СЕТЕПЕРЕДАЧА/НОВОСТИ: Анфорд должен пройти обследование.
(изображение: Анфорд на предвыборном митинге, машет и улыбается)
ГОЛОС: Президенту Рексу Анфорду назначено медицинское обследование, хотя Белый дом по-прежнему отказывается объяснить, чем болен президент, они отрицают, что глава государства вообще чем-то болен. Слухи приписывают политический курс Анфорда и его редкое появление на публике болезнью президента, связанной с опухолью в мозгу либо с дегенеративным мускульным расстройством. Все это ведет к обеспокоенности населения и возникновению сплетен. Белый дом объявил, что медицинское обследование представляет собой обычный контроль состояния здоровья президента, а врачи Военно-морского госпиталя в Бетезде, как обычно, не распространяются о результатах осмотра.
На ее настенном экране громоздился шестиметровый коллаж из файлов. Гостиная была завалена остатками обеда и ужина, пустыми упаковками и бумажками с записями. В маленьких квартирах мусор накапливается быстро. Каллиопа оценила размеры беспорядка и решила, что ей лучше делать в этот вечер.
«Мне нужно уйти отсюда хотя бы на время».
И дело было не в том, что она занималась очень важным делом, — сознание того, что начинаются выходные, поселилось в ее голове больше часа назад, как скучный и ленивый родственник, от одного присутствия которого все устают. К тому же в последнее время Каллиопа уделяла очень мало внимания личной жизни.
Она вспомнила угрюмую официантку в Вонди Бейби, и ей вдруг захотелось кофе с пирогом. Или просто кофе. Или посидеть в кафе у кромки голографического океана и пофлиртовать с Маленькой Мисс Тату. Она посмотрела на экран, и все печатные слова на нем вдруг показались ей непонятными, как сверхсекретный военный код. Каллиопа щелкнула пальцами, закрывая его. Она засмотрелась на величественный изгиб Сиднейского моста за окном — арку из огней, графическое изображение фуги Баха. Иногда созерцание этого зрелища могло заменить ей общение с реальным миром, но не сегодня. Она обязательно должна выйти из дома. Нельзя работать без перерыва.
|
|
Лифт спускался невероятно медленно. Спуск с 41-го этажа в гараж, казалось, длился несколько месяцев. Когда она добралась до низа и вышла из лифта, до нее донеслись взрывы смеха и невнятные голоса людей. Группа бездомных выбрала площадку перед воротами местом для своей вечеринки. Если Каллиопа попробует вывести машину, они ворвутся внутрь. К большому ее сожалению, ситуация не была необычной, поскольку дом находился в бедном районе. Друзья Скоурос не раз говорили ей, что, кроме красивого вида, ничего хорошего в ее квартире не было. Зарплата полицейского детектива не была большой, и если при этом детектив желает любоваться мостом и гаванью, то либо он довольствуется проживанием в сомнительном районе, либо квартиркой настолько маленькой, что с кошкой не разойдешься (однако Каллиопа не хотела заводить кошку в любом случае). Поскольку Скоурос каждый месяц отправляла денежный перевод своей овдовевшей матери, ее квартира была и в плохом районе, и очень маленькой.
Пришлось долго выводить машину с невероятно узкой парковки, а когда ей это удалось, она вспомнила, что кошелек и записная книжка остались дома. Оставить машину в гараже было невозможно — она заблокирует выезд для остальных, но и бросить на улице было нельзя без присмотра из-за тех людей, что устроили свой импровизированный Фестиваль Бездомных у дома. Каллиопа выругалась — ее старомодный папочка задрожал бы и побледнел, услышь он сейчас речи дочери. Она старательно загнала машину обратно на стоянку и поплелась к лифту, приподнятое настроение, что побудило ее выйти, было испорчено.
|
|
И бумажник, и записная книжка лежали на полочке у двери. Она уже собралась их взять, как увидела мигающий свет на настенном экране — срочный вызов. Первым позывом было, проигнорировать сигнал и уйти, но детектив вспомнила, что мама болела, и соседка обещала зайти к ней днем проведать.
Конечно, она бы давно позвонила, случись что-нибудь серьезное…
Каллиопа выругалась и вошла в комнату, чтобы открыть сообщение. Это была всего лишь ее приятельница Фенелла, которая хотела пригласить подругу на вечеринку на следующей неделе. Каллиопа остановила сообщение на середине, все и так было ясно. Она пожалела, что дала Фенелле свой особый код в минуту слабости год назад. Тогда приятельница хотела познакомить ее со своим другом из провинции. Фенелла была дочерью политика и любила быть в центре внимания, хотя на самом деле она управляла салоном дрянного искусства: любое приглашение для нее было «событием», хотя Каллиопа давно знала, что это «событие» будет простой вечеринкой с фотографами, где никто никого не знает. Каллиопа направилась к двери.
