В ту ночь в ярком лунном свете мне снова явился Хуан де Малага. Я указала на него Педро, но он не мог видеть Хуана и решил, что я брежу. Мой муж выглядел очень плохо, лохмотья его одежды были все в запекшейся крови и звездной пыли, а на лице застыло выражение отчаяния, как будто бы и его несчастные кости тоже страдали от жажды.
На следующий день, когда мы уже думали, что нам нет спасения, странная ящерица пробежала у моих ног. Уже много дней мы не видели никаких форм жизни, кроме нашей собственной, тут не было даже чертополоха, который в другой части пустыни рос в изобилии. Может быть, это проскользнула саламандра — ящерица, живущая в огне. Я решила, что, каким бы дьявольским ни был этот гад, время от времени и ему нужен глоток воды. «Настал наш черед, душенька моя», — тогда сказала я Деве Заступнице. Я достала веточку, которую везла в своем багаже, и принялась молиться. Было около полудня, и все люди и животные, мучимые жаждой, отдыхали. Я позвала Каталину, и мы вместе медленно пошли по песку, закрываясь от солнца зонтиком: я — молясь Деве Марии, а она — шепча заклинания на кечуа. Так мы бродили довольно долго, может быть, целый час, делая круги все шире, охватывая все большую площадь. Дон Бенито решил, что я от жажды тронулась рассудком, и, так как сам он совсем обессилел, попросил Родриго де Кирогу, человека более молодого и сильного, пойти и вернуть меня.
— Ради бога, сеньора! — взмолился молодой офицер, собрав скудные остатки голоса. — Идите отдохните. Мы натянем тент, и вы посидите в тени…
— Капитан, идите и скажите дону Бенито, чтобы он прислал мне сюда людей с кирками и лопатами, — прервала я его.
— С кирками и лопатами? — повторил Кирога в крайнем изумлении.
— И скажите ему, пожалуйста, что мне нужны еще кувшины и несколько вооруженных солдат.
Родриго де Кирога вернулся в дону Бенито с известием, что я куда более плоха, чем они думали, но Вальдивия, услышав его слова, обрадовался и приказал главе отряда предоставить мне то, что я просила. Скоро шесть индейцев явились и начали рыть яму. Индейцы переносят жажду хуже, чем мы, поэтому они едва шевелили лопатами и кирками, но земля там была мягкая, и им удалось выкопать яму в полтора аршина глубиной. На дне ее песок был темный. Вдруг один из индейцев испустил хриплый крик, и мы увидели, что в углублении начала собираться вода: сначала появилась легкая испарина, как будто земля потела, но через две или три минуты набралась уже небольшая лужица. Педро, который не отходил от меня ни на шаг, приказал, чтобы солдаты защищали эту ямку ценой своей жизни, боясь, и не без основания, свирепого нападения тысячи обезумевших людей, готовых умереть за каплю воды. Я заверила его, что воды хватит на всех, если только мы будем соблюдать порядок.
Так и случилось. Дон Бенито провел остаток дня, раздавая по чашке воды на душу, а потом Родриго де Кирога с несколькими солдатами всю ночь поили животных и наполняли бочки и мехи индейцев. Вода била ключом; она была мутная и имела металлический привкус, но нам она казалась такой же свежей, как в фонтанах Севильи. Люди решили, что произошло чудо, и назвали этот ключ Источником Девы, в честь Девы Заступницы. Мы поставили лагерь и оставались в том месте три дня, утоляя жажду, а когда снова отправились в путь, по раскаленной поверхности пустыни все еще тек тоненький ручеек.
— Это не Богородица явила нам чудо, а ты, Инес, — сказал мне Педро. Он был очень впечатлен. — Благодаря тебе мы выберемся из этого ада живыми и невредимыми.
— Педро, я могу найти воду только там, где она есть. Я не могу заставить ее появиться. Не знаю, найдутся ли источники впереди, но в любом случае они вряд ли будут такими обильными.
