Оставалось проверить морозилку. Хозяйка медленно открыла дверцу…
Полки были заполнены продуктами, которые она недавно заказала по Интернету.
Ничего другого. Никаких «посторонних»… предметов.
Игги исчез. Нужно признать очевидный факт. Собаки в квартире нет. Кристина кинулась в прихожую, открыла дверь, начала звать своего любимца и, не дождавшись ответа, вернулась в комнату. Ее взгляд упал на лоток с сухой газетной бумагой, и что‑то внутри нее сломалось, как будто лопнула невидимая пружина. Она сползла по стене на пол, сморщилась и разрыдалась, как не рыдала с того дня, когда вскоре после пасхальных каникул вернулась домой из коллежа де ла Тест. Кристине было тринадцать, ее семья жила у моря, в доме на дюнах, и ее отец трижды в неделю ездил в Париж на запись передачи (потом он перешел на преподавательскую работу). Вокруг дома росли вековые сосны, там властвовали ветер и песок. Дюны надвигались на лес и сады, лес отвоевывал права у велосипедных дорожек, океан без устали трудился над очертаниями пляжа и песчаных банок – все было зыбким, эфемерным, непостоянным… В тот день над морем собиралась гроза, гремел гром, и Кристина изо всех сил крутила педали велосипеда, чтобы успеть домой до дождя. Она торопилась, зная, как опасно оказаться во время грозы под деревьями, но дело было не только в этом. Девочка жаждала сообщить родителям, что получила высший балл за сочинение, и не поняла, чем они так опечалены, почему отец обнял ее так крепко, что едва не задушил, почему у матери такое… неузнаваемое лицо. (Много позже, вспоминая это лицо, Кристина поняла, что оно было похоже на маску японского драматического театра Но.) Потом отец, с трудом сдерживая слезы, сообщил ей, что с Мадлен случилось ужасное несчастье, и она заметила в его глазах отблеск безумия и инстинктивно поняла, что больше никогда не увидит сестру. Кристине тогда показалось, что она не справится с горем. Такое горе разрывает человека пополам, внушает желание умереть.
«Так же было в тот раз, когда…
Нет, сейчас она не может об этом думать …»
Штайнмайер плакала. Сидела, повесив голову и обхватив колени руками, и плакала.
Ее сознание мутилось. Проглоченное сорок минут назад снотворное начало действовать: его молекулы растекались по крови, прокладывая дорогу к мозгу. Веки отяжелели, голова стала тяжелой, страх постепенно отступал… Она ужасно устала, она была на грани срыва, но теперь печаль и ужас опустошили ее – остались лишь апатия и оцепенение.
В химическом тумане, отделяющем явь от сна, плавали странные многоцветные, как аквариумные рыбки, образы. Мысли путались, психоделические видения сменяли одно другое. В какой‑то момент Кристина окончательно утратила представление о времени и пространстве и увидела Игги – он лизал ей лицо, смотрел в глаза, а морда у него была огромная, как у коровы…
Перед тем как погрузиться в небытие, она последний раз нажала на кнопку телефона.
Чтобы связаться с Жеральдом.
И снова автоответчик!
На короткое мгновение ужас отогнал сон. Почему он не отвечает? «Да потому, что он с Денизой, – ответил злобный внутренний голос (он тоже говорил заплетающимся языком под действием химического гипноза). – Потому что он прямо сейчас трахает эту мерзавку, вот и не может ответить, дорогуша…» Спазм в желудке… Нет, «Стилнокс» сильнее, сон ватными пальцами ласкает мозг.
Полиция.
Нужно позвонить в полицию. Ей грозит опасность. Но что сказать? «Вот как, теперь у вас исчезла собака?» Женщина знала, как они отреагируют после случая с письмом. «Ты совсем обезумела… Тебе самое место в дурдоме…» Из груди мадемуазель Штайнмайер вырвалось последнее рыдание, больше похожее на икоту, и она наконец ощутила покой. Гребаный фармацевтический покой – но все‑таки покой…
Вот и последняя мысль: «Ты заперла дверь?» Журналистка нахмурилась, пытаясь сосредоточиться. Да. Да – она точно это сделала. Кажется, даже придвинула что‑то из мебели и подперла ручку. Это было наяву или она только собиралась? Черт его знает… Какая разница… Кристина положила телефон на тумбочку, зевнула и уронила голову на подушку.