Доехав до двадцатого этажа, она вспомнила, что оставила ключи от машины на той полочке, где раньше лежали бумажник и записная книжка.
|
|
К тому времени как она поднялась в квартиру, у нее пропало всякое желание уходить. Наверное, это проделки невидимого (но явно вездесущего и всемогущественного) Бога Работы. Она сердито осмотрела свою комнату, главную виновницу неудавшегося пятничного вечера, вытряхнула из банки ягодную смесь, положила сверху ложку мороженого и с обреченным видом вывела на экран файлы по делу Мерапануи.
Если бы вся информация на Джона Вулгару была перепечатана, получилось бы не больше пятидесяти страниц — невероятно мало, учитывая, что большую часть жизни тот провел в казенных заведениях. Больше половины материалов она получила из записей доктора Даннея, но подавляющая их часть не представляла интереса для Каллиопы, почти одни данные и сухие комментарии к различным поведенческим тестам.
Из других источников удалось добыть лишь несколько страниц, включая листок с записью о смерти, обнаруженный где-то на задворках полицейской системы и приколотый к нескольким листам судебных файлов (Джон Вулгару был сбит машиной при переходе улицы в районе Редферн, вследствие чего дело было закрыто). Материалов было крайне маю, создавалось впечатление, что кто-то грубо, но тщательно воспользовался правительственной информационной системой, чтобы убрать все записи о существовании Джона, и преуспел в этом.
Ее внимание привлекло свидетельство о смерти, хотя дата несчастного случая не внушала оптимизма — если все было правильно, Джон Вулгару умер за полгода до убийства Мерапануи, что являлось твердым алиби, — но было там что-то, что беспокоило Каллиопу, как зуб с открытым нервом. Она много раз пересмотрела все документы, уже начались вечерние новости, а найти ничего не удавалось. Детектив отключила новости, решив посмотреть их позже. Когда она еще раз читала извещение о смерти, где упоминалось, что у Вулгару нет живых родственников, ей вдруг пришла в голову новая мысль. И она боялась ее вспугнуть.
Каллиопа терпеть не могла слово «интуиция», по ее мнению, люди так называли работу детектива, которого недолюбливали коллеги, особенно если это женщина-полицейский. Что же, черт возьми, значит эта интуиция? Догадка, скорее всего, и на удивление многое в работе полицейского было связано как раз с догадками. Сначала нужно собрать факты, но соединить их вместе могла только способность видеть еле заметный, но узнаваемый мотив. У всех хороших работников правоохранительных органов постепенно развивается эта способность.
Однако Каллиопа не могла не признать, что она зачастую опережала других, неожиданно цепляясь за что-то настолько неощутимое, что сама не могла объяснить коллеге Стэну. Это была одна из причин, почему в работе для нее, в отличие от Стэна, было необходимо потрогать вещи, понюхать их, если удавалось. Сейчас был как раз такой случай.
Она снова вывела на экран фотографии подозреваемого — всего три, каждая в отдельности совершенно бесполезная. На снимке, сделанном органами по делам малолетних, был снят мальчик, в нем явно наличествовала кровь аборигенов, что видно по темному цвету кожи и мелко вьющимся волосам, но скулы были неожиданно высокие, а глаза с явно азиатским разрезом смотрели настороженно. И это все, что можно было увидеть. Ей приходилось видеть немало детей, подвергавшихся насилию, они все были закрыты, непробиваемы, как стена. Ребенок, у которого много тайн.
Его единственная фотография, сделанная при его возвращении в систему исправительных заведений, но уже подростком, была не лучше. Фотоаппарат был, по-видимому, испорчен, но этого не заметили. Фокус был сбит, и лицо получилось расплывчатым — снимок напоминал первые эксперименты на заре фотографии. Только зная наверняка (на обороте фотографии был проставлен регистрационный номер), можно было признать в этом размытом изображении того мальчика с каменным лицом с ранних фотографий. Ни один свидетель не смог бы его узнать — сходство ограничивалось цветом кожи и грубой формой головы и ушей.
Последняя фотография попала к Скоурос из личных файлов доктора Юпитера Даннея, но и здесь судьба распорядилась скрыть истинное лицо Джона Вулгару. Снимок делался через плечо девушки с темными волосами — Каллиопа не могла отделаться от мысли, что это могла быть Поли Мерапануи, но Даней не помнил, а записи об этом умалчивали. Объект, видимо, повернулся как раз в момент съемки. Вместо лица было расплывчатое пятно, можно было разглядеть только блеск злобного глаза и клок темных волос. Фотография была неопределенна, как сон, но удалось схватить демоническую суть облика объекта.
