– Я тебе перезвоню.
Час спустя Сервас получил ответ.
– Ничего, – объявил Левек.
– Уверен?
– Обижаешь… Твой Моки нигде не засветился. Я все «обыскал». Результат нулевой, Мартен. Но вот что я вспомнил: в прошлом году меня уже просили идентифицировать этого самого Моки, будь он трижды неладен…
– Знаю. Спасибо. Я твой должник.
Она неуверенным движением поставила стакан на стол – ну точь‑в‑точь капитан, топящий печаль в вине во время шторма, пока другие моряки в панике бегут к спасательным шлюпкам, волны забрасывают палубу хлопьями пены, ветер завывает, а трюмы заполняются соленой водой. Она была пьяна. Кристина поняла это слишком поздно – алкоголь уже впитался в кровь.
Женщина посмотрела на запотевшее стекло. Снегопад прекратился, но резкий ветер не стих, и тротуары аллеи Жана Жореса быстро пустели, а машины ехали медленно, оставляя на асфальте черные следы. Здание «Радио 5» стояло на другой стороне – этакий кирпичный мальчик‑с‑пальчик, затесавшийся в компанию пятнадцатиэтажных домов. При каждом взгляде в ту сторону Кристину начинало тошнить. Она думала, что выпивка приглушит боль, но этого не случилось: журналистка почувствовала себя еще более усталой и отчаявшейся.
– Вы уверены, что с вами все в порядке? – спросил официант.
Штайнмайер кивнула и заплетающимся языком заказала кофе. Мысли путались, и ей никак не удавалось сосредоточиться. За последние четыре дня она лишилась жениха и работы. Навсегда?
«А ты как думаешь? – спросил голосок у нее в голове, которому так нравилось проворачивать нож в ее ране. – Полагаешь, ему хочется жениться на сумасшедшей?»
К глазам подступили горькие слезы. Кристина словно бы висела над пропастью, цепляясь ногтями за камни. Она помешивала ложечкой сахар и пыталась понять, не было ли проклятое письмо отправной точкой происходящего ужаса. Это было абсурдно, лишено какого бы то ни было смысла. И тем не менее… Письмо стало зловещим знаком и разделило ее жизнь на «до» и «после». Она была счастливой женщиной, собиралась познакомить жениха с родителями, очень любила свою работу, жила в хорошей квартире, а теперь все летит к чертям…
«Красиво излагаешь, – съязвил внутренний голос. – Вообще‑то насчет счастья ты горячишься…»
Тут‑то она ее и увидела. Корделию… Стажерка широким шагом шла по улице Арно Видаля к аллее Жана Жореса. Штайнмайер машинально посмотрела на часы: 14.36. Девушка направлялась к метро – станция «Страсбургский бульвар» находилась всего в четырехстах метрах. Волна ненависти прилила к голове Кристины. «Сохраняй спокойствие, нельзя действовать сгоряча…» Журналистка схватила стоявшую на соседнем стуле сумку и встала.
– Сколько с меня за три пива, два коньяка и кофе?
– Двадцать один евро, – отозвался официант.
Женщина дрожащей рукой выложила на стойку две купюры – двадцатку и пятерку:
– Сдачи не нужно.
На улице было морозно, ветрено и пустынно. Кристина заметила силуэт Корделии в ста метрах впереди, поправила ремешок сумки и быстро пошла следом по противоположному тротуару, стараясь не поскользнуться на обледеневшем асфальте.
