Я не знаю точно, сколько прошло дней и сколько сменилось лун с момента, когда я имел удовольствие прикасаться к тебе в последний раз. Память говорит, что прошло около трёх месяцев, ощущение размывает это время до нескольких лет. Чему верить? Действительность выливает на мою голову маленькое ведёрце трёхмесячной водой, ощущение выводит на берег, где уже несметное море этих дней, грандиозное море, отделяющее меня от тебя, от Ники, от всех прикосновений, переживаний, моих желаний и стремлений. Если случается представить себя на берегу такого моря и подумать о действительности трезво, возникает на контрасте лишь один весомый факт – никогда больше. Не повторится, не будет, не случится. Никогда… Это слово свинцовым шаром падает в воду на бешенной скорости. Оно красной линией подчеркивает каждый момент нашей жизни и ставит на всех этих образах свою резолюцию, такую простую, но такую жестокую – никогда. Это приговор. Мои воспоминания продолжают жить, крутиться и проигрываться, словно с пластинки, где патефонная игла – это слово «никогда». От этого они приобретают много постороннего шума, потрескиваний, зажеванных царапинами нот. Остаются силуэты, без подробностей, утонченность их заключается в правде того, что всё это было с нами, что видели другие, что узнает ещё кто-то и не станет верить, для третьих это будет вымысел.
Если позволишь, я в последний раз приду к вам домой после вечерней смены на работе, тогда, когда ты и Ника уже будете спать. Я считал это место домом, так, как мне казалось, что меня там ждут. Снова ночь. Лязганье ригелей замка входной двери. Свет в прихожей и кухне, оставленный для меня. Аккуратно хожу по комнатам, смотрю, чтобы ничто не мешало вашему сну. Полумрак этих комнат. Я снова дерзну своей мыслью и подойду к тебе, поцелую тебя спящую. Твой сон такой глубокий, что ты этого не чувствуешь. Меня это забавит. Я спокоен. По запаху понимаю, что на кухне есть что-то вкусное для меня, оставленное мне на поздний ужин. Ничто не должно вас беспокоить. Я иду к Нике и поправляю её одеяло, она раскрылась. После ночной трапезы я выключаю свет, осторожно пробираюсь и ложусь рядом с самым любимым человеком, прижимаюсь губами к вспотевшей под одеялом шее, целую её, ты ворочаешься, я обнимаю тебя и засыпаю, становлюсь частью этой идиллии. В случае, если, Нике покажется, что кто-то придет, я подпрыгну и перегрызу горло, как собака всем этим кошмарам. Моё желание – хранить и оберегать ваш сон. Я стал дурным до такой степени, что стал молиться, хотя в это до нас с тобой не верил, теперь, считаю, что это нужно и обязательно поможет. Сплю… Этого достаточно. Утром проснусь, тоже осторожно, чтобы не потревожить ваш сон, я ухожу, а свою связку ключей оставлю там, где ты попросила – в почтовом ящике. Подписаться словом «никогда»?
Поверь, я никогда не думал, что меня так развезёт от «чувств-с». Сейчас, по прошествии времени, всё кажется насмешкой над самим собой, всхлипыванием над тем, что я себе придумал, что мне казалось правдивым, над тем, что меня подвигло на веру и доверие. Наверное, В.Т. Шаламов (был такой писатель), укоризненно смотрит на меня, машет пальцем и повторяет – «Надежда – мать дураков! Я говорил тебе». Люди много чего говорят. Ты тоже многое говорила… Ладно, опустим упрёки, желания и ожидания. Всё есть так, как есть.
Мне сложно описать тебе те места, где я сейчас нахожусь и провожу своё время. Да и не интересно тебе всё это, ведь, «лето прошло, как и не бывало…». Мечтаю о море, мягкой зиме, чтобы лето не кончалось. Хочу наслаждаться красивейшими пейзажами с холмами, чтобы мерзкий февраль со своим знаковым 28-м числом никогда больше не повторялся, вообще, чтобы не существовало такого месяца, не смотря на то, что я родился в феврале, как и основная часть моей семьи. Переназовите этот месяц! Так как этого сделать невозможно, хочу, чтобы он никогда не был морозным, более того, чтобы этого понятия в его сущности не существовало. Не могу подобрать слов, передающих чувства, когда я знаю, что мы живём в одном и том же городе, а видимся ещё чаще по обстоятельствам. Это не трудно, не тяжело, не тесно, не больно. Можно было бы сказать, что всё это невыносимо, но эта фраза не объемлет всей эмоциональной окраски. Мне становится тесно. Кто-то лишний. Конечно же, этим кем-то буду я. И я уеду к своим холмам, берегам и местам, где февраль – это всего лишь название месяца и оно никогда не будет ассоциироваться с ненавистной зимой. А пока потерпи меня, проходи так же мимо, когда нет возможности этого избежать. Иди и смотри. Смотри в глаза, проходи мимо и наслаждайся мёдом того, что ты не станешь слушать и читать, тем, что ты так просила выразить на бумаге, что сейчас безразлично тебе, но, может быть плодами смоковницы для других, сладкими и сытными. Иди и смотри…
Возможно, когда-нибудь ты станешь меня вспоминать. Я и здесь дерзну своим предположением. Вспомнишь всё явно и максимально подробно, на грани того, когда действительность не будет вязаться с ощущениями и чувствами. Всплывут тогда наши общие фотографии, желания. Главное, чтобы на тот момент это никто не мог пометить словом «никогда», словно подписью для приговора. Я буду на других берегах, далеко-далеко, буду гулять там вечно.
Люблю Вас, целую, как и прежде, обнимаю. Моя связка ключей в почтовом ящике. Всего доброго, будьте счастливы, или постарайтесь жить и быть счастливыми (следуя вашему совету).
Ваш Ã.Ü.