«Одержимый дьяволом, — так сказала жена священника. — Человек, одержимый дьяволом».
Несмотря на мелодраматичность такой мысли, Каллиопа содрогнулась, ей даже показалось, что она в квартире не одна. Детектив нажала на кнопку, автоматически закрывающую шторы, надо сказать, при этом она сердилась на себя за то, что хочет отгородиться от мира.
Каллиопа снова вернулась к детской фотографии, к мальчику с лицом, напоминающим заколоченный дом. Маленький Джонни, Джонни Дарк.
Впечатление было очевидно, но ей нужно было докопаться, откуда оно возникло, или, что важнее, понять, что это ощущение доказывало, даже если признать его верным. В отчете отдела по делам несовершеннолетних указано со слов матери Джона Вулгару, что «его отцом является филиппинский моряк с криминальным прошлым» — это должно значить «пират». Каллиопа хорошо знала одного такого человека-хищника, который подстерегал лодки и небольшие суда в Коралловом море, крал груз, иногда похищал команду, если риск того стоил, и продавал людей в Керне, расстреливал из пулемета команду и пассажиров, чтобы не оставалось свидетелей. Каллиопа работала офицером полиции достаточно давно, чтобы знать, что такое «моряк с криминальным прошлым», к тому же она встречала глаза такой же формы, как у Джонни: конечно, его отец был азиатом.
Значит, фамилия Джонни, говорящая о его принадлежности к аборигенам, была не от отца. Настоящая фамилия его мамы Эмми, по свидетельству нескольких сохранившихся отчетов социальных работников, была Минийбуру, хотя ее больше знали под вымышленными именами, которые звучали как английские, чаще всего она называла себя Эмми Уордсворт. Так откуда же взялось «Вулгару»? Возможно, от одного из мужчин, которых было много в ее жизни, в качестве попытки узаконить ребенка, дав ему имя отчима. Но насколько можно было судить по отчетам, в ее кратковременных бурных связях не было ни одного аборигена. У Каллиопы появилось сильное подозрение, что имя появилось как-то иначе.
Интересно, откуда? Почему мать-туземка дала своему сыну имя чудовища из сказок своего народа?
Каллиопа как раз размышляла над этим и почувствовала уверенность, которую даже самые недоверчивые назвали бы интуицией, а она не стала бы спорить. Она вспомнила о другом серьезном предчувствии, связанном с извещением о смерти. Ее будто окатили холодной водой, и она забыла об имени Джонни.
Сделанное открытие полностью поглотило Каллиопу, поэтому она лишь слегка удивилась тому, что ее партнер в изображении на экране выглядел лет на двадцать моложе своих лет, словно прошел через какую-то омолаживающую машину. Она только тогда поняла, в чем дело, когда заметила юношеские прыщи на лице собеседника. Каллиопа попыталась вспомнить имя старшего племянника Стэна и наконец вспомнила.
— Привет, Кендрик, дядя дома?
— Да, мисс Скоурос. — Он разглядывал что-то у нее над головой и не отвернулся даже тогда, когда закричал:
— Эй, дядя Стэн!
Каллиопа не сразу сообразила, что ее изображение, видимо, располагается в углу его экрана.
— Как твои дела? — спросила она мальчика. — Как учеба?
Он скривился и пожал плечами, явно не желая отрываться от того, что грохотало и вопило на другой части экрана. Можно было бы и закончить общение и не обращать на собеседницу внимание, но он был вежливым мальчиком: оба сидели и ждали появления Стэна Чана. Как только тот пришел, Кендрик моментально испарился, передвинувшись удобнее к своему экрану.
— В чем дело, Скоурос? — На Стэне была одна из его ужасных выходных рубашек, но Каллиопа мужественно воздержалась от комментариев.
— Работаю. А ты, я вижу, нянчишь детей. Странное совпадение для пятничного вечера, Стэн. Хотя бы один из нас должен бы был пойти на свидание.
— Я уже ходил на свидание.
Она подняла бровь.
— Тогда ты рано вернулся. — Стэн отказался развивать эту тему, и она сменила тон. — Да это и не важно. Я кое-что нашла. Я уже хотела сдаться, пойти прогуляться, выпить где-нибудь, но заставила себя еще поработать — ты тоже должен как-нибудь попробовать, Стэн, — кажется, я напала на жилу.
Теперь была очередь Стэна удивляться.
