На следующий день, в полдень, Грегори прогуливался по широкой террасе замка Марлей, дыша свежим воздухом. Его внимание привлек стук копыт, приближающийся к воротам. Он остановился посмотреть на гостей. Первой его мыслью было, что это приехал его брат, второй — что Кеннет. Сквозь густую завесу деревьев по сторонам дороги, он сумел различить фигуры двух всадников, и пришел к выводу, что это не Джозеф.
Вскоре к нему присоединилась Синтия и задала ему тот же вопрос, что вертелся у него в голове, но он никак не мог решить, кто бы это мог быть, и в душе продолжал надеяться, что это Кеннет.
Вскоре всадники миновали аллею и выехали на открытое пространство перед террасой. Один из всадников, ехавший чуть впереди, был похож на пуританина низшего сословия, он был одет в шляпу с широкими полями и черный потрепанный плащ. Другой, закутанный в накидку красного цвета, с необычайно длинным мечом, болтавшимся сбоку, казался мало подходящей компанией для своего молодого спутника.
Грегори задержался на террасе, чтобы отдать приказание слугам принять гостей, а затем спустился, чтобы принять Кеннета в распростертые объятия. Позади его медленно и чинно, как дама вдвое старших лет, вышагивала Синтия. Она спокойно прореагировала на появление своего пропавшего возлюбленного, в вежливых выражениях выразив радость видеть его живым и невредимым, и позволила поцеловать себе руку.
Чуть позади них стоял Криспин с бледным, суровым лицом. Его губы были полуоткрыты, глаза горели при виде каменных стен своего дома, где он не был столько лет и куда пришел, наконец, с шляпой в руке просить приюта.
Грегори говорил, положив руки на плечи Кеннету:
— Мы очень волновались за тебя, мальчик. Мы уже стали подумывать о наихудшем, вчера Джозеф отправился к Кромвелю, чтобы разузнать о тебе. Где ты пропадал?
— После, сэр. Отложим разговор на вечер. Это длинная история.
— Хорошо, хорошо! Раз у нее счастливый конец, то с рассказом можно повременить. Вы устали и, несомненно, хотите отдохнуть. Синтия приготовит все необходимое. Но что это за чучело ты привез с собой? — воскликнул он, указывая на Геллиарда. Он принял его за слугу, но вспыхнувшее лицо сэра Криспина подсказало ему, что он ошибается.
— Я попрошу вашего соизволения… — начал Криспин с некоторой горячностью в голосе, но Кеннет опередил его:
— Этому джентльмену, сэр, я обязан своим спасением. Он был моим товарищем по заключению, но благодаря его уму и храбрости, я избежал смерти. Позже я вам поведаю эту историю, сэр, и клянусь, вы будете рады поблагодарить его. Это сэр Криспин Геллиард, ранее капитан конного отряда, в котором я служил в бригаде Мидлтона.
Криспин низко поклонился под оценивающим пронзительным взглядом Грегори. В его сердце закрался страх, что, возможно, годы не так уж сильно изменили его.
— Сэр Криспин Геллиард, — произнес Ашберн, мучительно роясь в памяти. — Геллиард, Геллиард… Я помню одного, которого звали «Геллиард Сто Чертей», и который причинил немало хлопот во времена последнего правления короля.
Криспин облегченно вздохнул. Это объясняло пытливый взгляд и интерес Ашберна к его персоне.
— Он самый, сэр, — ответил он с улыбкой, отвешивая новый поклон. — Ваш слуга, сэр, и ваш, миледи.
Синтия с интересом посмотрела на его худощавую фигуру солдата. Она тоже слышала — а кто не слышал? — страшные истории о его приключениях. Но не из чьих уст она не слышала о бегстве мятежников из Ворчестера, и поэтому, когда вечером Кеннет рассказал им историю своего побега, ее интерес к Криспину сменился восхищением.
Романтика занимала в ее сердце немалую часть, как в сердце любой женщины. Она любила бардов и их песни о великих подвигах, а к Криспину вполне подходил образ героя из романтической баллады.
Кеннета она никогда не ценила высоко, но сейчас, особенно в присутствии этого сурового воина, закаленного опасностями, он потерял для нее какой-либо интерес. И когда он вскоре дошел до того места, как он потерял сознание в лодке, она не смогла сдержать улыбку.
При этом отец бросил на нее быстрый беспокойный взгляд. Кеннет резко прервал повествование и поспешил закончить рассказ. Бросив на нее укоризненный взгляд, он сначала покраснел, а затем побледнел от обиды. Геллиард смотрел на это со спокойствием и не сделал ни малейшей попытки нарушить неловкую паузу, возникшую в беседе.
Правду говоря, его душу обуревали другие чувства, погружая его в задумчивое состояние.