Закрыла глаза.
Занавес опустился.
Поучение мрака
Из глубин ночи и сна доносятся голоса, которые мы предпочли бы никогда не слышать. Они подобны отзвукам страхов нашего детства, когда родители гасили свет, закрывали дверь, и любой предмет, каждая вещь в комнате, какой бы формы они ни были, могли превратиться в страшное чудище. Тогда мы лежали в постели, этой спасательной лодке на волнах мрака, и осознавали собственную малость и уязвимость. Эти голоса напоминают, что смерть – часть жизни, а небытие всегда рядом. Что все стены, которые мы воздвигаем вокруг себя, не более надежны, чем соломенный и деревянный домики из сказки о трех поросятах.
Этой ночью Кристине снились кошмары с «голосами». Она ворочалась на влажных от пота простынях, стонала, молила о пощаде, а потом вдруг открыла глаза. Что‑то ее разбудило. Она посмотрела на потолок, на кружок света от ночника и на отпечаток цифр радиобудильника. 3:05. Свежий воздух прохладной ладонью гладил ее по лицу.
Что вырвало ее из сна?
Шум. Радиожурналистке показалось, что шум острой спицей проколол ей мозг. Она лежала совершенно неподвижно и прислушивалась. Все ее чувства обострились до предела, но в доме царила полная тишина. Наверное, это был просто сон. Кристина вспомнила об Игги и расплакалась. «Игги … Господи боже, где ты, песик?» Слезы стекали по щекам на подушку, но у Кристины не было сил шевельнуться. Но что это? Сердце забилось в истерике, когда она вдруг поняла, какой именно звук разбудил ее. Тявканье! Женщина откинула одеяло, сосредоточилась и снова услышала его – далекий, но четко различимый лай. Звонкий и молящий. Это он. Игги! Она выпрыгнула из кровати и закричала:
– Игги! Я здесь, Игги! – С этими словами Кристина помчалась в гостиную, по пути зажигая везде свет. – Где ты, Игги?
Она вертела головой, пытаясь определить, откуда доносится звук, но лай смолк.
– Игги‑и‑и!
«Проклятие, так и с ума сойти недолго!»
Она знала, что это был не сон. Ну вот он снова подает голос, скулит… Где‑то за стенами. Нужно собраться и сосредоточиться. Кухня… Игги звал хозяйку. Да, звук идет оттуда… Женщина скользнула за стойку. Оттуда, из‑за стены! Из квартиры соседки! Той самой, которая ненавидит всех животных скопом… Кристина запаниковала.
– Игги! – прошептала она, прижавшись щекой к стене. – Я здесь! Мама здесь, малыш!
Штайнмайер прекрасно понимала, как дико все это выглядит: три часа ночи, Игги лает в соседней квартире, и никого, кроме нее, это не волнует. Разве люди за стенкой не должны были проснуться? Что, если они уехали на праздники? Или… умерли? Кристина нервно хихикнула. Сейчас три часа, и она слетает с катушек! Все это лишено смысла. Песик никак не мог выскользнуть из квартиры, и тем не менее… Она снова прижала ухо к стене и услышала его. Совершенно явственно. У нее не осталось сомнений: Игги за стеной. И она должна немедленно вызволить его оттуда! До утра ждать нельзя. Будет скандал, но ей все равно. Кто знает, на что способна старая ведьма? Журналистка вернулась в спальню, натянула свитер и джинсы, не обуваясь, вышла на площадку и замерла: лай собаки снова стих.
Она сделала глубокий вдох и надавила на кнопку. Позвонила раз, другой, третий… Трель звонка нарушила тишину, и внутри раздались приглушенные голоса, а затем кто‑то на цыпочках подошел к двери и посмотрел в глазок.