Вальдивия приказал, чтобы я ехала впереди на расстоянии половины дневного перехода и прощупывала почву в поисках воды. Меня сопровождал отряд солдат, сорок янакон и двадцать лам, груженных кувшинами. Остальные шли за мной группами, с разницей в несколько часов, чтобы не было давки у колодца, если мы найдем еще воду. Дон Бенито назначил главой сопровождавшего меня отряда Родриго де Кирогу: этот молодой капитан очень быстро заслужил его полное доверие. Кроме того, он обладал самым острым зрением; его большие карие глаза видели даже то, чего не существовало. Если бы на горизонте пустыни появилась какая-нибудь опасность, он бы заметил ее первым. Но никаких опасностей не было.
Я нашла еще несколько источников воды. Все они были не такие обильные, как первый, но их хватало, чтобы пережить переход через Мертвую пустошь. И в один прекрасный день цвет почвы снова изменился и над нами стали пролетать птицы.
К концу перехода через пустыню с момента отправления из Куско прошло, по моим подсчетам, почти пять месяцев. Вальдивия решил встать лагерем и подождать, потому что получил известие, что его близкий друг, Франсиско де Агирре, мог присоединиться к нашей экспедиции в этих краях. Враждебно настроенные индейцы следили за нами издали, не приближаясь. В очередной раз мне представился случай расположиться в роскошном шатре, подаренном Писарро. Я покрыла пол перуанскими покрывалами и подушками, извлекла из тюков фаянсовую посуду, чтобы больше не есть из деревянных мисок, и приказала сложить глиняную печь, чтобы можно было готовить как следует, а то в прошедшие месяцы мы питались исключительно злаками и вяленым мясом. В большой комнате шатра, которую Вальдивия использовал как штаб и залу для аудиенций и суда, я поставила кресло и несколько табуретов для посетителей.
Каталина целыми днями ходила по лагерю, неприметная, как тень, собирая для меня последние новости. Я знала обо всем, что происходит и у испанцев, и у янакон. Часто к нам приходили ужинать капитаны и с неприятным удивлением обнаруживали, что Вальдивия приглашает меня садиться за стол вместе с ними. Возможно, никто из них никогда в жизни не ел за одним столом с женщиной, ведь в Испании так не делается. Но здесь нравы более свободные. Комнату мы освещали свечами и масляными лампами, а для обогрева использовали большие перуанские жаровни, потому что по ночам было холодно. Как-то Гонсалес де Мармолехо, который был не только священником, но и ученым, попытался объяснить нам, почему тут времена года не совпадают с испанскими, почему когда в Испании зима, в Чили — лето, и наоборот, но никто его объяснений не понял, и мы остались в уверенности, что в Новом Свете законы природы действуют шиворот-навыворот.
В другой комнате шатра стояла наша с Педро кровать, письменный стол, мой алтарь, тюки и корыто для купания, которое долгое время оставалось без дела. Педро стал меньше опасаться отрицательных эффектов мытья и время от времени соглашался залезть в корыто и быть намыленным, но все-таки определенно предпочитал не мыться полностью, а обтираться смоченным полотенцем.
Это были прекрасные дни, когда мы снова стали той влюбленной парочкой, какой были в Куско. Ночью, перед тем как заняться любовью, Педро нравилось читать мне вслух свои любимые книги. Он не знал, что капеллан Гонсалес де Мармолехо учил меня грамоте: я хранила это в тайне, желая сделать Педро сюрприз.
Пару дней спустя Педро вместе с несколькими солдатами отправился объезжать округу в поисках Франсиско де Агирре и чтобы выяснить, нет ли возможности вступить в переговоры с индейцами. Я воспользовалась его отсутствием, чтобы принять ванну и помыть волосы квиллайей — корой одного чилийского дерева, которая убивает вшей и от которой волосы становятся как шелк и не седеют до самой смерти. Правда, на меня это средство не очень действует, потому что я много лет пользовалась им, а волосы у меня сейчас белые как снег. Что ж, по крайней мере, я не облысела наполовину, как многие в моем возрасте.