После восемнадцати лет скитаний он наконец был снова в своем родном замке Марлей. Но он вернулся под чужим именем просить убежища у своих врагов под крышей своего дома. Он вернулся как мститель. Он пришел искать справедливости, вооруженный возмездием. Неописуемая ненависть сжимала его сердце и требовала смерти тех, кто разрушил его жизнь. С этими мыслями он сидел за столом и сдерживал подступающую к горлу ярость всякий раз, когда его взгляд падал на крупное улыбающееся лицо Грегори Ашберна. Время еще не пришло. Он должен подождать возвращения Джозефа с тем, чтобы обрушить свою месть на обоих сразу.
Все эти восемнадцать лет он терпеливо выжидал, веря, что перед смертью великий и милосердный господь даст ему возможность осуществить то, чего он так ждал, ради чего жил.
Он много пил этим вечером, и с каждой новой чашей его сердце оттаивало. Вскоре Синтия покинула их, вслед за ней поднялся и Кеннет. Только Криспин продолжал сидеть за столом и пить за здоровье хозяина дома, пока под конец Грегори, который никогда не отличался крепкой головой, совершенно не опьянел.
До полуночи они просидели за столом, разговаривая о том о сем, и с трудом понимая друг друга. Когда часы в зале пробили полночь, Криспин заговорил об отдыхе.
— Где вы хотите положить меня? — спросил Криспин.
— В северном крыле, — ответил Грегори, икая.
— Нет, сэр, я протестую! — закричал Криспин, с трудом поднимаясь на ноги и покачиваясь из стороны в сторону. — Я буду спать в Королевской Комнате!
— Королевской комнате? — эхом откликнулся Грегори, и на его лице отразились безуспешные попытки вникнуть в смысл сказанного. — Что вы знаете о Королевской Комнате?
— Что она выходит на восток к морю и что это моя самая любимая комната.
— Откуда вы это можете знать, если, насколько мне известно, вы здесь никогда не бывали?
— Не бывал? — переспросил Криспин с угрожающим видом. Затем, спохватившись, он одернул себя. — В былые времена, когда этот замок принадлежал Марлеям, мне частенько приходилось бывать в этих стенах, — пробормотал он. — Вы об этом не могли знать. Роланд Марлей был моим другом. Мне всегда готовили постель в Королевской комнате, мастер Ашберн.
— Вы были другом Роланда Марлея? — задохнулся Грегори. Он был очень бледен, и лицо его было влажным от пота. Упоминание этого имени протрезвило его голову. Ему показалось на мгновение, что перед ним стоит дух Роланда Марлея. Его ноги подкосились, и он рухнул обратно в кресло.
— Да, я был его другом! — с ударением повторил Криспин.
— Бедный Роланд! Он женился на вашей сестре, не так ли? Именно в силу этого замок Марлей перешел в ваше владение?
— Он женился на нашей кузине, — поправил его Грегори.
— Это была несчастная семья.
— О! Так это была ваша кузина? Так, действительно несчастная. — Криспин перешел на мелодраматический тон. — Бедный Роланд! В память о прежних временах я хочу спать в Королевской Комнате, мастер Ашберн.
— Вы будете спать там, где пожелаете, — ответил Грегори, и они поднялись из-за стола.
— Как долго мы будем иметь честь видеть вас своим гостем, сэр Криспин? — спросил Грегори.
— Недолго, сэр, — необдуманно ответил Геллиард. — Возможно, я отправлюсь завтра же утром.
— Я надеюсь, что вы передумаете, — с явным облегчением произнес Грегори. — Друг Роланда Марлея всегда желанный гость в доме, который когда-то принадлежал Роланду Марлею.
— Дом, который принадлежал Роланду Марлею, — пробормотал Криспин. — Хей-хо! Жизнь непредсказуема, как игра в кости. Сегодня мы говорим: «Дом, который принадлежал Роланду Марлею», а скоро люди будут говорить: «Дом, в котором жили Ашберны — да и умерли в котором»… Позвольте пожелать вам спокойной ночи, мастер Ашберн!
Он поднялся на ноги и неуверенно взошел по лестнице, где его уже ждал слуга со свечой в руке, чтобы проводить его в покои, которые он выбрал.
Грегори проводил его тусклым, испуганным взглядом. Слова, которые пробормотал Геллиард, звучали в его ушах как пророчество.
Превращения Кеннета
С наступлением утра Криспин, однако, не проявил никаких признаков желания расставаться с замком Марлей. При этом он избегал касаться этого вопроса.
Грегори также не настаивал на его отъезде. В силу того, что он сделал для Кеннета, Ашберн был в долгу у Геллиарда, к тому же наутро он слабо припоминал содержание вчерашнего разговора. Единственное, что отложилось у него в голове, это то, что Криспин был другом Роланда Марлея.