– Это ваша соседка! – громко сказала Штайнмайер.
Звякнула цепочка, ключ повернулся в замке, и дверь слегка приоткрылась. В проеме появилось заспанное испуганное лицо, обрамленное венчиком седых волос.
– Это вы, Кристина? Что происходит?
«Правильный вопрос задаешь, старушка. И правда, что происходит? Может, ты мне скажешь?»
– Я… Простите, что бужу вас так рано… – Речь журналистки была протяжной из‑за снотворного, и она понимала, какими нелепыми кажутся ее слова, но все‑таки продолжала: – В общем… дело в том, что… моя собака у вас…
– Что‑что?
Дверь распахнулась. На лице соседки читались изумление и недоверие.
– Игги… Его нет дома… Он лает, зовет на помощь, – стала объяснять ей хозяйка собаки. – От вас, я уверена…
Мишель недобро сощурилась:
– Вы заговариваетесь, Кристина… С вами что‑то не так… Я права? Вы пили? Принимали наркотики?
– Господи, конечно, нет! Я… я приняла снотворное, больше ничего… Игги у вас, я слышу.
– Перестаньте, милочка, это абсурд!
Старая дама окончательно проснулась и почти успокоилась, к ней вернулся привычный апломб.
– Говорю вам, я слышала его лай! – настаивала ее молодая соседка.
– А я повторяю, что вашего пса тут нет, так что идите к себе.
– СЛУШАЙТЕ!
Кристина прижала палец к губам. Игги снова лаял.
– Звук идет из вашей квартиры! – закричала журналистка. – Не знаю, как он… как ему удалось… Наверное, вы… не заметили!
– Что за глупости! Никакой собаки в моем доме нет и быть не может!
– Впустите меня… – Штайнмайер рванула дверь и оттолкнула грымзу. – Я уверена, он здесь!
Она влетела в соседнюю квартиру.
– СТОЙТЕ! – крикнула ей в спину Мишель. – Вы не имеете права вот так вламываться в чужой дом!
– Я просто хочу забрать свою собаку!
– Что здесь происходит? – Из спальни появился лысый толстячок с круглыми совиными глазами. Он был в незастегнутой пижамной куртке, и хозяйка Игги заметила у него на животе, над пупком, большое родимое пятно, по форме похожее на какой‑то континент.
– Она совсем рехнулась! – взвизгнула его жена из‑за плеча Кристины. – Утверждает, что ее собака у нас в квартире. Вот что, Шарль: или ты сам выведешь ее, или я вызову полицию!
Лай… Снова голос Игги.
– Да вот же, слушайте! Вы что, оглохли?! – завопила Штайнмайер.
– Звук идет от вас, – суровым тоном произнес коротышка‑муж. – Ваша поганая собачонка спокойно сидит дома. А вы просто чокнутая хулиганка!
– Нет, он здесь!
Ноги не слушались Кристину, но она упрямо побрела на голос своего пса.
Супружеская спальня. Разобранная постель. Тапочки на коврике, старомодная мебель, одежда, небрежно брошенная на стулья… Запах стариковских тел. Все здесь напоминало музей 1960‑х годов, когда телевизор показывал всего две программы, в каждом доме был всего один телефон, а дети добавляли в утреннее молоко какао «Бананья».
– Я звоню в полицию! – заорала пожилая хозяйка квартиры. – ПОШЛА ОТСЮДА ВОН!
«Ну и ну, – усмехнулась про себя Кристина, – Мишель грозится вызвать полицию! Мишель, которая большую часть времени только и делает, что поносит все государственные институты, и силы правопорядка в том числе!»
Она чувствовала себя совершенно разбитой. Ее надежда испарилась, как сон: Игги нигде не было.
– Ну что, убедились? – спросила соседка.
Журналистка кивнула – говорить она не могла, опасаясь, как бы ее не вырвало.