От долгой ходьбы и езды верхом у меня болела спина, и одна из моих индианок растерла меня бальзамом из криптокарии, который приготовила Каталина. Боль сразу же унялась, и я с облегчением легла в кровать, а Бальтасар улегся у моих ног. Ему тогда было десять месяцев, и он все еще был очень игрив, но уже достиг приличных размеров и ясно проявлял повадки охранника. Наконец-то бессонница отступила, и я быстро заснула.
Уже за полночь меня разбудило глухое ворчание Бальтасара. Я села на кровати, одной рукой пытаясь нащупать в темноте платок, чтобы накинуть на плечи, а другой — держа пса. Тут я услышала приглушенный шум в другой комнате и поняла, что там кто-то есть. Сначала я подумала, что это вернулся Педро, потому что караульные у входа больше никого не пустили бы, но поведение собаки заставило меня насторожиться. Времени зажигать лампу не было.
— Кто там? — встревоженно закричала я.
Последовала напряженная пауза, а затем кто-то в темноте стал звать Педро де Вальдивию.
— Его здесь нет. Кто его ищет? — спросила я, начиная сердиться.
— Простите, сеньора. Это Санчо де ла Ос, его верный слуга. Я очень долго добирался сюда и хотел сразу же поприветствовать его.
— Санчо де ла Ос?! Да как вы смеете, сударь, входить в мой шатер посреди ночи? — возмущенно воскликнула я.
К тому времени Бальтасар уже бешено лаял, и это привлекло внимание стражников. В считаные минуты сбежались дон Бенито, Кирога, Хуан Гомес и другие капитаны с факелами и шпагами наголо и обнаружили в моей комнате не только дерзкого Санчо де ла Оса, но и еще четверых молодчиков, которые его сопровождали. Первым порывом наших людей было тут же арестовать наглецов, но я убедила их, что это было всего лишь недоразумение. Я попросила капитанов уйти и приказала Каталине собрать вновь прибывшим что-нибудь поесть, а сама стала спешно одеваться. Я лично налила вина де ла Осу и его спутникам, с должным гостеприимством подала ужин и внимательно выслушала рассказ о перенесенных ими тяготах пути.
Улучив момент, я вышла сказать дону Бенито, чтобы он немедля послал гонца на поиски Педро. Ситуация сложилась очень непростая, потому что у де ла Оса были сторонники среди недовольных и слабых людей в нашем отряде. Некоторые солдаты обвиняли Вальдивию в том, что он незаконно присвоил себе миссию завоевания Чили, отняв пальму первенства у посланника короны, — ведь королевские грамоты, которыми располагал Санчо де ла Ос, имели большую силу, чем разрешение, полученное от Писарро. Однако у де ла Оса не было никакой финансовой поддержки: он разбазарил в Испании состояние, доставшееся ему в качестве доли выкупа за Атауальпу. Он не смог найти денег ни на корабли, ни на солдат для своего предприятия, а его слово значило так мало, что в Перу он за долги и мошенничество даже сидел в тюрьме. Я подозревала, что он хочет отделаться от Вальдивии, встать во главе его экспедиции и продолжать завоевание Чили в одиночку.