— На жилу? Это из фильма, что ли?
— Да ну тебя. Похоже, мне удалось сдвинуться с места. Черт, действительно, говорю, как в кино. Послушай, я хочу тебе показать. Сейчас выведу на экран.
Когда Стэн читал документ, он смотрел поверх нее, как до этого делал племянник. Хотя напарник Каллиопы скривил губы, изображая полное отсутствие интереса, читал он внимательно.
— Ну и что? — спросил он, закончив чтение. — Это отчет какого-то парня по имени Банчи к надзирающему полицейскому, где он сообщает, что встречал нашего Джонни на улицах Когара. Этому отчету уже много лет, Скоурос. Так в чем же дело?
— Черт бы тебя побрал, Стэн. Ты никогда не читаешь документы. Ты что, не проверял свидетельство о смерти?
Сначала он попытался возразить:
— Мы получили документы только сегодня днем, Скоурос. Когда я уже закончил работу. Неужели я должен оправдываться за то, что не работаю двадцать четыре часа в сутки?
— Извини.
У коллеги за спиной Каллиопа увидела его племянников — младшего и старшего. Они возились на диване и громко смеялись. В пятницу вечером можно заняться и более приятными вещами, чем работа.
— Ты прав, Стэн. Извини. Хочешь, я оставлю это до понедельника?
Он рассмеялся:
— После того как ты оторвала меня от «Ромео Блада: Соглашение о смерти — Кошмар возвращается» на самой середине и из-за тебя я пропустил подробное объяснение отпетого негодяя, как он собирается уничтожить мир? Теперь эти две обезьяны на диване должны будут пересказать мне это. Вот уж нет. Лучше поведай мне что-нибудь стоящее.
— Хорошо. Ладно. Этот парень, Банчи, сообщил своему надзирающему офицеру…
— Откуда это у нас?
— Появилось при проверке разных источников. Тот, у кого был этот отчет, пропустил момент. Банчи утверждает, что разговаривал с Джонни 26 сентября. Они просто беседовали, парень рассказывает, что наш знакомый давил на него, не оказывал должного уважения. Нечто, чем забивают себе голову уличные мальчишки.
— Ну и что? Кажется, я это уже говорил?
— Да, говорил. Ну же, оторвись от Ромео Блада хоть на минуту. Это случилось через две недели после даты на свидетельстве о смерти!
Стэн пожал плечами.
— Я это заметил. Но Банчи не несет ответственности по причине слабоумия, к тому же рапорт писался через год после события. Думаю, что, скорее всего, он перепутал числа.
— Я тоже так подумала сначала, Стэн. — Она не могла сдержать победные нотки в голосе. — Но я проверила, просто чтобы убедиться… и знаешь, что я обнаружила? Возможно, у него в голове такие тараканы, что он не вспомнит, когда видел в последний раз родную мать. Но он сидел в тюрьме и вышел через три дня после даты предполагаемой смерти Джонни Вулгару. Возможны два варианта: либо Банчи все придумал по непонятным причинам и говорил с призраком, либо кто-то подделал свидетельство о смерти. Что касается меня, я не верю, будто он умер раньше, чем Полли Мерапануи. Я считаю — он ее убил, знаешь, что еще я думаю? Я думаю, что ублюдок все еще жив.
Стэн долго молчал. Младший племянник спросил его о чем-то, но Стэн не обратил на него внимания.
— Знаешь что? — наконец спросил он. — Ты должна пообещать мне никогда не выходить из дома, Скоурос. Ты добиваешься лучших результатов, когда сидишь дома, жалеешь себя и капаешь мороженым на свитер.
Она посмотрела вниз и увидела белую каплю, которую не заметила, капля медленно впитывалась в ткань, а Стэн продолжал:
— Ты очень умна, напарница, истинно говорю. Я собираюсь досмотреть Ромео Блада, потому что сейчас как раз начнут все взрывать.
— Больше ничего не скажешь?
— Ну знаешь, я тебя, конечно, люблю, но все равно не собираюсь работать в выходные. А в понедельник мы начнем настоящую охоту на Джонни Дарка. Годится?
Она улыбнулась. Ее это устраивало.
— Ладно.
И только когда связь прервалась, она вспомнила, что не сказала Стэну о своей новой мысли насчет имени.
В солнечные дни, как сегодня, когда вывески магазинов на Спринг-стрит покачивает ветер, а по тротуарам идет нескончаемый поток нарядных людей, Дульси Энвин вспоминала, что она почувствовала, впервые приехав в Нью-Йорк.