– Идите к себе, – сказала Мишель уже без тени враждебности, и участливость этой мегеры сильнее всего напугала Кристину. У нее кружилась голова, она боялась потерять сознание и потому, почти не дыша, отступила к двери. Лай стих. Она сходит с ума… Извиняться нет сил…
– Сходите к психиатру, – участливо посоветовала ее соседка. – Вам нужно позаботиться о себе. Хотите, я вызову врача?
«Нет». Дверь захлопнулась. Штайнмайер услышала, как щелкнули замки, и обеими руками вцепилась в перила. Она задыхалась, и ее сердце готово было разорваться. Прижавшись лбом к решетке, женщина разрыдалась. Безумие подобралось совсем близко и вот‑вот сожрет ее… Из‑под двери ее квартиры пробивалась полоска света, и Кристина пошла на него, как на спасительный свет маяка, ввалилась внутрь и задвинула засов.
Тишина.
Никакого тявканья.
Держась за стены, женщина дотащилась до гостиной и рухнула на диван. Невидимая могущественная сила твердо вознамерилась сломать ее. Когда это началось? И почему? Кто может так сильно ее ненавидеть?
Ярость и решительность, овладевшие было Кристиной, испарились без следа. Осталось только отчаяние. Она чувствовала себя опустошенной, напуганной, потерянной и понимала, что не сможет заснуть, несмотря на чудовищную усталость. Ей хотелось одного – забиться в угол, как делают раненые звери, и дождаться утра.
И вдруг…
Тявканье…
Журналистка насторожилась.
Ну вот, снова!
Игги…
Это он! Где‑то здесь, в доме. Живой! Зовет на помощь. Хозяйка встряхнулась и прислушалась. Звук шел из… кухни… Из‑за стены. Первым побуждением Кристины было вернуться в соседнюю квартиру, но потом… Она ринулась за стойку, рванула на себя металлическую крышку мусоропровода и услышала отчаянный лай своей собаки.
Звук шел снизу, отражаясь от стенок трубы.
Игги там,
в подвале,
в помещении для контейнеров…
Штайнмайер издала рыдающий смешок и возблагодарила Небо. Почему она сразу не догадалась? Нужно как можно скорее вызволить Игги из плена! Как он, должно быть, напуган – один, в темноте, в незнакомом месте… «Ну давай, чего ждешь!» Кристина вскочила, и тут у нее в голове зазвучал противный голосок‑скептик. Он твердил: «Твой пес не сам туда попал, Игги не мог открыть дверцу своими маленькими лапками и прыгнуть в мусоропровод башкой вперед! Идти в подвал сейчас, после всего случившегося, все равно, что гулять по берегу крокодильей реки! Ты не сумасшедшая. Точно нет. Раз так, значит… тебе грозит опасность. Внизу никто не услышит, если ты будешь звать на помощь…
Ты действительно хочешь туда пойти?»
Собака снова захлебнулась лаем, и женщина мгновенно приняла решение: ее любимцу не придется проводить всю ночь в вонючем мусорном баке. Она наклонилась и крикнула:
– Игги, Игги, ты меня слышишь? Это я, мальчик, не бойся, я иду!
Пес на мгновение умолк, но тут же залаял еще громче, а потом сорвался на визг, захрипел и заскулил, разрывая сердце хозяйке.
Она открыла верхний ящик и выбрала самый длинный и острый нож, после чего пошла в прихожую и достала из коробки связку с двумя ключами – от подвала и запасной от почтового ящика. Надев флуоресцирующие кеды, дрожащими пальцами отперла входную дверь – второй раз за ночь. На площадке царил полумрак, и страх темноты, коварный враг и вечный спутник, мгновенно впрыснул ей в кровь дозу яда.
Сердце ёкнуло и сбилось с ритма.
Стало трудно дышать.
«Ничего не получится, это выше твоих сил …»
Журналистка коснулась рукой таймера и перевела дух.
«Пять минут… Через пять минут ты вернешься, подруга… Давай, шевелись. Или не вернешься, если кто‑нибудь поджидает тебя внизу… Скажи‑ка, ты очень сильно любишь свою собаку?»