Я решила, пока не вернется Педро, обращаться с этими пятью незваными гостями как можно предупредительнее, чтобы они прониклись доверием ко мне и стали менее осмотрительными. Для начала я накормила их до отвала и подсыпала в кувшин с вином такое количество снотворного мака, которое могло бы свалить быка, потому что мне очень не хотелось скандала в лагере. Последнее, чего можно было пожелать, — это чтобы экспедиция раскололась надвое, как могло бы произойти, если бы де ла Ос поставил под сомнение законность предводительства Вальдивии. Эти пятеро нехристей, наверное, за спиной у меня смеялись над моей любезностью, довольные, что обманули своими россказнями глупую женщину. Но меньше чем через час они были так пьяны и сонны, что совершенно не сопротивлялись, когда дон Бенито со стражниками пришли и унесли их. Их обыскали и обнаружили у каждого по кинжалу с серебряной рукоятью. Кинжалы были совершенно одинаковые, так что не оставалось никаких сомнений, что мы раскрыли несколько театральный заговор с целью убить Вальдивию. Идея об одинаковых кинжалах могла прийти в голову только трусу де ла Осу, который таким образом пытался ответственность за преступление разделить на пять частей. Наши капитаны хотели было сразу казнить всех пятерых, но я напомнила им, что столь важное решение может быть принято только Вальдивией. Мне пришлось пустить в ход всю свою сметку и твердость, чтобы не позволить дону Бенито повесить де ла Оса на ближайшем дереве.
Педро возвратился через три дня. Он уже знал о заговоре, но эта новость не особенно его тронула, потому что он отыскал своего друга Франсиско де Агирре, который уже не одну неделю ожидал его. Вальдивия привез с собой полтора десятка конников, десять аркебузиров, множество янакон и провизию, которой хватило бы на несколько дней. С этим пополнением численность нашего войска выросла до ста тридцати с чем-то солдат, если мне не изменяет память. И это было большее чудо, чем Источник Девы.
Прежде чем обсуждать с капитанами, как поступить с Санчо де ла Осом, Педро уединился в комнате со мной, чтобы услышать мою версию событий.
Про меня вечно ходили слухи, будто я приворожила Педро колдовскими заклятьями и любовными зельями, что я дурманю его в постели турецкими извращениями, высасываю из него мужество, отнимаю волю и по большому счету верчу им как хочу. Это совершенно не так. Педро был очень упрям и знал, чего хочет; никто не смог бы свернуть его с пути ни околдовав, ни совратив прелестями кокотки: он слушал только доводы разума. Он был не таким человеком, чтобы открыто просить совета, тем более у женщины, но, оставаясь со мной наедине, он замолкал и ходил по комнате, пока я не начинала излагать свое мнение. Я старалась высказывать его не слишком четко, чтобы в конце концов ему казалось, что принятое решение полностью принадлежит ему Эта тактика меня никогда не подводила. Мне представлялось, что не стоит казнить Санчо де ла Оса — чего он, несомненно, заслуживал, — потому что он был защищен королевскими грамотами и имел многочисленную родню со связями в мадридском дворе, которая могла обвинить Вальдивию в бунте. Я считала своим долгом не допустить, чтобы мой возлюбленный закончил свои дни на дыбе или на виселице.
— А как еще поступать с таким предателем? — сквозь зубы пробурчал Педро, прохаживаясь по комнате, как бойцовый петух.
— Ты всегда говорил, что врагов следует держать поближе к себе, чтобы следить за ними…
Вместо того чтобы сразу казнить заговорщиков, Педро де Вальдивия решил повременить с этим, чтобы сначала выяснить настроения солдат, собрать достаточно доказательств заговора и выявить тайных сообщников среди наших людей. Ко всеобщему удивлению, он приказал дону Бенито сниматься с лагеря и продолжать движение на юг, а пленников везти с собой в ножных кандалах. Они были ни живы ни мертвы от страха, все, кроме дурака Санчо де ла Оса, который возомнил себя выше правосудия и, несмотря на кандалы, продолжал пытаться вербовать сторонников своего дела и любителей франтовства. Он потребовал себе в темницу индианку, чтобы она накрахмалила ему воротники, погладила панталоны, подрезала ногти, причесала волосы и опрыскала их духами.