Ее мать, которая и не подозревала о том, что дочь перестала быть наивной девочкой, будучи еще студенткой в Стивенском институте и занималась хакерством (сначала утащила тесты, потом стала жульничать с кредитной карточкой, что позволяло ей одеваться намного лучше сокурсниц), никак не могла понять, почему Дульси уехала из относительно безопасного Эдисона в Нью-Джерси и переехала в такое опасное и грязное место, как Манхэттен. Сама Руби Энвин считала, что устроила себе увлекательную жизнь в пригороде. Ее друзьями были музыканты, художники, доктора философии; ее любовники становились мужьями или оставались любовниками, включая одну-две женщины просто для эпатажа. Она не могла понять, почему ее единственный ребенок этого не хочет. Руби приходила в голову мысль, что вседозволенность может привести к бунту, она опасалась, что дочь превратится в религиозную фанатичку или в пустоголовую республиканку, интересующуюся только материальными благами. На самом деле она знала о профессии дочери только то, что она работает с информационными технологиями и много путешествует, что окончательно убедило Руби в республиканских пристрастиях собственного ребенка. Но ей и в голову не приходило, что девочка, выросшая в доме, где учителя принимали наркотики в спальне на вечеринках ее матери, захочет пойти гораздо дальше в поисках индивидуальности.
Родись Дульси раньше, она стала бы политической экстремисткой, изготавливала бы бомбы, стремилась бы пожертвовать своей жизнью, а заодно и жизнями тех, кто случайно окажется рядом, протестуя против Системы. Но когда Дульси узнала, кто же является истинными тайными правителями мира, она не стала бунтовать против них, она пошла работать на них.
Как-то раз мать сказала со свойственной ей чрезмерной веселостью:
— Дульси, дорогая, я знаю, что ты очень занята, но почему бы тебе не приехать на недельку погостить? Ты можешь поработать здесь. У меня есть система, я не живу в каменном веке.
Дульси не могла сказать ей правду. Вместо этого она попыталась отделаться заявлениями, что у нее не та ширина полосы, что деловые звонки из разных частей света могут раздаваться в любое время, что все ее справочные материалы находятся дома, а кроме того, нужен определенный уровень безопасности: ее система была почти живой, снабжена кучей антивирусов и крошечным устройством, которое позволяло ей учиться и меняться. На самом деле, если бы она захотела, она могла бы получить достаточно быстрое соединение из дома матери со своей собственной системой. Причина того, что она не оставалась в доме Руби больше чем на несколько часов, хотя уже восемь лет жила по соседству с ней, была в том, что она не хотела. Рядом с матерью Дульсинея Энвин чувствовала себя маленькой девочкой. А она слишком долго добивалась доверия преступников, чтобы ей нравилось такое чувство.
Ее внимание привлек один экспонат в галерее, она стояла, щурясь от солнечного света, и думала, стоило ли пользоваться кремом от загара, когда раздался гудок вызова.
Экспонат представлял собой игрушку-строителя, такую можно купить в любом магазине сувениров или даже на углу улицы — автор установил автоматики в сложной решетке из стеклянных трубочек. Но главное — он дал им строительные материалы, слишком крупные для имеющегося пространства, и тем самым ввел в замешательство несчастные автоматы.
«Это что, видение современной жизни?» — подумала она.
Снова раздался вызов, но тон был другим — приоритетный звонок. Сердце забилось чуть быстрее. Она знала, кто это должен быть.
Он не включил изображение, но его голос, даже немного искаженный, нельзя было не узнать.
— Мне нужно поговорить с тобой.
Она постаралась успокоиться. Почему он так на нее действовал? Что-то на уровне феромонов, если феромоны могут путешествовать через спутник из Колумбии в Нью-Йорк, что-то подсознательное, ощущение, что ее выслеживает заинтересованный самец, хотя самого его не видно. В любом случае, Дульси этого не понимала, и это ей не нравилось.
— Я сейчас не дома, — она не хотела думать, что он может видеть ее на том конце. — Я говорю с переносной панели.
— Я знаю. Иди домой. Мне нужно с тобой поговорить.
Голос был невыразительным, и Дульси рассердилась на командный тон — один из ее отчимов как-то попытался говорить с ней «родительским» голосом и заработал за это вечное презрение. Но на этот раз реакция была более примирительная, все-таки он был ее работодателем. Дред привык общаться с мужчинами, глупыми мужчинами, или мужчинами, которым нужно приказывать, насколько она знала. А не было ли в его голосе признаков беспокойства, чего-то, что он хотел скрыть? Не по этой ли причине он не включил изображение?
— Возможно, ты сэкономил мне кучу денег, — сказала она, стараясь говорить беззаботно.