Кристина попыталась вызвать лифт, не осознавая, что он стоит на этаже. На секунду она заколебалась, но потом открыла дверцу и вошла в кабину. Движение вниз в замкнутом пространстве ненадолго ее успокоило, но, выйдя на первом этаже и оказавшись перед низкой дверью под лестницей, женщина едва не передумала. Тусклый свет плафона скрадывал детали «предбанника», отделенного от холла двойной застекленной дверью, и Штайнмайер показалось, что она смотрит в бинокль. На общих собраниях многие жильцы не раз жаловались управляющему: «Когда я поздно возвращаюсь, мне кажется, что это не холл, а похоронная контора», «Сюда может попасть кто угодно», «Однажды на одного из нас нападут, и вы будете виноваты!». Управляющий получал нехилое жалованье, но и пальцем не шевельнул, чтобы поправить дело.
Вокруг стояла звенящая тишина, и страх снова проснулся: Кристина пожалела, что не зашла в туалет, прежде чем отправилась «на дело». В подвал она спускалась всего один раз – когда приходила смотреть квартиру, но не забыла, что мусорные баки стоят с правой стороны. Ключ легко провернулся в замке, дверь с противным скрипом открылась, и в ноздри женщине ударил затхлый запах сырости.
Два пролета ступеней, вспомнила она, щелкнув выключателем. Желтый свет залил покрытые плесенью стены.
«Я одна, все спят.
Или не одна, и спят все – КРОМЕ ОДНОГО ЧЕЛОВЕКА…»
Дыши… дыши… дыши…
Кристина готова была сорваться в крик, позвать на помощь, перебудить весь дом… Но вдруг вспомнила о своей соседке. Если кто‑нибудь увидит, как она в четыре утра бродит по подвалу с ножом в руке и найдет Игги в контейнере, все наверняка вспомнят историю с письмом и с найденными в ящике стола антидепрессантами, а также скандал, учиненный ночью, и немедленно запрут ее в дурдом. «Мы‑чиним‑починяем‑ваши‑мозги‑а‑пока‑вы‑побудете‑здесь». «Мужайся, малышка, мы переживем и это…»
Мадемуазель Штайнмайер спустилась на две ступеньки, остановилась и прислушалась. Ничего. Покрытые копотью и плесенью стены казались обросшими шерстью, но желтый свет был достаточно ярким, не то что в холле. Журналистка пошла дальше, и на первой площадке мужество снова покинуло ее: под лестницей, там, где начинался коридор, клубился густой мрак – совсем как в бездонном колодце. В груди ядовитым плотоядным цветком зашевелилась паника. «Прости, Игги, я не могу. Мне это не по силам… Прости меня…» Женщина развернулась, чтобы сбежать, и тут услышала какой‑то приглушенный звук.
– Игги? – спросила она в темноту.
Тишина.
– Игги!
На этот раз она отчетливо услышала лай. Совсем близко… Не раздумывая, хозяйка собаки спрыгнула на затоптанный земляной пол. Господи, как же тут холодно… Кристина понимала, что дело не только в температуре. У нее над головой шесть этажей столетнего здания, в котором полно людей, но ее крика никто не услышит. Она огляделась. Слева, за решетчатыми дверьми, подвалы – черные дыры, забитые ненужным старьем, повсюду паутина, воспоминания, крысы… Справа, за зеленой металлической дверью, мусорные баки.
Штайнмайер взялась за ручку и потянула на себя тяжелую створку:
– Я здесь, Игги!