Кеннет также был не прочь, чтобы Криспин задержался у них подольше, и не требовал от него уехать дальше, чтобы сказать помощь в осуществлении мести, которую юноша поклялся оказать. Он тешил себя надеждой, что со временем Геллиард забудет о своем желании и не станет предпринимать никаких шагов. В целом, однако, это не очень беспокоило его. Он был больше озабочен поведением Синтии. Все его пламенные речи она слушала вполслуха, иногда прерывая его, чтобы сказать, что он человек громких слов, но маленьких деяний. Что бы он не делал, она все находила не заслуживающим внимания, и не упускала случая сказать ему это. Она обзывала его вороной, набожным лицемером и другими обидными прозвищами. Он слушал ее в изумлении.
— Неужели пристало тебе. Синтия, выросшей в хорошей набожной семье, смеяться над символами моей веры? — кричал он в исступлении.
— Вера! — рассмеялась она. — Это только символ и больше ничего: псалмы, проповеди и вождение за нос.
— Синтия! — воскликнул он в ужасе.
— Идите своей дорогой, сэр, — ответила она полушутя-полусерьезно. — Разве настоящая вера нуждается в символах? Это касается только вас двоих: тебя и Господа Бога, и он будет смотреть на твое сердце, а не на твое одеяние. Зачем же тогда, ничего не выигрывая в его глазах, ты теряешь свое лицо в глазах других людей?
Щеки Кеннета вспыхнули румянцем. Он отвел взгляд от террасы, по которой они прогуливались, и взглянул вниз на тенистую аллею, ведущую к замку. В этот самый момент по аллее лениво прогуливался сэр Криспин… Он был одет в красный камзол с серебряной оторочкой и серую шляпу с большим красным пером — которые он почерпнул из обширных гардеробов Грегори Ашберна. Вид Криспина дал Кеннету повод для возражения:
— Вы бы предпочли мне вот такого мужчину? — воскликнул он с жаром.
— По крайней мере, это мужчина, — последовал язвительный ответ.
— Мадам, если для вас мужчиной является пьяница, грубиян и задира, то я бы предпочел, чтобы вы не считали меня таковым.
— А кем, сэр, вы хотели, чтобы вас считали?
— Джентльменом, мадам, — последовал напыщенный ответ.
— Вы собираетесь заработать этот титул, оскорбляя человека, которому вы обязаны жизнью?
— Я не оскорбляю его. Вы сами в курсе того пьяного инцидента, который имел место три ночи назад, когда мы праздновали мое возвращение в замок Марлей. И я не забыл, чем я обязан ему. И я отплачу ему тем же, когда придет время. Если я и произнес обидные слова, то только в ответ на ваши насмешки. Неужели вы думаете, что я могу соперничать с ним? Знаете, как роялисты, прозвали его? Они прозвали его «Рыцарь Таверны».
Она смотрела на него с веселым изумлением.
— А как они называли вас, сэр? «Рыцарь-Проповедник»? Или «Рыцарь Белого Пера»? Я нахожу вас скучным и утомительным. Я бы предпочла быть рядом с человеком, который помимо несомненных мужских качеств обладал бы еще и другими достоинствами: честностью, храбростью и на счету которого было бы немало подвигов, нежели такого, в котором нет ничего мужского, за исключением плаща — священный символ, которому вы придаете столько значения.
Его красивое лицо пылало.
— В таком случае, мадам, я оставляю вас с грубым и неотесанным кавалером.
И, слегка поклонившись, он повернулся и покинул ее. Теперь настала очередь Синтии сердиться. Она обругала его в душе за трусливое бегство, заключив, что, честно говоря, она несколько преувеличила достоинства Криспина. Ее чувства к этому неверующему солдату можно было скорее назвать жалостью. Судя по рассказу об их бегстве, Криспин был храбрым человеком, не лишенным смекалки, а такие качества в мужчине, по мнению Синтии, не гармонировали с его беспутной жизнью. Может когда-нибудь, узнав его поближе, ей удастся вернуть его на путь добродетели.
С этими мыслями в голове она, не дожидаясь более близкого знакомства, пыталась оказать влияние на Криспина, но он постоянно сводил все разговоры к шуткам, используя свой изворотливый ум. В Синтии он увидел препятствие в осуществлении своей мести. Он почувствовал, что теперь возмездие не принесет ему должного удовлетворения. Она была такой прекрасной, невинной и чистой, что не раз удивлялся, как она могла быть дочерью Грегори Ашберна? Его сердце сжималось при мысли о том, как эта невинная душа должна будет настрадаться от тех несчастий, которые он собирался обрушить на их семью.