Стажерка была уже у входа в метро – перед бывшим «Отель де Пари», переименованным в «Ситиз Отель», – когда Штайнмайер переходила центральную разделительную полосу рядом с большим колодцем у атриума под открытым небом. Она поднялась по лестнице и увидела Корделию на эскалаторе, ведущем к перронам линии А, прибавила шагу и оказалась на нижнем уровне. Стажерка в этот момент проходила через турникет. Со своего наблюдательного пункта обуреваемая гневом и ненавистью Кристина хорошо видела ее разрумянившееся от мороза лицо и высокий тонкий силуэт. Она подошла к турникетам и бросила осторожный взгляд на платформы: Корделия ждала поезда в сторону Бассо‑Камбо. Штайнмайер понимала, что, если выйдет на перрон сейчас, мерзавка тут же заметит ее, и решила спрятаться за спинами пассажиров. Через две минуты подошел поезд. Кристина ринулась вниз, увидела, что ее бывшая помощница не оглядываясь идет в сторону головного вагона, вскочила в этот вагон и прижалась к стеклу. Ее загораживали молодой парень – из его наушников доносились вопли «Зебды»[39]– и мужчина лет сорока, такой жирный, что выходов у него было всего два: немедленно сесть на «голодную» диету или лечь под нож кардиохирурга. Но журналистка понимала, что Корделия с высоты своего роста рано или поздно обязательно ее заметит.
«Веди себя естественно, старушка, достань планшет, сосредоточься…»
«Легко сказать – веди себя как ни в чем не бывало! Да у меня сейчас сердце выскочит из груди! Вести слежку – это тебе не в шпионском фильме сниматься!»
Кристина бросила взгляд в ту сторону, где стояла стажерка, и облегченно вздохнула: дылда с бешеной скоростью писала эсэмэску, не обращая ни малейшего внимания на окружающих. Через две остановки Корделия убрала телефон и стала проталкиваться к дверям. Эскироль. Штайнмайер не знала, где живет эта девушка, но уж точно не в этом квартале, он ей не по карману. Впрочем, здесь может находиться квартира ее родителей. А скорее всего, у нее свидание – в Эскироле собирается молодняк со всей Тулузы.
Кристина вдруг подумала, что не знает, зачем затеяла слежку. Она действовала импульсивно, и теперь было самое время притормозить и оценить ситуацию, но алкоголь еще не выветрился у нее из мозгов, и мысли женщины путались. «Что ты собираешься делать? Похитить ее, как делают в кино, и пытать, пока она собственноручно не напишет: “Я гадина и сволочь, я все выдумала”? Или позвонишь в дверь и скажешь: “Привет, это я, пришла на переговоры; давай зароем топор войны, у тебя случайно нет белого чая?”». Журналистка не имела ни малейшего понятия, что будет дальше. Она действовала вопреки здравому смыслу, но все‑таки вышла на площади Эскироль.
Кристина следовала за Корделией, отстав метров на сто. Стажерка вошла в «Юник Бар» и подсела за стол к парню и двум девушкам, одетым во все черное. Готы. Серебряные браслеты и ошейники, глаза жирно подведены черным, волосы выкрашены в красный и фиолетовый цвета…
Кристина огляделась.
На противоположной стороне улицы находились итальянская булочная‑кондитерская и центр эпиляции – не те места, где можно переждать… А если она останется торчать на тротуаре, ее неизбежно заметят. К «Юник Бару» примыкало маленькое кафе, но там она рискует еще больше, ведь две закрытые на зиму террасы разделены только стеклом. Думай. Журналистка бросила осторожный взгляд на свою цель: Корделия перекинула пальто через спинку стула, значит, надолго здесь не задержится.
Штайнмайер вернулась на улицу дʼЭльзас‑Лоррен, где было много магазинов одежды, не выбирая, зашла в один из них. Там она сняла со стойки вешалку с зимней курткой – уродливая, зато теплая и удобная – и кинулась к кассе. Заплатив, переоделась, накинула на голову капюшон и затянула пояс, а свое пальто свернула и сунула в сумку. Цвет куртки она выбрала неброский – модные в этом сезоне красный и желтый не годились для «работы филера». «Не могла выбрать пострашнее?» – язвительно поинтересовался ее внутренний голосок.
Вернувшись на площадь Эскироль, Штайнмайер убедилась, что Корделия все еще в баре, и, не снимая капюшона, вошла в соседнее кафе и заказала горячий шоколад, но как только официант принес чашку, увидела, что стажерка собралась на выход – расцеловалась с приятелями и надела пальто. Кристина кинула на стол деньги, сделала глоток, и пустой желудок немедленно скрутил жестокий спазм. Она глотнула еще шоколада, обожгла язык, чертыхнулась и побежала следом за Корделией к метро. Часы на площади показывали 15.26.