Из темноты раздалось тявканье. Где этот чертов выключатель? Тьма за дверью пугала женщину так же сильно, как альпиниста – трещина на леднике. Кристине показалось, что она сует руку в глотку акуле. Пальцы ощупывали каменную кладку, пока не наткнулись на пластиковый корпус с кнопкой. Свет был мутным, как зимние сумерки, а от свисающей с потолка лампы почти не было прока – журналистка едва могла разглядеть приземистые темные контейнеры… Лай Игги доносился из последнего – не из того, что был набит черными мешками и стоял прямо под люком мусоропровода, а из другого, с закрытой крышкой. Кристина сделала шаг вперед и содрогнулась, когда у нее за спиной захлопнулась дверь. Еще два шага… Она все еще не видела свою собаку, зато прекрасно слышала ее голос, гулким эхом отражавшийся от стен бака. По поверхности ее сознания скользнула мысль о том, что в темноте может прятаться человек.
«Не думай об этом. Ты почти у цели».
Еще один шаг.
Она наконец увидела мордочку Игги – в его ласковых глазах была надежда – и едва не расплакалась. Пес тявкнул, махнул хвостом и тут же заскулил. Его когти царапали пластиковые стенки контейнера, но попытка встать обернулась новым страдальческим стоном. «Господь милосердный, что с тобою сделал этот подонок?!» Штайнмайер пыталась сообразить, как эвакуировать Игги: рукой она до него не дотягивалась, нырять головой внутрь не хотелось. Оставалось одно: опрокинуть бак и забраться в него. Она положила нож на пол и взялась за дело.
Задние ножки бака были на колесиках, что осложняло процесс, но в конце концов бок начал медленно крениться вниз. Кристина почувствовала запах лимонного чистящего средства и фекалий – Игги справил нужду, и не раз. Он радостно гавкнул, потом заскулил, а потом залаял так отчаянно, что его хозяйка едва не оглохла. Ей вдруг показалось, что тяжелая металлическая дверь открылась, и страх ледяными когтями вцепился ей в позвоночник. «Замри…» До ножа не дотянуться, слишком далеко. Женщина снова прислушалась, но вокруг было тихо – только кровь стучала у нее в ушах. Она продвинулась чуть дальше, коснулась жесткой шерстки Игги и хотела взять его на руки, но пес внезапно отпрянул и зарычал.
«Что натворил этот негодяй?!»
Кристина осторожно ощупала правую заднюю лапку собаки, коснулась выгнутых когтей и бугорчатых подушечек и все поняла: у Игги была сломана голень.
– Спокойно, малыш, это я, ничего не бойся, – произнесла она успокаивающим голосом.
Извернувшись, радиожурналистка уперлась затылком в стенку, осторожно, стараясь не задеть покалеченную лапку, подняла песика на руки и прижала его к груди. Игги тут же облизал ей лицо теплым шершавым языком. Кристина беззвучно заплакала, вдохнула знакомый мускусный запах и поползла на коленях назад.
Разглядев рану Игги, она едва не потеряла сознание: осколок кости пробил кожу, и лапа висела, как сломанная нога у куклы. Трудно представить, какую боль испытал ее мохнатый любимец, когда изверг спустил его в мусоропровод! Или он сначала искалечил собаку, а потом уже швырнул ее вниз?
Кто знает, до какого предела может дойти человек, способный на такую жестокость? «Это уже не шутка, дорогая. Еще одной надеждой меньше: у твоего приятеля, господина‑пугальщика‑женщин, шариков в голове еще меньше, чем ты думала, а ведь воображения тебе не занимать…»
Кристина поежилась, поспешно подобрала нож, вернулась к двери и побежала вверх по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Она выдохнула, только оказавшись в квартире и заперев оба замка. Руки ее дрожали так сильно, что пришлось присесть на диванчик. Игги доверчиво прижимался к хозяйке. К своей спасительнице, защитнице.
«А меня кто спасет?» За что, за какие прегрешения кто‑то так на нее ополчился? Причина, безусловно, существует – это не случайный выбор. Мучитель знает, где она работает, знает ее домашний адрес, номер мобильного и – что совсем уж невероятно – прозвища, которые дает ей Жеральд. Да, искать нужно в этом направлении… Кто в окружении Жеральда может так сильно ее ненавидеть? Ответ напрашивался сам собой: Дениза. Но ведь Дениза получила фальшивый мейл от ее преследователя! Неужели эта стерва сама послала себе письмо, чтобы запутать следы? Могла она вломиться к Кристине? Мучить ее собаку? Написать на коврик? Абсурд… И что за мужчина звонил на радио и на домашний номер? Паранойя, бред чистой воды…
Штайнмайер посмотрела на Игги: нужно немедленно что‑то сделать с его лапой, иначе будет поздно.