Услышав новость о продолжении похода, солдаты взроптали: им не хотелось покидать это место, ведь здесь была прохлада, свежая вода и росли деревья. Дон Бенито раздраженно напомнил им, что решения командира не обсуждаются. Худо ли, но Вальдивия довел их досюда практически без неприятностей; переход через пустыню можно считать успехом, потому что мы потеряли всего трех солдат, шесть лошадей, одну собаку и тринадцать лам. Сколько янакон умерло, никто не считал, но, по словам Каталины, должно быть, человек тридцать или сорок.
Познакомившись с Франсиско де Агирре, я сразу же прониклась доверием к нему, несмотря на его пугающую внешность. Только со временем я стала бояться его жестокости. Это был настоящий великан: кряжистый, шумный, всегда готовый расхохотаться. Он пил и ел за троих и, как мне рассказывал Педро, был способен обрюхатить десять индианок за одну ночь, а за следующую — еще десять.
С тех пор прошло много лет, и теперь Агирре — беззлобный и добродушный старик, сохранивший светлый ум и здоровье, несмотря на то что провел годы в смрадных застенках инквизиции и короля. Он безбедно живет за счет тех земель, что уступил ему мой покойный муж. Было бы трудно отыскать двух более не похожих друг на друга людей, чем мой Родриго, отзывчивый и благородный, и необузданный Франсиско де Агирре, но они любили друг друга по-солдатски на войне и по-дружески в мире. Родриго не мог допустить, чтобы товарищ, с которым он вместе пережил столько невзгод, окончил жизнь в нищете из-за неблагодарности короны и церкви, поэтому и помогал ему, как мог, до конца собственной жизни. Агирре, у которого все тело покрыто шрамами от полученных в битвах ран, проводит свои последние дни, наблюдая за тем, как зреет маис на его земле, рядом с женой, которая приехала из Испании из любви к супругу, и в окружении детей и внуков. В восемьдесят лет его дух не сломлен, и он продолжает грезить приключениями и петь озорные песенки своей молодости.
Кроме пятерых законных детей, он породил больше сотни признанных бастардов и, должно быть, еще несколько сот никому не известных отпрысков — их никто не считал. Он полагал, что лучший способ служить его величеству на этом континенте — населять его метисами. Он даже говорил, что самое действенное решение проблем с индейцами — убить всех мужчин и подростков старше двенадцати лет, забрать всех детей в услужение и спокойно и методично сношаться с женщинами. Педро думал, что его друг говорил это в шутку, но я-то знаю, что это было совершенно всерьез. При этом, несмотря на неуемное сладострастие, Франсиско всю жизнь любил только свою кузину, на которой женился, получив разрешение от папы римского, о чем, кажется, я уже рассказывала. Будь терпелива, Исабель: в семьдесят лет я стала склонна к повторениям.
Через несколько дней пути мы достигли долины Копиап о, где начиналась территория, выделенная для управления Педро де Вальдивии. Крик радости вырвался из груди испанцев: тяжелый путь был окончен. Вальдивия собрал всех участников экспедиции, подозвал к себе своих капитанов и меня, торжественно установил флаг Испании и вступил во владение территорией. Он назвал эту землю Новой Эстремадурой, потому что из Эстремадуры были родом и он, и Писарро, и большая часть дворян в нашей экспедиции, и я. Тут же капеллан Гонсалес де Мармолехо соорудил алтарь с распятием, золотой дароносицей — никакого другого золота, кроме этого, мы не видели многие месяцы — и маленькой фигуркой Девы Марии Заступницы, которая была признана нашей покровительницей, после того как помогла найти воду в пустыне. Капеллан отслужил проникновенную мессу, вознеся благодарность Господу. Мы причастились, и души наши исполнились радостью.
Долина была населена смешанными народами, находящимися под властью империи инков. Но они жили так далеко от Перу, что инкское влияние было необременительно. Их старейшины встретили нас скромными дарами — съестными припасами и длинными приветственными речами, которые нам перевели толмачи. Но было видно, что наше присутствие их беспокоит.