И тут она почувствовала это. Перемену в себе, происходящую «под покровом» капюшона и темной парки. Они поменялись местами. Кристина больше не дичь, она – охотник… Изменение перспективы вселило в нее энергию, ее кровь закипела от нетерпения, а в мозгу начали тесниться многочисленные вопросы. Неужели это Корделия – ее мучительница? Если да, то по какой причине она так поступает? Штайнмайер всегда хорошо с ней обращалась – по крайней мере, она всегда так считала, хотя программный директор ясно дал ей понять, что некоторые коллеги терпеть ее не могут. Открытие это потрясло Кристину. Ладно, допустим, что юная дрянь «в деле», но тогда что за мужчина звонил на передачу? Ее дружок? Сообщник? В одном журналистка не сомневалась: Корделия лгала. А раз так, то заговор против нее – не горячечный бред ее больного мозга. Хотя Илан, в отличие от стажерки, не врал насчет тех гнусных электронных писем.
В голову женщины пришла еще одна ошеломляющая догадка: даже если Корделия всего лишь исполнитель, она знает, кто за всем этим стоит… Через нее Кристина сможет добраться до главаря.
Черт побери!
В метро журналистка остановилась у лестницы и, как и в прошлый раз, дождалась, когда из тоннеля показался поезд. Они ехали назад, к Бассо‑Камбо, и Корделия снова лихорадочно жала на кнопки телефона. Через восемь остановок, после «Мирай‑Юниверсите», она стала проталкиваться вперед. Кристина взглянула на схему, и в ее мозгу прозвучал сигнал тревоги: она ни разу не была в квартале Рейнери, но хорошо знала его репутацию – наркотики, убийства, банды… О происшествиях в этой части города регулярно сообщали в новостях. Месяц назад на двух таксистов напали прямо у подъезда жилого дома. Один из них приехал по вызову, чтобы забрать клиентов и отвезти их в больницу, и случилось это не ночью, а в полдень.
На часах было около четырех, и зимний день уже клонился к вечеру.
Она вышла на платформу следом за Корделией и другими пассажирами, в основном женщинами, что слегка успокаивало. По огромной пустынной эспланаде гулял ледяной ветер, черная вода небольшого пруда дыбилась волнами, густые тучи цвета копоти клубились над вылинявшими домами, и «охотничий азарт» Кристины мгновенно испарился.
Тонкая фигурка в черном пальто семенила по заснеженному тротуару, а потом свернула на тропинку, протоптанную множеством ног в направлении бетонных зданий. Ветер усилился, температура снова понизилась…
Наступившие сумерки поглотили вышедших из метро людей, и Кристина осталась одна. Воздух был холодным и влажным. Вдалеке, за пустынной насыпной площадкой, мелькали силуэты в накинутых на голову капюшонах: праздные тени, зловещие призраки, они были повсюду – у подъездов, между деревьями, на газонах, где снег из белого стал серо‑голубым… В квартирах, за балконными дверями, зажегся свет, но вид светящихся окон не только не успокаивал, а наоборот, заставлял мадемуазель Штайнмайер еще острее ощущать свое одиночество. «Если закричу, вряд ли кто‑нибудь услышит, а если и услышит, на помощь точно не придет», – подумала она.
«Куда ты прешься, скажи на милость? Что собираешься делать? Вход в метро в десяти метрах у тебя за спиной: возвращайся домой …»
Ну уж нет… Кристина пошла дальше, глядя на разбитый колесами автобусов асфальт мостовой, свернула на тропинку, поднялась на невысокий холмик и, не удержавшись, пересчитала силуэты, маячившие у подножия домов: их оказалось восемь. «Хорошо хоть сообразила надеть эту страшную куртку с капюшоном, может, сойду за местную…» – успокаивала она себя, но потом вдруг вспомнила, что при ней сумка со всеми документами, и похолодела.