«Жеральд… У Жеральда есть приятель‑ветеринар».
Они познакомились на вечеринке: трезвенник, альпинист, горнолыжник, неисправимый бабник и любитель молоденьких, он открыто заявлял, что профессию выбрал не по призванию, а ради быстрого обогащения.
Кристина начала судорожно искать телефон, нашла его и застыла в нерешительности. Вдруг ее жених сейчас не один? Она бросила взгляд на Игги: песик пытался дотащиться до своей корзинки, но получалось у него плохо – мешала сломанная лапа, и он тихонько поскуливал. Женщина нажала на кнопку.
– Кристина? Что случилось? – услышала она в трубке голос своего друга.
Долю секунды журналистка прислушивалась, пытаясь уловить еще чей‑нибудь голос, какой‑нибудь еще звук, дыхание или движение рядом с ним. Потом она прошептала:
– Игги…
– Что с ним?
Штайнмайер готова была выложить все как есть: кто‑то проник в ее квартиру, схватил собаку и выбросил ее в мусоросборник – но тут же поняла, что может подумать Жеральд. «Да ты сходишь с ума…» Именно этого и добивается неизвестный мучитель – хочет ее изолировать, чтобы друзья и близкие сочли ее депрессивной, безумной. Она не станет облегчать ему задачу.
– Игги сломал лапу, у него открытая рана, кость торчит наружу, – стала сбивчиво объяснять женщина. – Нужно что‑то делать… Ни один ветеринар не снимет трубку… Разве что… твой приятель – если ты сам ему позвонишь…
– Господи, Кристина, сейчас четыре утра!
– Прошу тебя, Жеральд, ему очень больно!
Тяжелый вздох:
– Кристина… Кристина…
«Ну что, Кристина? Давай, притвора, доведи свою мысль до конца – хоть раз в жизни…» Журналистку удивила собственная враждебность. Она вспомнила встречу с наглой аспиранткой. Возможно ли, что недавние потрясения так на нее повлияли?
– Дениза мне все рассказала, – сообщил Ларше. – О вашем вчерашнем… свидании. Черт возьми, Кристина…
Невидимая рука рывком выдернула затычку, и остатки мужества начали медленно, но верно покидать мадемуазель Штайнмайер.
«Мерзавка!»
– Не могу поверить, что ты написала подобное, – шипел в телефон жених Кристины. – Что на тебя нашло, а?! Безумие какое‑то. Ты действительно угрожала Денизе, сказала: «Держись подальше от моего мужчины»? Не молчи!
Теперь понятно, почему Жеральд не ответил на первый звонок. Он был в бешенстве. Как ни странно, журналистку это успокоило – она умела справляться с его «настроениями».
– Обсудим это позже, – виноватым тоном произнесла она. – Я тебе объясню… Поверь, все намного сложнее, чем кажется. Происходят странные вещи…
– Значит, все правда? Ты действительно это сказала? Проклятие! – взорвался Ларше. – И ты действительно послала тот ГРЕБАНЫЙ МЕЙЛ!
– Нет! Умоляю, не сейчас… Позвони своему другу, сейчас важен только Игги, все остальное может подождать… Ну пожалуйста, дорогой…
Невыносимо долгая пауза. Кристина закрыла глаза. «Пожалуйста, пожалуйста…»
– Прости, не в этот раз. Я должен подумать, – заявил ее друг. – Так дальше продолжаться не может…
Женщина оцепенела.
– Мы должны ненадолго расстаться, – сказал Жеральд. – Подвести итоги… Мне нужен перерыв.
Штайнмайер слышала его слова, но не улавливала их смысл. Он правда сказал то, что сказал?