Первые дни своего пребывания в замке Марлей он с нетерпением ждал возвращения Джозефа Ашберна. Теперь каждое утро он ловил себя на мысли, что в душе надеется, что Джозеф сегодня не приедет.
Из Виндзора прибыл курьере письмом для Грегори, в котором Джозеф сообщал, что Лорд-Генерал покинул замок и отправился в Лондон, и он отправляется за ним вслед. И Грегори, не имевший возможности оповестить брата, что пропавший Кеннет объявился в замке, был вынужден набраться терпения и ожидать его возвращения.
Так пролетела неделя. Обитатели замка Марлей пребывали в мире и спокойствии, не подозревая, что живут на вулкане. Каждую ночь после того, как Кеннет и Синтия покидали залу, Грегори и Криспин подсаживались к столу и начинали хлестать вино — один чтобы напиться, другой, как обычно, чтобы заставить себя забыть.
Сейчас он как никогда нуждался в этом, ибо боялся, что мысль о Синтии лишит его мужества. Если бы она ругала его, презирала за его образ жизни, тогда бы, возможно, мысли о ней не так бередили бы его душу.
Она везде искала общества, ее не отталкивали его попытки избегать встреч с ней, и каждый раз она относилась к нему с такой добротой, что это повергало Криспина в отчаяние.
Кеннет, не подозревая о ее истинных намерениях по отношению к Криспину, а видя только внешние проявления внимания, которые он в порыве ревности истолковывал по-своему и преувеличивал, стал мрачным и раздражительным и с Синтией, и с Геллиардом, и даже с Грегори.
В конце концов жгучая ревность, казалось, выплеснула на поверхность все зло, которое таилось в юноше, и оно на время подавило его врожденную добродетель — если религиозное воспитание можно причислить к добродетели.
Он начал медленно, но твердо отбрасывать от себя символы веры — свое траурное одеяние. Сначала он подыскал себе другую шляпу, помоднее, с пером, затем спорол белые полосы с плаща, а затем и сам плащ украсил серебряными кружевами.
Так понемножку, шаг за шагом, происходили превращения Кеннета, и к концу недели он уже выступал как настоящий благородный кавалер. Из сурового аскета он за несколько дней превратился в отвратительного фата, хлыща. Его светлые волосы, которые еще до недавнего времени ниспадали на лоб, теперь были немыслимо завиты и схвачены за правым ухом голубой лентой.
Геллиард с изумлением наблюдал за его превращениями. Зная, на какие глупости способна обиженная молодость, он во всем винил Синтию и по своему обыкновению подсмеивался над мальчиком. Грегори тоже веселили выходки Кеннета, и даже Синтия порой улыбалась.
Облачившись в придворные одежды, Кеннет приобрел замашки настоящего вельможи, его речь стала прерывиста и надменна, более того, его уста, которые были невиннее уст младенца, стали издавать некоторые не совсем приличные клятвы, к которым частенько прибегал Криспин.
Раз Синтии нужен грубый ухажер, решил он, то он таковым станет. К сожалению, у него не хватало смекалки, чтобы понять, что в этих нарядах он вызывает у нее не столько интерес, сколько удивление, а быть может и раздражение.
— Что значит весь этот павлиний наряд? — спросила она у Кеннета. — Это тоже символы?
— Можно считать их таковыми, — угрюмо отвечал он. — Прежним я вам не нравился…
— И вы решили приукрасить себя этим маскарадом?
— Синтия, вы смеетесь надо мной! — воскликнул он разозлившись.
— Да спасет меня небо! Я просто указываю на разницу, — отвечала она весело. — Ну разве эти надушенные одежды — не маскарад, также как и ваш черный плащ и шляпа? Тогда вы изображали из себя святошу, теперь распутника. Но в обоих случаях это только притворство.
Он оставил ее и отправился искать Грегори, чтобы излить ему свои жалобы на холодное отношение Синтии. После этого состоялся короткий разговор между Синтией и ее отцом, в конце которого Синтия заявила, что никогда в жизни не выйдет замуж за щеголя.
Грегори пожал плечами и ответил, что через это проходят все молодые люди, это путь к мудрости.
— Возможно! — с жаром возразила она. — Но в данном случае мы имеем дело с непроходимой глупостью. Мастер может возвращаться в свою Шотландию. В замке Марлей он только понапрасну теряет время.
— Синтия! — разгневался Грегори.
— Отец, — взмолилась она, — не надо сердиться! Ты же не станешь выдавать меня замуж против моей воли? Ты ведь выдашь меня за человека, которого я презираю?
— Презираешь? Господь всемогущий! Какое правоты имеешь его презирать? — гневно спросил он.
— Это право дает мне свобода мыслить — единственная свобода, доступная женщине. В остальном женщина для мужчины — не больше чем топор или другая вещь, которую можно купить и продать, взять или бросить.