Маленькие строители пытались протащить стальную булавку через изгиб внутри стеклянной трубочки, что совершенно невозможно было сделать, но они не сдавались. Она подумала, что, если придет на следующий день, они все так же будут пытаться протащить булавку через изгиб трубочки, и по-прежнему без результата.
— Я как раз собиралась походить по магазинам.
— Я перезвоню через тридцать минут, — ответил он и отключился.
Дактилоскопический автомат у входа в дом был еще медлительнее, чем тот, что стоял у ее собственной двери. Он был на удивление старым и выглядел жалко в плохую погоду, когда нужно было снимать перчатку, чтобы им воспользоваться.
Она как раз втаскивала сумки в дверь, когда кто-то поздоровался с ней. Это оказался парнишка, который жил несколькими этажами ниже Чарли, он махал ей из закрывающегося лифта.
«Вот ублюдок. Даже не подумал, что мне тоже нужен лифт».
Каждый раз, размышляя о жизни, которую она себе выбрала, — спешила домой в пятницу вечером, но не затем, чтобы переодеться и пойти куда-нибудь, а затем, чтобы поговорить по телефону с международным террористом, — Дульси думала, как бы рада была мама, если бы она связалась с кем-то вроде этого весельчака из лифта, и она переставала сомневаться. Этот тип мужчин был ей прекрасно знаком. Он большой сторонник личной свободы, когда это касалось его желаний — тут он заливался бы соловьем, вспоминая все известные избитые выражения, — но совсем другое дело, если у кого-то из соседей шумная вечеринка, а ему хочется поработать, или ей бы захотелось пойти куда-нибудь без него.
Дульси ждала лифт, переполняясь ненавистью к человеку, с которым даже ни разу не говорила.
Но дело в том, подумала она, выходя из лифта, какого еще мужчину может она встретить? Она слишком много работает, даже в дороге, а когда возвращается домой, у нее нет сил куда-то пойти. И это весь ее выбор — преступники или соседи?
Как можно заводить отношения даже с таким человеком, как Дред, по крайней мере, интересным? Это просто глупо. Даже если бы у нее было влечение и ее собственные странные чувства встретили бы взаимность, какое может у них быть будущее?
Хотя было бы неплохо попробовать.
Она ждала, пока дверь ее распознает, и раздумывала, не слишком ли далеко она зашла, чтобы иметь возможность вернуться и стать нормальным человеком. Только ли это погоня за острыми ощущениями? Конечно, она могла получить их иначе — прыжки с парашютом, пробежки перед близко идущим транспортом, что-нибудь еще. Когда она только начинала, все казалось таким замечательным. Но так всегда бывает с людьми, когда они напрашиваются на неприятности. Дульси не была глупой, она это знала. А стоила ли игра свеч?
Все дело в снах, решила она, когда дверь начала нехотя открываться. Плохих снах. В них не было ничего таинственного. Дульсинее снился ее маленький коккер-спаниель Нижинский — имя выбрала мать, а Дульси звала его Джинки, — малыша сбила машина, когда Дульси было десять, он очень мучался. Во сне она не знала, как и почему (она не видела машины, на собачей морде не было крови), как было на самом деле, но она знала, что должна помочь Джинки.
— Прекрати его страдания, — сказала тогда мама.
Но во сне не было приемной ветеринара, не было запаха спирта и собачей шерсти. Во сне у нее было ружье, когда она приставляла дуло к собачьей голове, он закатывал глаза и отшатывался от металла, касающегося морды.
Гадальные машины с Парк Авеню сразу сообщили Дульси, что этот сон означает. Ей снился вовсе не Джинки, а колумбийская механическая обезьяна по имени Селестино. Она была довольна тем, как легко справилась с проблемой — легко и просто, как прибить паука свернутой газетой, — и возгордилась, как мало ее это взволновало. Но ночь за ночью она видела маленькое тельце Джинки, дрожащее от страха. Ночь за ночью она просыпалась вся в поту, дрожащим голосом требуя, чтобы зажегся свет.
«Так бывает, Энвин, — говорила она себе. — Ты думала, что отделаешься легко, но не получилось. В мире каждый день умирают невинные дети, умирают от голода, насилия, побоев, ты же не теряешь от этого сон. Зачем переживать за низшее существо, такое как Селестино? Из-за него подвергались риску все остальные участники операции. Ты была солдатом, а он фактором риска. Ты выполнила свою работу».
Возможно, так оно и было — она уже не была полностью уверена, — но случались моменты, особенно в два часа ночи, когда работа в нормальной компании, замужество с обычным человеком, для которого пределом грубого поведения был секс на кушетке в гостиной вместо спальни, казались ей весьма привлекательными.