– Мне жаль Игги, но, думаю, за несколько часов с ним ничего не случится. Буду признателен, если не станешь беспокоить меня в ближайшие несколько дней. Я сам позвоню, – сухо сказал Жеральд и повесил трубку.
Кристина смотрела на телефон, оцепенев от изумления.
Он даже не попрощался…
13. Опера‑Буфф
Игги разбудил ее на рассвете, облизав ей лицо языком. Она с трудом разлепила веки. Губы у нее растрескались, ей хотелось пить, вкус во рту был премерзкий… Вернувшись к себе после спасательной экспедиции, Кристина долго плакала, а когда совсем выдохлась, заснула, но проспала не больше часа и сейчас чувствовала себя совершенно разбитой.
Песик доверчиво положил голову ей на грудь. Женщина хотела обнять его, но вовремя вспомнила о покалеченной лапе. На одеяле была кровь, но немного, значит, песик тоже спал – несмотря на боль. Ветеринар… Дольше откладывать нельзя.
Кристина осторожно вылезла из кровати, но Игги не последовал за хозяйкой: он только посмотрел ей вслед несчастными глазами и начал вылизывать рану. У журналистки сжалось сердце. Звонить врачу было рано, и она пошла на кухню. Ночью Штайнмайер придвинула к входной двери калошницу и водрузила на нее вазу в надежде, что, если кто‑нибудь решит вломиться в квартиру, шаткое сооружение рухнет с жутким грохотом и разбудит ее. В комнате было прохладно. Кристина поежилась, запахнула полы халата и подкрутила кран батареи, а потом налила себе чашку черного кофе и намазала маслом несколько шведских хлебцев. Как ни странно, она проголодалась – чувствовала себя измотанной, но хотела есть. Устроившись на барном стуле, женщина начала завтракать, размышляя над ситуацией. Тоска и ужас, пережитые прошлой ночью, исчерпали ее запасы жалости к себе: в отличие от Игги, она больше не хотела зализывать раны. К ней возвращалось то самое, заветное, эмоциональное состояние, которое она называла «Большой Вспышкой Кристины». Обычно Большую Вспышку провоцировало какое‑нибудь испытание – за жизнь такое случалось не раз и не два («Знаю‑знаю, что ты сейчас вспомнила, крошка, – произнес голосок у нее в голове, – не смей даже думать об этом! »). Всякий раз, оказываясь на дне пропасти, мадемуазель Штайнмайер испытывала прилив энергии и свирепое желание побороть уныние, как будто ее мозг в такие моменты выбрасывал в кровь специальные «сопротивленческие» антитела.
Сейчас, несмотря на почти невыносимые усталость и апатию, все ее мысли сосредоточились на незнакомом мучителе. Если между ними существует некая связь – а она, безусловно, существует, раз он так много о ней знает! – значит, должен быть способ добраться до него.
Да, именно так… За все это время она так и не удосужилась серьезно обдумать ситуацию. Все случилось слишком быстро, будь оно неладно! Кристина чувствовала себя кроликом, выбежавшим на дорогу прямо под колеса колонны тяжелых грузовиков. Она не успевала реагировать и только пыталась уворачиваться – неловко, неубедительно. Но теперь гудящая от усталости голова вдруг прояснилась.
Происшествие с Игги подействовало на женщину как электрошок.
«Он не должен был трогать тебя, малыш, это грубая ошибка с его стороны… Итак, что тебе известно? Думай, думай, думай …»
А известны ей как минимум две вещи: во‑первых, незнакомец сумел пробраться к ней на работу – или же у него есть сообщник, кто‑то из ее коллег; во‑вторых, он достаточно близок к Жеральду и Денизе, раз знает, о чем они разговаривают, – или шпионит за обоими… «Скорее второе», – подумала журналистка, вспомнив фотографии, присланные ей по электронной почте. Остается один вопрос: мотив. Зачем он все это делает? И почему выбрал мишенью ее? Она вычислит его, если узнает мотив.