— Дитя мое, что ты понимаешь в этих вещах? — воскликнул Грегори. — Ты переутомилась, дорогая.
И он покинул ее, решив отложить этот разговор до лучших времен.
Она вышла из замка, чтобы побродить в одиночестве среди обнаженных деревьев парка, и наткнулась на Криспина, сидящего на поваленном стволе дуба.
Шорох ее платья заставил Криспина подняться. Он снял шляпу, приветствуя ее, и хотел уйти, но Синтия остановила его.
— Сэр Криспин.
— К вашим услугам, мисс Синтия.
— Вы что, боитесь меня?
— Красота, мадам, обычно пробуждает мужество, а не страх, — ответил он с улыбкой.
— Вы уходите от ответа, сэр.
— Это тоже ответ, мисс, если его правильно истолковать.
— Значит вы не боитесь меня?
— Бояться не в моих привычках.
— Почему же вы вот уже три дня избегаете меня?
Помимо своей воли Криспин почувствовал, как у него заколотилось сердце — заколотилось от неизъяснимого блаженства при мысли, что она заметила его отсутствие.
— Возможно, это происходит потому, — начал он медленно, — что в противном случае вы бы избегали меня, мисс Синтия.
— Сатана был горд, сэр, и из-за этого был проклят.
— Та же судьба ждет и меня, раз гордыня уводит меня от вас.
— Нет, сэр, — рассмеялась она, — вы бежите от меня по своей воле.
— Не по своей, Синтия. Вы ошибаетесь, — начал он. Затем он спохватился и произнес напыщенно, со смешком: — Из двух зол, мадам, мы должны выбирать наименьшее.
— Мадам! — откликнулась она, не обращая внимания на другие его слова. — Отвратительное слово, к тому же мгновение назад вы называли меня «Синтия».
— Благодарю вас за честь.
Она взглянула на него с недоумением и затем направилась прочь от его неподвижной скованной фигуры. Криспин решил, что она бросает его одного, и был рад этому. Но отойдя на десяток шагов, она оглянулась через плечо.
— Сэр Криспин, я иду к утесу.
В ее голосе несомненно звучало приглашение. Он грустно улыбнулся.
— Я скажу Кеннету, если увижу его.
Услыхав эти слова, она нахмурилась.
— Я не хочу, чтобы он приходил. Я лучше пойду одна.
— Хорошо, мадам, тогда я не буду сообщать об этом никому.
— Оттуда такой прекрасный вид…
— Я всегда был того же мнения, — согласился он.
Ей хотелось обозвать его глупцом, но она сдержалась.
— Разве вы не хотите составить мне компанию? — спросила она напрямик.
— С удовольствием, если таково ваше желание.
— Вы можете остаться, сэр.
Ее обиженный тон подсказал Криспину, что он был невежлив.
— С вашего позволения, мадам, я пойду с вами. Я скучный собеседник, но если вы хотите…
Она прервала его:
— Ни в коем разе. Я не люблю скучных собеседников.
И она ушла.
Криспин вновь присел на поваленное дерево и задумался. Старый солдат, которого привела в замок жажда мести, расплывается как воск при одной мысли о ней, потому что боится причинить боль этой девушке, которая насмехается над ним, играет с ним.
Что он безбородый, зеленый юнец? Что он снова превратился в семнадцатилетнего юношу, если взгляд пары прекрасных глаз заставляет его забывать все на свете?
Он резко поднялся и бесцельно побрел по парку, пока внезапно поворот тропинки не столкнул его лицом к лицу с Синтией. Она встретила его взрывом смеха.
— Сэр Увалень, я знала, что волей или неволей, но вы последуете за мной! — воскликнула она.
И он, застигнутый врасплох, только улыбнулся ей в ответ, потому что она все равно рассчитала верно.
Сердце Синтии Ашберн
Рука об руку гуляла по парку эта необычная пара — девушка с душой чистой, как дыхание морского ветерка, и мужчина, чья жизнь прошла в лишениях и страданиях, в неосознанном грехе; девочка, стоящая на пороге материнства, чьи годы до этой поры были наполнены только радостью и весельем, и человек на полпути к свей зловещей цели — кровавой мести, 80 единственному, что еще удерживало его в этой жизни, которую он сам считал безобразной и отвратительной.
— Сэр Криспин, — робко начала Синтия, — вы несчастны, да?
Геллиард взглянул на нее, пораженный ее словами и тем тоном, которым они были произнесены.
— Я несчастен? — он рассмеялся. — Разве я похож на шута, который притворяется несчастным в такой день, находясь рядом с вами?
— Значит, вы счастливы? — спросила она с вызовом.