Дома у них были из соломы и глины, более крепкие и лучше устроенные, чем хижины, которые встречались нам раньше. У этих племен тоже был обычай жить рядом со своими умершими предками, но на этот раз солдаты побереглись осквернять мумии. Мы обнаружили несколько недавно покинутых деревень, принадлежавших враждебно настроенным индейцам, которые объединились под предводительством касика Мичималонко.
Дон Бенито выбрал для лагеря хорошо защищенное место, опасаясь, что индейцы окажутся более воинственными, когда поймут, что мы не собираемся возвращаться в Перу, как шесть лет назад поступила экспедиция Альмагро. Хотя нам нужна была провизия, Вальдивия запретил грабить обитаемые деревни и причинять какой-либо вред их жителям, полагая, что таким образом мы сможем привлечь их на свою сторону. Дон Бенито схватил еще нескольких посланников, которые на допросе повторили то, что мы уже знали: Инка приказал населению бежать в горы, предварительно спрятав или уничтожив все съестные припасы, что и выполнило большинство местных индейцев. Дон Бенито заключил, что чилийцы — так он называл всех жителей Чили, не разделяя их на племена, — наверняка спрятали свои запасы в песке, где легче было копать. Он послал всех солдат, кроме тех, кто стоял в дозоре, ходить по окрестностям, пробуя землю шпагами и копьями, пока не обнаружат клады. Таким образом мы заполучили маис, картофель, фасоль и даже несколько тыкв с забродившей чичей. Эти тыквы я забрала себе: чича хорошо помогала раненым переносить адскую боль прижигания ран.
Как только лагерь был готов, дон Бенито приказал поставить виселицу, и Педро де Вальдивия объявил, что на следующий день будет судить Санчо де ла Оса и других заговорщиков. Капитаны, в верности которых не было сомнений, собрались в нашем шатре и сели вокруг стола на табуретах, а Вальдивия расположился в кресле. Ко всеобщему изумлению, он позвал меня и, когда я пришла, указал мне на стул рядом с собой. Я села, немного смущенная недоверчивыми взглядами капитанов, которые никогда не видели, чтобы женщина принимала участие в военном совете. «Она спасла нас от смерти в пустыне и раскрыла заговор предателей. Ей, как никому, пристало участвовать в этом собрании», — сказал Вальдивия. Перечить ему никто не осмелился. Хуан Гомес — он очень нервничал, потому что в это самое время Сесилия мучилась родами, — положил на стол пять одинаковых кинжалов, рассказал то, что ему было известно о покушении, и назвал имена солдат, чья верность была сомнительна, особенно отметив некоего Руиса, который обеспечил заговорщикам доступ в лагерь и отвлек внимание караульных, стоявших у нашего шатра. Капитаны долго спорили о том, насколько опасны могут быть последствия казни де ла Оса, и в конце концов возобладало мнение Родриго де Кироги, совпадавшее с моим. Я старалась не открывать рта, чтобы меня не обвиняли в том, что я мужик в юбке и Вальдивия у меня под каблуком. Я следила за тем, чтобы капитанам вовремя наполняли бокалы, а слушать стала, только когда заговорил Кирога, и поддержала его кивком головы. Вальдивия уже принял решение, но ждал, когда то же самое предложит кто-нибудь другой, чтобы никому не показалось, что он спасовал перед Санчо де ла Осом и его королевскими грамотами.