Дульси сложила пакеты, Джонс мурлыкал, крутясь у нее под ногами, и приготовила себе выпивку. Она злилась на себя за слабость и за то, что заспешила домой по приказу Дреда. Она только закончила добавлять содовую в виски, когда спокойный голос объявил, что поступил вызов.
— Я буду краток, — сказал он, как только Дульсинея включила связь. Чем бы он ни занимался в последнее время, в Сети ли или в Картахене, если с ним соглашались, он просто светится от счастья, как сытая пантера. — Сначала скажи мне кое-что по твоему отчету.
— По виртуальному объекту — зажигалке? — Она глотнула виски, пытаясь собраться с мыслями. Нужно было сразу вывести на экран свои записи, как только вошла в комнату, но детская строптивость заставила ее сначала заняться виски. — Как я уже говорила, трудно что-то сказать, не имея объекта и его матрицы для испытаний. Это очень хорошая симуляция старомодной зажигалки…
Он жестом остановил ее, но улыбка не исчезла. Она удивилась, откуда он брал силы, — насколько Дульси знала из их общего счета, которым она последнее время не пользовалась, поскольку Дред сам постоянно выходил в Сеть, он проводил там по шестнадцать часов в день, а то и больше. Он должен уставать.
— Да, я знаю, что тебе трудно, — ответил он. — Не трать мое время на очевидные вещи — у меня есть твой отчет. Просто объясни, что значит «нельзя реконструировать, не сломав защиту».
— Это значит, что я не могу сделать инженерный анализ по копии, которую я изготовила.
— Ты сделала копию? — Ее охватила знакомая дрожь, которая уже не доставляла удовольствия.
— Послушай, эта твоя штуковина опасна во многих отношениях. Это живой объект. Я не могу просто давить на кнопки и смотреть, что получится, особенно если ты не хочешь, чтобы кто-то узнал, что она у тебя.
— Продолжай.
— Поэтому мне пришлось скопировать ее на мою систему, где у меня есть инструменты. Это было не просто. Мне пришлось взломать пять уровней кодирования, чтобы скопировать функции нижних уровней. Но есть еще уровни, которые не поддаются, я даже не могу получить к ним доступ. Мне нужно проделать огромную работу, чтобы добраться до них.
— Объясни.
Его тон стал мягче. Ей это понравилось. Он в ней нуждался. Не зря ее услуги дорого стоили, и она хотела, чтобы он об этом помнил.
— По сути это эффектор, он посылает позиционную информацию и распознает ответ, посылаемый матрицей. Это что касается функций низких уровней, таких как перемещение пользователя внутри Сети. Основных функций. Вообще, строго говоря, я думаю, ее можно назвать в-эффектор, поскольку она работает в виртуальном пространстве. Она не показывает местонахождение пользователя в реальном мире, только местонахождение в Сети. Так? — Она тут же продолжила, увидев, что Дред кивнул: — Но эта система отнюдь не простая и не является доступом даже к простейшим функциям. Видишь ли, мы обнаружили, что большая часть Сети снабжена защитой, чтобы пользователи, которые не являются владельцами, не могли делать все, что им вздумается. Поэтому даже позиционная информация, поступающая с матрицы, защищена. Как это делается в реальном мире с полигонами для секретных испытаний, когда вы не можете даже купить карту, чтобы нельзя было вычислить по карте, что показано на ней, а что нет. Чтобы получить подобную информацию, я должна прикинуться человеком, которому можно получать эту информацию, а я думаю, что это только люди из Грааля. У них есть либо какой-то пароль, либо что-то еще, и мне нужно научиться этому. К тому же ты хочешь, чтобы я перепутала протоколы и они думали бы, что прибор выключен, когда он включен…
— Ты хочешь сказать, что тебе нужно еще поработать. — Он задумался, будто прикидывал что-то. — Тебе нужно время.
— Да. — Она надеялась, он не подумал, будто она обманывает. — Мне удалось разрушить телеметрию, это значит, что, если кто-то попытается отключить прибор, система не сможет его обнаружить. Я отправила тебе инструкции, как это сделать. Но, сделав это, ты не сможешь им пользоваться, пока мы не включим его обратно. Если телеметрия будет неверной, все остальные функции будут работать плохо. Практически, как только ты поменяешь установочные параметры, ты получишь бесполезный эффектор.
Дред кивнул.
— Понятно.
— Кому бы ни принадлежал этот прибор — он идиот, — продолжила Дульси, довольная, что вернула его доверие. — Или же они долго не могут обнаружить, что прибор пропал. Они бы давно нашли прибор, если бы постарались. Это опасный в-эффектор, и он ждет в Сети, чтобы его нашли.