— А что есть счастье? — отозвался он, и прежде чем она успела ответить, добавил: — Я не был счастлив многие годы так, как сейчас.
— Я говорю не о теперешнем вашем положении, — сказала она с укоризной, уловив в его словах нечто большее, чем просто комплимент. — Я говорю о всей вашей жизни.
Но, то ли из врожденной скромности, то ли еще по какой причине, он пришел к разумному заключению, что данная тема менее всего пригодна для развлечения молодой девушки.
— Мисс Синтия, — произнес он, делая вид, что не слышал ее вопроса, — я бы хотел сказать вам пару слов относительно Кеннета.
В ответ на это она недовольно надула губки.
— Но я просила вас рассказать о себе. Нехорошо не слушаться леди. К тому же мистер Кеннет меня абсолютно не интересует.
— Если девушку не интересует жених, то у него мало шансов стать ее мужем.
— Ну, я думаю, вы наконец поняли меня. Кеннет никогда не станет моим мужем, сэр Криспин.
— Что вы такое говорите? — воскликнул он.
— О, Господи! Неужели я должна выйти замуж за куклу? Разве он мужчина, которому девушка могла бы подарить любовь, сэр Криспин?
— Что вам в нем не нравится?
— Все!
Он рассмеялся, не принимая ее слова всерьез.
— Ну это чересчур. А кто виноват в его недостатках?
— Кто же?
— Вы сами, Синтия. Вы относитесь к нему пренебрежительно. И в том, что последнее время его поведение стало экстравагантным, виноваты тоже вы. Вы слишком жестоки к нему, и он в своем стремлении вернуть вашу благосклонность переступил границы осторожности.
— Это мой отец просил вас сказать мне об этом?
— С каких пор ваш отец оказывает мне такое доверие? Нет, нет, Синтия. Я прошу за этого мальчика — сам не знаю, почему.
— Плохо заступаться за человека, не зная своих истинных побуждений. Давайте забудем об этом повесе Кеннете. Говорят, сэр Криспин, — и она взглянула на него своими прекрасными глазами, которым нельзя было лгать, — что в королевской армии вас прозвали «Рыцарем Таверны»?
— Это правда. И что из этого?
— Как что из этого? Вы краснеете при одной мысли об этом?
— Я? Краснею? — В его глазах сверкали искорки смеха, когда он встретил ее грустный, полный сочувствия взгляд. Искренний, чистосердечный смех вырвался из его груди, спугнув стаю чаек с прибрежных скал. — О, — Синтия! — проговорил он, слегка задыхаясь от смеха. — Представьте себе Геллиарда Криспина, краснеющего и хихикающего как молодая девушка перед первым возлюбленным. Нет, только представьте! Легче представить себе Люцифера, распевающего псалмы в поучение пастора-неконформиста.
Ее глаза сверкали гневом.
— Вы всегда так. Надо всем вам надо посмеяться. Я уверена, что таким вы были с самого начала, и именно это ваше качество довело вас до теперешнего состояния.
— Нет, прекрасная мисс, вы ошибаетесь, вы очень ошибаетесь, я не всегда был таким. Было время… — Он замолчал. — А! Только трусы кричат, что «было время…» Оставим мое прошлое, Синтия. Оно мертво, а о мертвом не принято говорить плохо.
— Что же скрывается в вашем прошлом? — продолжала настаивать она, несмотря на его слова. — Что могло изменить природу человека, который когда-то был и все еще остается человеком большой души? Что привело вас к вашему теперешнему состоянию, вас, который был рожден, чтобы вести за собой других, который…
— Не надо, дитя мое. Не надо! — умолял он ее.
— Нет, вы расскажите мне обо всем. Давайте присядем здесь.
И, взяв его за рукав, она присела на небольшой бугорок, оставив место для него. С полусмехом-полувздохом он подчинился и присел на камень рядом с ней, освещенный лучами сентябрьского солнца.
Его подмывало рассказать ей все. Нотка тепла в ее голосе была для него как глоток вина для умирающего от жажды. Жгучее желание оправдать себя в ее глазах, дать ей понять, что в его падении больше виноваты другие, нежели он сам, толкало его поведать ей ту историю, которую он рассказал Кеннету в Ворчестере. Искушение росло с каждой минутой, но в конце концов он образумил себя, напомнив себе, что те, кто виноват в его несчастьях, приходятся ей родственниками. Он мягко улыбнулся и покачал головой.
— Мне нечего рассказать тебе, дитя. Давай лучше поговорим о Кеннете.
— Я уже сказала вам, что не желаю слышать о нем.
— Но вы должны выслушать это, хотите вы того или нет. Вы думаете, что только потрепанный в войнах грубый пьяница может ошибаться? Не приходило ли вам в голову, что и маленькая нежная девушка также не застрахована от ошибок?