Как и было объявлено, суд состоялся на следующий день в палатке обвиняемых. Вальдивия был единственным судьей, ему помогал Родриго де Кирога и еще один офицер, исполнявший роль секретаря и нотариуса. На этот раз я не присутствовала, но мне ничего не стоило узнать все подробности этого события. Вокруг палатки была выставлена вооруженная стража, чтобы не подпускать любопытных. Внутри стоял стол, за которым сидели три капитана, а по сторонам от них стояли чернокожие рабы, поднаторевшие в деле пыток и казней. Секретарь открыл свои книги и приготовил перо и чернила, а Родриго де Кирога разложил на столе пять кинжалов. Слуги принесли одну из моих перуанских жаровен, наполненную раскаленными докрасна углями, не столько для обогрева палатки, сколько для устрашения обвиняемых, прекрасно знавших, что пытки являются неотъемлемой частью всякого подобного суда. Пытку огнем применяют больше к индейцам, чем к испанским дворянам, но никто точно не знал, что намеревался делать Вальдивия. Заговорщики, стоя в кандалах перед столом, больше часа слушали, в чем их обвиняют. Им стало ясно, что «узурпатору», как они называли Вальдивию, их план был известен до мельчайших подробностей, вплоть до полного списка сторонников Санчо де ла Оса в экспедиции. Прибавить к этому было нечего. После длинной речи Вальдивии установилась тягостная тишина, только секретарь заканчивал делать записи в свою книгу.
— Вам есть что сказать? — спросил наконец Родриго де Кирога.
Тогда Санчо де ла Ос, с которого всю спесь как рукой сняло, упал на колени и заголосил, что он признает все, в чем его обвиняют, кроме того что он имел намерение убить Вальдивию, которого все пятеро уважают и которому готовы служить, не щадя живота своего. Эти кинжалы — пустяк, достаточно взглянуть на них, чтобы понять, что это не серьезное оружие. Вальдивия заставил его замолчать. Последовало новое невыносимое молчание. Наконец судья поднялся и зачитал приговор, который мне показался исключительно несправедливым. Но с Педро я его обсуждать не стала, потому что решила, что у него были причины поступить так, как он поступил.
Троих заговорщиков приговорили к ссылке: они должны были отправиться обратно в Перу пешком через пустыню с горсткой индейцев и одной ламой. Еще один был отпущен на свободу без всякого объяснения. Санчо де ла Ос подписал документ о том, что прекращает сотрудничество с Вальдивией — это был первый документ в Чили, — и был оставлен под стражей и в кандалах. Никакого приговора ему пока не вынесли: он был обречен и дальше гореть в аду неизвестности. Но самым странным было то, что Вальдивия приказал в тот же вечер казнить Руиса — солдата, который, конечно, помогал заговорщикам, но даже не был среди тех пятерых, которые вошли в наш шатер с одинаковыми кинжалами.
За неграми, которые должны были повесить этого сообщника де ла Оса, а затем четвертовать, лично следил дон Бенито. Голова Руиса и четыре части тела, разрубленного топором, были выставлены на мясницких крюках в разных концах лагеря, чтобы служить напоминанием колеблющимся, как сурово карается неверность Вальдивии. На третий день запах гниющей плоти стал так нестерпим, а тучи мух над ней так велики, что останки несчастного пришлось сжечь.
Роды у Сесилии, инкской принцессы, были долгими и трудными, потому что ребенок в ее чреве находился в неправильном положении. Повитухи говорят, что если младенец выживет в таких родах, то всю жизнь будет счастливым. Каталина помогла вытолкнуть ребенка наружу — на свет появилось существо фиолетового цвета, но здоровое и голосистое. То, что первый метис, рожденный в Чили, вышел из утробы матери как будто стоя, было добрым предзнаменованием.
Пока капитаны решали судьбу заговорщиков, Каталина поджидала Хуана Гомеса у входа в наш шатер. Этот мощный мужчина, перенесший во время нашего тяжкого пути больше, чем все остальные наши храбрецы, потому что во время перехода через пустыню отдавал свою порцию воды жене, шел пешком, уступив ей своего коня, после того как ее мул издох, и грудью защищал ее во время нападений индейцев, — расплакался, когда Каталина дала ему в руки сына.
— Я назову его Педро, в честь нашего губернатора, — объявил Гомес, подавляя всхлипы.
Такое решение одобрили все, кроме Педро де Вальдивии.
— Я не губернатор, а лишь исполняю его обязанности, представляя власть маркиза Писарро и его величества императора, — сухо напомнил он.