Корделия тем временем миновала ряд машин, припаркованных у центрального здания, и исчезла в подъезде. Кристина не знала, что станет делать, если обнаружит на застекленной двери домофон. Не спрашивать же код у отиравшихся поблизости «теней». Придется ждать, когда кто‑нибудь выйдет или соберется войти. Несколько крупных мохнатых хлопьев медленно спланировали на землю. Женщина подняла глаза и увидела темную подушку неба. Деревья тянулись оголенными ветвями к плывущим мимо тучам.
Вдалеке раздался лай, и кто‑то крикнул: «Буба, давай сюда!» Из машины с открытым капотом неслись звуки хип‑хопа. Несколько подростков смеялись и перекрикивались в темноте:
– Эй, мужик, брось ты эту тачку, она давно сгнила, а мы сейчас до смерти замерзнем!
– Не боись, выживешь, ты лучше оборотов прибавь!
– Что ты творишь? Так ничего не выйдет!
– Не выйдет? Это у меня не выйдет? Да что ты понимаешь?!
– Я, между прочим, кишки в гараже рвал!
– Слыхали? Работал он в гараже… Две недели, а потом тебя выгнали взашей! Позорище! Вот я бы сумел вдуть этому жирному педриле, а ты поджал хвост и побежал к мамочке: «Ой‑ёй‑ёй, пожалейте меня!» Знаешь что, они насрали тебе на голову, брат… Вот что они сделали.
– Эй, придержи язык, ты говоришь с моим младшим братом! Он сам положил с прибором на тот дерьмовник, он их послал, он поимел придурков. Усёк?
– Ладно, ладно…
– Что – ладно?
– Я понял, парень молодец. Всё путем…
– А вот и нет. Не путем. Услышу еще раз, как ты заливаешь, расплющу тебе рожу и выложу видео на «Ютьюб»!
Свет из окон отражался от снега, но обнаженные стволы деревьев притягивали к себе мрак. Кристина торопливо пробиралась между машинами, чувствуя спиной взгляды подростков. Сердце ее колотилось от страха, как бешеное. Она прибавила шагу, с облегчением заметила, что дверь осталась открытой, и, умирая от ужаса, шмыгнула в холл: юнцы могли рвануть за ней, кто‑нибудь мог притаиться в подъезде… Но женщина ошиблась: вход караулили вполне солидные мужики – их было человек шесть; они сидели себе на складных стульях и что‑то живо обсуждали. Увидев чужачку, все дружно замолчали и уставились на нее.
– Э‑э‑э… добрый вечер, – пробормотала мадемуазель Штайнмайер, застыв от удивления на пороге.
Члены «комитета бдительности» поняли, что она явно не дилер: один улыбнулся, другой ответил на ее приветствие.
На левой стене, над почтовыми ящиками, висел написанный крупными буквами лозунг: «МЫВОЗВРАЩАЕМ СЕБЕ ВЛАСТЬ НАД ЭТИМ МЕСТОМ. УЛЫБАЙТЕСЬ, ВАС СНИМАЮТ. БДИТЕЛЬНЫЕ СОСЕДИ».
Мужчины вернулись к разговору, а Кристина подошла к ящикам, надеясь найти нужное имя.
Никакой Корделии… Вот черт!
Нервы у нее совсем расходились, она еще раз обвела взглядом все ряды и зацепилась взглядом за… Коринну Делия. Пятый этаж, 19 Б. Журналистка проскользнула к лифту, молясь про себя, чтобы «бдительные граждане» смотрели в другую сторону, и вошла в кабину. Пока лифт ехал вверх, она пыталась успокоиться, хотя больше всего на свете ей хотелось сбежать.
Длинный коридор был пуст. Кристина нажала на кнопку таймера и пошла вдоль дверей, из‑за которых доносились голоса, звон посуды, звуки работающего телевизора, музыка электро, детский плач и возбужденные вопли.
Дверь в квартиру 19 Б оказалась последней.