— Но что я сделала дурного? — воскликнула Синтия.
— Вы несправедливы к бедному мальчику. Разве вы не видите, что единственным его желанием является стремление вернуть ваше расположение?
— В таком случае, это его желание проявляется в странных формах.
— Он просто выбрал не те средства, вот и все. В его сердце лежит только одно желание — быть рядом с вами, и в конечном счете важна суть, а не ее проявления. Почему вы так неласковы с ним?
— Но это вовсе не так. Можно ли считать плохим отношением, если я даю ему понять, что мне не нравится его манера одеваться? Будет ли более гуманно не замечать этого и поощрять его дальше? У меня не хватает на него терпения.
— Что касается его манеры одеваться, то, как я уже говорил, это больше ваша вина.
— Сэр Криспин! — грозно произнесла она. — Вы становитесь утомительным.
— Да, — ответил он, — я начинаю утомлять вас своим присутствием, потому что говорю о долге, а это всегда утомительная тема для беседы.
— Какой долг? О чем вы говорите? — ее щеки окрасил стыдливый румянец.
— Я поясняю, — ответил он невозмутимым тоном. — С этим юношей вы помолвлены. У него доброе сердце, он благородный и честный человек, временами даже слишком честный и благородный, но оставим это. Из простого каприза, причуды, вы решили посмеяться над ним, как часто поступают существа вашего пола, когда считают мужчину своей собственностью. Из этого он заключает, бедный мальчик, что больше ничего не значит в ваших глазах, и чтобы вернуть прежнее расположение — единственную вещь в мире, которую он ценит больше жизни — он начинает совершать глупость за глупостью. Это дает вам новый повод для насмешек. Он ревнует вас, как курица свое потомство.
— Ревнует? — откликнулась Синтия.
— Ну конечно! И его ревность заходит так далеко, что он подозревает даже меня! — воскликнул он с преувеличенным безразличием и изумлением. — Меня! Рыцаря Таверны!
Его слова заставили ее задуматься. Продолжая размышлять, она пришла к неожиданному открытию, от которого у нее перехватило дыхание.
Толчком к этому послужил тот презрительный тон, с которым Криспин говорил о ревности Кеннета к нему. «Ведь это чудовищно и неестественно», — подумала она. Затем в ее мозгу вспыхнул ответ. Она поняла, что несмотря на насмешки Геллиарда, подозрения Кеннета небезосновательны.
В это мгновение она поняла, что именно Криспин с его презрительным отношением к самому себе вытеснил из ее сердца Кеннета. Она никогда не любила его по-настоящему, но она мирилась с ним, по крайней мере. И только сравнивая его с Криспином, она начала его презирать. Его слабость, бесхарактерность, постоянные заботы о душе представляли резкую противоположность веселому, крепкому, храброму характеру Криспина.
Эти неосознанные мысли постоянно бродили в ее голове, но только сейчас искренняя самоуничижительная речь Криспина позволила ей вникнуть в их смысл.
Она любила его. То, что он говорил о себе, как недостойном солдате удачи, немногим лучше искателя приключений, человеке, не имеющем веса в обществе, не имело сейчас ровно никакого значения. Она любила его. Она догадывалась об этом после того, как Криспин шутливо спросил ее, были ли у Кеннета основания ревновать его к ней. И подумав об этом хорошенько, она пришла к выводу, что если бы Кеннет знал, что творится в ее сердце, у него были бы все основания для ревности.
Она любила его той редкой разновидностью любви, которая готова жертвовать и жертвовать и ничего не просить взамен, которая заставляет женщину следовать за мужчиной на край света, оставаться с ним, когда весь мир отвернулся от него, и молить Бога об одном: делить с ним его радости и горе всю жизнь.
И такую любовь Криспин не замечал, он не верил в саму возможность ее существования, он был настолько слеп, что с презрением смеялся над глупым молокососом, ревнующим его к Синтии. И в то время, как она сидела, всем сердцем погруженная в свое открытие, с бледным, вдохновенным лицом, он, кому предназначалась вся ее любовь и нежность, продолжал убеждать ее полюбить другого.
— Вы наверняка заметили в нем ревность, — говорил он, — и как вы попытались ее усыпить? Никак. Напротив, вы возбуждали ее каждым словом, каждым движением. Вы возбуждали ее тем, что — без всякой на то причины — прогуливаетесь со мной, сидите здесь на скале и заставляете меня говорить вам о вашем долге. Не придется ли вам пожалеть о своем поведении, когда ревность толкнет его на новые безрассудства, которые могут принести печальные плоды? Неужели вам не жалко бедного мальчика, и вы не хотите посоветовать ему вести себя разумно? Нет. Вы будете дразнить его и толкать на новые глупые выходки. И из-за этих ошибок, которые он будет совершать по вашей вине — хотя вы можете об этом и не догадываться — вы заключаете, что он вам не подходит, и начинаются сердечные драмы.