— Мы уже вступили на ту территорию, которая вам была определена для завоевания, сеньор генерал-капитан, и эта долина очень хороша. Почему бы нам не основать здесь город? — предложил Гомес.
— Прекрасная идея. А маленький Педро Гомес станет первым ребенком, крещенным в этом городе, — поддержал его Херонимо де Альдерете, который еще не полностью оправился от подхваченной в джунглях лихорадки и вовсе не был рад перспективе продолжать путь.
Но я знала, что Педро хочет продолжать идти на юг, так далеко на юг, как только можно, чтобы быть на максимальном удалении от Перу. Он мечтал основать свой первый город там, куда не дотянутся длинные руки губернатора, инквизиции, писак и подхалимов, как он называл в частных разговорах мелочных королевских чиновников, которые умудрялись докучать и в Новом Свете.
— Нет, господа. Мы будем двигаться дальше на юг, пока не достигнем долины реки Мапочо. Там, по уверениям дона Бенито, который был в тех местах во время экспедиции аделантадо Диего де Альмагро, идеальное место для основания нашей колонии.
— И сколько лиг осталось пройти дотуда? — с беспокойством спросил Альдерете.
— Много. Но меньше, чем мы уже прошли, — ответил дон Бенито.
Сесилию мы отпаивали отваром листьев баугинии, пока из нее полностью не вышел задержавшийся в чреве родовой послед, а потом остановили ей кровотечение настойкой корня кирказона — чилийским средством, о котором Каталина узнала незадолго до того и которое тут же дало результат. В то время как наши солдаты бились с чилийцами в постоянных стычках, Каталина спокойно выходила из лагеря, встречалась с чилийскими женщинами и обменивалась с ними рецептами лекарственных снадобий. Не знаю, как ей удавалось проскальзывать незамеченной мимо дозорных и находить подход к врагу, не опасаясь, что ей раскроят череп ударом топора.
Плохо было вот что: от применения большого количества лекарственных растений у Сесилии пропало молоко, и маленького Педро Гомеса пришлось вскармливать молоком ламы. Если бы он родился несколькими месяцами позже, то ему можно было бы приискать не одну кормилицу, ведь беременных индианок было много. С молоком ламы он впитал кротость, что впоследствии сильно усложнило ему жизнь, потому что ему выпало жить и воевать в Чили, а это не место для мужчин со слишком нежной душой.
А сейчас я должна рассказать об одном происшествии, которое ни для кого, кроме одного бедного юноши по имени Эскобар, не имело большого значения, но важно для понимания характера Педро де Вальдивии. Мой возлюбленный был человеком щедрым, служил прекрасным идеям, жил, следуя католическим принципам, и обладал огромной храбростью, поэтому им нельзя не восхищаться. Но были у него и недостатки, а некоторые из них — очень серьезные. Худшим была, без сомнения, чрезмерная жажда славы, которая в конце концов стоила жизни ему и многим другим людям. Но мне было тяжелее всего переносить его ревность. Он знал, что я не способна обманывать его, потому что это противно моей природе и потому что я его слишком люблю, но почему же тогда он сомневался во мне? Может быть, он просто сомневался в себе самом.
У солдат было столько индианок, сколько им хотелось, — одних они принуждали силой, другие были сговорчивы, — но наверняка им не хватало тех любовных глупостей, что шепчут на ухо по-испански. Люди всегда жаждут того, чего у них нет. Я была единственная испанка в экспедиции, любовница предводителя, всегда на виду, рядом, но недоступна и потому особенно желанна. Я тысячу раз спрашивала себя, не ответственна ли я за действия Себастьяна Ромеро, лейтенанта Нуньеса и этого юноши, Эскобара. Я не вижу за собой никакой вины, кроме той, что я — женщина, хотя это, кажется, уже серьезное преступление. Нас, женщин, обвиняют в похотливости мужчин, но разве грех не ложится на тех, кто его совершает? Почему я должна расплачиваться за пороки других?