Штайнмайер остановилась и прислушалась: громкая музыка – поп в стиле ар‑энд‑би, такую часто крутят на МТУ Base. Она сделала глубокий вдох и нажала на кнопку. Звонок прозвенел, но в прихожую никто не вышел. «Музыка орет, значит, в квартире кто‑то есть…» – подумала Кристина, и в этот момент лампы погасли. Исчез даже свет, просачивавшийся из глазка: за ней наблюдали. Что, если откроет не Корделия, а кто‑то другой? Например, мужик, угрожавший ей по телефону?..
Потом дверь распахнулась, ослепив ее светом, а музыка ударила женщину по ушам.
Кристина вздрогнула, подняла голову и разинула рот.
На пороге стояла Корделия. Совершенно голая.
Лицо девушки оставалось в тени, и мадемуазель Штайнмайер не поняла, почему ее глаза так сверкают. Опустив взгляд, она остолбенела: руки стажерки были покрыты татуировками, как кружевом, – от плечей до запястий. «Теперь понятно, почему она никогда не приходила на работу в одежде с короткими рукавами…» – подумала Кристина. На правом предплечье ее коллеги было наколото алое солнце, заходящее над темно‑красными небоскребами, а чуть ниже – статуя Свободы и синие волны Гудзона. С другой руки весело скалился желтый череп с пустыми черными глазницами, паутина оплетала пунцовые розы и большой крест… Бедра и ноги девушки тоже были «разрисованы»… Этот примитивный алфавит, очевидно, имел смысл для той, что носила его на себе. «Все равно что разгуливать по миру с книгой жизни на собственной коже». Взгляд Штайнмайер задержался на едва обозначенной груди Корделии, на ее пупке, в котором, как это ни странно, не оказалось пирсинга, на атлетически накачанных мышцах живота и по‑мальчишески узких бедрах. Венчал картину гладкий, как раковина, лобок.
Кристину зазнобило.
Бесконечно долгое мгновение она, не отрываясь, смотрела на клитор, украшенный тусклой металлической подковкой с бусинками на концах.
У нее закружилась голова, и кровь быстрее побежала по жилам.
– Входи… – сказала Корделия.
Дуэт
Ребенок зашелся в крике.
Из соседней комнаты донесся обиженный писк младенца, потом раздался нежный успокаивающий голос Корделии: «Тише, ангелочек… не сердись, леденчик… кто тут мамина любишка, зайчик мой сладкий…» – и малыш умолк.
Кристина огляделась.
Мебель из «Икеи», грошовые безделушки, постеры фильмов «Шоссе в никуда», «Ворон», «Порок на экспорт»… Слишком громкая музыка – бухающие басы, двухчастное техно для танцпола, запах горящих свечей, вопли ребенка, алкоголь, нагота Корделии… Штайнмайер с трудом перебарывала дергающую боль под черепом.
В этой квартире было слишком жарко. Уже через секунду незваная гостья начала задыхаться. Бросив сумку, она вышла на балкон. В небе над домами догорали последние всполохи дня, пробивавшиеся через низкие темные облака. Четырьмя этажами ниже по‑прежнему громко перекликались фигурки в капюшонах: «Эй, мужик, твой братишка меня достал!» Они прогревали мотор машины и слушали рычащий рэп, извергающий на предместье поток избитых истин. Кристина представила, как будет возвращаться пешком к метро, поежилась и вернулась в комнату.
Все получилось совсем не так, как она предполагала: увидев ее, Корделия ничуть не удивилась. «Интересно, она всегда разгуливает по дому голяком или это “выступление” для меня, чтобы сразить наповал?» – думала Штайнмайер. Нужно было взять себя в руки, переломить ситуацию.
Она и подумать не могла, что у ее помощницы есть ребенок. Сколько ей лет? Двадцать, не больше. Стажерка получает жалкую зарплату… Интересно, где отец ребенка?
Когда Корделия вернулась из детской, на ней был черный пеньюар – она и в нижнем белье предпочитала этот цвет остальным. Хотя обшлага рукавов и надпись по подолу FACK ME, IʼM FAMOUS [40]были красными. Пеньюар был коротеньким и едва прикрывал бедра девушки.
