебя окружало, начиная с неодушевленных предметов и кончая людьми; я выдумал много такого, чего никогда не было, и все только затем, чтобы сделать тебя счастливее; я скрывал от тебя, и обманывал тебя — да простит меня Бог. Я окружил тебя фантастическим миром.
Берта. Но живые люди — ведь это не фантазия. Ведь не мог же ты выдумать для меня несуществующих людей.
Калеб. А между тем, я сделал это, Берта. Есть один человек, — ты его знаешь, голубка…
Берта. Отец, отец. Зачем говорить, что я знаю. Что и кого я знаю. Я жалкая, слепая, которую так легко обмануть.
Калеб. Человек, который сегодня венчается, черствый, сухой эгоист и скупец. Все эти годы он был для нас с тобой суровым хозяином. Лицо его нисколько не лучше его низкой душонки: холодное деревянное, отвратительное лицо. Ни в чем, ни в чем он не похож на тот портрет, который я нарисовал тебе. Решительно ни в чем.
Берта. О, зачем, зачем ты это сделал! Зачем ты переполнил мое сердце такой горячей любовью, чтобы прийти потом, как смерть, и вырвать из него то, что я люблю. О, Господи. Как я беспомощна и одинока. Мэри, расскажите мне, какой у нас дом… какой он взаправду.
М‑с Пирибингль. Очень бедный дом, Берта; бедный и неуютный. Удивительно, как он так долго выдерживает ветер и дождь; он очень плохо защищен от погоды, Берта, не лучше, чем ваш бедный отец в его парусиновом пальто.
Берта. Подарки… которые являлись по первому моему желанно, которыми я так, дорожила — эти подарки — от кого они шли? Вы мне их присылали?
{81} М‑с Пирибингль. Нет.
Берта. Кто же? Мэри, дорогая, еще минутку — одну минутку. Отойдем подальше… еще… вот так. Говорите шепотом. Вы никогда не лжете — я знаю. И теперь… вы тоже меня не обманете. Нет?
М‑с Пирибингль. Нет, Берта. Даю вам слово.
Берта. Я знаю, что нет, я в этом уверена. Мэри, посмотрите туда, где теперь мой отец, и скажите мне, что вы видите.
М‑с Пирибингль. Я вижу старого человека, убитого горем. Он сидит сгорбившись, положив на спинку стула руки и опустив на них голову. Он совсем старый старик, худенький, жалкий, с задумчивым грустным лицом и седой головой. Я вижу теперь, как он сидит, согнувшись под тяжестью воображаемого горя. Но, Берта, я много раз видела раньше, как мужественно он боролся с настоящим горем, с настоящей нуждой, как трудился, не щадя сил для одной, великой цели.
Берта. Вот когда Господь дал мне зрение. Вот когда открылись мои слепые глаза. Я была слепа, теперь я прозрела. Я до сих пор не знала его. Подумать только, что я могла умереть, ни разу не видав отца моего таким, какой он есть — моего отца, который так любит меня. Нет на земле другого лица, которое я хотела бы любить так преданно, так горячо, как это лицо. Чем ты старее, чем ты слабее — тем ты мне дороже, отец.
Калеб. Моя Берта.
Берта. И я поверила ему.
Калеб. Нет больше твоего щеголя отца, моя Берта, твоего красавца в светло-синем пальто. Он умер, пропал без следа.
Берта. Неправда, ничего не пропало. Ничего не умерло для меня. Душа всего, что было мне дорого — здесь в этом, измученном лице, в этих седых волосах — отец. Я больше теперь не слепая. Отец — скажи мне: Мэри…
Калеб. Да, дорогая, она здесь.
Берта. Ее ты не переделал? Она такая, как ты мне про нее говорил? Ты не сказал мне о ней ничего, что не было правдой?
Калеб. Боюсь, моя радость, что я бы и тут погрешил: переделал бы и ее, если б только мог сделать ее лучше, чем она есть. Но измени я в ней хоть одну черточку, я бы только испортил. Ее нельзя сделать лучше.
М‑с Пирибингль. А знаете, Берта, удивительные бывают иногда перемены на свете, каких никак нельзя ожидать. Приходило ли вам когда-нибудь в голову, дорогая, что и для вас может настать такая перемена хорошая, счастливая. Только, если когда-нибудь это с вами случится, — смотрите — постарайтесь не слишком взволноваться. Что это? Слышите. Кажется, {82} кто-то едет по дороге… Берта, у вас тонкий слух. Что это? Едут, или мне показалось.
Берта. Да, едут и очень быстро.
М‑с Пирибингль. Я… я знаю, что у вас тонкий слух, я это часто замечала… а все-таки на свете бывают удивительный перемены… и, значит, мы должны быть готовы, чтобы неожиданность не слишком нас поразила…
Калеб. Что вы хотите сказать?
М‑с Пирибингль. Едут, едут. Теперь уж наверно. Ближе, еще ближе. Совсем близко. А теперь слышите? Чьи-то шаги. Ведь так. А теперь… (Закрывает Калебу глаза руками) Кончено.
Вбегает Незнакомец-Эдуард, сын Калеба, за ним Мэй, из двери в глубине Слоубой с ребенком на руках.