— Тогда я сделаю, как ты говоришь, — сменю телеметрию. Я еще подумаю. — Он склонил голову, будто прислушиваясь к тихой музыке. Дред снова улыбался, но более естественно на этот раз, не так натянуто и откровенно. — Мне нужно обсудить с тобой еще несколько серьезных вопросов, Дульси. Я закрываю офис в Картахене. «Небесный Бог» официально закрыт, у Старика есть другая работа для меня.
Она продолжала кивать, но тут до нее дошло. Она испытала одновременно облегчение и боль утраты оттого, что этот человек уйдет из ее жизни. Она открыла рот, но не могла придумать, что сказать.
— Это… хорошо, поздравляю. Нелегкая была работенка. Я закончу мою работу над в-эффектором и отошлю…
Одна бровь у него пошла вверх.
— Я не сказал, что мой проект закончен. Я только сказал, что закрывается офис в Картахене. Нет, еще много недоделанной работы. — Он улыбнулся. На этот раз улыбка была широкой. — Я хочу, чтобы ты приехала в Сидней.
— Сидней? Австралия? — Она была готова себя убить за такую глупость, но Дред не стал тратить силы на очевидные вещи, он ждал ее ответа на вопрос — а вопрос был совсем не таким простым, как казался. — Я хотела спросить, что мне нужно будет делать. Ты… Я не пользовалась симом уже очень давно.
— Мне нужна твоя помощь, — объяснил он, — и не только с этим прибором. Я начал очень сложный проект. Я хочу, чтобы ты… последила за тем, что происходит. — Он рассмеялся. — А я смогу следить за тобой.
Она вздрогнула, хотя в его голосе не было угрозы, как раньше, когда он предупреждал ее держать язык за зубами. И тут ей пришла в голову мысль, удивительная, пугающая, но при этом захватывающая.
«Может быть… Может быть, он хочет проводить со мной время? Свое личное время».
Чтобы скрыть смущение, Дульси сделала большой глоток виски с содовой. Возможно ли это? А если возможно, то не будет ли поездка большой глупостью с ее стороны?
— Мне надо подумать об этом.
— Не думай слишком долго, — предупредил он. — Поезд уже трогается. — Ей показалось, что в его голосе поубавилось веселости, возможно он устал. — Тебе будут платить по тем же расценкам.
— Нет-нет. Я не это… Я хотела сказать, что непросто подхватиться и… — Она закусила губу. Жалкий лепет. Спокойно, Энвин, спокойно. — Мне нужно позаботиться о приготовлениях.
— Позвони завтра. — Он помолчал. — Я работал над этой зажигалкой с другим специалистом, но мне хотелось, чтобы вместо нее была ты. — На этот раз его улыбка была необычной, почти смущенной. — Желаю повеселиться в выходные.
Изображение исчезло с экрана.
Дульси залпом проглотила остаток виски. Когда Джонс запрыгнул ей на колени, она принялась машинально чесать его за ухом, но если бы это был не ее кот, она вряд ли бы заметила. За окном солнце уже село, каменные и чугунные ущелья Сохо погрузились в темноту, по городу начали зажигаться огни.
Ольга Пирофски за последние несколько дней почти перестала воспринимать действительность. Одна часть ее считала, что цель достигнута, жизнь будет состоять теперь из чередований работы и домашних хлопот, но другая ее часть видела, что со стороны все это похоже на безумие. Но ведь никто со стороны не мог чувствовать того, что чувствовала она, не испытывал того, что испытала она. Не было это сумасшествием или было, что вполне вероятно, важно, что она поняла сейчас всю привлекательность сумасшествия, чего не было даже в австрийской лечебнице.
Голоса, спорящие внутри нее, едва ли вырывались наружу. Она начала готовиться, рассылать почту, извещая соответствующих чиновников, она постоянно была настороже, как человек, которого побили. Она заплакала только раз, когда забирали Мишу.
Они были бездетной парой, оба менеджеры среднего звена, совсем молодые по сравнению с Ольгой, но уже сейчас было видно, какими они будут в ее возрасте. Она выбрала их из трех или четырех предложений, потому что у мужчины в голосе чувствовалась доброта, и это напомнило ей покойного Александра.
После того как она сообщила им, что уезжает, им хватило такта не задавать лишних вопросов. Хотя Миша вел себя очень настороженно, им, похоже, очень понравился маленький песик.
— Он просто зунни, — женщина произнесла слово, которого Ольга не знала, но которое означало «забавный». — Посмотри, какие ушки! У него будет очень хороший дом.