– Какого черта ты сюда заявилась? – поинтересовалась она у посетительницы.
– Хочу понять, зачем ты соврала, – ответила та.
Они встретились глазами, и Кристина нарочито спокойно опустилась на продавленный диван, пытаясь унять бешеный стук сердца.
– Убирайся! – прошипела стажерка. – Вали отсюда. Немедленно.
Гостья проигнорировала угрозу, прозвучавшую в голосе хозяйки.
– Итак? – Штайнмайер выдержала паузу, подняла глаза и изобразила удивление: «Чего стоишь, подруга?»
По лицу Корделии было понятно, что она пытается взвесить ситуацию, прикидывает, как не прогадать. Ее густо подведенные черным глаза, не отрываясь, смотрели на Кристину:
– Ты не имеешь права здесь находиться. Вон! Уноси ноги!
– А если не унесу, что ты сделаешь? – небрежным тоном поинтересовалась ее коллега. – Вызовешь полицию?
Ей показалось, что на долю секунды стажерка засомневалась. Наконец Корделия издала нервный смешок и кивнула.
– Ладно, будь по‑твоему… – Саркастический тон говорил о том, что наглая лгунья не утратила хладнокровия.
Хозяйка ушла на кухню, и Кристина услышала, как открылся холодильник и как хлопнула, закрываясь, дверца. Затем девушка вернулась с двумя запотевшими бутылками пива. Она поставила одну из них перед гостьей и устроилась в кресле напротив нее.
– Итак, мадам‑я‑все‑воспринимаю‑всерьез, что будем делать? – насмешливо поинтересовалась она. Ее пеньюар задрался, но нахалка и не подумала одернуть полы и прикрыться. Она схватила бутылку, сделала глоток, и Штайнмайер последовала ее примеру – она чувствовала жажду из‑за выпитого в кафе коньяка.
– Кто уговорил тебя соврать? – спросила Кристина.
– Какая разница? – Зрачки Корделии были расширены, и ее коллега спросила себя, уж не под кайфом ли она. – Ты притащилась только для того, чтобы задать этот вопрос? Сюда, в этот квартал? Не побоялась? Что за прикид ты напялила, где откопала это уродство?
– Кто мне звонил, Коринна? Твой дружок? А может, твой… сутенер?
Глаза стажерки полыхнули гневом.
– Что‑о‑о?! Что ты сказала? – Ее голос опасно зазвенел. – Не смей меня оскорблять! За кого ты себя принимаешь? Думаешь, богачкам все позволено?
– Где папаша твоего сына? – невозмутимо спросила Кристина.
– Не твое дело!
– Ты мать‑одиночка? Кто сидит с малышом, когда тебя нет? Как ты выкручиваешься?
Корделия насупилась, взглянула на гостью исподлобья, и та не заметила в ее глазах прежней агрессивной уверенности:
– Я не обязана отвечать… Что это за чертов допрос?
– Наверное, нелегко так жить, – миролюбивым тоном продолжила Штайнмайер. – Могу я… на него посмотреть?
– Зачем?
– Да ни за чем, просто так, я люблю детей.
– Так чего сама не рожаешь? – сквозь зубы спросила Корделия.
Ее собеседница пропустила эти слова мимо ушей, хотя язвительный выпад подействовал на нее как удар под ложечку.
– Как его зовут? – спросила Кристина.
– Антон…
– Красивое имя.
– Кончай подлизываться, я на твои уловки не поддамся…
– Так можно или нельзя?
Стажерка на мгновение задумалась, а потом встала, вышла в соседнюю комнату и вернулась со спящим ребенком на руках.
– Сколько ему? – поинтересовалась Штайнмайер.
– Год.
Кристина встала и подошла ближе.
– Красивый мальчик.
– Все, хватит! – Корделия уложила сына и скомандовала: – А теперь исчезни! И не возвращайся!
– Так кто велел тебе соврать? – повторила Кристина, и не подумав шевельнуться.
– ТЫМЕНЯ ДОСТАЛА! Пошла вон!