Она слушала его со склоненной головой, настолько поглощенная своими мыслями, что пропустила половину из того, что он говорил. Внезапно она подняла голову и посмотрела ему в глаза.
— Вы стали таким, каким вы есть — это по вине женщины?
— Нет. Но какое это имеет отношение к судьбе Кеннета?
— Никакого. Я просто спросила. Я не думала о Кеннете.
Он уставился на нее с ошарашенным видом. Неужели его речь была так холодна и неубедительна, что она так спокойно заявляет, что не думает о Кеннете?
— Вы будете думать о нем, Синтия! — взмолился он. — Вы будете думать о том, что я вам говорил, и проявив к нему доброе участие, вы превратите его в мужчину, которым потом будете гордиться. Будьте с ним искренни, дитя, и если впоследствии вы поймете, что все-таки не в состоянии полюбить его, то скажете ему об этом. Но скажете это искренне по доброму, а не так, как вы разговариваете с ним сейчас.
Некоторое время она молчала, ее чувства были близки к негодованию. Затем сказала:
— Я бы хотела, сэр Криспин, чтобы вы послушали, как он отзывается о вас.
— Он говорит обо мне не в лучших красках, это несомненно. Но у него есть на то веские основания.
— И все же вы спасти ему жизнь.
Эти слова пробудили Криспина из задумчивого состояния к реальности. Он перебрал в памяти обстоятельства спасения Кеннета и ту цену, которую мальчик должен заплатить за эту услугу, и внезапно он осознал, что защищая Кеннета перед Синтией, он только понапрасну тратит дыхание, ибо его будущие деяния навсегда закроют ему путь к сердцу Синтии. Нелепость положения сильно ударила его самолюбие, и он резко поднялся.
— Позже у него будет мало причин благодарить меня, — пробормотал он. — Пойдемте, мисс Синтия, становится темно.
Она механически подчинилась, и они молча направились назад к замку, изредка обмениваясь парой слов, не имеющих особого значения.
Но его доводы в пользу Кеннета не пропали даром. Не совсем понимая, какие силы движут ею, Синтия решила помириться с юношей. Ею овладела меланхолия. Криспин не видит, что скрывается в ее сердце, а она никогда не расскажет ему об этом. Жизнь потеряла для нее свои свежие краски и значимость, а раз так, не все ли равно, что ждет ее впереди?
Поэтому на следующее утро, когда ее отец вернулся к разговору о Кеннете, она терпеливо слушала его, не проявляя прежней агрессивности. С тем же безразличием она встретила униженные просьбы Кеннета простить его, с тем же безразличием позволила поцеловать себе руку, возродив в мальчике надежду на реабилитацию.
Но на душе у мисс Синтии было грустно, а щеки ее утратили былой румянец. Она стала задумчивой, часто вздыхала, и под конец ей стало казаться — как это бывало со многими девушками — что ей суждено всю жизнь провести в бесплодных воздыханиях по человеку, который даже не думает о ней.
Со своей стороны, все эти дни Кеннет мучительно размышлял над тем, как поднять себя в глазах своей возлюбленной. Но его попытки были столь тугодумны и неверны, что он вскоре перестарался в своем усердии, пренебрежительно отозвавшись о Криспине в присутствии Синтии.
Ее глаза широко раскрылись, и если бы он был понаблюдательнее, то поспешил бы перевести разговор в другое русло. Но ревность лишила его последних скудных остатков разума, которыми его наградила природа. И он продолжал говорить о Криспине, не заботясь о форме выражений. Однако вскоре она прервала поток его красноречия.
— Кеннет, разве я не говорила вам, что лучший способ стать джентльменом — это не оскорблять имя того, кто спас вам жизнь? Что джентльмен должен презирать себя за такой поступок?
Как и раньше, он начал возражать, что его слова не содержали ничего обидного для сэра Криспина. Он был готов разрыдаться как школьник, каковым он и оставался в душе.
— А что касается моей благодарности за оказанную им услугу, — произнес он, ударяя кулаком по дубовому столу, — то эта благодарность должна быть оплачена, и с процентами, ибо я могу заплатить за нее своей жизнью.
— Я не понимаю, о каких процентах вы говорите, если вы должны рисковать тем, чем обязаны своему спасителю — жизнью, — ответила она с холодным презрением, едва не заставив его разрыдаться. Но если ему не хватило силы воли, чтобы сдержать слезы, у него хватило, по крайней мере, стыдливости, чтобы повернуться спиной и не показывать их девушке. — Но скажите мне, сэр, — спросила она с растущим любопытством, — как все это произошл