Лицо Корделии выражало такую густую ненависть, что Кристина слегка отодвинулась. Но она по‑прежнему не показывала страха.
– Не шуми… Разбудишь Антона… – сказала она. – А я все равно не уйду, пока ты не ответишь.
Затем сдвинула колени, сцепила пальцы, пытаясь унять дрожь, и добавила:
– Я знаю один отличный детский сад и хорошую частную школу.
– Что… О чем ты?.. – не сразу поняла ее Корделия.
– Для твоего сына… Директор – мой близкий друг. Дороговато, но это мы уладим. Или ты предпочитаешь, чтобы Антон рос тут, в бедном и очень опасном квартале? Представляешь, что может случиться через несколько лет? Мальчик подрастет, и подростки из банд предложат ему… ну, скажем, постоять на стреме – за небольшие деньги. Или за пакетик кокаина… Это станет началом конца… Если Антон попадется на крючок лет в восемь‑девять, сколько он проживет, а?
В глазах стажерки заплескался ужас.
– Я предлагаю тебе решение: твой сын может пойти в хорошую школу и получит шанс избежать участи тех, кто кучкуется у подъезда, – продолжала ее гостья.
– Ты блефуешь! Думаешь, я куплюсь на твои сладкие обещания? Я дам тебе информацию, и ты тут же о нас забудешь!
Кристина мысленно отметила слово «нас» и с трудом удержала улыбку. Клюнула… Она достала телефон, включила громкую связь и набрала номер.
– Ален Мейнадье, «Креди мютюэль», слушаю вас… – послышался из телефона мужской голос.
– Привет, Ален, это Кристина Штайнмайер, – заговорила журналистка, – я хочу перевести деньги на один счет. Это можно сделать по телефону?
Выслушав утвердительный ответ, она поблагодарила и сказала, что перезвонит через четверть часа.
– Итак? – обратилась она затем к хозяйке дома.
Та ничего не ответила – не съязвила и не выругалась. В ее взгляде появилось нечто новое.
– Подумай о сыне. О его будущем, – настаивала Штайнмайер.
– Почему ты думаешь, что «заказчик» не предложил мне больше, чем можешь дать ты? – поинтересовалась стажерка.
– А будущее твоего ребенка он пообещал обеспечить?
Туше… Корделия отпрянула, как от удара:
– Ты… тебе так сильно хочется выяснить правду?
– Вся моя жизнь летит к черту. Еще бы мне не хотеть…
Корделия задумалась. Только не спугни ее… Стажерка поднесла бутылку к губам, сделала два глотка и посмотрела на Кристину. Та взяла свою ополовиненную бутылку и тоже отхлебнула.
– Я не хотела этого делать, – сказала наконец Корделия. – Не хотела, правда… они меня заставили.
«Ложь», – подумала ее коллега, но промолчала.
– Заставили, – повторила Корделия. – Дали денег. И пригрозили – если ослушаюсь, окажусь на улице, а потом меня вышвырнут из страны. Вместе с ребенком…
Она положила ногу на ногу, и Кристине пришлось сделать над собой усилие, чтобы не разглядывать ее.
– Я ушла из дома, и один друг уступил мне эту квартиру, – стала рассказывать стажерка. – Отец Антона исчез с концами…
– Почему ты решила жить отдельно от родителей? – спросила Штайнмайер.
Взгляд исподлобья, нервы у девчонки сдают, на глазах слезы.
– Мой отец пил, мать пила, дружок пил… Отец сидел на пособии, любовник тоже… Когда мне было пятнадцать, дорогой братец попытался меня трахнуть, а я не далась и получила в зубы. Семейка придурков из четырех человек на пятидесяти квадратных метрах… Я не хотела, чтобы Антон рос среди них.
«Ты поэтому так ожесточилась? Из‑за родных стала холодной, как камень? Расчетливой до невозможности? Или это очередное вранье? Еще одна выдумка?" Слова Корделии так походили на ложь, что вполне могли быть правдой… От нее словно веяло запахом социальной нищеты, интеллектуальной скудости, грязи, мерзости и алкоголизма. Несколько случайных книг (а может, и ни одной), зато игровая приставка и телескопическая антенна – не глушить же мозг только алкоголем, нужно сдобрить его вульгарщиной… Чуточку слишком стереотипная картина? Стереотипная, но правдивая – достаточно взглянуть на лица прохожих на улицах.
– Вы с Иланом и представить не можете, что для меня значит эта стажировка… Работать на радио. Учиться. Выбраться из низов и оказаться в раю… Я впервые увидела свет в конце тоннеля… – вздохнула Корделия.
– Как ты к нам попала?
Корделия колебалась, стоит ли отвечать, но, видимо, решила, что раз уж начала…
– Послала резюме… Фальшивое от первого до последнего слова, – призналась она. – Но я имею право на это место. Пока мои родители пялились в телевизор, а придурок‑братец играл в Grand Theft Auto IV,[41]я брала книги в медиатеке[42]и читала все, что попадалось под руку. Я бросила школу в шестнадцать, но пока училась, у меня все годы были лучшие оценки по французскому. Да, я соврала, но работу свою делаю хорошо, разве нет? Во всяком случае, не хуже любого другого…
«Не совсем так», – подумала Кристина. Она не раз удивлялась пробелам в знаниях Корделии и спрашивала себя, как девушка попала на радио.
– Я пытаюсь совершенствоваться, правда пытаюсь, – продолжила стажерка.
«Она что, уловила сомнение в моем взгляде?» – удивилась ее собеседница. А девушка продолжала:
– Я знаю, что смогу всего добиться. Я ценю мою работу и работаю на износ, ты ведь знаешь…
Штайнмайер кивнула. Девчонка действительно умела вкалывать. Последняя ее фраза прозвучала вполне искренне. Гостья сказала себе, что не должна поддаваться эмоциям, что нужно сохранять хладнокровие и отстраненность. Корделия просто бьет на жалость, хочет ее умаслить.
– Назови имя, – жестким тоном произнесла Кристина, ставя бутылку на стол.
– Хочешь еще пива? – спросила Корделия.
– Имя! – повторила ее коллега.
Молчание, глаза стажерки опущены.
– Корделия… – осторожно позвала ее Штайнмайер.
– Если я скажу, меня заставят заплатить. Дорого.
– Подумай о сыне. Я дала слово, что помогу. Если ты поможешь мне.
По испуганным глазам Корделии Кристина поняла, что та не знает, как поступить, и решила подтолкнуть ее:
– Вот мое предложение: ты все расскажешь Гийомо, а я обеспечу тебе защиту – скажу, что ты стала жертвой шантажиста. Я сумею убедить его, что ты отлично работаешь и должна остаться на радиостанции. Я не только не стану подавать жалобу, но и помогу тебе – в том числе деньгами. Поговори с Гийомо, но имя назови только мне, никого другого это не касается.
– Они причинят вред моему сыну!
Зрачки Корделии снова расширились, и Кристина поняла, что она не блефует – ей действительно страшно.
– Я… я… послушай, мы найдем… где спрятать… твоего… сына и тебя… – забормотала Штайнмайер неуверенно.
Черт, да что с ней такое?
Слова вдруг стали липнуть к зубам, как карамельки, а губы отказывались шевелиться. Кристина протянула руку к столику, и это движение показалось ей ужасно медленным. Мозг явно тормозил… А может, это тело взбунтовалось? Бутылка из‑под пива опрокинулась и покатилась со странным, объемным и каким‑то искаженным звуком, а потом в полной тишине упала на ковер.
– Что… что со мною происходит? – с трудом выговорила Кристина заплетающимся языком.
Хозяйка смотрела на нее, сжав губы.
Штайнмайер встряхнулась. Соберись, малышка.
– Кристи‑и‑иннна‑а‑а‑а… ты уве‑е‑е‑е‑ере‑ена‑а‑а, что хо‑о‑оро‑о‑ошо‑о‑о се‑ебя‑я чу‑увствуе‑е‑ешь? – донеслись до нее слова стажерки.